И уже была вторая пятилетка в самом зените стаглинских достижений, когда на очередном съезде не то пролетарских производителей цельного молока, не то производственников - шпалопропитчиков, Великий Стаглин, внезапно отвлекшись от доклада жилистого и загорелого передовика, тихо спросил:
- А где товарищ Куганов?
Сидевшие в президиуме наркомы и начдивы все как один заскрипели стульями и оправили портупеи, густо откашливаясь.
- Почему его не видно в последнее время? – добавил вождь.
Докладчик замер на трибунце, так и не договорив фразу «…и великих достижений стаглинской рево…», с ошалелым видом выпил воды, оставленной предыдущим уже в колымские дали оратором.
- Он на партию обиделся что ли? – снова вопросил вождь.
- Да что вы, товарищ Стаглин, - встрял громогласный Буденновый, - Партия – наш рулевой! Разве может кто-нибудь посягнуть даже в мысля…
Он раскашлялся, встал, хватая правой рукой место отстегнутой за кулисами сабли, а левой за сердце, потом также резко сел. Другие тоже вставали и, резко садясь, загудели как рой:
- Да как же это? Разве ж можно на партию? Троцкист?
А зал сидел мертвый. Докладчика-передовика свели под руку сосредоточенные хлопцы из НКВД, и больше не их, ни его, передовика, никто никогда не видел. В правительственной ложе тускло освещенный и недвижимый как манекен сидел товарищ Валера – отец нашей Партии. Его окружали тоже пятеро товарищей.
Между тем под сценой президиума скрытая от глаз деятельность набирала зловещие и скорые обороты. Телефонистки, тетки в тугих синих юбках на солдатских ремнях, набирали массу экстренных номеров, говоря тайные словеса партийно-хозяйственных паролей, типа «Оса, я – Стрела, как меня слышите?» и «Как дядя Кондратий ведет себя на рыбалке?». Между столами сновали чины в синеющих тоже галифе, внимательно вслушивались в телефонные диалоги и обрывали ленточки срочных телеграфных сообщений. А в них уже шли ответы на запрос Великого Вождя о Куганове.
Как оказалось, после краткого телефонного разговора со Стаглиным, доктор Абст что-то захворал. Барахлили то сердце, то печень, то почки. А когда отнялись и ноги, Абст, докурив последнюю сигару, подаренную ему еще до начала ужасов бесконечных укреп-районов, велел принести всё, что осталось от больного Куганова. Вечная сотрудница психолечебницы баба Груша (старлей службы госбезопасности Н-ского укрепрайона Глафира Попотейко) явила взору угасающего доктора замаранную котомку и стоптанные вроде яловые сапоги, при чем оба на одну левую ногу. В котомке был ворох каких-то жженых тряпок, изорванная промасленная газетка с портретом вождя и Кугановым среди остальных соратников, затупленный карандаш и записки, которыми пациент регулярно забрасывал больничный внутренний дворик. Характер записок был однозначен и явно направлен против партийного руководства и дела продолжения мировой перманентной революции, к которой призывал пролетариат Великий Вождь товарищ Стаглин. Абст брезгливо вытянул из котомки и остатки пейзажа художника Петунина, писанного маслом по картонке.
- А где ж остальной? – спросил Абст Грушу.
- Так докладала – съел ведь он картину, изувер! Как есть, всю и сожрал еще по весне, когда, стал быть, спиртом опоился…
- А, да…- вспомнилось Абсту то дело двухгодичной давности, после которого именитого пациента перевели из кладовой, приспособленной под изолированную палату, в недействующую морозильную камору без окна, но с основательной дубовой дверью и чугунным затвором для амбарного замка.
- Так он где теперь, Грушенько? – холодея, вопросил Абст.
- Да где ж ему быть, тамо и сидит, кудо посадили, - ответила Груша, деловито вытирая красные, намозоленные тумаками, руки о подол.
