Роковая губернская красавица

(Инд. 346883. Ростовская обл., г. Батайск,
ул. Социалистическая, 75,
Т.: 8-909-429-16-41)
               
                (Детектив № 5)


   Профессор исторических наук, Милорадов Алексей  Платонович, бывший преподаватель Петербургского университета, а ныне  обладатель большого поместья, доставшегося ему от дяди, получил  от своего друга юности  Сергея Черкасова письмо. Письмо было  странным, непонятным, сумбурным, и профессор, так и не смог понять из содержания письма, суть дела. Единственное, что он понял из всей это абракадабры, это  слово – «красавица», повторяющееся два раза. Профессора  заинтересовало это слово, и оно, мешая ему работать, весь вечер крутилось в  голове. Но почему-то, перед  глазами, вставала, не его тридцатилетняя подруга, красавица княгиня Екатерина Б., а какой-то обнаженный женский силуэт, заманчиво мерцающий сквозь серебристый туман.
   Покидать свое поместье, где так хорошо писалась  книга,  не хотелось, но  Сергей, был другом его юности. Они вместе,  учились в Петербургском университете, но  на разных факультетах: Милорадов - на историческом, а Черкасов – на химическом. И почему они, такие разные, мгновенно сдружились, и  общались долгие годы, он сейчас уже и не помнил.
   После окончания университета, Сергей несколько лет служил инженером  на Петербургском военном заводе «Арсенал»,  потом неожиданно, не говоря никому ни слова, уволился, и вернулся к себе домой в Ростов-на-Дону. В последующие годы, они изредка виделись в Петербурге, но в последние несколько лет, Черкасов, как в воду канул, и профессор почти забыл про него.
   И вдруг,  он получает это странное письмо. Письмо лежало в кабинете на письменном столе, мозолило ему глаза, и, несмотря, на всю его кажущуюся непонятность, профессор ощутил, что друг  юности, просит его о помощи.
   И теперь, маленький уродливый несуразный  пароходик «Красавица», похожий на  белую несчастную бегемотиху, вез его по Дону-батюшке в Ростов – на - Дону. А чтобы, он не слишком уж там веселился, ревнивая княгиня Б. навязала ему в дорогу, четырнадцатилетнего слугу Мартына. Профессор был уверен, что мальчишка –  шпион княгини, но отвязаться от такого сопровождения, никак не мог. Иначе, княгиня пообещала поехать  в Ростов-на Дону, вместе с ним. А, ему не хотелось портить скандалами, встречу с другом юности, и он, скрепя сердцем, согласился мучаться с этим  несносным  мальчишкой. Он даже подозревал, что Катя, специально выбрала для него самого бестолкового слугу, так как перед самым отъездом, она на него за что-то обиделась. Из-за чего именно, он не знал, да и не пытался узнать. Княгиня постоянно обижалась на все подряд, и тратить время на выяснение, ее обид, было бессмысленно. А, он, не любил бессмысленной работы, и бессмысленного отдыха, тоже.
   Речной путь подходил к концу. Пароходик – бегемотик, минуя окраину Ростова -  поселок Нахичевань, заселенный армянами, еще при  Екатерине Второй, приветственно рыкнул хриплым басом, и продолжил свое медлительное плавание.
   Ростовская Нахичевань мелькнула и утонула в зелени. Следом мелькнуло греческое поселение. Впереди,  высился губернский город: в голубом безоблачном небе сияли золотые купола; над водой слышался колокольный малиновый  звон; разноцветные купеческие дома, гордо и заносчиво выглядывали из  садов; а босоногие загорелые мальчишки ловили в донской заводи раков.
   Милорадов, вместе с немногочисленной публикой первого класса, стоял на верхней палубе, и любовался проплывающей панорамой. Рядом с ним, высокий парень с красным обветренным лицом, перевалившись через поручни, с интересом наблюдал за мутно-зелеными донскими волнами. Внезапно, он встрепенулся и, широко раскрыв от изумления глаза, громко закричал.
Публика, как по команде повернула головы туда, куда показывал его палец. В двадцати метрах от судна покачивалось на волнах что-то черное. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, этот человек мертв.
- Лево руля! – скомандовал седой коренастый капитан, и, было слышно, как рулевой выругался.
 «Красавица» натужно скрипя, неуклюже повернула налево и стала медленно, точно слепая, обходить находку, постепенно сужая круг. Публика, особенно женская ее часть, оживленно зашумела, всем не терпелось посмотреть на утопленника.
   Через десять минут, матросы подняли тело на борт. В зеленоватой луже на палубе лежало бесформенное опухшее, до безобразия тело, и определить по лицу, кто этот человек, было невозможно. Судя по состоянию трупа, утопленник находился в воде уже больше  недели. Присутствие смерти охладило пыл, оживление спало, все смолкли, и никто не пытался подойти к телу ближе.
   Милорадов возвышался позади тонкой, молодой дамы в соломенной шляпке. Мельком взглянув на труп, он вздрогнул. На обезображенном указательном пальце трупа чернел серебряный, топорной работы перстень с масонскими знаками - кирка и мастерок. Профессор, не отдавая себе отчета, заинтересовался им, и попросил даму пропустить его вперед. Он слегка склонился над рукой с перстнем. Сомнений быть не могло, на нем виднелись крупные буквы «С.Ч.». Именно такой перстень, был у студента Черкасова. На первом курсе, Сергей увлекся масонством, и этот перстень был сделан по его заказу юным ювелиром - недоучкой    Каррлини.
   Милорадов вернулся  на прежнее место, но теперь, окружающий пейзаж, пролетал мимо его сознания. Он вспоминал молодые годы, совместные прогулки с Сергеем, их споры о судьбе многострадальной России, масонский утопический романтизм друга, и ему  взгрустнулось.

   Уродливая «Красавица» встала  на якорь у небольшого причала, закончив свое недолгое плавание с весьма неожиданным грузом. Публика  зашевелилась, и потянулась к трапу. Профессор  пошел последним, надеясь, тут же на пристани пересесть на другой пароход, чтобы вернуться  назад в свое поместье Милорадово. Следом за ним, брел Мартын с саквояжем. Засмотревшись, на молодую красивую даму, стоявшую на пристани, мальчик запнулся, упал на трап, и новый кожаный саквояж, камнем свалился в донские волны. Один из матросов, скинув сапоги, бросился с судна в воду, и вскоре мокрый саквояж, облепленный зеленой тиной, вернулся к профессору. Мартын радостно выхватил у матроса свою потерю, а Милорадов  заплатил матросу хорошее вознаграждение – за героизм. Этот саквояж был ему действительно дорог,  в нем находилась,  его незаконченная работа «Екатерина Вторая и ее время».
   Милорадов сошел на деревянную пристань и печально оглянулся, отыскивая билетную кассу, чтобы, как можно быстрее отплыть из Ростова. Оставаться здесь, даже на один день,   не хотелось.  Он приступил  к написанию своего нового исторического труда. В этом красивом купеческом городе, он бывал много раз, а друг юности, с которым он надеялся увидеться, лежал бездыханный на палубе парохода, и около него уже суетился грузный городовой и два жандарма.
   На берегу белел маленький речной вокзал, и профессор направился  к нему за билетами. Неожиданно, перед его лицом предстал красный, взъерошенный  Черкасов. Высокий,  худой Сергей слишком горячо пожал ему руку, и слишком смущенно извинился за опоздание.  Он объяснил, что дороге, его коляска сбила старушку, и пришлось  везти ее в больницу. Профессор поинтересовался, как чувствует себя эта поверженная старушка, и Черкасов уверил его, что старушка жива, а, получив от него хорошее вознаграждение, она бегом побежала домой.
  Профессор взглянул на его длинные тонкие пальцы. Масонского кольца  не было, и он поинтересовался, куда делась его любимое кольцо. Черкасов махнул рукой,  его, кто-то недавно  украл. Кольцо  стало слетать с пальца, и он отложил его в шкатулку, чтобы уменьшить. Но когда, он решил отправиться к ювелиру, то кольца,  уже не было. Милорадов более пристально посмотрел на друга, и заметил, что он действительно сильно похудел и постарел.
   Старомодная облезлая коляска тряслась по булыжной мостовой. Мартын, сидя с кучером, крепко прижимал к себе саквояж, и,  вертел головой в разные стороны. Профессор тоже любовался красивым городом и еще более, красивыми дамами. Сергей же, всю дорогу жаловался на невыносимые условия его жития. Профессор, все время пытался, узнать, в чем именно состоит эта несносность его жития, но Черкасов, в ответ нервно сжимал худые руки, и ничего не объясняя, твердил одно и тоже: больше он так не может жить, и скоро он  сойдет с ума. Через полчаса,  Алексей Платонович,  стал подозревать, что Сергей уже сошел с ума, или, по крайней мере, стоит на пороге этого.
   Коляска остановилась на тихой Соборной улице у дома № 13.
У подъезда их встретил черный кот. Он разлегся у водосточной трубы, и даже грохот коляски, не заставил его стронуться с теплого места.
   Черкасов, с ненавистью взглянул, на красивый,  богато украшенный лепниной дом,  с двумя парадными входами, и пояснил Милорадову, что его дом рассчитан на двух хозяев. Во второй половине дома живут греки, брат и сестра Ларисса и Леон  Лавридис.  Ларисса - вдова, вернувшая свою девичью фамилию, а  ее брат Леон - семейный доктор их семьи.
   Они  вошли в полутемный вестибюль с витражным сине-желтым окном. Черкасов, нервно оглядываясь на широкую лестницу, предложил Милорадову переодеться в выделенной ему комнате, отдохнуть, и в пять часов посетить его кабинет, где они смогут поговорить наедине,  без свидетелей.
  Старый согбенный слуга провел его на третий этаж, в большую зеленую комнату, со скрипучими, рассохшимися полами, и  старомодными вещами, времен его прабабушки. Мартыну досталась маленькая комнатушка рядом, и он, одиннадцатый сын в семье, запрыгал от радости. Милорадов быстрее схватил, свой саквояж, пока Мартын,  в прыжках радости,  не  провалился на первый этаж, вместе с его «Екатериной Второй».
   Разложив вещи, и проверив, что записи не пострадали от воды, он выглянул в окно.  В небольшом внутреннем дворике семьи Черкасовых зеленел запущенный садик, а рядом, через забор, пестрел засаженный красными и белыми розами двор гречанки Лариссы. Милорадов некоторое время, стоял у окна, ожидая увидеть эту прекрасную, или уродливую незнакомку. Но в ее дворике, бегала лишь маленькая пушистая черная собачка, и он отошел от окна.
   Ровно в пять часов профессор постучался  в кабинет Черкасова.
Хозяин быстро открыл дверь, выглянул в коридор, подозрительно оглядел его, и лишь тогда впустил в просторную  комнату Милорадова.
   Черкасов попытался закрыть дверь в кабинет, но замок был сломан, и он, прошел к другой двери, закрытой на огромный висячий немецкий замок. Сергей покачал замок, проверяя его нерушимость, и пояснил, что это единственная дверь, в его химическую лабораторию. Профессор сел в старое рваное зеленое кресло, из которого торчали куски шерсти, и поежился. В кабинете было грязно и неуютно, а на письменном столе спал оборванный черный кот. Сергей принялся ходить из угла в угол, и Милорадов, чтобы начать разговор тихо спросил:
- Сергей, почему ты так нервничаешь? Вы, разорились?
Черкасов резко остановился, взглянул на полки с книгами,  и отстраненно ответил:
- Нет, моя жена, очень и очень богатая женщина, и тот, кто скажет тебе, что она грани разорения – не верь. А вся эта обстановка, - он обвел руками  обветшалый кабинет. – Это ее невероятная скупость. Аида не хочет тратить деньги на ремонт дома, она поддерживает только фасад здания. Фасад у нее блистает, а внутри...
Черкасов обреченно махнул рукой, и профессор заинтересованно спросил: 
- А, как продвигаются твои дела на химическом поприще?
Насколько, я помню, ты хотел создать  ядовитую химическую бомбу, которая бы, за один удар, уничтожала город.
- Бомба? Какая бомба? – удивленно сказал Черкасов, и тихо пробормотал. – Вспомнил… именно из-за этой бомбы, я женился на вдове Аиде. Проклятая бомба! Эта ядовитая бомба требовала много денег, и я  надеялся, что Аида поможет мне, создать ее. Но, она, мне денег  не дала. Теперь, я занимаюсь другим, более дешевым открытием. Я работаю над ядом, от которого погибнет вся армия противника.
- Вся армия? Интересно! Неужели такое может быть? А, ты, уже заканчиваешь свое ядовитое изобретение?
- Да, я  почти создал этот яд! Еще немного времени  на доработку, и я прославлю свое имя! - гордо и вдохновенно сказал Черкасов, выпрямив сутулую спину.
- Сергей, а с масонами ты покончил?
- Масоны? А кто это? – удивился Черкасов.
- Милый друг, ты написал мне письмо, я приехал издалека, а теперь объясни мне, что случилось. Как я смогу  помочь тебе, если я ничего не понимаю?
Черкасов глубоко вздохнул, и посмотрел на Милорадова, словно раздумывая говорить ли ему правду. Все же он решился, и еле слышно, подозрительно оглядываясь на дверь, прошептал:
- Алеша, мне кажется, я всех ненавижу.  Я, готов всех убить - всех в этом доме, и особенно мою жену.  Как ты думаешь это нормально?
   Профессор не успел ничего ответить. Дверь распахнулась, и в кабинет вошла очень толстая низенькая старуха, в черном старомодном платье. С  первого взгляда было ясно, что  она привыкла повелевать и угнетать. Выглядела она отталкивающе. У нее был хищный длинный нос; старинный седой парик с буклями, давно уже канувший в прошлое; и ледяные, серые глаза, пронзающие собеседника, как шпага. 
Черкасов, увидев ее, затрясся от ярости, и злобно  крикнул, срываясь на фальцет:
- Аида. Я сто раз просил не заходить в Мой кабинет.
Жена, ответила ему, с таким откровенным презрением и ненавистью, что профессор еще раз, словно от ледяного ветра, поежился.
- Твой кабинет? Это Мой кабинет, и Мой дом. Здесь ничего твоего нет. Где твоя бомба? Где твой вечный двигатель? Где твой эликсир молодости? Где твой поражающий яд? Ничего нет? Я думала ты прославишь мое царское имя! Моя прабабка, была двоюродной сестрой, самого Ивана грозного, и если бы моя бабка Наташа  знала, что я связалась с никчемным химиком, она бы перевернулась в гробу!
Черкасов, перебил ее и закричал:
- Аида! Ты специально пришла сюда, чтобы унизить меня, перед моим старым другом?
- Да. Я пришла, чтобы твой друг знал, что ты никчемное химическое ничтожество!
   Аида скинула со стола черного кота, и величественно выпрямив спину, вышла. Профессор, сидевший сбоку от двери, успел заметить на ее лице довольную ухмылку. Черкасов отвернулся, сел в кресло и заплакал. Милорадов, чувствуя неловкость, похлопал его по вздрагивающему плечу, сказал другу необходимые слова утешения, и пробормотал,  что он зайдет к нему позднее.
   Профессор вернулся в свою комнату, лег на скрипучую кровать и задумался. Когда-то, Черкасов был талантливым, подающим надежду ученым, и его учитель Дмитрий Менделеев, прочил ему великое будущее.  Прошли годы, и куда все  делось? Неужели,  его искрометный талант и редкую одержимость в работе,  загубила его жена Аида? Или, Черкасов, действительно,   достиг своей цели, и его нервы, тонкого и ранимого человека, не выдержали огромного многолетнего напряжения? Ведь  на него давили с двух сторон. С одной стороны – трудные, изматывающие  научные поиски, часто приводившие в никуда; с другой стороны - уничижительное пренебрежение ненавистной жены.
  Старый слуга постучал в комнату, позвал его на ужин, и Милорадов, предчувствуя, что блюда, приготовленные в доме Аиды, будут ужасными, все же последовал за ним в столовую.
  Столовая Черкасовых, его приятно  поразила. В отличие от мрачных и неуютных комнат, здесь  было, как в лучших домах Лондона и Парижа. Как  позднее узнал профессор, именно в этой столовой Аида - дворянка по рождению, и купчиха по призванию, умасливала своих деловых партнеров французскими коньяками и ростовскими разносолами. И, тут же, не выходя из столовой, в углу на столе-конторке,  скрепляла с купцами   торговые сделки.
   Аида была умна, и столовая  выполняла нужные ей функции. Первое:  этот светлый, шикарный антураж, создавал у ее деловых партнеров благодушное, умиротворяющее настроение, нужное для подписания контрактов. Второе, и самое главное, он показывал купцам и помещикам, что Черкасова, очень богатая женщина, и с ней можно спокойно вести рискованные коммерческие дела. 
   Все, кроме Сергея, уже сидели за столом и ждали его. Профессор поздоровался, мельком оглядел, семью Черкасовых, и поразился  еще больше. Члены семьи, сидели за столом, неестественно прямо, как школяры, и  с такими угрюмыми лицами, словно они пришли, не на семейный обед, а на похороны. 
  Среди всеобщего угрюмого молчания, Аида, сидя на высоком, почти королевском стуле,  сурово представила присутствующих, и каждый, кого она называла, согласно, словно болванчик, кивал головой.
   Первым она представила своего сына от первого брака,  Германа Коновалова. Герман, выглядел довольно приятно, но всю его приятность, портило полусонное, недовольное выражение лица. Казалось, еще миг, и он уснет в тарелке салата.
  Рядом с ним сидела его жена, Матрена,  хрупкая миловидная  шатенка, с плоской фигурой подростка. И их дети. Сын Егор - тринадцати лет, исподтишка болтал под столом ногами, а  пятнадцатилетняя Галина, прячась от всевидящих глаз бабушки, пыталась тайно съесть, украденную со стола конфету. Дочь - была копия матери, а Егор – копия отца, и  бабушки.
   Следом шли, две дочери Аиды и Сергея. Светловолосая Кира, похожая на отца, и юная рыжеволосая Олимпиада, похожая на  кого угодно, только не на родителей.  Последними Аида представила своего  брата  Антона Чернова, пятидесяти лет.
   Доктор Леон Лавридис – представился сам, на чистом русском языке, а хозяйка, зачем-то сообщила профессору, что сегодня, она почувствовала себя необычайно плохо, и доктор, исполняющий обязанности семейного врача, задержался у нее до вечера.
   Хозяйка дома подала знак рукой. Все встали из-за стола,  уныло прочитали молитву, и в разнобой сели. Аида, от этого диссонанса, поморщилась, и профессор, подумал, что завтра, она будет  всех учить,  садиться  одновременно.
  Хозяйка взяла ложку, обвела присутствующих стальным взглядом, и все, чуть слышно вздохнув, приступили к ужину. Скоро профессор понял этот вздох. Блюда, как и ожидал профессор, были ужасны: ржаной хлеб, был плохо пропечен; постный картофельный суп, приводил в уныние, а жидкая пшенная каша, и бледный  чай с молоком, без сахара, навевали мысли о бренности бытия. Вскоре, он заметил в центре стола,  позолоченную ажурную вазочку с конфетами – по две конфеты на человека, и чай показался ему, намного приятнее. Хотя, это были самые дешевые  конфеты, которые любили покупать крестьяне, приезжавшие в город на базар.
   Прислуживал за столом   черноволосый хорошенький мальчик  лакей. Он так боялся, сделать, что-нибудь не так, что по закону подлости, взяв использованные белые тарелки со стола, одну из них уронил  на пол. Аида вздрогнула, от этого звука, и с ненавистью посмотрела на мальчишку. Лакей испуганно наклонился к упавшей тарелке, и выронил остальные две. Одна тарелка разбилась и мальчик, со слезами на глазах принялся  собирать осколки. Аида усиленно делала вид, что она спокойна, но ее  тонкие губы, вытянулись в еще более тонкую нитку.
   Ужин подходил к концу, и профессор, по своей исторической привычке, принялся наблюдать за членами семьи. Старший сын, Герман, продолжал есть, и засыпать за столом. Он выглядел довольно приятно, но его унылое, полусонное выражение  лица, создавало неприятное впечатление. Тоненькая и хрупкая, Матрена, боялась поднять  на свекровку глаза, и усиленно обходила взглядом ее персону. Дети, давно съели ужин, и явно изнемогали от желания, быстрее исчезнуть с этого «дружного» семейного обеда.
   Блондинка Кира витала в облаках, и задумчиво ковырялась в пшенной каше, рисуя ложкой  круги и квадраты. Которые тут же исчезали. Ее сестра, юная Олимпиада, или попросту Липа, неподвижным взором смотрела прямо перед собой, на белую стену, и профессор, только сейчас заметил, что хорошенькая Липа - слепая. Ее зеленоватые глаза были пусты, как липовый зеленый лист.
Брат Аиды - Антон Чернов, ел со смиренным, монашеским выражением лица. Как видно, он давно смирился со своей ролью приживальщика, и тихо плыл на  семейном крейсере сестры.   
Молодой красивый грек, доктор Леон Лавридис,  единственный, кто здесь, не испытывал страха перед Аидой. Он был спокоен, и даже, как будто весел. Впрочем,  него было другое положение. Он избавлял Черкасову от боли, а, кроме того, в любой момент мог поменять  старую злобную больную, на более молодую и веселую. Так, как всем известно, что богатые молодые дамы обожают болеть, и, по настоянию врача, усиленно лечиться. Особенно в Баден-Бадене или в Ницце.
   Ужин закончился, все встали из-за стола, и Милорадов, кожей почувствовал вздох облегчения, незримо пролетевший по столовой.
   Вернувшись в свою комнату, профессор достал монеты, позвал Мартына, и попросил его передать эти  деньги мальчику лакею, чтобы он заплатил Аиде, за разбитую тарелку. Заодно, он попросил  узнать у него – все, о семейке Черкасовых. Мальчик, зажал монеты в ладони, и  с радостью убежал, а Милорадов, с большим удовольствием, сел за   работу.

«Масонские идеи добра и зла не препятствовали масонам обижать ближнего своего, не мешали им казнокрадствовать. Даже генерал Мелиссино, главный мастер «темной пещеры» среди масонов столицы, предавался самому низкому распутству, безжалостно обкрадывая своих же кадетов. Хлебопекарня в его корпусе выпекала такие булки, что их и собака бы жрать не стала, а у юношей развивались желудочные болезни…  Случись такое при Петре 1, царь-батюшка изломал бы об спину генерала не одну дубину свою. Будь это при Елизавете, она бы надавала Мелиссино публично пощечин, обзывая его вором… иначе действовала Екатерина, не раз заявлявшая, что даже гнев должен быть обдуман. Петр Мелиссино конечно вор, но он прекрасный знаток пушечного дела, его артиллерийский и Инженерный корпус обеспечивал армию прекрасными специалистами, готовил инженеров, математиков… Екатерина ласково приняла Мелиссино... За картами она как-то незаметно, но очень кстати завела речь о вкусовых качествах хлеба – черного и белого:
- Что же касается меня, то я, Петр Иванович, никакого хлеба не ем, кроме того, что печешь ты в своем корпусе…
Этого оказалось достаточно: с этого дня кадеты питались лучшим хлебом».
Фаворит \ Пикуль стр. 250 \ 2 том.

Мартын скоро вернулся и вывалил на профессора гору информации.    
   
СЕМЬЯ.
Сергей Черкасов,  второй  муж Аиды, и намного моложе ее.  Первый муж, Кирилл Коновалов, через полтора года семейной жизни  застрелился. Но поговаривают, что скорей всего, его застрелила жена. В тот момент, когда Кирилл, поднес револьвер к виску,  Аида была в его кабинете, и, выйдя из него, была спокойна, как удав. Прибывшим жандармам, она  сообщила, что муж пытался ее застрелить, но потом пожалел ее, и застрелился сам.
  После его смерти, Черкасова пустилась во все тяжкие. Она меняла любовников, как перчатки, и, как говорят проверенные люди, долгое время, тайно посещала запрещенную секту хлыстов. Эта мистико-религиозная секта  отличалась от других, тем, что ее последователи, во время моления,  раздевались донага, хлестали себя хлыстами, и, войдя в безумие, устраивали многолюдные оргии.
   Ее брак с инженером-химиком Черкасовым всех удивил. Сергея интересовала только наука, и большую часть времени, он проводил в своей лаборатории. Впрочем, скоро всеобщее удивление прошло. Аида продолжила свою бурную беспутную жизнь, и ее семейная жизнь, ничем не отличалась от вдовьей. 
   Так и текла их жизнь - Аида плыла в бурный океан, Сергей брел на высокую гору. Молодость быстро пролетела, и Черкасова, потерявшая большую часть своего состояния в распутном времяпровождении, занялась коммерцией. 
   Свою многочисленную  семью, она держит в черном теле, и постоянно угрожает лишить кого-нибудь из них  наследства. Сегодня она обещает отдать все Герману. Завтра, показывает всем завещание, в котором наследницей объявлялась любимая дочь Липа. А, через неделю, составляет завещание, по которому все достается ее бездетному брату Антону Чернову, которого она же и разорила. В итоге, на данный момент, никто из семьи не знает, кому же завещано наследство.
   Старший сын Аиды, Герман Коновалов, затюканный матерью,  безвольный и робкий человек. В молодости, он увлекался скачками. Но после того, как на скачках загнал до смерти свою лошадь, и серьезно повредил себе ногу, забросил это занятие и стал посещать мужской дворянский клуб «Дон», где потихоньку играет в карты. Много денег,   он старается не проигрывать, так как  знает, что мать, платить за него карточные долги не будет. Жену свою, Матрену, Герман люто ненавидит, потому что считает ее, виновницей всех его несчастий.
   Матрена – купеческая дочь и  дальняя родственница Аиды. В шестнадцать лет она осталась сиротой и богатой наследницей, и Аида быстро прибрала к рукам ее состояние. Она заставила своего  сына Германа жениться на ней, о чем он позже, не раз пожалел. Женившись на Матрене, он  остался в доме матери, бесправным школяром, которому мама выдает деньги на скудный обед. А, брак с  другой женщиной, возможно, дал бы ему возможность  быть более свободным. Конечно, в том случае, если бы он переехал в дом жены.
   Их дети Галина и Егор,  мечтают о своем, отдельном от бабушки, доме. Полина, по  словам слуг – боевая, веселая, и похожа характером на бабку в молодости,  а ее младший брат, Егор – тихий и робкий, как мать. Он, единственный из всей семьи, любит и уважает, своего неродного дедушку Сергея Черкасова.
  Дочери Аиды и Черкасова : Кира и Липа, отличаются друг от друга, «как лед и пламень».
  Кира – огонь. Ей  двадцать четыре года. В восемнадцать лет, она отказалась выходить замуж за старого вдовца генерала, и с тех пор, поговаривают, мать, из мести,  подбирает ей лишь старых уродливых, но богатых женихов. Другие же, злые языки судачат, что Аида из скупости, не хочет давать дочери хорошее приданое, и ждет того момента, когда дочь сломится, и выйдет замуж за вдовца. От тоски и безделья, Кира рисует ужасные картины.
   Младшая дочь, Олимпиада, или как ее все зовут Липа, тихая, славная  и покорная девушка. Она единственная из детей, кого любит Аида. Злые языки поговаривают: мать любит ее, только потому, что  сама виновата в слепоте дочери.   В четыре года у Липы воспалились глаза, и наблюдательная няня, заметив признаки  серьезного заболевания, попросила Аиду вызвать для Липы хорошего доктора. Но Аида отказалась. Она пояснила, что хорошие доктора берут хорошие деньги, а Липа здоровая девочка, и выздоровеет сама. Для этого достаточно промывать ее глазки  отваром ромашки.
Когда мать поняла всю серьезность болезни, было уже поздно – Липа ослепла.
   Брат Аиды, Антон Чернов, после своего разорения, живет вместе с сестрой, и слепо ей подчиняется. Как будто, он до сих пор не понял, что его разорение - дело рук его же сестры.
 
   Профессор выслушал рассказ Мартына, дал ему ассигнацию, наказал, что именно надо купить, и отправил его на ближайший базар. Ему захотелось съесть, что-нибудь более существенное, чем постные блюда Аиды. Мальчик ушел, и он задумался, а как, после голодных ужинов, выкручиваются члены семьи? Если учесть, что у них вряд ли есть деньги, чтобы послать слугу на базар.
   Решив узнать это попозже, Милорадов спустился на второй этаж, тихо постучал  в его кабинет, но ему никто не ответил и он вернулся к себе.
   Он  сел за стол, и слова, написанные красивым каллиграфическим почерком,  сами ложились на лист:
« Фридрих Второй держал в руке первую русскую ассигнацию.
- Итак, милый Финк, екатеринизация России продолжается. Наша пламенная ангельтинка, введя бумажные деньги, решила геройски взорваться вместе с престолом. Екатерине кажется, что она сыскала панацею от финансовых распутий. Увы, и до нее находились мудрецы в Париже и Квебеке, помешавшиеся на таких бумажках, но все кончилось экономической катастрофой…
   Министр ответил, что в России учрежден Ассигнационный банк под обеспечение в миллион золотом и серебром…
- Все равно, - не поверил король, - это авантюра…»
«Фаворит» \ стр. 322 \ 1 том.
   
Его работу прервал дикий, истошный крик: « Убили-и-и!» Гусиное перо выпало из рук, и на листе расползлась клякса. Профессор нахмурился, поднялся из-за стола и пошел на крик, который вскоре сменился громкими женскими и мужскими выкриками, сливавшимися в общий  гул.
   У закрытого кабинета Черкасова собралась толпа. Здесь не было только Аиды и доктора Леона. Кира рыдала на плече у Матрены. Именно она, нашла своего отца мертвым.
Герман, в этот раз проснулся: его руки мелко дрожали, а глаза горели лихорадочным огнем. Липа, отвернувшись от всех, бесстрастно смотрела в пустоту.
Антон почесывал лысину, а дети пытались заглянуть в кабинет.
   Увидев профессора, толпа молча расступилась. Он открыл дверь и вошел в пустую комнату. Сергей, скорчившись, лежал на полу, и с первого взгляда было ясно, что он уже давно мертв. Вполне возможно, сразу после ухода профессора, Черкасов покинул этот бренный мир.
  Профессор окинул взглядом кабинет – все было как прежде, никаких следов борьбы. На столе, среди разбросанных исписанных бумаг, ровно посередине, лежал белый лист с дворянским гербом Черкасовых,  рядом стояла зеленая бутылочка с крупной надписью « Яд».  Милорадов взял листок  в руки.
Записка гласила: « Я ушел, и, слава богу, никогда сюда не вернусь!».
   Милорадов повертел в руках листок. Почерк, несомненно, Черкасова, и выражение последней воли, очень походило на его мышление, хотя мог бы написать, для полиции, более конкретно.
   В кабинет широким, размашистым шагом вошла Аида, а следом за ней Герман.
Черкасова  плотно закрыла дверь, обвела холодным взглядом кабинет мужа, увидела записку, мгновенно оживилась, и выхватила ее из рук Милорадова. Прочитав записку, она снова стала холодной  и сухо промолвила:
- Почерк, без сомнения, моего мужа. Вы, согласны?
- Да, - подтвердил профессор, и Черкасова стала разглядывать стол, заваленный  исписанными листами с химическими формулами.
   Герман, вслед за матерью, приблизился к столу. Глаза его остановились на зеленой бутылочке с ядом, а затем забегали с листа на листок, словно он искал знакомую формулу. Записка оставленная покойным, его тоже  заинтересовала. Он достал из кармана пенсне, прочитал, и тихо пробормотал:
- Значит, он все-таки ушел в страну счастья.
Аида, от его слов поморщилась, повернулась к сыну, и приказным тоном, отчеканила:
- Герман, распорядись насчет похорон. Пригласишь лишь близких родственников. Дашь сообщение в газету. И не забудь вызвать полицию. Займись этим сейчас же
   Коновалов  нехотя отправился к выходу. А, Милорадов, скорее для самого себя, чем для нее, пробормотал:
- Все же, это странная записка.
Аида  подступила к профессору, и жестко сказала:
- В чем дело? Вы, что не верите, что мой муж сам лишил себя жизни?
Милорадов пожал плечами:
- Мне трудно сказать, что-нибудь определенное.
- Тогда вопрос исчерпан! Вот стоит его яд, а вот - его предсмертное письмо! - отрезала она.
Профессор пошел к выходу, чтобы как можно быстрее покинуть этот мрачный дом, но его остановил приказной голос Аиды:
- Вы ведь профессор?
- Да, профессор.
- Господин Милорадов, я хочу, что бы, Вы, занялись записями моего мужа. Он говорил мне, что уже почти закончил свой армейский яд. И, я бы хотела, чтобы, Вы просмотрели, и привели в порядок его записи.
- Это невозможно, - не согласился Милорадов.
- Почему?
- Я, профессор истории,  и в химии не разбираюсь.
- Я все знаю, - многозначительно, улыбнулась Аида. – Мне мой муж, все рассказал. Сергей предупредил меня, что Вы, военный химик, и служите в военном министерстве  в Санкт-Петербурге,  а ваша якобы «История» - это конспирация, чтобы немецкие шпионы, не  искали в Вашем столе, военные секреты. Не переживайте, я никому ничего не скажу, и, кроме того, за вашу работу хорошо заплачу. Ведь вам же нужны деньги, для вашего железного самодвижущегося слона. И не спорьте со мной, считайте, что деньги, уже лежат на  Вашем счету в Ассигнационном банке.
- Может, я лучше приглашу своего друга, профессора химика. Он быстрее меня, разберется в этих бумагах, - предложил профессор.
- Ни за что! - отрезала Аида. – В его кабинете, уже два раза кто-то рылся в бумагах. Вы,  хотите, чтобы шпионы украли его бесценные записи? Пока, ваш друг, приедет из Санкт-Петербурга, тут ни листочка не останется.
Профессор на миг задумался, а Черкасова, уже подытожила:
- Я уже вижу, что, Вы согласны.
Она наклонилась над мужем, и сняла с его шеи ключ, висевший на нательном крестике:
- Вот, Вам, ключ от лаборатории. Ключ единственный и очень сложный. Храните его, как зеницу ока. В лаборатории полно ядов, а я не хочу, чтобы кто-нибудь из моей семьи отравился.
  Профессор нехотя взял ключ. Старуха  еще раз окинула взглядом комнату, взяла с полки  белый пузырек, и зло сказала:
- Эти дети, меня когда-нибудь доведут до разрыва сердца. Целый день ищу таблетки от сердца, а они здесь стоят. Сколько раз ругала Егора и Галину, зачем целыми днями сидят в этом опасном кабинете. Здесь кругом яды, а они сдружились с Сергеем, не разлей вода. Маленькие разбойники. Если бы не я, то Матрена,  совсем бы их распустила.
   Аида вышла. Профессор собрал все бумаги Сергея со стола, выудил еще несколько листков из стола, и вышел. У дверей кабинета  никого не было, лишь Липа  в конце коридора, стояла у открытого окна, и незрячими глазами смотрела в сад. Солнечный свет обтекал ее стройную фигуру, в светлом платье, а ветерок играл рыжеватым локоном.
   Профессор вернулся в свою комнату, переписал некоторые химические формулы Сергея на другую бумагу, намеренно исказив их. Затем вложил настоящие записи в почтовый конверт, а фальшивые, с тайными метками, спрятал  под матрац. Ключ от лаборатории, он решил носить с собой - так будет надежнее. Кстати, Сергей, делал так же.
   С базара вернулся Мартын. Мальчик  накрыл стол, и Милорадов, пригласив его к столу, еще раз поужинал, тем, что послал ему Ростов-папа.
   Поужинав, он  отправил Мартына на почту, отослать конверт в Петербург, своему другу профессору химику. Мальчик, готовый бегать где угодно, только бы не сидеть в душной комнате, радостно убежал. Милорадов дождался его, и наказал следить в оба глаза, за его комнатой. Проверив, что Мартын сидит у своей приоткрытой двери и наблюдает за его апартаментами, профессор   
вышел из комнаты, закрыл ее на ключ, и отправился беседовать с членами семьи. Расположение комнат он не знал, и  решил обойти все три этажа. На его счастье, он встретил по дороге самого младшего члена семьи,  Егора, и попросил его провести  по  дому, объясняя, кто, где живет.

   Обойдя весь дом, профессор выяснил, что на каждом этаже четыре  квартиры: две справа лестницы, и две слева. Каждая квартира  состояла из гостиной и спальни. . Аида, и ее брат Антон, живут на первом этаже, в правом крыле дома, прямо под лабораторией Сергея.
На втором этаже, справа:  лаборатория и кабинет Сергея, где он и проживал. Налево от его апартаментов, комнаты Германа, Матрены и детская.
На третьем этаже, справа комнаты Киры и Липы,  расположенные  над комнатами Сергея, а слева, комнаты Милорадова, и одна  комната, в которой никто не живет. Когда-то, здесь жили родители Аиды, но после их смерти, она навсегда закрыла эту комнату, и никого в нее не пускала.
   Поблагодарив Егора, профессор отправился в кабинет Черкасова.  Полиция уже здесь  побывала, и комната представляла собой унылое зрелище. Но его не интересовал кабинет. Вряд ли Сергей,  хранил здесь что-то ценное, тем более, как помнил профессор, кабинет не закрывался на ключ. Он открыл единственным ключом лабораторию и прошел внутрь.
  В большом просторном помещении, был полный погром. Человек, плохо знавший Сергея, подумал бы, что тут второпях,  проводили обыск. Но Милорадов, зная Черкасова, был уверен, это его рабочая обстановка. Черкасов никогда, не тратил время на уборку помещения, его  интересовали только исследования, а порядок он наводил только на полках с реактивами. И здесь, было так же, как и в Петербурге: кругом все было разбросано, но на высоких полках, где стояли: бутыли, мензурки  и колбы, был идеальный порядок. Все было подписано и пронумеровано, четкими печатными буквами.
   Милорадов приступил к поискам,  в надежде, что  найдет что-то интересное. Он тщательно осмотрел лабораторию, но ничего существенного, и тем более подозрительного не нашел. В камине лежал пепел от бумаг, но это ни о чем не говорило. Возможно, их сжег сам Сергей, в порыве ярости или ненужности. Профессор аккуратно разворошил кочергой  пепел, и нашел клочок несгоревшей бумаги. На обгорелом клочке  была химическая формула. А, вернее сказать, ее маленькая часть. Милорадов забрал эту часть листа с собой, вышел из лаборатории, и, закрыв дверь на ключ, проверил. Он, как и Аида, не хотел, чтобы члены семьи гуляли вокруг полок  с ядами.
   Так как Матрена и Герман, жили на этом этаже, профессор сначала отправился к ним. Женщина открыла изнутри задвижку, чуть-чуть приоткрыла дверь, и тихо сообщила ему, что Герман в клубе. Но профессор хотел поговорить именно с ней, и она, явно не желая этого, все же впустила его в зеленую гостиную.
   Милорадов сел в зеленое, потертое кресло и окинул комнату, быстрым взглядом. Гостиной Коноваловых, давно требовался ремонт, и Матрена, заметив его взгляд, стыдливо пролепетала:
- Извините,   у нас не очень красиво, но в ближайшем будущем. Герман обещал сделать здесь шикарный ремонт.
- Я пришел по другому вопросу. Как, Вы знаете, я старинный друг Сергея, и хотел бы узнать, что с ним произошло. Почему он так изменился?
  Женщина подошла к двери, испуганно выглянула в коридор, закрыла дверь на ключ, и, вернувшись в кресло, прошептала:
- Алексей Платонович, Вы, же сами видели,  эту удушающую атмосферу. В последние два года, Аида, просто возненавидела Сергея Георгиевича. Она все ждала, что он сделает великое ядовитое открытие, и она на этом озолотится. Но, у него, ничего не получалось, а ее дела идут все хуже и хуже. Я вообще боюсь, что свекровка скоро разорится.
- А, как, Вы сами, относились к Черкасову? – спросил профессор.
- К Черкасову? Если честно, я его боялась. Человек, который придумывает отравляющий яд, вызывает во мне ужас. К тому же, у меня есть сын, и одна мысль, о том, что мой Егорушка, пойдет в армию, и погибнет от этого яда, вызывает во мне дрожь, - высказав свою  неприязнь  к Черкасову, она виновато улыбнулась, а профессор, заинтересованно продолжил:
- Сегодня был ужасный ужин.
- У нас, в доме все ужасно:  и завтрак, и обед, и ужин.
- И, Вы, вместе с детьми, всегда голодаете?
-  Очень редко. Иногда Герман, что-нибудь выиграет в клубе и наберет на базаре, для детей, всяких вкусностей. Иногда, я  продам свою вышитую подушку-думку. Я очень красиво вышиваю, говорят даже, у меня есть талант.
   Матрена, как девчонка соскочила с кресла, прошла к дивану и показала профессору вышитую думку. На подушке сиял, вполне посредственный, морской рассвет. Профессор видал рассвет и получше, но Матрена, явно дожидалась от него похвалы, и он, чистосердечно похвалил ее вышитое солнце. Алое светило было действительно превосходно, и нитки подобраны тон в тон. Матрена довольно улыбнулась, бросила думку на диван, и Милорадов продолжил:
- Еще один вопрос, уважаемая Матрена. Скажите мне, пожалуйста, имена друзей и знакомых Сергея.
- У него не было друзей, и знакомых тоже. Наверно, все боялись его, так как у него в лаборатории полно ядов.
- А с кем, он дружил в доме?
- Только с моими детьми: Галиной и Егором. Я им запрещала к нему ходить, а они меня не слушались, и часто пропадали у него в лаборатории.
- А, Вы, с кем из родственников  дружите?
Матрена, нисколько не удивилась этому вопросу и чистосердечно ответила:
- Я дружу, только с Липой. Она хорошая девушка, жаль, ее бог наказал, за грехи родителей.
  В гостиную громко постучались. Хрупкая Матрена испуганно вздрогнула,  вжалась в кресло, отчего, стала еще меньше, и дрожащим голосом прошептала:
- Если это Герман, он меня убьет. Я сижу наедине с чужим мужчиной, а он очень ревнивый.
   Профессор взял у нее ключ, открыл дверь, и в комнату влетела худенькая пятнадцатилетняя Галина с самодельной тряпичной куклой,  несомненно, сделанную руками матери. Матрена облегченно вздохнула, показала ему глазами на дверь, и он покинул комнату.
    Милорадов  спустился на первый этаж и постучался в комнату Чернова.  За дверью послышался поворот ключа. Дверь широко распахнулась, и на него пахнуло запахом  табака. Хозяин впустил его в зеленую комнату, и   вновь замкнул дверь. Профессор пошутил:
- Я смотрю, в этом доме все сидят под крепким замком.
- А здесь иначе нельзя.  Моя сестренка любит копаться в чужих комнатах, а дети воруют пищу, - сурово ответил Антон.
Чернов, хмуро предложил профессору садиться, куда он захочет. Сам сел к столу и продолжил  вырезать трубку. Милорадов сел к камину, и заинтересовался:
 - А из какого дерева, Вы, делаете трубки.
- Из корня груши, самый хороший материал, - явно недоброжелательно ответил Чернов, и следом рявкнул, - Ладно, хватит ходить вокруг да около, начинайте свой допрос. Хотя, я думаю, Черкасов, не стоит того шума, который закрутился вокруг него, - Чернов закурил трубку, и едкий, удушливый дым понесся по прокуренной комнате. Из-под стола лениво вышел черный кот и громко чихнул. Профессору, почему-то вспомнился, адский дым, нарисованный на иконах. Он отогнал эту мысль, и  спросил:
- А за что, Вы, его не любили? 
- А за что мне его любить? Дармоед! Взрослый мужик, бесовской игрой занимается. Целыми днями сидит, какие-то тайные  знаки пишет, белые дорогие листы марает, да всякую ядовитую дрянь, по бутылкам разливает, аж дым чадит, как в аду. Я бы, на месте Аиды, давно его выгнал, а она – глупая курица, кудахчет: «Ты ничего не понимаешь! Он скоро великое открытие сделает - я его продам, и стану миллионершей». Вот, и стала теперь нищей вдовой. Помер, Ваш друг, и на свете, одним дармоедом меньше стало. Вот, я, не напрасно живу - мои трубки, как пирожки раскупают, и людям радость.
   Профессор, почувствовал себя историческим дармоедом, и вступился за друга:
- Такие люди, как Сергей, двигают нашу российскую историю вперед.
- Куда двигают? Я понимаю, если бы он эликсир молодости изобретал, или маленькое солнышко сделал, чтобы зимой печь не топить. Вот это нужное дело. А, этот Черкасов, хотел всех людей перетравить, и только курица Аида, могла содержать этого ядовитого змея-отравителя, – грозно отрубил Антон, и выпустил ядовитый дым на гостя.
- Между прочим, в Санкт-Петербурге, много ученых. Они, как и Сергей, создают славу нашей науки, - разозлился профессор.
- Вот поэтому, на Руси - то засуха, то наводнение, то пожар. Наказывает нас господь, за наши грехи. Я бы взял, всех этих ядовитых химиков, и в болоте утопил, чтобы не портили наши чистые реки своими ядами. Вот недавно, в Нижнегниловской, Параша Опанасенко, выпила из Дона воды, и через день, померла. А кто виноват? Виноваты эти химики - вылили  в реку яд, и погибла, красна девица, Параша, от их химических опытов.
- В смерти Параши виноваты не химики, а навоз, стекающий в реку, – возмутился профессор.
-  Навоз – это удобрение! - с ученым видом заявил Антон и поднял руку с трубкой вверх. 
- Но, я бы посоветовал, красным девицам не пить это удобрение, - закашлялся профессор.
- Вы же, вроде  профессор, а ничего не знаете! Лошади и бараны  пьют  воду из Дона, и ничего им не делается!
- Видите ли, эта красна девица, не должна была уподобляться  баранам. Бараны едят траву, а красны девицы, травой не питаются.
   От едкого дыма, у некурящего профессора, заболела голова, и он  попросил Чернова  выпустить его. Антон ухмыльнулся, еще раз выпустил в него дым, и отомкнул дверь. Черный кот вышел вместе с профессором. На прощание, Чернов  крикнул ему в спину:
- Все равно, эти химики – вредители. Они придумали паровоз, который отравляет воздух. Я раньше в молодости, хорошо дышал, а теперь кашляю и задыхаюсь!
- Выбросьте свою трубку, и сразу перестанете задыхаться, - посоветовал ему профессор.
   Антон  громко захлопнул дверь, и Милорадов почувствовал жалость к Сергею. Сколько же надо терпения, чтобы вынести все это мракобесие. Он не сомневался, что брат Аиды, долгие годы, доказывал Сергею, что все его научные опыты – это вредительство и дармоедство.
   От злости, он буквально  влетел на свой, третий этаж, и, не задумываясь,  постучался в комнату Киры.
   За дверями, опять проскрежетал ключ. Заплаканная девушка, впустила профессора, и вновь закрыла дверь на ключ.
   Этой зеленой гостиной, тоже требовался ремонт, но ужасные картины Киры, придавали  комнате, некоторый уют. Ее бездарные пейзажи и виды Ростова, были слишком яркие, и написаны крупными расплывчатыми мазками, словно это рисовал, не художник, а ребенок, впервые взявший кисточку. Но некоторая прелесть, в них все же была. Хотя профессор, все же больше уважал отточенный классический стиль Айвазовского и Репина. 
   Девушка пригласила его к столу. На столе стояла бутылка красного  вина «Кубанский мускат», тонко порезанный окорок, яблоки - и он не отказался, присесть за стол. После смерти Сергея и встречи с Черновым – выпить было не грех.
   Милорадов выпил стакан слабого вина, следом выпила Кира, и огорченно сказала:
- Когда жив был папа, я совсем не обращала на него внимания, а теперь, я чувствую, как у меня отрезали кусок сердца.
- Я, вас, понимаю. Со мной было также, когда я потерял своих родителей, - сказал он, налил еще стакан вина и залпом выпил.
- Вам нравятся мои картины? – спросила пьяная девушка.
- Ну… Э-э… - профессор выпил еще стакан вина, и внимательно посмотрел на  речной  пейзаж. В  глазах все поплыло,  на картине закачались донские волны, и он уверенно заявил:
- В этом пейзаже есть что-то завораживающе, какое-то  летнее впечатление, или как говорят французы – «Импрессио».
- Говорят, сейчас во Франции, некоторые художники пишут картины именно таким образом, а я, сама этот стиль  придумала.
- Во Франции так рисуют? А я и не знал. Видимо, в Вас, заложен неординарный научный ум отца.
- Нет пророка в своем отечестве, - горько сказала Кира и опять выпила стакан вина. – Почему так происходит? Если во Франции так рисуют – это шик, а если русская художница таким манером пишет, то она – дура!
- И  кто, Вам, это сказал?
- Мама!  Антон! Герман! И все!  Только слепая Олимпиада ничего мне не сказала! – воскликнула девушка, и тряхнула  густыми золотистыми локонами.
- Первооткрывателям всегда тяжело! – посочувствовал пьяный профессор, и впервые заметил, что высокая, фигуристая Кира,  красива завораживающей красотой. От вида этакой красоты, он выпил еще один стакан, и Кира тоже.
- А, Вы, Алексей Платонович, когда-нибудь были в роли первооткрывателя?
- Был, и не раз! Каждую мою неординарную книгу, критики поливают грязью. А меня называют историческим тупицей.
- И, что Вы тогда  делаете?
- Пишу новую книгу.
-А мне, после этого, хочется всех убить! Или сбежать из этого проклятого дома в Сибирь.
- Так сбегите! – смело предложил профессор.
- Для этого сначала надо кого-нибудь убить! Тогда меня увезут туда бесплатно. Ведь у меня  нет денег на путешествие в Сибирь.
   Голова профессора, опять поплыла вместе с донскими волнами. Теперь, на картинах Киры, закачались  белые яблони, поплыли пароходы, полетели журавли, и, тем не менее, он все же вспомнил, зачем сюда пришел:
- Кира, как Вы думаете, ваш отец сам отравился, или его могли убить?
- Я не знаю! Хотя, все в этом доме мечтали, чтобы он умер. Даже мама.
- Почему?
- Все боялись, что папа, в один прекрасный день отравит их ядом.
А зря, он этого не сделал. Это было бы самое его великое достижение.
- Кира, а отец, говорил  вам, о каких-нибудь своих открытиях?
- Нет. Он, меня даже в лабораторию никогда, не пускал. А, один раз, он мне  с горечью сказал: «Если бы ты была мальчиком, я бы сделал из тебя хорошего ученого. А ты, всего лишь девочка, и ни на что не годна.
- Неужели, Сергей, никого не пускал в свою лабораторию?
- Никого! Даже Галина и Егор, общались с ним только в его кабинете, - Кира пьяно взмахнула рукой, встала из-за стола, шатаясь, дошла до дивана и свалилась на него, как подкошеная.  Перед тем, как закрыть глаза, она полусонно пробормотала: « Не того, они убили, не того!»
   Профессор вышел из ее комнаты, прошел в свои апартаменты, лег на постель, и прежде чем уснул, успел подумать: « А кого же, они должны были убить? Кого?» Этот вопрос остался без ответа.        Деревянная кровать медленно скатилась в Дон, и, качаясь на волнах,  поплыла в предзакатную даль. Лодка- кровать
долго моталась средь мрачных берегов, и вдруг, у самого горизонта, в конце реки, он увидел  пещеру,  над черным  входом которой сияли золотые буквы: «Добро пожаловать в страну Аида». Лодка почти достигла входа,  из пещеры повалил  едкий табачный  дым, и Милорадов  проснулся от ужаса.
  В комнате было сумрачно, откуда-то пахло табачным дымом, и пять минут, он вспоминал, где  сейчас находится, и вообще, что это за помещение?
  Историческая память, все же вернулась к профессору. Он с трудом поднялся, раздвинул пыльные бордовые шторы и выглянул в окно. Солнце уже закатилось, но тонкая розовая полоска еще освещала землю, бледным вечерним светом. Он бездумно, посмотрел в заросший сад Черкасовых. Антон гулял по саду, курил трубку и рассеянный табачный дым с ветром залетал в его комнату.. 
   Профессор перевел взгляд на греческий сад семьи  Лавридис, и обомлел. На  скамейке, в обрамлении красных цветущих роз, сидела молодая женщина неземной красоты.  В ней все было прекрасно: и черные очи, и волосы цвета ночи, и беломраморная кожа, и высокая мраморная грудь, хорошо видимая в глубоком декольте.
   (Возможно, первое впечатление о НЕЗЕМОЙ  красоте,  было последствием выпитого кубанского вина,  или сумеречного вечернего света.  Если быть  точнее - это была женщина высшей Земной красоты. Но в тот момент, Милорадов был сражен ее греческой красой, и совсем забыл про свою красавицу княгиню Б.).
  Милорадов, замерев от наслаждения, упивался ее  красотой, достойной скульптора Праксителя, а Ларисса, словно специально для него, любовалась бледно-розовым облаком, проплывающим над крышей дома. В сад вышел Леон, посмотрел на  окна Черкасовых, что-то резко сказал сестре,  она нахмурилась, и пошла вслед за ним в дом.  Профессор огорченно вздохнул и, с горя, опять лег на постель. Но красота Лариссы, отрезвила его, спать уже не хотелось, и он решил проверить под матрасом фальшивые листки с тайными пометками.
   Перебрав переписанные им листки, он заметил: их, кто-то уже просматривал, и ринулся к Мартыну, который должен был неотлучно следить за его комнатой.
   Профессор толкнул плотно закрытую дверь. Дверь отворилась – комната мальчика была пуста, и он пошел  искать своего слугу.  Начать поиски, он решил со своего этажа.
   Сначала, он заглянул к Кире. Ее комната, к его удивлению, была открыта, но девушки там не было. Милорадов  постучался. в комнату  напротив, к Липе. Незакрытая дверь отворилась.
   Мартын и Егор увлеченно играли за столом в оловянные солдатики. Увидев, в дверях профессора, Мартын пулей выскочил в коридор, и Милорадов грозно спросил:
- Кто входил в мою комнату?
- Никто! Честно, честно.
- Мартын! Хватит лгать! Я тебе сказал следить в приоткрытую дверь за моей комнатой, а теперь вспомни, кто заходил в мою комнату?
- Никто, - опять солгал мальчик, и виновато опустил глаза.
- А, ты, видел, когда я вошел в комнату?
- А, Вы, разве входили?
- А теперь скажи честно, когда ты ушел играть в солдатики?
- Я немного посидел у двери, а потом Егор позвал меня играть в солдатики, - потупился мальчик.
- Все ясно. Завтра утром поедешь домой в деревню. Не нравится тебе любоваться Ростовом, любуйся прекрасным стогом сена. Я хотел тебя еще  в Петербург взять, а теперь поищу другого мальчика – более ответственного, - сурово заявил Милорадов.
Мартын горько разрыдался, и профессор, услышал за своей спиной мелодичный голос:
- Вы, зачем мальчика обижаете?
Он обернулся, и увидел слепую Липу. Она медленно обошла его, остановилась в дверях, и печально сказала:
- А меня, только что хотели убить.
- Кто? – воскликнул он.
- Не знаю. Входите ко мне, а, Вы, мальчики идите по своим комнатам.
   Милорадов вошел в  комнату, сел на диван, и пока Егор, нехотя  собирал солдатиков в  шкатулку, осмотрел гостиную. В комнате слепой Липы, было уютно, недавно сделан ремонт, и  что еще больше удивило профессора, в углу стоял высокий шкаф с книгами. Он подошел к шкафу, через стеклянные дверцы, бегло осмотрел их, и зацепился взглядом, за тоненькую потрепанную книжку
«Ядовитые растения»  Ложкина А.Н.  Профессор поинтересовался, кто читает эти книги, и Липа, ответила, что по вечерам, по приказу матери, эти книги  ей читают Кира, Матрена и Галина.
  Он опять сел на диван, и Липа приступила к рассказу, заранее предупредив его, что она ничего не видела, а недостающее, составила со слов мамы и Матрены.  Далее,  Милорадов, услышал, о страшном событии, которое произошло, пока он плыл  на своей кроватной лодке по волнам. 
   После того, как Липа ослепла, кухарка, по приказу Аиды,
 каждый вечер готовила девочке   напиток  из молока, яичного желтка, ложки топленого масла, и липового меда. Напиток, составленный по рецепту матери, был отвратный, девочка ненавидела молоко, но приказ Аиды, неукоснительно выполнялся. Кухарка – готовила питательный  напиток, Липа – сквозь силу пила отвратительную смесь. Аида – ждала, когда эта, полезная для здоровья бурда, сделает дочь зрячей.
   И в этот вечер,  как и все долгие годы, в восемь часов, кухарка поставила молочный напиток на угол обеденного стола, в десяти сантиметрах от края. Этот порядок строго соблюдался – ни дальше, ни ближе.  Слепая  девушка всегда безошибочно находила его, и уверенно брала в руки, словно она его хорошо видела.
   В это же время, в столовой обычно собирались домочадцы, чтобы перед сном выпить стакан молока.
    Сегодня Липе, с утра было нехорошо, ее сильно тошнило,  пить ненавистное молоко не хотелось, и она решила, именно сегодня, в первый раз в жизни,  забыть про него. Но скоро, в ее комнату вошла мать, и  приказала ей идти пить молоко. Кухарка успела ей пожаловаться, что Липа, сегодня не пила лечебный напиток.
  Девушка, нехотя, спустилась в столовую, подошла к стакану, и, оттягивая момент,   попыталась определить, кто сейчас находится в комнате. Здесь присутствовал один запах. Матрена сама делала себе духи из «Царской водки» и цветов чайной розы. Липа почувствовала у себя за спиной аромат чайных роз, и радостно сказала: «Матрена, я тебя узнала!»
  Золовка дружелюбно поздоровалась, и попросила  у нее разрешения, выпить ее  молочный напиток, так как ее молоко, кто-то выпил. Липа с радостью согласилась. Матрена  поднесла стакан к губам, успела выпить только глоток, и в столовую неслышно вошла Аида. Увидев невестку с молочным напитком дочери, свекровка дико взвизгнула, подлетела к ней, и со всего маху, дала ей подзатыльник. Стакан с молоком выпал из рук, и разбился.   Матрена кинулась  к двери, чтобы сбежать от озверевшей свекровки. Но Аида, схватила  ее за волосы, стала бить, и   кричать, что Матрена с Германом дармоеды, и завтра же, чтобы они выметались из ее дома. Коновалова заплакала, но через некоторое время,  вдруг закричала: «Ой, больно!  Мне больно! Все пламенем горит. Меня отравили! Умираю!» Невестка скорчилась  на полу, и потеряла  сознание. Увидев поверженную невестку, Аида мгновенно успокоилась, и крикнула кухарке, чтобы та сбегала за доктором Леоном. Сама же, засунула  пальцы в рот Матрены, ее вырвало, но она продолжала лежать без сознания.
   Пришел доктор Леон, промыл Матрене желудок, напоил ее лекарством, и больную перенесли в ее комнату. Герман хотел вызвать городового, чтобы провели расследование: кто же пытался отравить Липу, но мать запретила ему это делать. Все остались живы, и поднимать лишний шум, чтобы  ее семью вымазывали в грязи, она не позволит.
  Сейчас Леон и Кира сидят у постели  Матрены. Герман, разозлившись на мать, ушел  в трактир. Аида вместе с Антоном ищут яд во всех комнатах.
  За окном чернела безлунная ночь, и в комнате наступил полный мрак. Слепой Липе, свет был не нужен. Профессор же, чувствовал себя  во мраке неуютно, но в комнате слепой девушки не было свечки. Видимо,  Липе читали книги при свете дня. В потемках, вытянув руки вперед, он дошел до двери, нащупал  дверную ручку, и выглянул в коридор. Там тоже зияла  тьма, и он, таким же образом  вернулся на диван.
   Тем временем, Олимпиада закончила рассказ, и обреченно сказала:
- Почему они меня, все ненавидят? Что я им сделала?
- Может быть из-за наследства. На кого, ваша мать, составила завещание?
- Я точно не знаю, но кажется в последнем завещании, она большую часть  своего состояния,  оставила Кире, с условием, что она будет содержать меня до самой смерти.
-  А, Герман и Антон, что-нибудь получат?
- Конечно! Мама справедливая женщина. Она не оставит Германа и Антона нищими.
- А, мать часто выгоняет Германа и Матрену из дома?
- Вы, не обращайте внимания на  высказывания мамы. Она, в последнее время, сильно болеет,  стала раздражительной, и несдержанной. Поэтому, иногда сгоряча, говорит глупости,  а потом сильно об этом жалеет. Мама  уже сто раз выгоняла из дома Киру и Германа, а на другой день об этом забывала.
- Она-то забывала, а  забыли ли они?
- Вы, думаете, Герман или Кира, хотели меня отравить?- испуганно догадалась Липа, и тут же принялась их защищать: « Не думайте о них плохо. Мой брат и сестра, очень хорошие люди. А, после ваших слов, у меня мелькнула мысль – может отравить хотели не меня, а…
Липа неожиданно замолчала, и профессор спросил:
- Кого хотели отравить?
- Нет, нет, это я глупость сказала.  Правильно мама говорит, что я глупая. Забудьте мои слова – никто никого не хотел отравить, может быть, это  молоко или яйцо было испорченное.
Профессор не стал давить на Липу, и сменил тему:
- Олимпиада, отец оставлял вам какие-нибудь свои записи.
- Да, иногда папа оставлял у меня бумаги. Он думал, раз я слепая, то ничего не понимаю. А, я, ничего не вижу, но очень хорошо слышу. Гораздо больше, чем другие. Я даже слышу, как Антон кашляет на первом этаже.
   Папа часто заходил ко мне на цыпочках, и прятал бумаги. Я слышала их шуршание. Он прятал, а я, в этот момент, изо всех сил старалась не смеяться.
- А где он их прятал? В книгах?
- Нет, нет. Книги часто берут и читают. Он прятал бумаги в письменном столе, там есть потайной ящик. Мне письменный стол не нужен, он пуст, как пустыня Сахара, поэтому, любой, кто будет обыскивать мою комнату, заглянув в пыльный стол, тут же его закроет.
   В комнате стояла плотная вязкая тьма, но профессор попросил Липу открыть потайной ящик. Девушка поднялась, диван скрипнул, и  профессор двинулся на звук ее шагов. У стола они столкнулись и рассмеялись. Липа во мраке, открыла ящик, пошарила в нем рукой, и, расстроившись, сообщила, что там ничего нет. Милорадов  склонился над столом, и попросил Липу, взять его руку, и положить ее в этот потайной ящик. Девушка протянула руку, схватила его за нос, и они опять рассмеялись. Все же, Липа провела по его телу рукой, нашла   руку и положила ее в ящик. Профессор несколько раз провел рукой по дну, ощупал все уголки, но ни одного листа не нашел.
  Неожиданно, он  расстроился. Ему казалось, что эти листы прольют свет, на убийство Сергея. Он, почему-то был уверен, что Черкасова убили. Не стал бы его друг, дожидаться его приезда, чтобы тут же отравиться ядом.  Тем более, как он понял из его письма, Сергей вызвал его  для очень важного разговора, и лишь приход Аиды, помешал им поговорить начистоту.
Не найдя листов, Милорадов спросил:
- Когда в последний раз отец забирал из стола бумаги?
- Не знаю. Я же не всегда сижу в комнате. Иногда  гуляю в саду, или хожу  к кому-нибудь в гости: к маме, к сестре, или к Матрене.
   Профессор задумался, и в комнате наступило молчание.
Видно он не очень плотно закрыл дверь, так как  со стороны лестницы послышался тихий голос Антона:
- Пойдем, обыщем комнату Липы.
 - Ты, что дурак! – тихо сказал Аида. – Не будет же она, сама себя травить ядом!
- Все равно надо обыскать ее комнату! – заупрямился Антон.
-  У Липы искать не будем. Она спит, - отрезала Аида.
- Будем! Я сказал, будем искать, значит  будем.
   Аида и Антон остановились у дверей Липы, и слабый свет свечи проник через узкую щель, в комнату. Девушка задрожала, и схватила его за руку. Аида зло прошептала:
- Заткнись  дубина стоеросовая. Пойми ты дубовая башка, это Липу хотели отравить,  а вечно голодная Матрена, схватила ее молоко.
- Все равно ее комнату надо обыскать, - уперся Антон.
- Нет, - взъярилась Аида, - осталась одна комната Киры, вот ее и обыщем.
- А, я пойду к Липе!
- Я тебе пойду, гад ты этакий! Как я тебя послушаюсь, так вечно в навоз залезу. Это ты, меня уговорил поискать эти проклятые бумаги, а меня, из-за них чуть не убили! Из-за тебя ведь, чуть не убили, баран лысый!
- Ты, сама, лысая мартышка! Я тебя попросил принести мне бумаги, чтобы французский СЕКРЕТЕР внутри застелить, а ты, услышала слово «секрет», и побежала, как курица африканскаская, ядовитые секреты искать. Жаль, что тебя, тогда не грохнули, пирамида ты египетская!
- Ах ты, конь греческий. Теперь изворачиваешься, как уж на сковородке. Ты тогда мне сказал: « Принеси мне бумаги секретные, за деньги».
- Корова безмозглая! Я тебе сказал: « Срочно принеси мне бумаги в секретер, а ЗАодно, деньги прихвати!» А, ты услышала, «секрет и за деньги», и понеслась, как ослица вавилонская, искать то, чего в мире нет.
- Есть! Я знаю, что Сергей сделал мировое открытие.
- Вот, дура финикийская. Ори погромче, чтоб тебя быстрее грохнули.
В коридоре послышался громкий голос Киры:
- Что опять ищете, сыщики африканские?
- Сейчас, в твоей комнате будем яд искать, - ответил Антон, и Кира закричала:
- Ни за что! Я не дам обыскивать свою комнату. Я сестру не травила!
-  Тогда тебе нечего бояться! – отрубил Антон.
- Я не хочу, чтобы рылись в моих вещах. Надоело, мне, что все роются в моих сундуках и мои трусы перебирают. У меня нет никакого яда,  отстаньте от меня! Мама, скажи этому остолопу дубовому, что я не желаю обыска. Я ведь не в остроге живу, чтобы меня обыскивали.
Антон возмутился:
- Вот, Аида, твое воспитание, эта кочерыжка, старого больного человека оскорбляет!
Аида его поддержала:
- Ты как разговариваешь со старым человеком, дрянь колорадская!
-А, Вы, как со мной разговариваете? Как, Вы – так и я.
- Молчи, дура малярная, - взвилась мать.
- Нет, я буду орать! Буду, буду!
- Где профессор! Его в комнате нет. Он у тебя?
- Мама, как ты можешь!
- Могу! Если он у тебя, я завтра же вас под венец поведу.
- Я согласна! С большим удовольствием! А, то надоели мне,  твои женихи - трухлявые пни. Милорадов – еще хоть куда, картинка французская, а не профессор!
- Ах, ты развратница! Он у тебя? Я тебе сейчас космы выдеру, блудница трактирная.
- Нет его у меня!
- А где он?
- Откуда я знаю. Может, он к греческой красавице ушел ночевать.
- К Лариссе? Нет, к ней Леон никого не подпускает.
- Ха-ха-ха! А между тем, я вижу, как к ним мужики ходят.
- Это к Леону, он - доктор. А, ты,  сиди свои поганые картинки малюй, а на мужиков, свои крокодиловы гляделки не пяль, срамница бесстыжая.
- Как, Вы, мне все надоели! Это не дом, а турецкая темница! А, яд, лучше в своих комнатах поищите, ядовитые родственники, - крикнула Кира и с грохотом захлопнула дверь.
   Брат с сестрой, сцепились, как кошка с собакой, по вопросу воспитания  детей. В комнату Липы вошел черный кот,  запрыгнул в кресло, голоса Аиды и Антона, стали удаляться, и  в комнате опять стало темно. Липа, облегченно вздохнула, и отпустила его руку:
- Я так боялась, что мама застанет, Вас, у меня. Уходите быстрее, и больше ко мне в комнату, никогда не заходите. Я  не хочу, чтобы мама меня позорила.
   Профессор в полной тьме, добрался до своей комнаты, долго в потемках искал свечку, нашел крохотный, почти догоревший огрызок свечи, зажег его, разделся, лег на кровать, и долго не мог уснуть. Он  вспоминал  молодого и веселого Сергея, и ему не хотелось верить, что его друга юности уже  нет.         В три часа ночи, он все же уснул, и во сне, ему снилась всякая чушь: капустная кочерыжка прыгала по египетской пирамиде, африканская курица клевала колорадскую дрянь,  лысый баран жевал секретные листы, а живой и молодой Сергей, с вершины пирамиды, грустно наблюдал, за всей этой странной египетской жизнью.
 