Когда Куганова доставили пред очи Абста, тому сразу стало понятно, что Великий Вождь может уже не беспокоиться о своем соратнике ни через две, ни через три пятилетки. На дощатой катушке с деревянными же, щербатыми колесиками без тюфяка лежал некий обрубок со свекольного цвета головой бессмысленно мусолящий грязный палец ноги во рту и голосящий при этом что-то «ла-ра-ра» и «драпыря бы».
- По что не купали его? – спросил Абст.
- Дак, это, - ответил дюжий медбрат, - на хера?
Сменивший через полгода умершего от неизвестных науке причин д-ра Абста новый руководитель лечебницы майор госбезопасности Евсей Скарогин с тем, что осталось от Куганова, и вовсе церемониться не стал. Котомку без описаний содержимого сожгли в топке, а самого на той самой катушке в хмурое осеннее утро вывезли за ограду и вывалили в овраг. Чтобы своими «ла-ра-ра» и «драпырями» он не распугал рыщущих в поисках белогвардейских гильз пионеров, медбрат пару-тройку раз саданул Куганова по сопатке и отвалил его, успокоившегося, ногою в клок сорной травы.
Куда мог деться после этого отъезда Куганов, никто не мог знать. Если бы только не доблестная Стаглинская служба из нескольких Н-ских укреп-райотделов.
Их сотрудниками в самые кратчайшие сроки (от времени произнесения трех вопросов Вождя о судьбе товарища Куганова не прошло и двух с половиной часов) было установлено, что полтора года назад в вышеупомянутом овраге, Куганова обнаружила местная бабка и ведьма Задолиха, которая и оттаранила его до своей халупы под железнодорожным мостом на трассе Москва – Харькив. Об этом же в свое время сообщал агент Куропатый и просил подкрепления на предмет круглосуточного наблюдения за домом ведьмы, «езли ф ефтот чумаздый шпеон сигуранции и врах труда Вова нороду» надумает, например, бежать.
«Где Надо» только в самом начале решили было посмеяться над сигналом Куропатова, но буквально день в день под тем самым железнодорожным мостом появилось до пятнадцати самых разновозрастных рыболовов с ведерками, уже забитыми еле оттаявшей рыбой. Дружно рассредоточившись по песчаным отлогам, они бурно шутили и пели песни про дело Великого Стаглина, беспрерывно зыркая острым глазом на глухие зады халупы Задолихи. Сама же Задолиха на неожиданный шум только раз подошла к корявой изгороди, на которой уже засохли смутные исподники подобранного из оврага незнакомца. Прикрывшись ладонью от солнца, Задолиха постояла, перекрестилась навыворот и больше к изгороди не подходила, а достала откуда-то с –под печи мешок, сунула туда фунтик непромолотых зерен, две сухих как сама Задолиха рыбины, потрясла за плечо приспавшего незнакомца, переодетого теперь в странный костюм вестового и, махнув рукой, вывела его с другой стороны моста на пыльную тропку, ведущую к деревушке Подедово.
Надо сказать, что могучий пролетарский организм Куганова быстро шел на поправу, избавленный от кипучей деятельности психолечебницкой медмолодежи, которая ради революционных своих экспериментов постоянно закачивала утробу Куганова то болотистой водой, то экскрементами ласточек и ящериц, бурно плодившихся на тенистом больничном дворе.
Теперь Куганов мог уже сам худо бедно поковылять до Подедово, где был обнаружен лишь на седьмые сутки, спящим в сухой поилке все в том же одеянии вестового.
Рядовой милицейский чин доставил его в кутузку, а оттуда отправили пешим ходом в распределитель, где, получив, как все, первым делом по морде, Куганов оказался засунутым стоя в скотовагон и забыт еще на неделю. Погруженные в три скотовагона лишенцы и байстрюки должны были быть отправлены в самое ближайшее время в Дальнеморский укрепрайон для рытья демаркационной линии в 143 с гаком километра по побережью как раз а-фронт Южному японскому Сахалину. Но паровозное депо оказалось взорванным, служба тяги начисто разбита, все революционное руководство Подедова арестовано и тут же за халатность и мелкобуржуазную мелкотравчатость расстреляно. В такой нервозной обстановке про оставшиеся на разъезде вагоны и целые составы никто и не вспоминал с месяц.