 Профессор проснулся рано, и еще нежась в постели,  решил с самого утра сесть за работу.  Все равно, все еще спят, и расследование проводить рано.
  Но, он продолжал лежать, и смотреть в окно. В приоткрытые шторы, была видна узкая розовая полоска, протянувшаяся по темно-синему горизонту, за окном переливчато пела малиновка, и он  собирался с духом, чтобы приняться за бесконечную историческую писанину. И его можно было понять. Трудно представить, сколько нужно нечеловеческих сил, и труда, чтобы  одному человеку, описать то, что вытворяли тысячи людей,  в течении, многих и многих тысячелетий. Да, тут сто жизней не хватит, чтобы описать все великие свершения, и все великие подлости человеческого рода.
  Через полчаса, он все-таки, заставил себя встать с постели, торопливо оделся, достал из письменного стола: тетрадь, чернильницу, перо; сел за стол,  но тут же вскочил  и прошел к окну.
  Он и не надеялся, что греческая красавица, встает, так рано, но все же, решил заглянуть в соседний сад. Лариссы там не было, и он расстроился, как пылкий влюбленный юноша.
С юношеского расстройства, профессор, нехотя вернулся к столу; вздохнув, взял перо и приступил к работе. Слова,  сами  ложились на лист,  как будто, они уже давно вызрели в его голове:

« Екатерина отправила своего сына познакомиться со своей будущей женой  в Берлин… В покоях королевы Павел был представлен невесте, плеча которой он едва доставал париком. Физическое ее развитие и впрямь было великолепно. София-Доротея обладала таким мощным бюстом, как будто ее готовили в кормилицы…
Павел просил принца Генриха передать невесте, что он влюблен…Жениха с невестой отвезли в замок Рейнсберг, стоящий посреди угрюмых лесов, на берегу мрачного, затихшего озера.
И здесь, среди давящей тишины, Павел бурно разрыдался:
 - Я так одинок…я так несчастен принцесса!
- Со мною Вы не будете одиноки, - утешала его невеста. – Я принесу вам покой души и много детей.
- Ах, сколько же мне еще можно ждать?
- Всего девять месяцев, - заверила его невеста.
- Да? Но я ведь ожидаю другого..
( Павел ожидал:) Не рождения наследника, а смерти матери!
* Фаворит \стр. 66 \2 том.
 
Дописав этот отрывок, профессор поставил жирную точку, потому что он наконец-то понял: чьей смерти ждут в этом доме? Все  ждут смерти Аиды или освобождения из турецкой темницы.   И хотя, единственный ключ от лаборатории, находится у него,  все же стоит,  срочно уничтожить все яды. Иначе, завтра, а может и сегодня,  кто-нибудь еще, выпьет чай со стрихнином, или молоко с синильной кислотой.
   Профессор поставил перо в чернильницу, встал из-за стола и вышел из комнаты. В дворянском гнезде все еще спали, и в доме стояла мертвая тишина. Он тихо спустился на второй этаж. Крадучись вошел в   кабинет Сергея, открыл своим ключом дверь в лабораторию, закрыл ее на ключ изнутри, и сразу же прошел к полкам с ядами.
  Мельком взглянув на полки, сердце его дрогнуло. Среди ровно выставленных и пронумерованных мензурок, зияла пустота. Зеленой мензурки, под номером тринадцать, не было, и он, точно знал, что это был стрихнин. В первое свое посещение, именно эту особенность, он отметил: смертельный яд и  несчастливое число  -  в одном флаконе.
   Милорадов решил еще раз, осмотреть лабораторию. Ключ находился с ним неотлучно, но мензурка со стрихнином   пропала, значит, здесь есть другой, потайной  вход. Кроме того, он вспомнил слова Аиды, о том, что Сергей сделал мировое открытие, и значит, надо срочно найти тетрадь или бумаги, с  научными данными  Черкасова. Иначе эти колорадские жуки, Антон и Аида, сгноят  открытие Сергея, или, скорее всего, нанеся урон России, продадут его изобретение, врагам - шпионам  острова Ням-Ням.
   Профессор тщательно и скрупулезно осмотрел лабораторию: простучал все стены, заглянул  в узкий камин, и вымазался в саже, но ничего не нашел: ни потайного входа, ни  листочка с химическими формулами. Закончив поиски, он осторожно вылил все яды в маленькое железное ведерко; ядовитые бутылки, накрыв холстиной, разбил молотком в медном тазике, и   пошел с ведром, заполненным ядом  в сад.
   На первом этаже, в мрачном, полутемном вестибюле, он встретил черного кота, и полусонную, опухшую  Аиду, одетую в старенький, черный халат. Увидев его с ведром, и вымазанным в саже, она подозрительно посмотрела на него и спросила:
- Куда, это Вы, Алексей Платонович отправились? По воду?
-М-м-м…, - не зная, что сказать, промычал профессор.
- Вы, зачем маленькое ведро взяли, возьмите ведро побольше, и сразу два ведра с Дона принесите! – приказным тоном сказал Аида, затем, внимательно взглянула на его черное лицо и продолжила:
- Это,  что новая мода? Теперь аристократы в  Петербурге по воду ходят и печки чистят? Я слышала об этом, от бабки Дуни, но не верила. Да-а-а, наверно скоро революция будет, если  профессора   с ведрами по улице ходят!
  В вестибюль вышел Антон и сказал сестре:
- Дура, ты! Я тебе говорил,  пирамида египетская, что он не настоящий профессор, а ты не верила. Настоящие профессора по воду не ходят!
- Сам, осел тьмутараканский! Он профессор химии! А химики,  все какие-то странные, - вступилась за него Аида.
- Сейчас проверим, этого профессора. Ну-ка скажи химический профессор, от кого произошли люди? – строго спросил Чернов.
- От обезьяны, - улыбнулся Милорадов.
- Вот видишь, Аида. Он  ничего не знает. Люди произошли от Адама и Евы, а он какую-то обезьяну придумал, - обрадовался Антон.
- Отстань от меня, конь греческий, - взвилась Аида. – Сергей тоже говорил, что человек произошел от обезьяны. Значит, Алексей Платонович, настоящий профессор. Может, у них химиков общее сумашествие. Надышатся химическими элементами, и одинаково с ума сходят.
 - Ты спроси его, Аида,  спроси, что только одни профессора химии знают, -  набычился Антон.
- И спрошу! Что бы ты только отстал от меня, дятел вавилонский. Алексей Платонович, скажите, кто придумал таблицу, где все химические элементы под номерами стоят и заморскими буковками записаны?
- Дмитрий Менделеев, - с улыбкой ответил Милорадов.
- Правильно! Вот видишь, он знает. Значит, он - настоящий профессор химии! - обрадовалась Аида и, махнув на брата рукой, пошла на кухню.
  Антон, с уважением посмотрел на Милорадова, и примирительно пробормотал:
- Извините, господин профессор, ошибочка вышла. Я думал, Вы, химический шпион. Еще раз извиняюсь, не обижайтесь на меня.
   Антон смущенно ретировался, и Милорадов с облегчением вздохнул. Ведро с ядом, жгло ему руку. Он все боялся, что подозрительный и упрямый Антон, захочет проверить на вкус, ядовитое содержимое  ведра. И справиться с ним, было бы трудно. Антон еще силен, бодр, как говорится мужчина в расцвете лет, и странно, что он все эти годы,  живет под египетской пирамидой  сестры.

Милорадов остановился посреди сада, раздумывая, куда вылить ведро яда. Если вылить под деревья, они могут засохнуть, а вылить посередине сада опасно - под скамейкой, он заметил черную худую кошку с пестрыми котятами. Профессор  зашел в заросли, и пошел вдоль забора,  разделяющего сад соседей. В углу, в зарослях цветущих лопухов, он увидел колодец, накрытый рассохшимся деревянным щитом. Колодец заинтересовал его. Он вылил яд подальше в лопухи,  открыл колодец, и, встав на колени, наклонился над глубокой ямой. На дне колодца  валялся мусор, и как видно, там давно не было воды.
Неожиданно, он услышал за спиной прерывистый шепот Черкасовой:
- Вот куда, Сергей  запрятал свое химическое открытие, а я по дому его ищу.
Профессор резко отстранился от глубокого колодца и встал на ноги. В двух шагах от него, стояли  Аида и черный кот. Женщина опустилась  на колени, кот встал рядом с ней, и они оба заглянули в в темный колодец. 
- А где же тетрадь с формулами? – разочарованно спросила Аида, и поправила на голове белый старинный парик, принадлежащий еще ее бабушке.
- Ее здесь нет, - развел руками профессор.
- А, зачем, Вы в колодец заглядываете? – подозрительно спросила она, продолжая стоять на коленях.
- Хотел воды набрать.
- Колодец давно уже пересох, - пояснила хозяйка. Она с трудом поднялась, поправила парик, и отряхнула от пыли  черный халат.
- А, про тетрадь, Вы, мне не говорили, - сузив глаза, сказал профессор.
- Это я просто так сказала. Никакой тетради не было, - заюлила Аида.
- Не было? Значит, я выброшу ту тетрадь, которую нашел в лаборатории.
 - Не выбрасывайте! Отдайте ее мне! – всполошилась Черкасова.
- А какого цвета тетрадь? Может, я не ту тетрадь нашел.
- Не скажу. Сначала, скажите какого цвета, Ваша тетрадь.
- Зеленая, - наугад сказал профессор.
- Тогда, это не та тетрадь, та тетрадь черная, - расстроено протянула Аида, и  ушла. Черный кот остался и лег в траву. 
   Милорадов закрыл колодец щитом, и сел на него передохнуть. В этом уголке сада, создавалось ощущение оторванности от мира. Маленький райский уголок шумного торгового Ростова. Яблоня, увешанная крупными зелеными яблоками, закрывала дом:  цветущий лопух, издавал медовый аромат, и десятки бабочек крапивниц, роем порхали над розовыми пушистыми цветами.
   Профессор замер, боясь спугнуть бабочек, и вдруг, почти рядом с собой, услышал тихий голоса Леона:
- Ларисса, прекращай  строить глазки соседу. Он же тебе даром не нужен.
Милорадов вздрогнул от неожиданности и оглянулся - Леона рядом не было, а за забором послышался женский голос, с акцентом. Ларисса громко возмутилась:
 - Хватит, мине указывать, я не маленький девочка. Что, я хотеть, то и делать. Может, мне  чадра надевать? 
- Тише! Нас услышат! Лучше займись этим балбесом, от него  толку больше.
- Сам,  займись! У меня, этих балбес, как трава много. Надоель все! Кругом одни балбес,  скоро, я сама стать балабеска.
- Дура, я же для тебя стараюсь!
 - Сама дура! Отстать от меня! Я отдыхать, и делать, что хотеть!
В греческом саду все стихло, и профессор задумался.
   Интересно, какого соседа, пытается обольстить Лариса: Германа или Антона? Хотя ни тот, ни другой, не похожи на прекрасных принцев.  И почему доктору Леону, надо, чтобы Ларисса, занялась этим неизвестным балбесом. Себя, профессор, сразу же откинул, так как  на роль балбеса, он не подходил. Последний раз, он был балбесом, на пятом курсе университета, и в день своей свадьбы. Тогда, он перепутал церковь, в которой должно было проходить венчание, и чуть не женился, на толстенной купчихе. У купчихи была, такая плотная и пышная кружевная фата, что там можно было спрятать гиппопотама.
   Профессор поднялся на свой этаж и открыл скрипучую дверь. Мартын, лежа на подоконнике, заглядывал в греческий сад. На его лице было написано такое вдохновенное восхищение, что он ничего не слышал: ни скрипения открываемой двери, ни громких  шагов профессора. Милорадов  вытер лицо от сажи, сел за письменный стол, и грозно спросил:
- Это что такое? Ты, почему находишься в моей комнате?
- А что нельзя? Она же была открыта, - искренне удивился четырнадцатилетний мальчуган.
- Тебя, дома учили, что в чужую квартиру, входить запрещается, даже если она открыта настежь? Все чужое – под запретом!- грозно заявил профессор.
- Так, мы же не чужие. Мы вместе на пароходе «Красавица» ехали,  живем, через стенку, и вместе хлеб, соль вчера ели. Помните, я с базара принес «Миллеровскую» колбасу, и мы вместе кушали.
   Профессор задумался, почесал нос, и примирительно пробормотал:
- Мартын, запомни - в мою комнату, без моего разрешения не входи, иначе, мы с тобой поругаемся и расстанемся навсегда. Понял!
- Понял, - потупив голову, сказал мальчик и пошел к двери. У порога, он остановился, и, блеснув синими глазами, радостно воскликнул:
- А, в том саду такая красивая девка гуляет. Красивая, красивая, как царевна из сказки, аж, дух замирает! Хорошо, что я с Вами в Ростов поехал, у нас в деревне, я бы такую красавицу, никогда не увидел. 
   Милорадов  быстро встал из-за стола и подошел к окну. Ларисса еще гуляла по саду,  из-за роз мелькнула  спина, и тут же, высокая яблоня закрыла ее. Он повернулся к Мартыну, и поинтересовался:
- Она смотрела на тебя?
- Нет. Я же еще маленький для нее.
- А, куда она смотрела?
- На наш дом. Ой, не на наш, а на дом Черкасовых.
  Милорадов выпроводил Мартына, наполовину высунулся из окна, и осмотрел окна. На  втором этаже, в открытом окне мелькнул темный силуэт, и профессор, мог поспорить, что человек испуганно отпрянул от окна. Это его заинтересовало, и он отправился в гости к семье Коноваловых. Именно, в их окне, мелькнул черный силуэт.
   Дверь ему открыл Егор. Профессор вошел в мрачную зеленую гостиную, поздоровался, и спросил у него, где папа. Мальчик ответил, что отец недавно ушел на торговую биржу с бабушкой, тогда Милорадов попросил отвести его к маме.
  Егор провел его в небольшую полутемную комнату. Открытое окно закрывали  бледно-зеленые портьеры, но яркий   солнечный свет, пробивался, сквозь старинную, редкую ткань, и вся комната, окрашивалась в зеленоватый оттенок. Профессор остановился у зеленоватой кровати, и ободряюще улыбнулся. Матрена попыталась улыбнуться в ответ, но ее лицо, обычно выглядевшее свежим, сейчас выглядело каким-то зеленоватым, постаревшим, с опухшими глазами, в которых застыло испуганное выражение. Улыбка вышла кривая, казалось ее бил озноб,  но она слабым, безвольным голосом прошептала:
- Садитесь в кресло. В ногах правды нет.
Милорадов сел в зеленое старинное кресло, с протертым плюшем, и спросил:
- Что сказал доктор?
- Сказал, буду жить. Возможно, долго, но не очень счастливо. Шучу, - бесстрастно и вяло сказал Матрена.
- Раз, Вы, шутите значит, скоро пойдете на поправку, - ободрил ее профессор.
- Мне очень плохо. Очень. Мне страшно, подумать о том, что вчера, я могла  умереть.
- Леон Лавридис  сказал, какой это был яд?
- Вроде стрихнин, но точно никто не скажет. Стакан разбился, молоко разлилось, осколки стакана Аида  выкинула. Я успела выпить только маленький глоток, и тот, Аида вырвала изо рта. Спасибо ей. Хоть раз в жизни, свекровка сделала для меня  доброе дело, - медленно и  с трудом сказала женщина.
- Да, странное событие. Никак не могу понять, зачем хотели убить Липу?
- Сама не знаю, кому она помешала. Олимпиада самая безвредная, и добрая в этом доме.
 Матрена неожиданно содрогнулась и судорожно сцепила пальцы. Милорадов обеспокоено посмотрел на нее, и погладил по  голове. Женщина неожиданно навзрыд заплакала и отвернулась лицом к стене. В комнату неслышно вошел доктор Лавридис, сурово посмотрел на профессора, и тот молча вышел.
   Профессор остановился на лестничной площадке, достал из кармана сюртука часы на цепочке, открыл крышку,  посмотрел на время, и торопливо пошел вниз, в столовую. Он опоздал на завтрак, а ему бы хотелось, присутствовать на каждой трапезе, чтобы  яснее представлять подводные течения, этой семьи.
   За длинным обеденным столом сидела одна Кира. Черный кот сидел у стола и гипнотизировал ее взглядом. Увидев профессора, девушка откровенно обрадовалась и весело сказала:
- Сегодня, самый прекрасный завтрак. Я не видела такого ни разу в жизни.
Милорадов  поздоровался, сел к столу, и, приподняв брови, посмотрел на прекрасный завтрак. Ужаснее этого, он не видел, ни разу в жизни. На тарелке лежали две длинные макаронины, и три маленьких вареных рака. Кира заметила его удивление, и смущенно пояснила:
- Я, сказала, это в том смысле, что за столом никого нет, и можно спокойно, без нервотрепки  покушать.
- У, Вас всегда, такой завтрак: раки и макароны?
- Нет. Мама не стала вызывать полицию из-за отравления Матрены, но кухарку, еще вчера уволила. И сегодня, завтрак готовил дядюшка Антон. А, он не любит, жирное бесполезное питание. По его мнению, все полезно, что природно и безвкусно, а чревоугодие – это смертный грех. Кроме того, мой дядя, редкий эконом – вот этих карликовых раков, он сам  наловил в Доне, а макароны,  мама заставила сварить, специально для Вас. Иначе  бы, мы ели одних природных безгрешных раков.
- Передайте ей спасибо, за эти две полезные макаронины, - улыбнулся профессор, и  серьезно продолжил. - Мне кажется, ваша мама, зря уволила кухарку. Она ни в чем не виновата.
- Это, Вы, объясните моей маме. Она считает, что кухарка, возможно, работала на военную разведку  какой-нибудь древней Трои. Если учесть, что наша кухарка Лиза,  получала гроши, но продолжала долгие годы работать у нас, то я нисколько не удивлюсь, что она держалась здесь, только благодаря доплате вражеской троянской разведки.
- Ваша мама, действительно боится,  шпионов?
- Да, действительно боится. Это папа заморочил ей голову. Он все время, предупреждал ее, что за его работой гоняются все разведки мира, поэтому она должна быть осторожной, и никому не говорить об его секретных исследованиях.
- Кира, Вы видели папину черную тетрадь?
- Нет, но я поняла ход ваших мыслей. Поверьте мне, папа ничего не изобрел нового, и от этого немного повредился умом. Столько лет просидеть в лаборатории, и все напрасно.
- Если, Вы, не видели его тетрадь, и никогда не были в лаборатории, то, как Вы, можете говорить, что вся его работа – ничего не стоит?
-М-м-м, - Кира подавилась макарониной, кое-как откашлялась, и пробормотала. – Я ничего не знаю, но думаю, если бы папа действительно что-то изобрел, то уже давно бы отправил свое открытие в Санкт-Петербург, и мы бы знали об этом.
- Мне понятен ход ваших мыслей. А почему сегодня никого нет за столом?
- Матрена, после вчерашнего отравления, болеет. Олимпиада тоже заболела от расстройства. Она  закрылась на ключ, и никого к себе не пускает, даже маму. Дядюшка, не хочет завтракать. Он ушел продавать на базар свои трубки и мою картину, а потом пойдет ловить полезных бесплатных раков. Мама и брат ушли  по делам. Хотя, обычно, она не подпускает Германа, к своим торговым сделкам.
- Кира, извините меня за этот неделикатный  вопрос, но как обстоят денежные дела у вашей мамы.
- Я точно не знаю, но судя по нашему дому, и нашим завтракам -дела идут, хуже некуда, - ответила она и бросила  коту  рака. Черный кот посмотрел на красного рака, недовольно фыркнул и ушел из столовой.
- И еще один вопрос. Расскажите, мне, пожалуйста,  о ваших соседях Леоне и Ларисе.
- Вы тоже в нее влюбились? – разозлилась Кира и треснула вареного рака вилкой по голове. Профессор вздрогнул, и пояснил:
-  Милая Кира, я уже в том возрасте, когда любовь приходит постепенно,  в долгой фазе узнавания, и состоит из двух составляющих: внешнего и внутреннего наполнения.
- Сразу видно, что Вы профессор химии. Как красиво и мудро сказано. Вы, мне потом это в альбом  запишете?
- Запишу, если не забуду.
- Папа тоже все забывал, только формулы помнил. Даже  ночью их во сне повторял.
- Интересно…, но все-таки вернемся к Лавридис. Расскажите мне греческую сказку.
- Я, о них почти ничего не знаю. В гости к ним не хожу, Леон купил этот дом недавно, девять месяцев назад, а Ларису, я вижу только из окна своей комнаты. Так,  что моя сказка будет короче заячьего хвостика.
- Хорошо, расскажите, мне сказку о греческом заячьем хвостике.
- Ларисса и Леон двоюродные брат и сестра. Их отцы родные братья.
Отец Леона много лет назад переехал в наше греческое поселение из Еревана, а отец Лариссы, купец, остался жить в Ереванском греческом квартале. Кстати,  Вы наверно не знаете, но у нас в Ростове полно греков. Они  веками бежали к нам от османского ига.
  Леон здесь выучился на доктора. А Ларисса, в Ереване, вышла замуж  за молодого красавца,  армянского князя Мартиросяна.  Через полгода после свадьбы, ее увидел какой-то гад, и  захотел  завладеть ею. Этот душегуб, нанял разбойников, князя убили, и этот гад  послал к ней сватов. Ларисса, каким то образом узнала, из-за кого погиб ее любимый, и ночью, тайно сбежала из Еревана в Ростов к брату. Она хотела, чтобы убийца  мужа, потерял ее след, и вернула себе девичью фамилию. Но лучше бы, она сюда не приезжала.
- Почему? – удивился профессор.
- Княгиня Ларисса  живет здесь почти полгода, а из-за нее, уже сколько мужчин погибло. Только на той неделе,  двое военных стрелялись, и оба на кладбище. Скоро, у нас в Ростове, одни женихи старики останутся, а Ларисса   всех мужиков в губернии угробит, и поедет дальше Россию опустошать!  Поэтому я, и говорю, что тот, кто убил ее красавца мужа – настоящий гад!  Жила бы Ларисса с мужем, и сколько бы молодых людей в живых остались.  Думаете, я  шучу! На углу Соборной, живет генерал  Георгий Горцевский, у него есть сын Олег. Мать ему невесту нашла, дело уже к свадьбе. Олег увидел Лариссу, отказался жениться на своей девушке, а потом куда-то пропал. Мать думает, что он утопился в Доне от неразделенной любви, и лежит теперь в горе, своей смерти ждет.
- Да-а-а,  а я, никогда не думал, что красота - это смертельное оружие.
- Хотя иногда, мне,  княгиню жалко. Несчастная женщина. Красота есть, а счастье нет. Представьте себе, Ларисса еще раз замуж выйдет, и ее нового мужа красавца, опять соперник убьет. Она снова сбежит, и пока, эта роковая губернская красотка, не найдет себе новую жертвенную корову, будет губить всех вокруг. И не только мужчин. Мать Олега, тоже ее жертва. Если бы не она, то генеральша еще сто лет прожила.
- Я сомневаюсь, что Олег, утопился от любви в Доне. Скорее всего, он сбежал от гнева родителей к своим друзьям или родственникам.
- Вы в этом уверены?
- Уверен!  Сомневаюсь, что сын генерала побежит топиться от любви. Скорей всего, он бы застрелился.
   Кира выскочила из-за стола и закричала:
- Я побежала к генеральше Горцевской. Успокою ее, скажу, что профессор химии,   сказал: «Ищите Олега у друзей или родственников». Она, Вам, сразу поверит и выздоровеет.
   Девушка вприпрыжку кинулась к выходу, но Милорадов остановил ее:
- Кира стойте! Еще вопрос. Кто по вечерам пьет молоко в столовой?
Барышня в нетерпении остановилась в дверях, и скороговоркой затараторила:
- Все, кроме мамы. Маме кухарка приносит молоко в комнату. Она боится, что шпионы ее отравят.
- А, Матрена, часто пьет молоко Олимпиады?
- Очень редко. Она отдает свое молоко Егору или Гале, потом выпивает полезную бурду Липы,  идет к кухарке Лизе, и говорит, что стакан полезного молока разлился. Кухарка наливает Липе новую полезную гадость, и всем хорошо.
   Матрена думает, что никто об этом не знает, а на самом деле об ее молочных махинациях, знают все, кроме мамы и Лизы.
Ой, забыла! Антон, свое молоко всегда отдает детям, и вечером в столовой его не увидишь.
   Кира умчалась к Горцевской, а профессор решил перекусить где-нибудь в ресторане. Завтрак Чернова, привел его в черную меланхолию. Ему почему-то стало жалко маленьких беззащитных раков, погибших от рук Чернова, в расцвете лет.
 
   Он вернулся в комнату, переоделся, прыснул на себя французскими духами «Кардинал Мозарини», привычным движением рассовал по карманам бумажник с обгорелым клочком бумаги, часы на брелоке, белый носовой платок, и, чувствуя себя чистым, душистым и здоровым, вышел из комнаты. Он заглянул к Мартыну. Слуга опять, куда-то пропал, и профессор поблагодарил княгиню Б., за то, что она подсунула ему этого нерадивого мальчишку. Иначе, ответственный шпион княгини, бродил бы за ним по пятам. А от этого Мартына никакого шпионского толку. Ему интереснее, играть в оловянные солдатики. В чем он и убедился, спустившись на второй этаж. Егор и Мартын увлеченно, с боевыми выкриками и победительными возгласами, играли  с бездушной оловянной армией.
   Милорадов вышел из мрачного дома на солнечный свет, и невольно посмотрел в сторону второго парадного входа. Княгини  Лариссы не было, и он вздохнул. Ему очень хотелось, взглянуть на нее вблизи. Вдруг, ближнее видение, развеет ее роковое очарование. Хотя, тогда он увлечется Кирой. Все же княгиня права, что не любит  отпускать его одного в дальние поездки. Как только, ее прекрасное лицо, затуманивается расстоянием, он сразу же увлекается новой дивой. И это не его вина. Он же не виноват, что в России, столько красивых девушек, а любоваться прекрасными видами природы, еще никто не запрещал. 
       В конце улицы Соборной виднелся собор, и профессор пошел в ту сторону. На улице было самое настоящее пекло, и Милорадов, по этому поводу вспомнил, что  в славянской мифологии, пекло означало - ад. Сейчас в Ростове было что-то подобное. Раскаленный   воздух недвижимо застыл среди аристократических каменных домов, и любой прохожий стремился укрыться в тень. Но, и там было ненамного лучше.
   По дороге ему встретился Леон, они молча раскланялись и разошлись в разные стороны. На углу Соборной, его чуть не сбил кучер лихач, и профессор возблагодарил бога, что люди еще не придумали железного быстроходного коня. Иначе бы, его сейчас, размазали по булыжной мостовой. 
  Кафедральный  собор «Рождества Пресвятой Богородицы» белым облаком,  парил в чистом лазурном небе, за собором виднелся шумный пестрый базар, но Милорадов свернул в деревянные церковные ворота.
   Он  купил в церковной лавке две свечки по копейке, прошел под сумрачный прохладный  свод, окинул внимательным взором архитектурное великолепие  и зажег свечи. Одну на алтаре, у иконы Божьей матери, за здравие живущих.  Другую, за упокой раба божьего Сергия. Оставив в церковной кружке ассигнацию на сирот и неимущих, профессор вышел из собора и отправился искать  полицейскую управу,  курирующую ростовскую пристань. Искать долго не пришлось.  Собор стоял на высоком берегу  Дона, а полицейское управление приютилось в маленьком каменном домике на узкой кривой улочке, круто спускавшейся к реке. 
   Милорадов вошел в душную приемную отделения пристава следственных дел, и огляделся.  У стены, стояла и чего-то ждала, очень полная багрово-красная дама, с огромной брошкой, из зеленого стекла, притворявшегося изумрудом. Увидев Милорадова, она испуганно вжалась в белую стенку, и посмотрела на него так, как будто,  он   сейчас примется ее грабить, и первым делом снимет огромную дешевую брошь.
   Дверь канцелярии была открыта настежь, там сидели и писали два писца, оба с мелко-озабоченными усердными лицами. Профессор обратился к одному из них, наиболее усердному, и после долгих расспросов и уговоров, его направили к приставу Аксаеву.
 В маленьком кабинете за большим письменным столом сидел  полный маленький пристав, с круглым арбузообразным животом. Он встретил посетителя, с самым веселым и приветливым видом, но после его интереса к утопленнику с «Красавицы», Аксаев уже смотрел на него подозрительным, прищуренным взором. Все же профессору удалось, с большим трудом выяснить кое-что об этом  утопленнике по фамилии Самарский.
   Самарский Семен Маркелович, оказался мелким писцом в адвокатской конторе «Староминский и К.», и утонул Семен Маркелович, по убеждению пристава, по своей глупости.         После, распития самогона, именинник Самарский поспорил со своим другом Харитоном Хряковым, что, не имея уже способности идти по земле, запросто переплывет широкий Дон. Переплыть тихий Дон ему не удалось.
   Профессор попытался тут же оспорить это  утверждение пристава – утопленник был  в верхней одежде, и в обуви, но Аксаев уверил его, что после принятия литра самогона, и присутствия прекрасной дамы Аполинарии Зверевой,  Самарский забыл об этом пустячке, и отправился в речное путешествие, в том, в чем сидел на берегу реки. А так, как, все это происходило при звездном освещении,  Семен Маркелович, не мог видеть на себе таких досадных предметов, как: сюртук, брюки и  летние туфли на толстой каучуковой подошве. Два свидетеля: писец Харитон Хряков и модистка Аполинария Зверева, подтверждают это событие, и приносят извинения, за то, что они не могли подняться и остановить Семена Маркеловича, по причине местного землетрясения, происходящего именно там, где они отмечали именины Самарского. 
   Профессор вышел в жаркое пекло и отправился дальше. Следующий его путь пролегал на Садовый бульвар. Там проживал его бывший студент, а ныне преподаватель ростовского университета Николай Боженко.  Боженко был преподавателем истории, но он мог помочь ему,  найти какого-нибудь местного химика. 
  Боженко дома не было. Он уехал на неделю, рыбачить на Дон, но его жена,  чернявая, подвижная, как ртуть женщина, и четверо, таких же, подвижных детей, хором послали его этажом ниже. Там проживает  декан Жданов – химик по образованию и убеждению. Милорадов, по своей привычке, тут же у открытых дверей, принялся размышлять, как можно быть химиком по убеждению, но госпожа Боженко и ее дети, восприняли его умственную стойку, как непонятливость, и шумной толпой потащили его вниз   к Жданову.
   Химик по убеждению, долго не открывал дверь, и профессор, почему-то решил, что декан не открывает, из-за  его шумного окружения. Что потом и подтвердилось. Как только семья Боженко, с криками, и плачем, самого младшего, умчалась домой, и их дверь громко захлопнулась, Жданов приоткрыл дверь, и буквально втащил его в огромную прихожую.
   Дмитрий Жданов оказался ему знаком. Они не раз виделись в Петербургском университете, хотя близко знакомы не были, так как декан, посещал, по своим делам, химический факультет.
   Хозяин искренне обрадовался Милорадову, и провел его в кабинет,  оформленный в огненно-красных тонах. Жданов торопливо закрыл дверь на ключ, и грустно пояснил, что сегодня у него именины,  мама утром уехала к своей заболевшей сестре в  Семикаракорск, а отмечать именины с одним собой - грех.
   На столе у химика, вся закуска была в природном химическом состоянии, то есть: помидоры, огурцы, лук и морковь, лежали на  тарелках, не тронутые ножом.  Лишь окорок, был порезан непривычно большими кусками.     Жданов извинился, за такой неприличный стол, но новая кухарка, вчера вечером сбежала из дома, так как приняла его химические опыты, за бесовскую ворожбу, а он, тратить свое драгоценное время, на резание овощей не собирается. Сегодня вечером, он  для самого себя, устраивает на  берегу фейерверк собственного сочинения. После этого объяснения декан выскочил из комнаты и вернулся  с большой колбой наполненной кристально-прозрачной жидкостью и двумя крохотными мензурками. Мензурки, размером с наперсток  изображали у Жданова рюмки, а в колбе оказалась водка собственного приготовления, спрятанная от всевидящих глаз мамы. Сам он не пьет, но его мама, считает, что даже сто грамм водки выпитой  раз в десять лет, приводит к страшному алкоголизму.   
   Жданов разлил в рюмки свою «Неждановку», профессор произнес красивый исторический тост, в котором присутствовал Менделеев, и  они выпили по мензурке. Выпивая «Неждановку», Милорадов молил бога, чтобы химик  не перепутал колбы, и вместо водки, не разлил в мензурки цианистый калий.
   Водка  была хороша,  повеселевший хозяин налил еще по рюмочке, и произнес свой химический тост, в котором присутствовала одна Прекрасная химическая формула, известная химику, но неизвестная профессору истории. Впрочем, сейчас это не имело значения.
   После  второй мензурки,  профессор показал декану обгорелый клочок бумаги, найденный  в камине лаборатории. Жданов  сходил за пенсне, долго вертел клочок, и в итоге пояснил, что это крохотная часть общеизвестной формулы плавления стали. Она   известна любому химику, но без последующего продолжения, ни о чем не говорит. Профессор расстроился: именно на этот обгорелый клочок, он возлагал большие надежды.  Те бумаги, что он выслал в Петербург, лежали  на виду, и вряд ли, в них есть что-то интересное.
   Декан отдал  профессору обгорелую  бумажку, налил третью мензурку, и профессор поинтересовался, знаком ли он с ростовским химиком Сергеем Черкасовым. Декан покачал головой. Знаком  с ним лично не был, но слышал, из третьих уст, что  Черкасов изобретает ядовитую бомбу, которая может уничтожить армию противника. Выпив третий наперсток, они принялись вспоминать  общих университетских знакомых,  и плавно перешли к политике. Разговоры о политике, привели   Жданова в политическое расстройство, и как он пояснил, с горя, решил напиться и налил четвертый наперсток. Но выпить четвертую им не удалось. За дверями послышался старческий, нудный  дребезжащий  голос:
- Вовочка! Вованя! Ты что там делаешь? Карета поломалась, и я вернулась на твои именины.
   Услышав голос мамы, строгий декан Вованя,  мгновенно связал скатерть в узел, и, со всем ее содержимым,  выкинул в открытое окно. Стекло звякнуло о булыжную мостовую. Жданов вытащил из шкафа колбу, капнул ее содержимое на ковер, и по комнате пронесся аромат горящего леса. Затем он  трясущимися руками открыл дверь,  и с глупой улыбкой, нашкодившего мальчика, сел в красное кресло.
   В красный кабинет вошла худенькая седая остроносая старушка. Она принюхалась к запаху пылающего леса, и Милорадов был уверен, что в этом угарном воздухе, учуять  спиртное, никакое земное существо не могло. Но госпожа Жданова сверкнула серыми глазками-буравчиками, и строго сказала:
- Вованя! Опять устроил пьянку?
- Мама! Последняя моя «пьянка» была два года назад, по случаю моего избрания деканом, - слабо возмутился Жданов, и закрыл лицо руками, чтобы не видеть разъяренное лицо мамы.
- Это не имеет значения! Все алкоголики, начинают с первой рюмки, а ты за свою жизнь выпил уже девять рюмок. Еще немного, и ты будешь запойным пьяницей. Вот, Вы, молодой человек, сколько выпили рюмок, за свою жизнь? - обратилась она к профессору.
- Трудно сосчитать, но много, - ответил Милорадов.
- Вот видишь Вова, этот человек уже опустился на самое дно алкогольного болота. Алкоголизм забрал у него все: дом, работу, семью и уважение окружающих.
- Мама! Ничего он не потерял Он…
Она перебила сына, и закричала высоким визгливым голоском:
- Потерял! И не спорь со мной, Вовочка. Вот давай его спросим, у него есть  хоть маленький домик? Есть ли семья, работа?
- Уважаемая сударыня, - улыбнулся профессор. – У меня есть: большой дом и огромное поместье; есть семья: три взрослых дочери, но моя жена, к великому сожалению, умерла. У меня есть работа: я - профессор петербургского университета,  у меня издано несколько книг по истории России.   
Мама Жданова кисло выслушала незнакомца, театрально  схватилась за сердце, сделала несколько мелких шагов, и аккуратно упала на диван.
Декан с тревогой бросился к шкафу, трясущимися руками достал колбу. Колба упала на ковер, разбилась, и в горелом лесу, запахло нашатырным спиртом…
 Следующее профессор уже не видел – он бегом  спускался по парадной лестнице.
   Милорадов прошелся по зеленому Садовому бульвару, полюбовался  купеческими особняками, и  прекрасными ростовскими дамами, укрывшимися от палящего солнца под разноцветными зонтиками. По дороге он зашел в шикарный магазин Ясона Папандопулоса, заполненный лучшими товарами, со всего мира, где и купил,  подарки  своим дочерям Гордиславе, Ярославе, Милане, и  своей подруге княгине Б.
   Профессор вышел из прохлады магазина в жаркое пекло. Следом за ним шел мальчик, с  коробками, перевязанными разноцветными атласными ленточками. Идти было недалеко. Тихая Соборная улица пересекала шумный Садовый бульвар, и вскоре профессор вошел в прохладный сумрачный дом Аиды. В вестибюле его встретил черный кот. Он сидел на первой ступеньке лестницы, сиял изумрудными круглыми глазами, и о чем-то размышлял.   
  Мальчик  медленно сложил коробки на комод,  получил чаевые и вышел ленивой походкой. Милорадову понадобился Мартын, и он заглянул  к нему в комнату. Слуга сладко  спал, обнявшись с подушкой, и профессор решил его не будить.
  Он вернулся в комнату, подошел  к открытому окну, заглянул сверху в греческий сад – прекрасной княгини не было, и профессор решил навестить больную Матрену.  Прихватив  коробку с нарядной шляпкой, купленной специально для нее,  он спустился на второй этаж и постучался в апартаменты Коноваловых.
   Дверь  открыл недовольный Герман. Он сообщил, что жена спит, и доктор Лавридис наказал ее не беспокоить. Коновалов, всем своим видом показывал, чтобы профессор быстрее уходил, но из комнаты его жены послышался стон, и он, оставив дверь открытой, поспешил к ней. Милорадов, со шляпной коробкой, пошел вслед за ним.
   В зеленую комнату, они вошли почти одновременно, и профессор, из-за спины Германа,  увидел, с какой любовью бледная, похудевшая Матрена взглянула на мужа. Коновалов, не зная, об его присутствии,  с лютой ненавистью прошептал:
 - Что стонешь, зеленая жаба! Сказал тебе доктор все пройдет, значит все пройдет.
- Герочка, дай воды, пить хочу, - прикрыв глаза, простонала больная.
Коновалов круто развернулся, увидев профессора, обжег его ненавистным взглядом, и вылетел из спальни.
  Сквозь зеленые  шторы, опять пробивался болотный свет, от этого лицо больной, выглядело  зеленоватым, и он только сейчас отметил, что весь дом Аиды, оформлен в холодных зеленоватых тонах. Здесь даже мебель, искусно имитировала инкрустацию под малахит.
Милорадов сел в зеленое кресло, стоявшее у кровати, достал из коробки красивую французскую шляпку со страусиным пером, и положил ее на край постели. Матрена открыла глаза,  безвольной рукой взяла шляпку, и грустно улыбнулась:
- Спасибо, Алексей Платонович! Мне никогда не дарили такие дорогие подарки.
- А больным, обязательно дарят подарки. Тогда, они быстрее выздоравливают, - ободряющим тоном сказал профессор.
- Кому я нужна? Если я завтра умру, все  в этом доме будут рады. Они все кичатся тем, что царского рода, а я простая дочь не очень богатого дворянина, -  бесстрастно сказала Матрена и уставилась в зеленоватый потолок.
- Вы нужны детям. Без, Вас, Егор и Галина осиротеют.
- Да, Вы правы,  без меня, они останутся несчастными сиротками, - она беззвучно заплакала, и слезы потекли по ее изможденному  лицу. Через минуту она повернулась к нему и,  неожиданно, сквозь слезы,  спросила:
- Я стала сильно страшная?
- Нет, нет, чуть-чуть лицо зеленоватое, а так, Вы, прекрасно выглядите, - успокоил ее профессор.
- Зеленоватое! Как я ненавижу зеленый лягушачий цвет! Но у меня, нет  денег, сменить обстановку, а я так хочу солнечные желтые шторы!
   В комнату, на цыпочках,  вошла Галина со стаканом воды, и Милорадов  вышел из спальни.
   В углу  гостиной, на зеленом персидском ковре, Егор тихо играл с оловянными солдатиками. В тылу оловянной армии, на солнечной полосе, спал черный кот. Герман, напряженно сидел на диване, и держал  вверх ногами потрепанную книгу Пушкина « Сказка о золотом петушке». Милорадов сел напротив него, и стал  ждать, когда Герману надоест читать детскую сказку вверх ногами. Черный кот проснулся, потянулся и, мурлыкая, пошел  к дивану. Мурлыкание кота, как будто  взбесило Германа. Он швырнул книгу на пол  книгу и зло сказал:
- Что, Вам, от меня надо? Думаете, это я отравил Матрену! Я, ее постоянно ругал, чтобы она  не пила молоко Липы, а она меня не слушала! Надеюсь, теперь она прекратит пить чужое молоко!
Из угла послышался тихий голос Егора:
- Папа, если ты не выиграешь в карты, мама опять выпьет это противное полезное молоко.
- Молчи, щенок, когда взрослые разговаривают! Совсем, Вас, мать распустила. Если бы ты, не пил  ее молоко, она бы не пила Липино.
Герман вскочил с дивана, пнул, подвернувшегося под ноги кота, и выбежал из гостиной. Следом за ним, из гостиной выскользнул разгневанный кот.
   Профессор вернулся в свою комнату. Солнце  заглянуло в окно, и в комнате стало невыносимо жарко. Он задернул зеленые шторы,  сел  за письменный стол, открыл тетрадь,  тут же ее закрыл ее,  прошел к окну, и чуть-чуть раздвинул шторы.
  Алексей Платонович опять смотрел в греческий сад. Прекрасная Ларисса гуляла среди алых и белых роз, в белоснежной греческой тунике. Под ее ногами крутилась маленькая черная собачонка, и следующий час, Милорадов наблюдал за грациозными передвижениями греческой богини, и  суетливой беготней черной  собачонки.
   В конце часа, в сад вышел разгневанный доктор. Он  что-то тихо сказал Лариссе, и она вернулась в дом. Подвижная собачонка,  успокоилась, легла у куста красных роз, и профессор, наконец-то  сел за письменный стол.