Кончилось тем, что лишенцы и байстрюки, проявив в очередной раз свою полную контрреволюционную сущность, разбили вагоны и разбежались кто куда мог. Но и здесь Куганову не удалось скрыться от бдительного взора доблестной Стаглинской службы. Он был замечен на вещевом рынке в Мокареве, торгующим свои вечные яловые сапоги. Оба на левую ногу. Потом его засекли плавающим на поверхности госхозного пруда в окрестностях населенного пункта Ново-Стаглинское, спустя трое суток его видели в пивной кантине городка Братовск на Каленских рудниках, где он после пытался записаться на шахтерскую пенсию в ОсоБесе.
Короче на третий час спустя Стаглинского запроса пришло телеграфное сообщение из Н-ского укрепрайонного центра Краево, что гражданин Куганов задержан для срочной доставки на Всереволюционный Восемнадцатый Съезд Победителей Стаглинской Индустриализации, и уже ехал в колонне бронетанковых войск направлением на северо-запад. В трех попутных населенных пунктах Куганов пытался выступить перед встречавшей колонну общественностью, но по приказу командования всякий раз был заглушаем пением походных песен солдатами-дальнесрочниками.
Между тем Президиум Съезда по просьбе товарища Стаглина перенес свои заседания на несколько дней.
Вплоть до приезда товарища Куганова.
Делегатов возили катать по реке, где они вместе со стариком Калининым пили на верхней палубе пунш, а Буденновый отплясывал кадриль с передовичкой из Талдома.
Товарищ Валера – отец Нашей Партии из правительственной ложи уходить наотрез отказался, и сменяющие друг друга пятерки товарищей из охраны бездумно пялились на пустую полутемную сцену и на изредка поднимающуюся в каком-то непостижимом автоматизме для приветствия неизвестно кого руку товарища Валеры.
На третий день вынужденного простоя старик Калинин был помещен в реаниматорскую повозку, которая помчала его по колдобинам мостовой на Элеваторскую, где старика срочно стали отпаивать германским йогуртом. Буденнова закружила нелегкая передовичка, и он, горимый желаньями, нанизал ей на грубые пальцы кольца и перстни бабы своего друга и адьютанта Краморева, за что был им бит прямо под окнами резиденции товарища Стаглина. Вождь как водится, оперативно отреагировал на бузу, подозвал Подскребышева и стал открыто подначивать дерущихся крепче бить морды. Потом Подскребышев выбежал со взятой в кильдыме шваброй и надавал обоим под возгласы и гадкий смех, доносящийся из священного окна.
Слава Партии, на пятые сутки товарищ Куганов занял место во втором ряду Президиума и недвижно глядел на огромный зал, заполненный до отказа передовиками, на спины руководящих товарищей и на голову Великого Стаглина, в которой жила мысль и о нем, заблудшем сыне Великой Партии.
- Можно продолжать, товарищ Стаглин? – спросили вождя.
- Конечно же. Продолжайте, товарищи, – а сам оборотился в сторону Куганова.
Куганов хотел было встать, но сзади его удержала невидимая, но крепкая рука.
- Ну, что, брат Куганов, как? – спросил тихо, чтоб не мешать выступающему новому передовику, вождь.
- Да, так как-то вот, так как-то, - потупился Куганов.
Вождь покачал головой, помолчал. Потом вдруг, не торопясь, поднялся и, не говоря ни слова, пошел из зала. Куганов, не мигая глядел ему вслед, на спину в сером мундире и на галифе, заправленное в старенькие яловые сапоги. При чем, кажется оба на одну, на правую ногу. У Куганова запершило в горле, он хотел что-то крикнуть Вождю, но вышло лишь хрипение:
- Ла-ра-ра…
- Драпыря бы! – неожиданно откликнулись в ужасающей тишине из правительственной ложи, и товарищ Валера – отец Нашей Партии усиленно замахал рукой.
На сцену, как с перепугу, стремительно, с двух сторон понесся тяжелый лилово-цинковый занавес...
20.02.10