«Прервав интимные отношения» с императрицей, Потемкин достиг в жизни таких высот, каких не достиг бы, оставаясь только любовником…в чем же секрет его влияния? Орлова она ведь тоже любила горячо. Пьяный, он (Орлов) был способен избить Екатерину до синяков, но при этом в душе оставался верноподданным.
   Потемкин же, разломал сразу (социальные перегородки)…
 Прочитывая не любовную, а только государственную  переписку, которую они регулярно вели между собою, постоянно думаешь: кто здесь императрица и кто здесь император?
 У  Екатерины хватало ума сносить его рычание льва, его погромы, которые он учинял в ее комнатах, бешенствуя, если она с ним не соглашалась. История небогата примерами, чтобы мужчина и женщина, уже разделенные в личной жизни, продолжали оставаться нерасторжимы, как верные супруги. И тут возникает вопрос: а были ли они мужем и женою? Да, были! И об этом многие тогда знали…
А где же документ, подтверждающий этот брак?
Он покоится в глубинах Черного моря.
… Санечка Энгельгардт, любимая племянница Потемкина, была свидетельницей венчания Екатерины с Потемкиным. Ее записка об этом событии перешла в род графов Строгановых, один из которых, проживая в Одессе, незадолго до смерти погрузил богатейший архив на корабль, велел ему выйти в море, где архив был утоплен. Погибли ценнейшие документы русской истории…
   Венчание происходило в храме Вознесения на Большой Никитской улице (ныне улица Герцена) в Москве. ( Именно в этом храме позже венчались Пушкин с Натальей Гончаровой.)… доказательства брака имеются… В Казанском университете… в архиве был альбом Энгельгардта ( родственника Потемкина), в нем хранились фотографии брачных венцов Екатерины и Потемкина: венцы были украшены их миниатюрными портретами. Энгельгардт, своей рукой оставил в альбоме надпись, удостоверяющую законность брак Екатерины с Потемкиным…»
Фаворит \ стр.70 \том 2
   
Профессор поставил три точки и задумался. Что писать дальше?
Воздух в  комнате, казалось,  раскалился до высшей точки кипения, и  даже закрытые шторы не спасали от жары. От страшной духоты заболела голова, и, тем не менее, сквозь пульсирующую боль в висках, Милорадов подумал, что надо бы узнать документально, кто  такие Лавридис, на самом деле.  Те ли они, за кого себя выдают? В Петербурге, уже не раз возникали скандалы, когда провинциальные любовники выдавали себя, за брата и сестру, или  отца с малолетней дочкой. Конечно, не хотелось думать о прекрасной Лариссе,  что-то плохое, но профессор во всем любил документальную точность. И к этому его приучила, его любимая  история – только конкретные исторические документы, создают правдивую историю, того или иного исторического периода. В этом смысле, права русская поговорка: «Что написано пером, то не вырубишь топором». 
   Некоторое время, Милорадов бессмысленно смотрел на белый лист, хмурил брови, горестно вздыхал, тер виски, и как истинный русский писатель, задумывался о смысле жизни. Но  боль не проходила, и  ничего умного не приходило в голову. Обычно, в этом случае, он ложился отдыхать. Еще древние неандартальцы, и менее древний Гиппократ говорил, что сон -  лучшее лекарство от всех болезней. Но сейчас ему захотелось лечиться не у грека Гиппократа, а у грека Лавридиса. Ведь у доктора есть, такая прекрасная медицинская сестра.
   Профессор убрал бумаги, закрыл чернильницу и пошел к выходу. В дверях он столкнулся с Аидой,  одетой, в это пекло, во все черное, и, несомненно, по ее мнению,  немаркое.
   Милорадов посторонился. Черкасова влетела в комнату, и  следом за ней проскользнул черный кот. С первого взгляда было видно, что кот был невозмутим, а женщина  взвинчена до предела, и что было этому виной, непонятно. Может,  жара, а может что-то другое, но на кота, ни жара, ни людские неприятности, точно не имели никакого значения.
   Милорадов вернулся к столу и сел на стул. Черкасова остановилась посреди комнаты, подозрительно оглядела комнату и нервно сказала:
- Вы, разобрали бумаги Сергея?
- Еще нет. Только один листок.
- Один листок! Что-то вы слишком тихо работаете, - вспылила она.
- Разбирайте тогда сами эти формулы. Я, Вам,  не навязываюсь, - пожал плечами профессор.
- Я доверяю, только Вам. Вернее, это Сергей, доверял именно Вам, поэтому я прислушиваюсь к его мнению. И что было в этом листке?- поинтересовалась Аида.
- Формула плавления стали.
- Плавления стали? И что это значит? – удивилась она.
- Возможно, Сергей,  испытывал новый вид стали.
- Зачем?
- Об этом мы узнаем, когда встретимся с ним на небесах. Но у меня есть еще одно предположение. Возможно, новый вид стали был нужен, для контейнера по перевозке ядов. Многие яды агрессивны, и им нужна определенная тара для хранения.
- А где это листок? – загорелись глаза Аиды.
Профессор достал обгорелый клочок бумаги, и торжественно, вручил его Черкасовой. Она удивленно взглянула на огрызок листка и вспылила:
- А зачем, Вы, поджигали листок?
- Этот листок сжег Сергей, а я его нашел  в камине.
- Понятно. А когда, Вы, разберете оставшиеся листы.
- Очень скоро. Надеюсь, Вы не думаете, что я сижу здесь, из-за Ваших  обедов. Уверяю, Вас, у меня есть, где жить, и чем питаться.
- Я знаю, мне Сергей говорил. Ладно, богатый помещик, объедайте меня,   бедную и нищую вдову дальше. Надеюсь, с этого будет толк. Только, разбирайте бумаги быстрее. Мне срочно нужны деньги.
   Аида растаяла, словно черная тень в пекле, а ее черный кот остался спать на кресле. Милорадов вышел в коридор, закрыл дверь на ключ, и услышал в комнате Мартына дикий вопль.
  Встревоженный профессор влетел в его комнатку, и готов был треснуть Мартына по его оловянной голове. Мальчики играли в оловянные солдатики. Армия  Мартына, проиграла оловянную битву, и главнокомандующий бездушной армии, дико кричал от поражения.  Увидев профессора, Мартын закрыл большой рот и виновато вытаращил  синие глаза.
   Милорадов посмотрел в его  наивно-глупые глаза, горестно вздохнул, и отправил его  в магазин Папандопулоса, покупать солнечно-желтые шторы. А чтобы, он ничего не перепутал, цвет штор записал на листке  записной книжки, и попросил его отдать эту бумажку продавцу.
   Слуга Мартын вместе с дворянином Егором убежали в магазин покупать шторы, а оловянная армия осталась лежать  на ковре, с торжественными непобедимыми лицами. Глядя на эту непобедимую армию, профессор  вдруг почувствовал, что головная боль прошла - в голове ясно, как никогда, но что-то неуловимое, толкало его идти к доктору Лавридису. И не только прекрасная Ларисса.
   Дверь открыл седой, горбатый  слуга, больше похожий на разбойника с большой дороги, чем на слугу доктора, лечащего  высшее дворянское общество. Профессор вежливо представился слуге, и дверь перед его носом громко захлопнулась. Пока он раздумывал, как отнестись к этому обстоятельству, дверь снова открылась, и красавец доктор, рассыпаясь в извинениях, впустил его в дом. 
  Лавридис провел его в помпезный, светлый, модно обставленный кабинет. С приятной обходительностью, усадил гостя в глубокое мягкое кресло, и надо сказать, его обходительность, была действительно приятной – тут не было лести, и  низкопоклонства.
Слушая Леона, профессор подумал, что скорей всего у Лавридиса огромная богатая клиентура. Красавец доктор, к тому же, приятный в общении – редчайший случай. По крайней мере, Алексей Платонович, никогда не видел красивых и приятных докторов. Все его доктора были старые и без конца поучали его, как надо: есть, спать, гулять и даже писать.
   Доктор ободряюще улыбнулся и промолвил:
- Я думаю, не ошибусь, если предположу, что у вас головная боль. В эту невыносимую жару, у всех поднимается давление.
   Леон, сказал это таким проникновенным голосом, что у профессора, неожиданно заболела голова, которая минуту назад,  была здорова.
- Да, да, - согласился он с доктором, и продолжил, - но, я пришел по другому поводу. Хотелось бы узнать, как, Вы, оцениваете состояние Матрены?
- Не так ужасно, как могло бы быть, выпей она весь стакан. Аида, можно сказать, спасла ей жизнь, - душевно сказал доктор.
- И никаких серьезных осложнений у нее не будет?
- Это трудно сказать. Все зависит от индивидуальных особенностей человека. Один, и после такой крохотной дозы –   умрет, другой – останется инвалидом, а третий – окончательно выздоровеет. Но, я, как ее лечащий врач, предполагаю, что Матрена выздоровеет.
- Еще один вопрос. Я думаю, Вы знали, нынешнего  Сергея Черкасова намного больше, чем я.  В последние несколько лет,  я практически его не видел. Каково  ваше мнение - Черкасов сам отравился, или его могли отравить?
Леон пожал плечами, и деликатно ответил:
- Я ничего не могу сказать. Я, Черкасова в последние недели не видел,  дело об его смерти ведет  пристав,  а тело, исследует судебный доктор, так что я, ничего не знаю.
 В кабинете наступила тишина. Профессор  пытался быстро придумать, как бы ему увидеть сестру Леона, но из-за головной боли, ничего не приходило в голову. Доктор многозначительно усмехнулся, и Милорадову стало стыдно. Ему показалось, что Лавридис догадывается об его мыслях. Он  поднялся с кресла, чтобы уйти, но дверь отворилась, и в  кабинет вошла прекрасная Ларисса. На ней было тончайшее, воздушное, лазурно-голубое платье. Лазурный цвет прекрасно шел к ее мраморно-белому лицу, и создавал, в эту жару, ощущение прохлады и свежести.
  В кабинете повеяло ароматом белых роз. Ларисса внимательно посмотрела на профессора,  села в кресло напротив него и загадочно улыбнулась. Профессор опять сел, и отметил, что вблизи, она еще прекраснее. Хотя, обычно бывает наоборот. У красавицы были необычные, жгуче-черные с поволокой глаза, и, взглянув в них, уже невозможно было отвести взгляд. Они, как будто втягивали тебя в какую-то черную манящую бездну. И ее улыбка, была необычной: легкой, чуть насмешливой и немного таинственной. Она, словно говорила, а я знаю то, что тебе никогда не узнать.
   Милорадов с глупой улыбкой поздоровался, и красавица красивым вибрирующим голосом проворковала:
- Вы, профэссор?
- Да. Я профессор.
- Никогда не видел, настоящий профэссор.
- А я никогда не видел, такой красивой женщины, - сделал комплимент он.
   Ларисса удивленно посмотрела на него, капризно изогнула красивые влажные губы, и снисходительно сказала.
- Профэссор, а говорить, такой же глупость, как все мужчин.
Лучше сказать мне  интересность,  или  мудрость.
   Профессор задумался.  Он не знал, что сказать этой капризной красавице, а вдруг, он опять скажет какую-нибудь профессорскую глупость.
   Доктор Леон снисходительно улыбался. Красавица Ларисса с интересом ждала мудрость профессора, и Милорадов  сказал первое, что ему пришло в больную голову:
 - Недавно, мне пришла в голову  одна интересная мысль. Я,  думаю, что путешествие аргонавтов за золотым руном под предводительством Ясона, и рассказ о постройке корабля «Арго» под надзором богини Минервы, говорит: во-первых, о  начале парусного судоходства в Греции; во-вторых, о реальном историческом событии с реальными лицами. Естественно, что это  реальное путешествие, оформлено в сказочном, мифологическом варианте. Как и все, что передается из уст в уста, из поколения в поколение. А поэты, еще более, добавляют фантазии.
Но доказательство, моей теории, то, что  поэт Сенека, более нас знавший то время, указывает на кормчего «Арго» Тифия, как на первого мореплавателя, употребившего в плавании паруса.
Сенека писал:
« Тифий дерзнул первым развернуть паруса над необозримой поверхностью моря… придет время в последующие века, когда океан расширит земной шар на всем своем протяжении. А новый Тифий откроет нам Новый свет, и Фула ( Исландия) перестанет быть для нас концом вселенной».
  Представляете, Ларисса, в мифологии сохранились имена капитана Ясона и кормчего Тифия. Имена, первых моряков, отправившихся в путешествие  под парусами в далекую страну на поиски золота. А слова Сенеки, вызывают еще большее изумление. Выходит древнегреческий поэт-философ, предвидел открытие Нового света – Америки! 
 Профессор закончил вдохновенную речь, и посмотрел на Лариссу.
Греческая красавица, родственница Ясона, Тифия и мудреца Сенеки, удивленно проворковала:
- Ви такой умный! Я плохо говорить, но все понимать. Но сейчас, я ничего не понял. Кто это Ясон, Тифи, Арго? Кто такая Америки? Кто ее открывать?
- Америку открыл Христофор Колумб, - уныло ответил профессор.
- Опять не понимать, кто такая Ристофор Клумба? Вы профессор, так мудро говорить, что я ничего не понимать.
Доктор сверкнул синими глазами и,  сдерживая ярость, сказал сестре на ужасном греческом языке:
- Ларисса, ты бы дура спартанская, хоть немного помолчала, а то, твои речи, всю твою красоту портят. Сколько раз тебе говорил – если что-то не знаешь, делай вид, что ты все   знаешь. Еще раз напомню – сиди, молчи, улыбайся и делай умный вид.
Красавица, почему-то ответила ему по-русски:
- Опять  ругать меня! Ты злюка! Нехороший мужик! Мне все любят, а ты плохой! Не любить меня! Я несчастный баба, что приехал к тебе!
  На  прекрасном бархатно-мраморном лице Ларисы, появилась хрустальная слеза. Она посмотрела на профессора таким несчастным взглядом, что ему захотелось убить ужасного злодея Леона. Но убийства не произошло. Красавица вскочила с кресла, и с божественной грацией, горной  лани, вышла. После нее остался аромат роз, и  ее незримое присутствие, словно она продолжала сидеть в кресле, так как мужчины заворожено смотрели на пустое кресло.
Первым очнулся Леон:
- Извините, но моя сестра не так уж глупа. Просто, ее отец Никос, не дал ей никакого образования. Он считал, что женщине надо рожать и воспитывать детей. Поэтому Ларисса ни читать, ни писать не умеет, она умеет только вести дом.
- Да, тяжелый случай, - вздохнул профессор.
- А ваша теория, о реальных моряках Тифии и Ясоне, мне очень  понравилась. Вам надо обязательно, об этом книгу написать. Хотя, Вам, наверно об этом некогда писать - химия, забирает все ваше время. Госпожа Черкасова, мне говорила, что вы целыми днями  химические формулы пишете, и  под матрац прячете. Это у вас химиков, так принято? Черкасов тоже все прятал, а потом требовал у меня таблетку для памяти. Таблетку, которую химики еще не придумали.
Милорадов согласно махнул главой, мол все химики, прячут свои формулы под матрацы, потом вспомнил его греческую речь к сестре, и заинтересованно спросил:
- Извините, что я интересуюсь, но почему, Вы, грек по происхождению, говорите на ужасном греческом языке, и с русским акцентом.
- Я знаю, что плохо говорю по-гречески. Но посудите сами! Я никогда не бывал в Греции.  Еще мой дед переехал из греческого города Лариссы в Армению.  Потом, мой отец переехал в Ростов, женился на русской, и моя родина Россия.  Скажите мне, где я мог научиться классическому греческому языку? Доктора учат латынь. Мама с отцом в основном говорили на русском, а местные греки, говорят еще хуже меня, или вообще не знают родной язык. Я как-то пытался, выучить его, но напрасно провел время. Мне не с кем говорить по-гречески, а без языкового общения, все стирается из памяти. И моя сестра, плохо знает родной язык. Она родилась в Ереване,  говорит  по-армянски, а на  греческом, может вести, только простенькую беседу.  Тем не менее, она любит общаться именно на нем. Почему? Не знаю.
   Профессор потер виски, и высказал свое предположение:
- Скорей всего, в  детстве, мама, няня и ближайшее окружение Лариссы, говорили с ней только на греческом языке. А то, что преподносится  в детстве, остается  незыблемым, и  любимым на всю жизнь и хранится в нашей памяти, до самой смерти. Даже если мы думаем, что все забыли, ничего из детства не забывается.
- Приятно поговорить с умным человеком. Честно говоря, я их уже давно не видел. Кругом одни больные, которые любят поговорить только о своих болезнях, - улыбнулся Леон.
- До свидания. Приятно было познакомиться.
Милорадов поднялся с кресла, откланялся, и пошел к выходу. Закрывая дверь кабинета, ему показалось, что доктор облегченно вздохнул.   
   Милорадов поднялся в комнату Мартына. Его шпион, опять играл с Егором в солдатики. Профессор попросил показать ему купленные шторы. Мальчик развернул бумагу. Он увидел ядовито-зеленые шторы с огромными яркими лимонами, и вновь поразился  непригодности Мартына к чему-либо:
- Мартын, я дал тебе бумажку, где ясно написано купить солнечно-желтые шторы. Ты ее отдал продавцу?
- Алексей Платонович, я не виноват! Бумажка такая маленькая, тоненькая и потерялась по дороге, а может, ее у меня украли воры. Но я в магазине все правильно сказал, дайте мне  шторы с солнцем. Мужик отрезал мне эту ткань, и сказал, что солнца у них нет, а лимоны - вылитое солнце, и даже красивее.
- Господи! Кислые лимоны, похожи на солнце! От одного вида этих лимонов, у меня уже свело рот, а больную, они доведут до могилы.
Он разъяренно посмотрел в синие глупые глаза, махнул рукой и пошел в магазин.
   Но в магазин Папандопулоса он не пошел. За собором располагался большой базар с магазинами, а чуть дальше базара, на кривой улочке, в маленьком доме сидел маленький пристав Аксенов. Именно к нему и направился профессор.
   Профессор  спустился вниз по Соборной улице, зашел на  многолюдный, шумный   базар, и в маленьком тихом магазине купца Смирнова купил атласные солнечно-желтые шторы.

Кривая улочка, довела его до полицейского управления. Сегодня, здесь было многолюднее. В приемной стояли два мужика замухрястого, жуликоватого вида и красивая златокосая деревенская баба с двумя малолетними сыновьями. Обливаясь слезами, и вытираясь цветастым головным платком, она объясняла писцу, что у нее на базаре украли кошелек с пятью рублями, и нельзя ли, как можно быстрее найти кошелек. Писец хмурился, и изо всех сил,  пытался отправить ее домой в деревню. Речь писца, что у них, и без ее пяти рублей полно работы, на нее не действовала. Женщина  еще сильнее плакала, и скоро к ней присоединились два ее малыша.
   В приемной было душно и шумно. Баба с детьми плакали. Жулики исподтишка хихикали. Писарь молча злился. Милорадов достал из кошелька десять рублей, вручил красавице деньги, и радостный писец, выпроводил счастливую потерпевшую на пустынную улицу.
   Маленький, краснолицый Аксаев сидел за длинным столом, и что-то писал. Увидев Милорадова, он  убрал листок в стол, и радостно сказал, выказывая свою осведомленность:
- Добрый день, профессор. Как поживает ваша прекрасная  химия?
- Прекрасно. А как поживает ваша богиня правосудия Фемида?
- В отличие от химии, плоховато, - нарочито горестно сказал Аксаев.
- Почему? Неужели весы правосудия сломались?
- Вы же знаете, что у Фемиды беда со зрением. Завязали глаза, бедной женщине, и теперь она белого  света не видит. Хотя, с моей точки зрения, хорошо, что она не видит этот ужасный криминальный свет. Особенно ростовский! Я бы сам на него не глядел, да приходится. А что у вас случилось? Опять кого-то отравили?
- Вы, думаете Черкасова отравили?
-  Я думаю, он отравился сам, чтобы больше не видеть своей злобной и скупой женушки. Но я не удивлюсь, если завтра, в замке Аиды, кого-нибудь отравят – там яда, на всю вражескую армию хватит. Господин Милорадов, у меня время – деньги, давайте приступим к вашему делу.
-  Я хочу кое-что узнать о Лавридис.  За эти знания, я хорошо заплачу.
- Сто рублей, и вся подноготная Лариссы, у Вас в кармане, - довольно засмеялся пристав и погладил свой живот-арбуз.
- Почему, Вы, думаете, что меня интересует Ларисса? Может, я желаю узнать про доктора Леона.
- Не смешите меня! Так про кого мне рассказывать? Про  их дедушку Аристотеля Лавридиса?
- Дедушка меня не интересует.
- Понятно, дедушка вам не нужен, значит, буду рассказывать о Лариссе.  Давайте сто рублей, и заметьте, за такую красавицу, сто рублей, не жалко. Я только вчера, за эти же деньги продал кое-кому из вашего дома, эти же сведения.
- Можно узнать кому?
- Нет. Эти сведения, я не продаю.
 Аксаев протянул руку за деньгами, но  профессор возмутился:
- Я подозреваю, что они не те, за кого себя выдают. Поэтому, я бы хотел, уважаемый, чтобы, Вы, съездили в Ереван, и привезли мне  из Армении самые достоверные сведения. Конечно, я хорошо оплачу  вашу поездку.
- Вы думаете, один такой умный? В Ростове, и поумнее есть профессора. Ларисса живет здесь девять месяцев. Мне  уже давно оплатили поездку в Ереван, я там побывал, собрал  самые достоверные сведения, и теперь эти правдивые сведения продаю. Сто рублей там, сто рублей тут, и я уже купил своему сыну домик на Двадцатой Линии.
   Милорадов посмотрел в серые правдивые глаза пристава, достал из портмоне  сто рублей, и положил их на угол стола.  Аксаев проверил ассигнацию на свет, убедился, что она не фальшивая, и начал рассказ:
- У Леона и Лариссы Лавридис - отцы родные братья, и, следовательно, они двоюродные брат и сестра. Их дед, Аристотель Лавридис, спасаясь от османского ига, переехал из греческого города Лариссы  в Армению. Еще в молодости братья занялись торговлей  в Ереване, но постепенно их пути разошлись. Отец Леона, по своим купеческим связям, обосновался в Ростове, и надо сказать, он был неудачливый купец,  скоро разорился. Отцу Лариссы, Никосу Лавридису, повезло больше - в Ереване, его знал каждый купец.  У Никоса было трое  детей, две дочери - Ларисса и Олимпиада, и сын Александр. Олимпиада, пропала в девять лет,  по не проверенным источникам, ее украли, и продали на турецком рынке в гарем. Брат Александр, погиб в девятнадцать лет, защищая  честь сестры. Через год после смерти брата, Ларисса  вышла замуж за армянского князя Мартиросяна, которого вскоре убил греческий купец Онасис. Конечно, не своими руками. Онасис  надеялся, что Ларисса станет его женой, но вдова  тайно сбежала из Еревана, добралась до брата, и, заметая следы, вернула себе девичью фамилию. Сейчас, в Ростове, вокруг нее идет настоящее смертоубийство. Каждый хочет завладеть этой прекрасной гречанкой, а так, как она проживает на моей территории, и завалила меня работой, то я мечтаю, чтобы она побыстрее вышла замуж, и муж закрыл бы, ее в доме на семь замков. Я подозреваю, что через три  месяца закончится ее траур, и она наконец-то оставит меня в покое. Уверяю, Вас, я единственный, кому она даром не нужна. От этой красоты, одна головная боль. Сидит моя старая страшная женушка Люба дома, и я спокоен – никто эту седую страхоту Любу не украдет, и меня за нее не прибьет.
 - Значит, они действительно греки – задумчиво сказал профессор.
- Точно. В Ереване, эту роковую красотку, каждая собака знает. Там о ней трагическую пьесу  в театре поставили.
- А доктор Лавридис благонадежен?
-  Леон здесь живет с самого рождения. Ничего плохого я о нем не слышал. По отзывам, он хороший доктор. Но вот, что интересно. После приезда Лариссы, я пытался внедрить в их  дом своего слугу. Оказалось, Лавридис никого из местных  не берет. Все его слуги из Еревана, и по-русски не говорят. Лавридис  говорит со слугами  на армянском, а с сестрой, то на русском, то на незнакомом мне языке. Но не  на греческом.
- Интересно,  как Вы это узнали, если слуги не говорят по-русски, а Леон, вряд ли пускает вас в дом? - поинтересовался Милорадов.
Аксаев довольно засмеялся:
-  Вам, как профессору, и не ростовчанину, открою секрет.
Когда, я не смог внедрить к ним слугу, пришлось самому  по вечерам, сидеть у них  в саду на греческом орехе. Два раза падал с дерева, во второй раз сломал себе ногу и месяц  лежал дома. А когда, я следил за ними, стояла жара, все окна открыты, и я слышал, что они часто говорят на незнакомом мне языке, потому что армянский,  немного знаю. Моя сестра вышла замуж за армянина.
   Некоторые их слова, я записал в записной книжке, и  потом долго пытался выяснить, на каком языке они говорят. Ни один заморский толмач, этих слов не знает. Даже греческий купец, не узнал в них греческие слова. И мне эта тайна, до сих пор спать не дает
-  Я, вам открою  эту тайну, чтобы вы начали спокойно спать. Они говорят на греческом языке, но их произношение ужасно,  многие слова исковерканы, а после вашей записи на слух, эти слова, даже мудрец Сократ  не узнает. Так часто бывает в исторических хрониках. Имя царя, или полководца, записанное заморскими летописцами На Слух, изменяется до неузнаваемости.  В разных странах, чужеродное имя, записывается местной грамматикой. В итоге, одно и тоже имя, в каждой стране произносится по-разному. Человек несведущий, может подумать, что в  некой стране  в 111 году правили одновременно несколько царей. Приведу пример: имена Иван, Джон, Жан, Иоганн, Йохан, Ван, и многие другие происходят от библейского имени Иоанн.
- Ну, вы даете! Вам надо обязательно заняться историей. 
- Как-нибудь займусь, возможно, сегодня вечером. Спасибо за информацию, уважаемый!  Вы, мне очень помогли, и избавили от груза подозрения.
- Приходите еще. Всегда рад вам услужить, но только за вознаграждение. Так что не забывайте, дома кошелек, - довольно засмеялся Аксенов, сложив пухлые ручки на арбузном животе.
 
Профессор вышел из прохладного управления в жаркое пекло. В конце улочки,  виднелся широкий Дон, и он пошел вниз, чтобы искупаться.
  На зеленом берегу Дона купалась шумная ватага мальчишек. От них было много  шума, и фонтан брызг летел во все стороны. Профессор прошел  дальше. За  высокими камышами  вороные лошади пили воду,  рядом  купался пожилой конюх. Он прошел еще дальше. За  деревьями,  прачки стирали белье, а за ними опять купались мальчишки.
   Брести по жаре до конца Ростова, Милорадов не собирался, и он расположился рядом с мальчишками. Теплая донская вода освежила. После купания, он немного посидел на берегу, и отправился обратно к Черкасовым. На обратном пути, он  зашел на базар, и чтобы не объедать бедную Аиду, купил молока, сметаны, горячие пышки, окорок и фрукты.
   После донского солнечного раздолья, дом Черкасовой выглядел еще мрачнее. Милорадов поднялся на второй этаж и свернул в аппартаменты Коноваловых.  Дверь открыл полусонный и хмурый  Герман. Профессор подал ему сверток со шторами, и  попросил  передать его Матрене. Коновалов, какое-то время, моргал покрасневшими глазами, словно  раздумывая, брать от профессора сверток, или нет. Все же взял его, и, без слов, захлопнул дверь.
   Профессор вернулся в свою комнату, поел, и отнес, в комнату к мальчикам еду. Егор и Мартын опять играли в оловянных солдатиков, но, увидев дары профессора, они  бросили свою воюющую армию, и Милорадов улыбнулся, оказывается, чтобы армия не проиграла битву, генералов надо хорошо кормить.   
   Профессор вернулся в комнату, уныло посмотрел на письменный стол, и лег на кровать.
   Его закачало на донских волнах, в голове затуманилось, и он задремал. Но сон был поверхностный. Он слышал, как за стенкой шумели мальчики, и в полусне радовался, тому, что оловянная армия не может кричать вместе с ними».
   Неожиданно рядом с собой он услышал голос Киры:
- Алексей Платонович, я рисую новую картину, пойдемте ко мне в гостиную, покритикуйте мою картину, пожалуйста.
Профессор открыл глаза, перед ним стояла нарядно одетая блондинка в лимонно-желтом платье. Он  опять закрыл глаза, в надежде, что лимонная художница, оставит спящего критика в покое. Но Кира не отставала:   
- Алексей Платонович, миленький, пожалуйста, покритикуйте! У меня нет критика. Все говорят, что я плохо рисую, а что плохо не объясняют.
Милорадов открыл глаза, и полусонно пробормотал:
- Свет мой, Кира, я ничего не понимаю в живописи.
- Я понимаю, что Вы химик, но вы же профессор!
- Может, я профессор кислых щей, и разбираюсь только в капустных листах, - полусонно пробормотал он.
- Я уверена, Вы все поймете!
- Кира видите, я сплю.
- Вы не спите, и я не уйду, пока вы не сходите посмотреть на мою картину, – она громко топнула  ногой, и его рассохшаяся кровать вздрогнула.
   Чтобы не остаться ночью без кровати, и не спать  на полу, он, вздохнув, поднялся, и пошел за Кирой, смотреть ее новую новаторскую картину.
   Картина была ужасна. Ярко-красный конь купался в ярко-зеленом море.
Милорадов, с ученым видом, посмотрел на картину слева, справа, сверху, снизу и предложил ее выбросить.
Кира возмутилась:
- Вы старый, отсталый профессор! Картина прекрасна!
- Так с критиками не разговаривают, - в свою очередь возмутился профессор.
- Посмотрите, какой прекрасный красный конь!
- Красных коней не бывает! Нарисуйте вороного коня и голубое море, - предложил он.
- Так тысячи художников  рисуют – вороной конь и голубое море, зеленая трава и желтый одуванчик, а я хочу, что-то необычное.
- Тогда приглашайте необычных критиков. Я старый и отсталый критик.
- Ну, объясните мне, почему Вам не нравится мой красный конь, - взмолилась Кира.
- Милая барышня, вам нравится синий лимон, зеленый человек и черное солнце.
- Нет, - не задумываясь, ответила Кира.
- А мне не нравится ярко- красный конь и ярко-зеленое море.
Кира зарыдала, и отсталый критик пошел в свою критическую спальню.
   После красного коня, захотелось увидеть настоящие природные цвета. Он раздвинул шторы, и оглядел природное запущенное пространство Черкасовой. Ненароком, его взор скользнул в ухоженное пространство Лавридис. В греческом розовом  саду гуляла прекрасная  Ларисса, но профессору уже не хотелось любоваться этой необразованной красотой. И, тем не менее, он не мог оторвать глаз.
   Красавица  бросила огненный взгляд на окна Черкасовых, и загадочно улыбнулась. Милорадов выскочил из комнаты, и побежал вниз. Он несся по лестнице, и желал только одного, чтобы Ларисса продолжала строить глазки тому, кого она решила обворожить.
   Выбежав в сад, он прошелся вдоль  фасада, чтобы его не видели из окон Черкасовых. Хотя он сомневался, что кто-то, сейчас смотрит в сад Аиды. Но все же, профессор укрылся за вишней и пробежался взглядом по дому. Его интересовало, кому из мужчин улыбается Лариса? Профессора  ждало разочарование. В окне Олимпиады  стоял пьяный Герман, из окон Матрены смотрел трезвенник Антон Чернов. Егор и Мартын, с хитрыми улыбками, выглядывали из комнаты Мартына,   и даже слепая Липа, повернула невидящие глаза, в ту сторону.
   Профессор вернулся в комнату, сел к столу и продолжилписать:
« Муж (Екатерины второй), пруссак по рождению, Петр Третий был человеком слабоодаренным и физическими, и умственными силами. Он рано лишился матери, и остался на руках гофмаршала Брюмера, который был более солдат, чем воспитатель. Брюмер плохо кормил мальчика, почему Петр стал вялым и слабым. В наказание,  гофмаршал  ставил его на горох с ослиными ушами, бил и оскорблял  при всем дворе. Умственным воспитанием Петра, он почти не занимался, и никакого образования мальчик не получил. Когда Петр  прибыл в Россию из Пруссии, императрица Елизавета удивилась скудости его познания.
-  Впервые вижу, удивилась Елизавета, - чтобы круглый сирота был и круглым дураком.
   Петр в первый же день жестоко напился… с десяти лет мальчика уже потчевали в Голштинии вином и пивом…
Елизавета поставила обучать мальчика академика Якоба Штелина, и наставника Брюмера, прибывшего вместе с Петром. Якоб Штелин выявил полную беспомощность мозга наследника. Петр понимал лишь осязаемое и видимое, избегая всего отвлеченного… Даже рассматривать мундир он начинал с пуговиц. Книги не читались, Петр  рассматривал в них лишь  картинки… Историю России Штелин трактовал по рублям и гривнам. Геометрия имела практическое завершение чертежом учебной комнаты. Химию осваивали лицезрение частых городских пожаров.  Брюмер присутствовал постоянно: он имел наготове испытанный арсенал воспитательных инструментов: оплеухи, розги, подзатыльники и прочие удивительные чудеса, до сей поры не снятые с вооружения всего мира…
   Выучив православный русский катехизис наскоро, он остался с воззрениями немца-протестанта. Петр не интересовался Россией, не любил ее, его интересовали одни увеселения: он любил танцевать, дурачиться и играть в солдаты. Женитьба на Екатерине Второй не образумила его. Петр, в церкви во время службы передразнивал священника, а фрейлинам во дворе показывал язык. Никаких дел, он не желал знать, по целым часам, то хлопал по комнатам кучерским хлыстом, то собирал дворцовых лакеев и играл с ними в солдатики, а на восьмом году своей женитьбы, судил по военным законам крысу, съевшую его крахмального солдатика. Все это проделывалось с  серьезным интересом.
  По ночам он, мог  разбудить свою жену Екатерину,  поставить ее, как солдата на часы у  кабинета или заставить играть с ним в содатики…
   Русский император (Петр 3) говорил!!! «Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен  считать себя государственным арестантом, тогда, как если бы я был на воле, то сидел бы на престоле цивилизованного народа».
   Когда Петр Третий  присутствовал на Конференции, он подавал свои мнения и обнаруживал полное незнание политического положения России. О русских интересах он судил с точки зрения своей любви к прусскому королю.
   Совсем другого рода человек была его жена. Выросши в скромной бедной семье, Екатерина  получила образование, увеличенное собственной наблюдательностью и восприимчивостью к знаниям.  Восемь лет безрадостной жизни с Петром, она читала книги, и занималась самообразованием.
  После смерти тетки, Елизаветы, которую Петр  Третий побаивался, он стал вести себя еще разнузданнее. Петр  пил с утра до вечера, за обедом уже не владел собой: говорил заведомые небылицы и выдавал государственные секреты, которые требовалось хранить в тайне.  Всеми своими поступками,  он настраивал двор против себя: издевался над старыми уважаемыми сановниками, осмеивал и оскорблял,  пожилых придворных дам.
    Враждебное отношение к жене (Екатерине) перешло в ненависть. Муж  часто оскорблял ее при всем дворе, угрожал сослать в монастырь или Шлиссельбургскую крепость, так как  она мешала ему жениться на  фаворитке Воронцовой. Екатерина знала, что рано или поздно она погибнет от мужа…
 К гвардии, привыкшей к высочайшему вниманию, Петр относился так, что пошли слухи об ее уничтожении. Он называл гвардейцев янычарами, томил их учениями, изменял, привычные военные порядки и отдавал предпочтение свои немецким войскам.
   Гвардия чувствовала себя оскорбленной и волновалась. В то же время, внешняя политика Петра не нравилась русским людям, и оскорбляла их национальное чувство. Россия вела войну с Пруссией, и был успех, но  как только вступил на престол Петр, война была прекращена, а войскам было отдано приказание сдать свои магазины пруссакам, и оставаться в Померании для помощи своим недавним врагам.
   Все  поведение Петра Третьего привело к развитию заговора в гвардии. Именно, гвардейцы уговорили Екатерину, начать переворот.
В канун именин, Петр отправился со своим двором в Ораниенбаум…Утром 29,  Екатерина явилась со своими войсками в Ораниенбаум, и войска окружили дворец.  Петр оказался в плену. Его придворные, просили сделать что-нибудь, но Петр оставался в бездействии: то плакал, то напивался…
Екатерина прислала вельмож с текстом отречения от власти. Петр его принял, после чего был отвезен в Ропшу, а Екатерина вернулась в Петербург императрицей.
 Через несколько дней, Алексей Орлов состоявший при Петре в Ропше, с горем извещал  императрицу, о нечаянной случайности приведшей  к кончине императора…
   Переворот 1762 года, поставил во главе правления, женщину чрезвычайно талантливую, на редкость образованную, и деятельную. При Екатерине Второй Россия завоевала Крым и берега Черного моря, присоединила все русские области, кроме Галиции. Русские земли, в течении многих веков бывшие под властью Литвы и Польши, возвратились России. Взято было много и лишнего. Благодаря присоединению новых земель, увеличилось народонаселение России. Теперь здесь проживало  12 миллионов человек».
\\ С.Ф. Платонов « Полный курс лекций по русской истории»

Профессор устал писать, отложил перо, и решил сходить к Матрене. Ему хотелось увидеть, как  солнечные шторы подействовали на ее здоровье. На лестнице он встретил Липу. Девушка, держась за перила, медленно спускалась вниз. Услышав его шаги, она радостно сказала:
- Алексей Платонович! Вы куда идете?
- К Матрене, хочу проведать ее. Больным нужна забота и участие.
- Я тоже иду к ней. Днем  заходила, а она спала. Можно, я, Вас за руку возьму?
Профессор галантно подал ей руку, и они неспешно, словно в бальном танце, пошли к Матрене.  Из гостиной Коноваловых вышел хмурый Антон. Увидев, Милорадова  и Липу, он остановился, и сокрушенно сказал:
- Алексей Платонович, если вы к Герману,  то не ходите. Он злой, как черт, готов всех разорвать. Может еще, и драться полезет. Аида дала ему денег, чтобы он отнес их купцу Чубайсу, а он успел  по дороге эти деньги проиграть. Хотел, дурак, крупный куш отхватить. И сестра тоже, пирамида египетская, никогда не давала ему денег,  а сегодня дала. Сейчас пойду, ей все расскажу. Она ему покажет кузькину мать. Нет, она его сейчас за эти деньги убьет! И правильно сделает. Ни копейки за тридцать пять лет не заработал, а целое состояние выкинул.
Пока Антон все это выговаривал, Липа за их спиной вошла в гостиную,  скоро вышла, и разочарованно сказала:
- Все спят: и Матрена и Герман.
- Герман уже спит? – удивился Антон, и возмущенно посмотрел на профессора. – Он уже спит! Спит!!! Бестолочь вавилонская! А что ему еще делать, у него все дела: спать, да деньги проигрывать.
  Снизу послышался звук колокольчика, и  Антон заторопил всех на ужин:
- Быстрее, побежали на ужин, а то эта пирамида египетская, через пять минут, наш ужин бедным отдаст. Это моя сестра, так нас воспитывает.
Профессор не хотел ужинать, но ради пользы дела, решил сходить в столовую. Хотелось, как можно быстрее, найти черную тетрадь Сергея, и  отправиться домой, в свое милое поместье Милорадово.
   В столовой сидели Егор, Галина и Кира. Художница  обиделась на критика Милорадова,  демонстративно отвернулась от него, и впилась грозным взглядом в бледную, почти бесцветную, манную кашу. Аиды еще не было.
 Все расселись, осталось два пустых стула супругов Коноваловых.
Антон опасливо взглянул на них и суеверно сказал:
- Ох, не к добру это. Надо бы лишние стулья убрать.
В столовую, быстрым шагом вошла Аида, и профессор, в первый раз заметил, что ее фигура, из-за остроконечного,  треугольного парика, действительно напоминает  пирамиду. Черкасова села на высокий, почти королевский, стул во главе стола, окинула суровым взглядом семью, и строго спросила:
- Это что за революция? Где Герман и Матрена?
- Мама болеет! Ей плохо. Она не может сидеть, - пропищала Галина.
- Забыла, что она болеет! Ладно, пусть лежит. А папа, почему не пришел?
- Герман  спит, - встряла Липа.
- Спит? – глаза Аиды, сверкнули синей молнией. Она грохнула по столу кулаком, и приказала:
- Приведите-ка ко мне этого финикийского недоумка.
Кира возмутилась:
- Мама, ведите себя приличнее, за столом гость. И прекрасную Финикию не надо оскорблять. Эта древняя страна, внесла вклад в мировую цивилизацию
-  Я тебе покажу, выдра вавилонская, как мать учить. Иди, приведи мне этого  черноморского балбеса.
- Опять оскорбления! Не пойду! Из принципа! Я из царского рода, а со мной обращаются, хуже, чем со слугой! - возмутилась Кира.
- Значит ты, коломенская принцесса, деньги на свои краски больше не получишь! Будешь теперь, ПРЫНЦЕССА, рисовать своих зеленых лебедей черной сажей. Она у нас бесплатная!
Кира надула губы.
Аида повернулась к брату, и приказала:
 - Антон, быстро приведи мне Германа!
Чернов возмущенно  подскочил на стуле:
- А почему, я должен идти? Я дворянин в девятом поколении, а не мальчик слуга.
- Ах, ты дворянин запорожский, сидишь на моей бедной, несчастной шее, и пройти три шага не хочешь. Значит, это я должна идти – старая и больная женщина!
Аида свирепым взглядом посмотрела на Егора и Галину. Дети вытаращили испуганные глаза, сжали плечики, и она, коротко бросив:
-  Ешьте без меня, - вышла из столовой.
   Все уныло принялись за безвкусную манную кашу. Егор мазнул Галину ложкой по щеке, и сестра истерично разрыдалась. Антон  треснул мальчика ложкой по голове,  отставил недоеденную манную кашу, и взял горячий стакан с чаем.
  В столовую, держась за сердце, и волоча ноги, вошла  Аида. Она облокотилась на дверной косяк, и еле слышно, дрожащим голосом, спросила
- Кто убил моего сына?
На всех лицах застыло изумление. Даже дети, открыв рот, удивленно смотрели на бабушку. Первым опомнился Антон:
- Аида, у тебя, что пирамида поехала? Герман спит.
Черкасова ничего не ответила, закрыла глаза, сползла по косяку и упала на паркет. От удара, ее  старинный парик слетел с  головы, и все увидели  маленькую лысую головку.
Антон вскочил из-за стола и крикнул:
- Профессор, спасайте Аидочку, и оденьте парик, а я сбегаю, проведаю Геру.
Антон убежал, дети разрыдались, и профессор попросил Киру отвести их к себе.
   Аида  очнулась сама. Она  открыла глаза, и тихо заплакала. Милорадов помог ей подняться,  посадил на стул, и надел на нее парик. К матери подошла Липа, обняла ее за плечи и стала гладить по парику. Черкасова прижалась к дочери, и заплакала еще горше.
Антон вернулся, белее мела, остановился в дверях, и заплакал:
- Геру убили. Ножом в спину. Лежит, на диване, как живой, как будто спит.
   От его слов, Аида опять потеряла сознание, и профессор попросил кого-нибудь сходить за доктором.  Антон кинулся искать мальчика слугу, чтобы отправить его к Леону, но скоро вернулся, и сообщил, что слугу,  нигде  не нашел, и отправил  за доктором,  кухарку Лизу. Милорадов, не к месту отметил, что вновь взятую кухарку опять зовут Лиза, и Чернов махнул рукой. Никто, кроме Лизаветы, за такие деньги работать не соглашается, поэтому,  пришлось уговорить ее вернуться.
   Мужчины  отнесли, полуживую Черкасову,  в  спальню.
Очутившись в своей постели,  Аида открыла глаза, и, еле слышно, попросила всех выйти из ее спальни. Заплаканная Липа, хотела остаться около матери, но Черкасова,  глядя в потолок, тихо пояснила:
- Сейчас, я никого не хочу видеть. Никого!
   Они  вышли в гостиную. Антон сел на диван. Липа прижалась к нему и опять заплакала. Милорадов попросил  подождать его,  вышел в коридор, и поднялся в  гостиную Коноваловых.
 
Все окна были открыты, но в комнате пахло водкой. Герман лежал на диване, из его груди торчал казацкий кинжал, вонзенный по самую рукоятку. Коновалов действительно был, как живой. Его убили совсем недавно, и трупное окоченение еще не наступило. Профессор внимательно оглядел гостиную. Следов борьбы не было видно. Рядом с Германом на столике стояла полупустая бутылка водки и рюмка, а возле  его руки, аккуратной стопкой, стояла колода карт. Он заглянул к Матрене. Женщина, похрапывая, спала, и профессор не стал ее будить.
   Он вернулся в гостиную. Липа бездумно смотрела в стену. Антон дымил, как паровоз,  трубкой. Увидев профессора, он   сообщил, что Лавридис  у Аиды, а кухарку, он уже послал  за приставом. 
Профессор сел в зеленое кресло, внимательно посмотрел на Чернова, и спросил:
- Когда, Вы уходили, Герман действительно был жив?
- Конечно, жив! – взвился Чернов. - Мы с ним всегда  перед ужином в карты играем, на мелочевку, на копейки. Я, как обычно пришел играть, а он пьяный лежит на диване, и говорит мне: «Я сегодня  деньги маменькины проиграл!»
Я ему говорю: « Ты, олух царя небесного. Мать  тебя сегодня точно  из дома выкинет».  А, он, мне:  «Пошел отсюда подальше, хрыч старый». Я обиделся на него сильно. Он чужие деньги профукал, а я виноват. Но связываться с ним не стал. Герман  пьяный, может и в драку полезть. Постоял я, у дверей, оскорбление послушал, и вышел.  А тут, Вы с Липой идете. Я, вас, Алексей Платонович, и предупредил, чтобы вы не ходили к нему. Герман, вас люто ненавидит, и мог запросто  драться полезть. Вот и все. Одно я скажу, когда я из гостиной выходил, Герман  был еще жив. Я дверь закрывал, а он меня, еще лысым бараном обозвал.
Милорадов обратился к девушке:
-А, Вы, Олимпиада, как  определили, что Герман и Матрена спят.
- Как обычно. Я вошла, в гостиной было тихо, но я чувствовала запах брата. Он был пьян, и очень сильно. Водкой несло, как из бочки. Я поздоровалась. Герман захрапел, я решила, что он спит, пошла в спальню к Матрене, вошла к ней, и тихо поздоровалась. Если человек, не спит, он начинает, со мной разговаривать, а Матрена начала храпеть, да так сильно, как мужик.
- Это была точно Матрена?- спросил профессор.
- Да. Я чувствовала ее аромат. Она сама себе духи делает.
- Может, кто-то взял ее духи?
- Это  была Матрена. Я не могу, вам объяснить, но есть вещи, которые понимаю только я. Я их чувствую, как никто другой. Наверно, из-за того, что слепая. Если бы чужой надушился ее духами, я бы сразу это почуяла. Например,  если бы Вы, Алексей Платонович, прошли мимо меня молча, я бы все равно поняла, что профессор недавно трогал или ел окорок. Вот сейчас, я чувствую, что дядюшка, немного выпил, хотя он курит, как паровоз, а я все равно, чую от него запах водки.
- Свет мой, Олимпиада, ты зачем меня позоришь. Ну, выпил маленько, перед ужином, но ведь всего одну стопочку: маленькую-маленькую, - расстроился Антон.
Милорадов продолжил расспрашивать Липу:   
- А, ты к брату  притрагивалась рукой?
- Нет. Мне, мама еще в детстве запретила  спящих трогать. Если спящего человека, коснешься рукой, он  может напугаться, и  умереть от разрыва сердца. Так, мне мама говорила.
-А, вы чувствовали в комнатах, запах чужого человека?
- Я ощущала запах Матрены, и пьяного Германа. Хотя, если этот чужой человек, стоял за окном, я бы его не почувствовала.
В разговор встрял Антон:
- А может, Германа, какой-нибудь разбойник с улицы убил? Взял, да залез в окно.
- Вряд ли, - засомневался профессор. - Вы думаете, разбойник смог на второй этаж запрыгнуть?
- В саду лестница лежит, она до третьего этажа достает, - сказал Чернов, и предложил пойти посмотреть лестницу. Вдруг на ней   остались разбойничьи следы.
   Но эта идея, сразу же улетучилась и забылась. В гостиную,  неслышно вошел маленький пристав Аксаев. За ним протиснулась высокая, невероятно полная, русоволосая, приятная женщина сорока лет, в сером льняном фартуке. Антон увидев ее, замахал руками:
- Иди, Лиза, иди на кухню. У нас тут важные дела!
- Не пойду я на кухню. Я увольняюсь. Не хочу, чтобы меня, за ваши гроши, тут убили, - упрямо сказала кухарка.
- Лиза, мы же без тебя умрем с голоду! - взмолился Антон.
- А, вдруг, меня  убьют. Я жить хочу, господа хорошие. Давайте расчет, и я  к себе в Зверево поеду, - заупрямилась она.
- Я тебе плату увеличу. На целый рубль! – пообещал Антон.
- Не хочу рубль. Давайте расчет. Я жить хочу, а рубль мне в гробу не нужен, - более грозно сказал она, и сложила на груди огромные, почти мужские, кулаки.
В дело вмешался маленький Аксаев. Он зверски посмотрел на огромную кухарку, и так, грозно прорычал, что она испуганно вздрогнула, и поникла:
  - Лизавета, сейчас же иди на кухню! Никто тебя не убьет, у тебя брать нечего. А, твой драный фартук, никому не нужен.
- Ладно, пойду. А фартук, у меня хороший, я его всего два года ношу, - горестно вздохнула кухарка, и рьяно продолжила, а, рубль-то, доплатите за то, что я остаюсь в опасном химическом месте.
- Иди, иди, Лизавета! Будет тебе рубль, - пообещал Чернов. Лизавета довольно улыбнулась, как будто этот рубль, охранял ее от всех разбойников, и вышла. Пристав грозно  оглядел подозреваемых, и строго сказал:
- Господа Черкасовы пройдемте со мной на место убиения.
Профессор вместе со всеми  поднялся, но пристав, уточнил:
- А, Вы, господин Милорадов, идите в свою комнату. Я, с Вами,  отдельно поговорю.
- Я бы хотел, присутствовать при дознании, - заявил он.
- Нет, Вы, присутствовать не будете. Я не люблю, когда профессора химики, запутывают место убиения. Вдруг, Вы, какой-нибудь химической жидкостью следы преступления сотрете.
- У меня с собой нет  никакой жидкости, - сказал профессор.
- Все равно не пущу. Вы химики, все можете придумать. Может, у Вас пуговица на сюртуке прилипательная, или подошва стирательная. Я недавно книгу читал про Пинкертона, там у одного разбойника,  подошва была, все следы за собой стирала. А заодно и чужие.
- Сказка!
- Нет не сказка. Если в книге написано, значит, это правда. Просто эта подошва еще до России не дошла. И, слава богу! Иначе бы я ни одного преступника не поймал. А поймал, я их немало! Так что, берегись убийца, я, Чингачгук Орлиный Глаз,  вышел на охоту, - с пафосом произнес Аксаев, и грозно оглядел господ подозреваемых.
  Антон испуганно заморгал глазами. Слепая Липа, ничего не поняла, и продолжила бесстрастно смотреть в невидимые дали. Профессор пожал плечами, и пошел в свою комнату.
   За окном стемнело. Яркая луна выплыла на звездное небо. С открытого окна повеяло свежестью. В кустах  звонко запела птица. Профессор зажег огрызок свечки, сел в кресло, и стал ожидать пристава Аксаева. Огарок свечи скоро догорел, и профессор продолжил ожидать пристава, при лунном свете.
   Он перебрал, все, что сообщили ему Антон и Липа. Воспроизвел, в уме все их действия, шаг за шагом. В итоге,  пришел к выводу, что каждый из них, и еще миниум, пять человек, могли  убить Германа. Да, и пропавший мальчик слуга, вызывал подозрения.
Он помнил, как в Петербурге, мальчик-слуга, за шкатулку с фальшивыми драгоценностями, вырезал всю семью. Тут другая история. У Германа, ни гроша за душой, но вдруг, у него было то, что оказалось ценнее шкатулки.
  Аксаева пришлось ждать долго. Пришел он далеко за полночь, усталый, злой и недовольный. Он опросил всех в доме,  обыскал апартаменты Коноваловых, но никакой зацепки не нашел. Профессор поинтересовался, не видел ли он черной тетради, но Аксаев, отрицательно покачал головой. Кроме сказок Пушкина, у Коноваловых нет ни одного листка. Затем, Милорадов попытался узнать, кого он подозревает, и пристав хитро увильнул от ответа. Тем не менее, он полчаса выпытывал у Милорадова, кого же подозревает он. Алексей Платонович, никого не подозревал. Пристав ему не верил, и ушел от него, еще злее, чем был.
   Сегодня, профессор спал, как убитый.

Утром, он встал намного позже, чем обычно. В комнату постучался Мартын, и позвал его на завтрак. Завтракать не хотелось, но призрак черной тетради, в которой возможно хранится великое российское открытие, подняло его с постели. Он почему-то был уверен, тетрадь находится у домочадцев Сергея.
   В столовой была мертвая тишина. За столом сидели дети, Антон и Липа. Аиды не было, и ее пустой  стул, вызывал какую-то тревогу.
   Профессор поздоровался, сел за стол, посмотрел на овсяную кашу и вздохнул. Он не любил ее с детства, но ради величия России, можно съесть и овсяную кашу. В столовую влетела Кира, в черном платье. Она посмотрела на овсяную кашу, скривилась и громко провозгласила:
- Я завтракать не буду, обедать и ужинать тоже. Я не хочу, есть кашу, и думать, что может быть, эта овсяная каша, последняя в моей жизни!
- А чем же ты будешь питаться? - удивился Егор.
- Буду питаться розами. Говорят, они очень полезные, из них масло делают.
- Ф-и-и! Розы невкусные, я пробовала, - уточнила Галина.
- Хватит дурить, - проворчал Антон. – Я, твою картину с синими яблоками, еще не продал, а на розовом масле, ты через три дня протянешь ноги.
- Зато моя смерть будет красивая - розовая, а не стрихниновая или овсяная.
- Тогда, я твою кашу съем, - обрадовался Егор, и пододвинул к себе ее кашу.
-А, я буду съедать твой обед и ужин, - обрадовалась Галина.
- А, почему, ты одна будешь есть. Будем делиться, - заворчал Егор, уплетая из двух тарелок поочередно.
  Антон отобрал у него вторую тарелку каши, поставил ее на место и отрубил:
- Ну, хватит, ерунду городить. Садись и ешь, а то я тебе уши надеру.
- Я уже взрослая!  Мне двадцать четыре года! - отчеканила Кира.
- Вот, когда замуж выйдешь, тогда станешь взрослой. А, пока, ты живешь у матери - ты шмакодявка египетская.
- Когда это кончится! Меня постоянно оскорбляют! Каждый день по три раза. В нашем доме, кухарка, стоит выше, чем я, столбовая дворянка, - взвилась она и выскочила из столовой. Через пять секунд, она вернулась, и закричала:
- Как закончится траур, я сразу же замуж выйду. Надоели мне  все, и этот дом, и все вы. Без папы, этот дом, превратился в тюрьму.
-Да, кто тебя, абракадабра японская, возьмет замуж. Твой жених, увидит твоих зеленых лебедей, и синие яблоки, и сразу убежит, - крякнул Антон.
- А, я найду слепого!
- А, мать тебе приданого не даст, и никто тебя замуж не возьмет, - уперся, как бык Антон.
- Вот в чем дело! Это, Вы с мамой не хотите, чтобы я вышла замуж.
Вам жалко каких-то дурацких денег, и Вы готовы, меня заживо сгноить, лишь бы бесплатно было, а потом, чтобы на гроб не тратиться, бесплатно отправите ракам на съедение.
- ЧО городишь-то, курица курская, я бы тебя давно замуж выдал, да все деньги, у Аиды. Мать, тебе копит на приданое, и скоро накопит.
- Ага, накопит! Когда мне пятьдесят стукнет, она накопит мне на  перину и лапти. Кстати, хорошая идея! Завтра же в целях экономии,  все оденем лапти,  крестьянский сарафан, и питаться будем одними бесплатными раками. Экономия  будет, дальше некуда.
Кира, в слезах,  выскочила из столовой, а Галина заныла:
-А, я не хочу крестьянский сарафан и лапти.
- А, я раков не хочу! В них есть нечего, - поддержал ее Егор.
- Ешьте быстрей кашу, жуки колорадские, - рявкнул Антон и пожаловался Милорадову, - Вот, как мы живем. У всех капризы, и каждый, как рак, в разные стороны тянет. А есть семьи, где все за одного! Сейчас, Аидушка слегла, и все в доме, к чертям полетит.не будет ее, и все разбегутся.
После его слов, дети вышли из-за стола и убежали.
- Как Аида себя чувствует? – спросил Милорадов.
- Плохо! Ноги отказали, и говорить ни с кем не хочет. А, я всегда думал, что она Германа не любит.
- А доктор Лавридис, что говорит?
- Говорит, что у нее на нервной почве, забыл какая болезнь, но вроде бы, легкая парализация. Может она отойдет, а может, и хуже будет.
   Чернов допил чай, обреченно махнул рукой, и вышел из столовой.   Липа, молчавшая весь завтрак, так же молча встала, и ушла. В столовую вкатилась гороподобная кухарка, и принялась, с ворчанием убирать посуду. Милорадов поинтересовался, куда делся мальчик-слуга, и Лиза, пожав огромными плечами, буркнула:
- Наверно сбежал. Какие-то мальчишки ленивые пошли. Вот в мое время, таких, лодырей не было. А, этот поработал один день шестнадцать часов, и давай волынить от работы. Бродит по дому, во все дыры лезет, все ему интересно. Госпожа Аида, треснула его по шее, и он исчез, как сквозь землю провалился. 
- А, где Вы нашли этого слугу?
- Его Кира привела с базара. Сказала, он сирота, ему нужна работа и дом. А, эта сирота казанская, работать не хотела. Вот и врезали ему по шее.
   Профессор вошел в комнату, и не успел сесть за письменный стол, как в комнату, без стука, влетела Кира с черным котом. Она держала кота, словно куклу, и кот бессмысленно таращил зеленые глаза. Она  села в кресло, положила кота на колени, и без предисловий, возмущенно затараторила:
- Алексей Платонович, скажите мне, ведь  я права. Меня постоянно оскорбляют, называют какими-то дурацкими абракадабрами, выдрами вавилонскими, и еще всякой всячиной. Я каждый день, чувствую себя, дурой вавилонской. А, ведь мои предки царского рода! И мы тоже могли стать царями. Просто нам не повезло занять трон. Мой прадед, во время борьбы за трон, увлекся красавицей вдовушкой, и все свои силы бросил на ее покорение. Вдовушку-то он покорил, а мы остались на обочине.
И теперь, мама обращается со мной, как со слугой. Никакого уважения! Это только у нас в России, так обращаются с дворянами. Когда, я читаю французские романы, там все дворяне, говорят красиво, изысканно, и люди там другие, воспитанные, интеллигентные. А здесь, никакой красоты в жизни. Одна беспросветная пошлость и грязь! Хотя, Вам это не понять, у вас другая, красивая – профессорская  жизнь.
- Милая Кира, успокойтесь. Ваши французские романы, это красивые сказки, для развлечения барышень. Во Франции, можно найти полно семей, похожие на вашу, как две капли воды. Только имена у них будут французские.
- Неправда! Не верю! – воскликнула она, и сбросила кота на пол.
 Кот встал на четыре лапы, укоризненно посмотрел на хозяйку, и забрался на другое кресло.
- Милая барышня, в мире не существуют идеальной семьи, и идеальных отношений. Во Франции, тоже семьи разные. Жена аристократка, моего друга, профессора Саркози, устраивала ему скандалы из-за маленькой зарплаты, и материла его каждый вечер. Материлась, Николя, конечно по-французски. Хотя, иногда она материлась по-итальянски, у нее мать была итальянка.
- А как же тогда жить, если нет ничего хорошего?
- Надо просто жить. А, жизнь, она длинная, и разная: то хорошая, то плохая, и надо все пройти.
-  Я так не хочу!
- А придется! Придется пройти плохое, чтобы войти в хорошее, - подвел итог профессор, и продолжил, - Вы не знаете, где находится черная тетрадь, вашего отца? 
- Не знаю, я ее никогда не видела, хотя слышала про нее от Липы.
- А, как Липа поняла, что это тетрадь черная, если она ее не могла видеть?
- Сама удивляюсь. Моя сестра, притрагиваясь рукой, определяет цвет вещи. Олимпиада ведь ослепла, в четыре года, и все цвета она видела и знает.
- А, где Липа видела эту черную тетрадь?
- Отец хранил тетрадь у нее. А. после смерти папы, тетрадь исчезла.
Мама искала ее по дому, и сестра хотела ее отдать маме, но она ее не нашла. Тетрадь исчезла! А, вы думаете, там какое-то изобретение.
- Не знаю, когда прочитаю, тогда скажу.
- Вы ее никогда не найдете. Если, в нашем доме, что-нибудь исчезло, то это уже навсегда. Этот дом строил, еще мой прадед. В те времена, здесь опасно было жить, кругом степные орды, живущие разбоем. Степняки, постоянно нападали на город, и грабили. Поэтому, в нашем доме, есть тайники и потайная комната, где можно спрятать слона, но даже я их не знаю.
- А дед строил, весь этот дом, или только вашу половину?
- Когда-то весь дом был наш, и вторая половина, где сейчас живут Лавридис, принадлежала дяде Антону. Но дядюшка, вел слишком веселую, безаботную жизнь: женщины, карты, путешествия, и быстро разорился. Пришлось ему дом продать какому-то московскому купцу. Потом дом не раз перепродавали, и Лавридисы, это уже четвертые или пятые жильцы.
- А, кто в вашем доме знает эти  тайники?
- Одна мама. Она  сказала, что только перед смертью, покажет их. Так ей бабушка завещала. Чушь какая-то! Мы должны знать эти тайники?
- Ваша бабушка, была права. Если о тайнике знает весь дом, и каждая собака, то это уже не тайник, а ларец, стоящий на ночной дороге,  - сказал профессор, и написал на листке крупную букву С.
- Алексей Платонович, какой вы умный! А, я думала мама, из вредности нам тайники не показывает. Скажите, а как мне стать такой же умной.
- Милая Кира, читайте книги, и не любовные романы, а историю, мировую классику, и вообще все познавательно-энциклопедическое. Все знания, уже давно записаны, надо только их прочитать.
Профессор еще раз черканул на бумаге, какую-то закорючку, и девушка спохватилась.
- Я, вам наверно помешала? Вы тоже что-то изобретаете, как папа?
- Это секрет, но сейчас вы подали, мне одну идею.
- Какую!
- Это тоже секрет.
- Хорошо, не буду мешать. У меня, после смерти брата дико болит голова и все внутри тоже, как будто я отравилась чем-то, - нахмурив лоб, сказала Кира.
- К доктору обращались? – забеспокоился профессор.
- Обращалась. Леон говорит, что это от нервов. Не могу понять, почему его все хвалят. По-моему, он плохой доктор. У него, все болезни от нервов или от безделья.
- В некотором роде, Леон прав. Еще древние  говорили: « В здоровом теле – здоровый дух. Или, коли делать нечего – будешь ныть до вечера.» Извините, что я перефразировал последнюю пословицу. Но, это будет точнее.
Кира, нехотя встала, и ушла. Черный кот остался спать и
храпеть-мурлыкать во сне. Впрочем, его храп, был намного приятнее человеческого, и помогал писать.
Профессор взял перо, и красивые каллиграфические буквы побежали по листку:
«В какой уже раз возникал вопрос о титулатуре. Версаль умышленно, сокращал титул Екатерины…сознательно унижая,
 достоинство России…
Екатерина  встретила маркиза сурово:
- Кажется,  не раз уже я заявляла, что без полной титулатуры никакие письма из Версаля  нами не приемлются.
   Посол стал оправдывать редакцию документов правилами французского языка…
Екатерина горестно усмехнулась:
- Напрасно, в Версале думают, что мы, как дикари покрытые шерстью, забыли грамматику французскую. Ежели, Шуазелю угодно лично меня унизить, то он этого достиг. Но унизить Россию ему не удастся никогда!!! – с этими словами Екатерина вернула маркизу известительные грамоты от Людовика 15. – Правительство российское не принимает грамоты с ошибками грамматическими, которые правильнее назвать ошибками политическими… Пока в Версале не образумятся, с вами, посол, я всякие отношения прерываю…
- Нельзя же так резко с больным, - упрекнул ее Панин.
- Если бы Версаль хотел нашей дружбы, прислал бы здорового…»
 
Профессор поставил точку, вспомнил про потайную комнату, и решил еще раз, навестить кабинет и лабораторию. Он спустился на второй этаж, вошел в кабинет, и исследовал там каждый метр стены. Милорадов  отодвинул стол, снял ковер, даже выставил на пол, часть многочисленных книг, стоявших на нижних полках. Но никакой потайной двери не нашел, а между тем, стрихнин пропал тогда, когда единственный ключ, находился у него на шее, рядом с крестиком.
   В кабинете, был полный разгром, все исследовано, и профессор, решил поискать потайную дверь, в самой  лаборатории. Он открыл лабораторию, вошел, огляделся, и мгновенно увидел, что после его последнего прихода, здесь кто-то уже побывал.
Возле высоких пустых полок, стояла табуретка. Видимо, незваный посетитель, не поверил своим глазам, и поставил табуретку, чтобы поискать  яд на самой высокой полке. Яд, конечно, он не нашел, но табуретку, забыл поставить на место, а может, и не придал этому значения. Вряд ли, он думал, что профессор, заметит изменение в расположении мебели. Обычно, все думают, что ученые рассеянные, и забывчие люди. Но профессор, имел отличную, уникальную память. Он   помнил все сведения, и даже обложки, прочитанных им книг. А книг, он прочитал немало.
   Профессор подошел к дубовой табуретке, внимательно рассмотрел  поцарапанную поверхность, но никаких следов на ней не было. Тот, кто стоял на табуретке, стер всю пыль, возможно даже своей обувью. Милорадов встал напротив полок, и попытался представить, какого роста, был этот посетитель.
 Профессор был высоким, но и он, до последней полки не доставал рукой, а если учесть, что все члены семьи, были намного ниже его, то вычислить  похитителя яда, было невозможно. Даже высокой кухарке, пришлось бы ставить к полкам табуретку.
   Милорадов обследовал полки, надеясь, найти за ними потайной вход, но полки были намертво прибиты к стене. Он пошел вдоль стен, исследовал, все, что возможно: опять залез в камин, опять измазался в саже, и опять ничего не нашел. И, тем не менее, он был уверен – второй вход, здесь есть! Просто, он его еще не нашел.
   Профессор вытер лицо от сажи белым платком, вышел из лаборатории, закрыл дверь, и пошел к Матрене. Но поговорить с ней, ему не удалось. Доктор  Лавридис, сидевший у ее постели, вежливо сообщил ему, что Матрена, узнав о смерти мужа, впала в меланхолию, у нее началась лихорадка, и лучше сейчас ее беспокоить.  Обескураженный профессор, выслушал доктора, бросил взгляд на комод, где лежал нераспакованный пакет с солнечными шторами, и вышел.
   Теперь, он  направился к Аиде. У ее постели доктора не было, и ему, никто не помешает поговорить с ней.  Он вошел в зеленую мрачную гостиную Черкасовой, и наугад открыл одну из дверей. За дверями была темная кладовка, набитая старыми, не нужными вещами. Профессор перешел к другой двери, открыл ее и очутился в сумрачной, завешанной зелеными шторами спальне. Аида лежала на постели под тонким  одеялом, болотного цвета, и мрачно смотрела в зеленоватый потолок. Милорадов, предупреждая о своем приходе, тихо поздоровался. Женщина  медленно повернула к нему голову, бесстрастно посмотрела, и, так же медленно, отвернулась к стене. Милорадов сел в кресло, у ее постели, и попытался  объяснить ей, что в доме живет преступник, который может уничтожить всю ее семью. Его надо поймать, а для этого, она должна честно и искренне, рассказать все, что может разоблачить его. Но Аида, отвернувшись от него, упорно молчала.
Примерно полчаса, профессор пытался добиться от нее, хоть какого-то ответа. Он даже предложил ей, если она не может говорить,  моргать глазами, в ответ на его вопросы. Но и это не помогло. Черкасова, ни на какие уговоры не реагировала, и профессор пришел к выводу, что она тяжело больна. Он поднялся с кресла, попрощался, и за дверями столкнулся с Кирой. Она несла матери  стакан молока.

Профессор вышел в вестибюль первого этажа, услышал звук серебряного звонка, созывающий на обед, и, по привычке, пошел в столовую.  За столом сидели Антон, Липа и дети. Егор и Галина, оглядываясь на дядю,  толкали друг друга локтями. На обед  опять была овсяная каша. Милорадов остановился около стола, посмотрел на овсянку взглядом Гамлета:
« Есть или не есть»…и решил съесть. Ради пользы дела, и своего здоровья.
   В столовую, широким шагом, вошла Кира в темно-вишневом простеньком платье, остановилась около стола, посмотрела на овсянку и вздохнула:
-  Опять овсянка. Мне страшно на нее смотреть, а вдруг в ней яд. Самый настоящий яд.
Антон возмутился:
- Опять придуриваешься, финтифлюшка. Если бы здесь, стояла французское жаркое,  ты бы его, и с ядом съела.
- Меня здесь никто не понимает! – взвилась Кира. - Мне страшно есть эту овсяную кашу! Папу отравили, Германа убили, Липу, чуть не отравили, Матрену, почти отравили, и после этого мне говорят, что я придуриваюсь!
-  Что ерунду мелешь. Сергей отравился сам. Твой отец  ничего не изобрел, и с горя решил, отравиться. Садись и ешь! – приказал Антон.
- Не буду! Я  боюсь овсянку!
В разговор вмешалась Липа:
- А,  я больше не буду пить это противное молоко. Я его тоже боюсь. Еще сильнее, чем овсянку.
Ее подержала Галина:
–  Я тоже, с самого детства  боюсь,  овсяную кашу, и есть ее больше не буду.
Егор обрадовался:
- А, я, овсянку  не боюсь, и все ваши порции буду съедать!
 Антон схватился за лысину:
- Это, что за бунт на корабле! Сейчас пойду, скажу Аиде, что вы есть кашу не хотите. Она придет, и Вы, мигом  съедите  ее вместе с тарелкой.
- Мама не придет. Она не может ходить, - вздохнула Липа и принялась за овсянку. Все последовали ее примеру.
 Кира села за стол, и скрестила на груди руки:
- Дядюшка поговорите, пожалуйста, с мамой, пусть она выдаст нам деньги, и мы будем сами заказывать Лизе, что нам готовить.
- Кирюша, свет мой, я уже просил у нее деньги. Но Аидочке, очень плохо, она молчит, и где лежат деньги, не говорит.
- Дядя, ты объясни маме, что скоро мы все помрем с голоду! А, вдруг, она полгода не будет вставать с постели.
- Я ей это объяснял, а она молчит.
- Да-а-а, выпрашивать у мамы деньги, бесполезное занятие. Она мне выдает одну свечу на неделю, и говорит, что я много жгу света. А может поискать кошелек в ее комнате? Отправим искать Олимпиаду. Она быстрее их найдет  - по запаху.
- Ты что сдурела! Это воровство! Если Аида, увидит, как ее комнату обыскивают, то она сразу от горя помрет.
- А что делать? Я, не буду,  каждый день есть овсяную кашу. Лучше умру с голода.
- Не умрешь. Я сегодня на базаре шесть своих трубок продал, и твои «Синие яблоки». Лиза ушла на базар, покупать продукты.
- А что будет на ужин? - закричали дети.
- Нам надо  экономить, неизвестно когда еще появятся деньги. Поэтому я заказал Лизе приготовить на ужин, гречневую кашу с молоком.
- Опять каша! - одновременно заныли Липа и Галина.
- А, я люблю гречневую кашу. И Кирину овсянку сейчас съем, - радостно сказал Егор.
- Ах ты, троглодит ганзейский, ты все любишь. Дай тебе котлеты из лебеды, ты и их полюбишь, - усмехнулся Антон, а Кира заинтересовано спросила:
- Покупателю понравились мои синие яблоки?
- Очень! Я сказал, что это французские баклажаны. А эта дамочка, Фи-Фи, жена учителя, обожает все французское.
- Баклажаны! Дядя, ты губишь мои творения! – обиделась Кира.
- Не гублю, а двигаю в народ. Твои синие яблоки никто не купит, а французские баклажаны купят. Поэтому, Кира, больше не рисуй зеленых лебедей, их очень трудно продать, лучше рисуй баклажановые яблоки. А, что ты сейчас рисуешь?
- Розовую ворону на березе.
- Хорошо! Продам ее, как розовую фламинго!
- Фламинго на березе! Кто тебе поверит?
- Дорогая племянница! ДУРАКИ – БЫЛИ, ДУРАКИ - ЕСТЬ, ДУРАКИ – БУДУТ ВСЕГДА! И с каждым годом, из-за этой ядовитой химии, их будет все больше и больше. Вот построили на берегу Дона завод, по производству телег, и скоро весь наш прекрасный Дон, в помойку превратят.
Профессор сразу заинтересовался:
- А какая химия применяется, при производстве телег?
- Секретная химия! Нам не говорят. А вот, что я слышал: Ванька Батайский вез бочку дегтя для смазывания колес. Бочка на мосту с телеги скатилась, и весь деготь в реке оказался. А если, сто Ванек, сто бочек дегтя туда сбросят. Что будет? Молчите? И нечего вам сказать. От вашей химии – одно вредительство.
В разговор вмешалась Липа:
- Что же теперь, дядюшка, всем пешком ходить, и на себе мешки таскать?
- Надо делать телеги, которые смазываются водой. Вот пусть профессор химии, и думает над этим.
   Обед закончился, все встали из-за стола, и тут же от испуга сели. В столовую ворвался рыжий бородатый купец, косая сажень в плечах,  с пудовыми кулаками. Кухарка  пыталась вытащить незваного гостя  из столовой, но он легонько двинул плечом, и она отлетела к двери.
 Купец взревел громовым басом:
- Где деньги?
- Какие деньги? – спросил Антон и захлопал глазами.
- Мои деньги! Где Аида!
- А, Вы, собственно кто?
- Я, купец Чубайс. Меня вся Россия знает, и ты мышь царская, сейчас меня узнаешь, - купец сжал огромные кулаки, и посмотрел на  Чернова, зверским взглядом.
Антон вжал лысую голову в плечи, и зачастил:
- Тише, Чубайс, тише! Аидочке плохо, она не встает с постели, и не разговаривает.
- Она, что умерла?
- Типун тебе, на язык! Она заболела, как встанет, так вернет деньги.
- Нет, я ждать не буду, пока барыня соизволит встать с перины! Пока не вернете мне деньги, я отсюда не выйду. И запомните, я долго ждать не буду. Завтра же, пойдете все в кандалах по сибирскому тракту. Банда дворянская! Грабители Черкасовские! Гоните деньги, или я, за себя не отвечаю!
- Что же делать? – четь не заплакал Антон, и обвел всех беспомощным взглядом.
  Все испуганно молчали, так как  знали, что покойник Герман проиграл эти деньги. В дело вмешался профессор.  Он усадил  Чубайса за стол. И  к его удивлению, разъяренный купец, мигом остыл, и принял предложение,  обсудить создавшуюся ситуацию. Выяснилось, что Чубайс продал  Черкасовой десять возов  азовских восковых свечей. Вся торговая операция, держалась на честном слове. Утром Аида взяла свечи, и  к обеду, должна была расплатиться. Чубайс ждал один день,  к  следующему обеду его рыжая душа не выдержала, и он приехал разбираться.
   Профессор выслушал купца, и рассудил, что Аида никак не могла продать за полдня, десять возов свечей.  Скорей всего, она отдала Герману свои деньги, чтобы он расплатился. Потом,  какую-то часть свечей,  успела сдать в магазины, а другая, большая часть, где-то стоит, дожидается своего часа. Поэтому, надо узнать, где она обычно хранит товар, попытаться сбыть его по магазинам, а полученные деньги вернуть Чубайсу. Антон подскочил от радости, так как он знал - сестра хранит товар у купца Темерникова. Чубайс радостно потер огромные  руки, покрытые огненно-рыжими волосами, а Кира предложила срочно заняться продажей свечей. Возможно, вдвоем с дядей, они за полдня  управятся, и  к вечеру вернут деньги Чубайсу.
 Купец ушел с довольной улыбкой, а Кира тревожно сказала:
- И все же, мне страшно, а вдруг мы не продадим свечи, и нас посадят. Кроме того, я заказала Герману похороны, завтра надо расплачиваться за гроб, а мне нечем.
 Липа погладила ее по руке:
- Не переживай Кира, скоро мама встанет, и все будет хорошо.
- А вдруг, мама уже не встанет, и скоро выяснится, что мы нищие, - вздохнула Кира.
- У нас есть дом, - утешил  Антон.
- А, если дом заложен, и только поэтому, мама не делает ремонт.  Зачем делать ремонт, для чужих людей, - продолжила Кира.
- У Аидочки есть драгоценности на огромную сумму, - сказал Чернов.
- Эти драгоценности  в тайнике. Мы тайников не знаем, и дом уйдет с молотка вместе с драгоценностями, - уточнила Кира.
- Проживем как-нибудь. Я буду делать трубки, ты рисовать, а Липа и дети просить подаяние, - простодушно сказал отпрыск царя.
   Услышав, что ей придется просить подаяние, Липа истерически зарыдала, вместе с ней заплакали Кира и Галина. Егор, успел исподтишка забраться на королевский стул Аиды. Антон с криком кинулся к племяннику, дал ему увесистую затрещину, и скоро плакали все, кроме дядюшки.
   Антон с Кирой собрались идти к купцу Темерникову, и дядя приказал ей переодеться в траурное черное. Девушка отказалась, бравируя тем, что на острове Чунга-чанга, траурный цвет - вишневый. Чернов, предложил ей оправляться на Чунга-чанга и там, за ее беззаконие и нахальство, из нее быстро сделают африканский бефстроганов. Кира взвилась, и завязался очередной скандал с географическими оскорблениями.  Профессор покинул шумную семейную баталию, вернулся в комнату и сел за стол. После слов Киры о нищете, он наконец-то решил описать самое  начало, а именно,   путешествие невесты, прусской принцессы Фике,  (будущей Екатерины Второй) к своему жениху Петру Третьему в Россию.       

« 18 января, спасаясь от мороза, «графини Рейнбек» (  Екатерина и ее мать), двинулись в путь… дороги были ужасные, а постоялые дворы Пруссии – в состоянии плачевном. Мать депешировала мужу: « Мы спали в свинятнике; вся семья, дворовая собака, петух, дети  в колыбельке, другие за печкой, все вперемежку… мы с Фике (Екатериной) устроились на скамье, которую я велела поставить  посреди комнаты, спасаясь от клопов»…
Отночевали в Митаве, а утром  проснулись от зычного голоса полковника Тимофея Вожакова:
- К полудню нас ждут в Риге…
Закутанная до глаз, Фике спустилась во двор и удивилась, что двор заполнен множеством русских всадников… юный офицер, склонился из седла, и что-то долго говорил ей…
Фике улыбнулась:
- Простите. Я не знаю русского языка…
Едва кони скатили карету на двинский лед, сразу салютовали крепостные пушки, раздались звуки рогов и бой барабанов – их встречали.
- А ведь это еще только Рига, - шепнула она  дочери. – Я сгораю от любопытства: что-то  будет  с нами в Петербурге?...
Стоял мороз… Лакеи внесли легковесную шубу из соболей, и Нарышкин с удовольствием накрыл царскую невесту:
- Это вам от государыни, чтобы в дороге не мерзли.
Едва он оставил женщин наедине, как мать сразу же напялила шубу на себя и кинулась к зеркалам… эта шуба, так и осталась у нее…
Тронулись дальше… (мать наклонилась к дочери)
- Мы попали в волшебную страну. Смотрите Фике, вся наша карета выложена соболями, а матрасы в ней обтянуты индийским муслином…О-о-о, кажется, я начинаю завидовать сама себе!
   Вот и первые русские деревни. Фике обратила внимание на какие-то строения из высоких столбов с перекладинами.
- Это виселицы? – спросила она Нарышкина.
- Нет качели, - ответил тот…( в Германии качелей не было)
   9 февраля, когда возок в с невестою нырнул, под кремлевские ворота, длинный поезд вытянулся под окнами покоев императрицы ( Елизаветы). С треском разгорелись смоляные факелы, громко стучали двери - каретные и дворцовые… в суматохе бродила полная женщина в шубе, с открытой на морозе головой, сверкая восточным украшением, вплетенным в прическу. Это была царица Елизавета…
   Над Москвою с треском лопали пороховые «шутихи», в избе плясали фонтаны огня… Елизавета сама проводила невесту в спальню, велела при себе раздеваться. Заметив простенькое бельишко принцессы, спросила, что та привезла из Цербста? Фике честно перечислила багаж: три платьица, дюжина нижних рубашек, туфли да чулочки, а простыни для спанья берет у матери.
- И это все?- хмыкнула царица.
Фике вдруг стало стыдно за свою бедность:
- Еще кувшин. Медный. Очень хороший.
Елизавета расцеловала девочку в щеки:
- Бесприданная! Ну спи. Я тебя приодену…
   Жених, Петр Федорович встретил невесту без интереса. Фике выслушала его первую ложь – как он, будучи лейтенантом(?), командовал голштинской армией(?), и наголову разбил датчан(?), которые сдвались в плен тысячами(?)
- Когда это было? - спросила девочка.
- Лет десять назад.
- Поздравляю ваше высочество, что в возрасте шести лет, вы уже столь прославили себя в грандиозных сражениях.
   Елизавета приставила к Фике учителя манер и танцев,, священника для познания православия и писателя, для обучения русскому языку. Понимая, чего от нее требуется, в три часа ночи, Фике усилием воли заставляла себя покинуть постель, до рассвета зубрила: баба, дорога, плетень, маленький, большой…
   Встав среди ночи, Фике, не одеваясь, ходила, разговаривала по-русски, босая, изо всех щелей дуло, и девочка простудилась.
Все началось с озноба, а к вечеру Фике находилась в беспамятстве. Императрица находилась в отъезде на богомолье… (а мать возмущалась)… сейчас, когда дела идут так хорошо, эта мерзавка дочь осмелилась заболеть. Мало того врачи не исключают трагический исход… Мать с ненавистью тащила умирающую дочь с постели на пол, кричала на принцессу в бешенстве:
- Сейчас же встать! Какое вы имели право так распускать себя? Одевайтесь… немедленно. Мы едем на бал к Салтыковым.
Потеря сознания спасла Фике от поездки..
   Весть о тяжкой болезни Фике достигла Берлина.
- И надежд на выздоровление мало?
- Их уже не осталось, - ответил Подевилье. Король свистнул…
- Ну что ж. Если часовой убит на посту, его заменяют другим, а потому готовьте для Петра новую невесту… кто у нас там в запасе? Вюртембергская дрыгалка, две корявые сестрицы… в любом случае мы не упустим престола русского…
   Фике часто притворялась спящей…. Так она узнала, что ее мать не пришлась ко двору. Русские быстро разгадали ее пустоту и фальшь. Фике было стыдно за мать, и обидно, что та растерзала ее гардероб. Елизавета вторично обрядила ее с головы до ног, но каждая новая вещь вызывала материнскую зависть. Герцогиня отнимала у дочери куски парчи и меха, туфли и шали…
 (Скоро разразился скандал) перлюстрируя письма, Елизавета вызнала, что «сестрица» (мать Екатерины) приехала погостить - как шпионка прусского короля… но выставить шпионку *за рубежи* Елизавета могла лишь после свадьбы… ( и свадьбу ускорили).
…  в эту брачную ночь, играя с Петром в куклы, Екатерина осознала, что мужа у нее нет, и не будет…
   После свадьбы, с превеликим удовольствием Елизавета выставила за рубежи герцогиню. Матери надо было уезжать, но она призналась  Фике:
… - Я не могу уехать! Я наделала в России долгов на шестьдесят тысяч рублей…
Но Екатерина не хотела видеть свою мать в Петербурге, потому приняла долги на себя, ( и долгих 17 лет расплачивалась за материнское распутство)…
\ Фаворит \ 1 том \ стр. 27-40
 
К ужину, руки и ноги затекли, пальцы онемели, и профессор с большим удовольствием пошел в столовую. Насколько он помнил, на ужин будет гречневая каша с молоком, которую он  обожал. В столовой было еще пустыннее, чем обычно. Кроме детей, никого не было. Егор и Галина,  забыв о смерти отца,  весело  бегали вокруг стола, кидались хлебными шариками.   Профессор сел за стол, и Егор тут же уселся на стул Аиды. Галина, попыталась его согнать, за что получила звонкую оплеуху, заплакала и ушла жаловаться бабушке.
   Профессор доел кашу, и пошел в свою комнату. По пути, он заглянул к Аиде, узнать о ее самочувствии. У ее постели  сидел доктор. Лавридис сообщил, что состояние, больной не лучше, и не хуже, она не ходит, и не разговаривает, и Милорадов покинул спальню. На втором этаже, он заглянул к Матрене. Женщина была в забытьи,  и на его слова не отзывалась.  На окнах уже висели солнечные шторы. Те, о которых она столько мечтала.  На третьем этаже, он вошел в свою комнату, посмотрел на исписанные листы, писать не хотелось, и как обычно, когда ему не хотелось садиться за стол, ему пришла блестящая двигательная идея. Идея заключалась  в том, чтобы поискать в доме потайную комнату.
   Он начал исследовать стены с третьего этажа, спустился вниз до первого, опять поднялся, но ничего не нашел. Впрочем, если Кира и Антон, жившие в этом доме многие годы, не знали эти тайники, то не удивительно, что он их не нашел.
  На закате, к нему заглянули Кира в черном платье и черный кот. Кот довольно мурлыкал. Девушка лучилась от счастья, и даже ее золотистые локоны сверкали солнечным блеском. Они нашли весь товар  у купца Темерникова. Восемь возов они продали купцу, по более дешевой цене, чем на базаре, а два воза, Кира не послушав дядю, продала сама подороже, по базарным ларькам и магазинам. В итоге, они вернули деньги Чубайсу,  остались деньги на похороны, и  ближайший месяц, им не надо думать, где взять деньги, и драгоценные свечи. Мама выдавала всем одну свечу на неделю, и Кира набрала домой свечей. Десять свечей, она подарила профессору.
   Эта удача в торговле, так вдохновила Киру, что она решила заняться торговлей сама, о чем и сообщила профессору. Он несколько остудил ее радость. Чтобы заняться торговлей надо, сначала закупить товар. Если нет денег на товар – нет, и торговли. Кира расстроилась, и они с котом, ушли договариваться с Липой, что бы та искала деньги мамы.    
   На улице стемнело, но он не стал зажигать свечку. В комнате было душно, а с открытого окна потянуло прохладным ветерком, наполненным влажным запахом дождя.  Он подошел к окну, и по привычке посмотрел на греческий двор. Сияла луна, ярко мерцали звезды, цвели розы, в ночном воздухе разливался благоухающий аромат, но Лариссы не было, и профессор решил прогуляться по вечерней улице. После дневного пекла, хотелось окунуться в ночную прохладу.
  Он вышел на Соборную улицу, и остановился в раздумьи, в какую сторону ему направиться: на шумную Садовую или к тихому собору. Козырек подъезда, и дикий виноград, тянувшийся до крыши, закрывали его от постороннего взгляда, но  в маленький просвет сквозь листья, он видел второй парадный вход. В глубине души, ему хотелось, чтобы Ларисса вышла прогуляться, и он увидел ее сияющую красоту, под лунным сиянием. Почему-то, ему казалось, что это  - незабываемое впечатление. Он не любил Лариссу, но кто запретит, мужчине любоваться красивой женщиной, тем более, такой редкой красавицей, как она. Пока, он топтался за виноградом, в подъезд к Лавридису зашли двое молодых мужчин импозантного вида, а через несколько минут, поочередно, высокий пожилой мужчина и полный хромоногий старик с французской тросточкой. Все они выглядели  аристократично, и  аромат их крепчайших духов, заставил профессора закашляться. Прокашлявшись, он подумал, что  слишком много аристократизма, тоже нехорошо,  вызывает аллергию. Мужчины скрылись в подъезде. Милорадов остался на месте, достал из кармана часы на цепочке и засек время. Прошел ровно час, ни один из мужчин не вышел, и профессор, уставший от ожидания, решил  прогуляться по ночному Ростову.
   Он направился  вниз, к кафедральному собору. На небе блистали звезды, за окнами красивых домов,  мерцал свет множества свечей, прохладный ветерок остужал раскаленные стены домов и булыжную мостовую. На улице стояла тишина, и его шаги, гулким эхом, отдавались среди каменных стен. Профессор дошел до собора, полюбовался белокаменными стенами под  звездным небом, и пошел обратно к дому.
   Пройдя несколько шагов по улице, он увидел, едва уловимую тень, мелькнувшую вдоль стены, и каким-то подспудным чутьем почувствовал  опасность. Профессор остановился, оглядел темную пустынную улицу  и метнулся к чужому парадному подъезду. Тень, продолжая прижиматься к стене, быстро приближалась к нему. Но он, уже со всей силы, пинал ногами в парадную дверь и, басом кричал: « Дульсинея выходи, выходи моя душенька. Я приплыл  к тебе из Африки!». Из открытых окон домов, выглянуло несколько любопытных дам, и одна любопытная  легавая. Легавая злобно загавкала, на африканского мореплавателя . Черная  тень резко изменила направление, и поспешно удалилась. Из парадного, в которое он стучался, выглянула старая, безобразная старуха без зубов. Она улыбнулась, и Милорадов, как мальчишка, убежал.
   Он вошел в темный вестибюль, закрыл дверь, и в первый раз,  входя в дом Аиды, почувствовал радость. На лестнице было темно, ни одна свеча не освещала темные стены. Лунный свет, лившийся из окон, был до того скуден, что большая часть пространства казалась усеянной черными провалами. Любой угол, выступ и архитектурный изыск, отбрасывал  тень, и профессор, спотыкаясь, и ругаясь, пошел вверх по лестнице, вдоль стены.
   Он остановился  на площадке третьего этажа передохнуть, и облокотился о стену. В доме была тишина, и может быть поэтому, он услышал тихий, едва уловимый щелчок. Профессор, не задумываясь, повернулся на звук, и от неожиданности вздрогнул. Из комнаты Киры выплыла белая искристая тень, похожая на привидение. И это привидение, действительно переливалось в темноте бледными искрами-звездочками. Он замер и вжался в стену. Искрящееся привидение проплыло несколько шагов и скользнуло в комнату Олимпиады. Милорадов решил, что это новые ночные рубашки современных девиц, и направился в свою комнату.
   Профессор вошел в комнату, нашел свечку и зажег ее.  Вспыхнувшая свеча, совпала с диким женским криком. Профессор схватил свечу, прикрыл ее рукой от сквозняка, и побежал на крик. Он ворвался в комнату Олимпиады и остановился.  Липа в белой сорочке, вжалась в угол кровати, и, прижав  руки к груди, дико кричала.
- Липа, что случилось? Тебе приснился страшный сон?
- Алексей Платонович, меня хотели убить, - дрожащим голосом пролепетала девушка.
- Кто?
- Он где-то здесь. Он только что был здесь. Посмотрите вокруг. Профессор внимательно оглядел комнату,  никого кроме кота, спящего на ковре,  не было, а на полу валялся белый  парик Аиды.  Он поднял его и положил его на стол. В комнату влетела Кира, в красной ночной сорочке, со свечкой, и закричала:
- Что случилось? Липа ты жива? Алексей Платонович, Вы, что здесь ночью делаете?
- Кира, не ругайся, меня хотели убить, а профессор прибежал спасать меня.
Кто тебя хотел убить? - воскликнула Кира.
- Не знаю, - разрыдалась девушка.
- Липа, надо срочно бежать из этого дома. Пока нас всех тут не убили.
Профессор внимательно посмотрел на Киру, и спросил:
- А почему, вы так долго бежали? Ваша комната, находится намного ближе, чем моя. Почти напротив.
- Это мой страшный сон виноват. Я крепко уснула, и мне снилось, что за мной гонится  страшный черт и дико  кричит. От ужаса я проснулась, и какое-то время, не могла понять, где я во сне, или наяву. Крик продолжался. Я вскочила с кровати, чтобы зажечь свечку. Пока, я ее нашла, зажгла и прибежала, прошло время. А бежать без свечки бессмысленно. В моих комнатах ночью очень темно. В спальне грецкий орех  заслоняет весь  свет. Я ночью даже дверь не вижу, а в гостиной везде  картины, и от них  непроглядная темень. К тому же я знаю, что у Липы в комнате никогда не бывает свечки, а что можно увидеть в темноте?
 В комнату вбежал с лучиной Антон и закричал:
- Что случилось? Алексей Платонович,  Вы, что здесь делаете старый развратник? Я давно знал, что все химики - греховодники!
- Дядюшка! Меня хотели убить! - ответила Липа.
- Кто? Профессор?
- Нет, он пришел спасать меня. А кто меня хотел убить, я не знаю.
- А как ты увидела, что тебя хотят убить? Тебя душили? – недоверчиво спросил Антон и посмотрел на ее шею.
- Нет, никто меня не душил, я сейчас все расскажу.
    В ту ночь, Липа как всегда крепко спала. И вдруг, словно что-то толкнуло ее. Она проснулась, и мгновение лежала неподвижно, напряженно вглядываясь и вслушиваясь, в привычную ей темноту.
Олимпиада не знала, что разбудило ее, но сразу почувствовала, что что-то не так. Она ощущала в комнате присутствие другого человека, и он  тихо крался к ней. Человек был уже совсем близко от нее, и запах от него был странный, непривычный – запах маминого парика и необыкновенно сильный, почти одуряющий аромат роз. В первую секунду, Липа подумала, что это мать.  Но мама ходила тяжело, заходила только по утрам, и сразу начинала говорить с Липой по какому-либо делу. А этот странный человек молча крался и тяжело, прерывисто дышал. Неожиданно, она почувствовала от него, странный непередаваемый запах тревоги, волнения, страха и ненависти. И запах этот, шел от крадущегося человека. Липу обуял ужас, и она шестым чувством поняла, ее хотят убить. Липа перекатилась к стене, выбросила вперед ноги, отталкивая убийцу,  и дико закричала.
Некоторое время, после ее рассказа, все стояли молча, и с ужасом смотрели на Липу. Кира подошла к парику, осторожно взяла его в руки, и сказала:
- Мамин парик. Вечером, когда я кормила ее в последний раз, он был на ней. 
- Липа, душенька моя, а может, тебе это приснилось? Как можно по запаху определить, что к тебе идет убийца?- спросил Антон.
- Это не объяснить. Я почувствовала запах смерти, и все. Можете считать меня лгуньей, но этот человек пришел меня убить. Сегодня, я пойду спать к Кире, и больше никогда не буду спать одна.
- Как можно почувствовать запах смерти, - опять удивился Антон, - может, этот человек был при смерти и пришел с тобой попрощаться?
Кира поддержала ее:
- А, я верю Липе. Она понимает, то, что нам не дано понять. Помните, как несколько лет назад, пароход «Титан» затонул. Я должна была на нем плыть в Новочеркасск к тетушке Ирине. Перед самым выходом из дома, прибежала Липа, и стала просить меня не плыть в Новочеркасск. Я стала смеяться, а она взяла, и мое единственное хорошее платье,  порвала. Пришлось мне дома остаться. Я так мечтала об этой поездке, и на Липу очень обиделась. А, к вечеру, я услышала от мамы, что «Титан» столкнулся с баржей, получил большую пробоину, и быстро затонул. Почти все пассажиры  погибли, спаслись только  сильные мужчины, а все женщины утонули. Женские платья не давали им доплыть до берега. После этого, я всегда верю сестре.
   Антон недоверчиво и подозрительно посмотрел на сестер, и пошел за казацкой саблей, чтобы всю ночь, сторожить племянниц у дверей спальни.
Профессор вернулся в свою комнату, закрылся на ключ и лег спать. Ночью ему снилось, как все три грации: брюнетка Ларисса, рыжая Липа и белокурая Кира, носились за ним в сверкающих платьях,  с острыми казацкими саблями. Но самый страшный ужас, начался тогда, когда к ним присоединилась фурия Аида. И, в первый раз в жизни, ему не понравилось, что за ним бегают женщины.

   Профессор встал на рассвете. Яркий алый закат уже захватил полнеба. В это время, хорошо  работалось за письменным столом, но сейчас, он решил осмотреть Липину спальню. Он знал, что она покинула спальню, и его поиски, вряд ли привлекут чье-то внимание. Как он заметил, в этом доме встают очень поздно.  А, служанки убирающие дом, приходят к скупой Аиде, через два дня, и сегодня у них выходной.   
   Сторожа  у дверей Киры не было. Видимо, Антон сторожил в гостиной Киры, лежа на диване, так как профессор услышал скрипение этого дивана. Профессор тихо вошел в апартаменты Липы, и прошел  в спальню. Ничего примечательного, он не нашел, и на всякий случай, переместился в гостиную. Здесь, после недолгих поисков, он нашел  подозрительный огарок свечи. Хотя,  он надеялся найти в комнатах Липы сверкающее белое одеяние, которое накинул на себя убийца. Убегающий преступник, должен был обязательно  скинуть его с себя, чтобы раствориться во тьме. Но видно, парик он скинул, а платье  унес с собой. Второй вариант, в комнате есть легко открывающийся тайник, в котором  оно и лежит. Но это, самое невероятное. После крика Липы, ему надо было, как можно быстрее скинуть сияющую белую хламиду, белый парик и покинуть апартаменты. Больше здесь делать было нечего. Обыскать весь дом невозможно, да и кто, ему  даст  возможность копаться в царских сундуках и комодах.
   Профессор вышел из гостиной и спустился в сад. Он встал напротив  окна Липы, и мысленно прочертил траекторию. На линии оказались лаборатория Сергея, и спальня Аиды. Он внимательно осмотрел траву под ее окном, и заметил в земле две глубокие четырехугольные вмятины. Профессор обошел сад, и скоро нашел, то, что могло оставить этот след. Это была лестница.
   Милорадов вышел из дома, и отправился на Садовую. В доме номер тринадцать, проживал его давний знакомый Ефим Шац, большой любитель масонского братства. Там его ждало разочарование. Шац продал свою огромную квартиру, и уехал в неизвестном направлении. Может уехал создавать масонскую группу в Гренландии, а может  дорогое масонское движение, вконец разорило его. В масонских кругах, ратующих за всемирное равенство, не любят бедных братьев.
   Он вернулся в свою комнату и подошел к окну. Бесполезный слуга Мартын, которого он практически не видел, занимался тем, что  через дыру в заборе, подглядывал в соседний сад. За греческо-русским забором, в окружении роз гуляла прекрасная Ларисса, и он направился к Лавридису.
   Седой хмурый слуга, разбойничьего вида, вел его по богато оформленному коридору, уставленному китайскими вазами, и профессор, удивлялся, откуда, у  молодого доктора, такой шикарный дом. Слуга отворил резную дверь, и профессор шагнул в изысканный кабинет.
   При его появлении, доктор Лавридис, благоухающий и красивый, отложил медицинскую книгу, и улыбнулся обычной  радушной  улыбкой. Профессор поздоровался, и доктор,   душевно поинтересовался, что у него болит. Милорадов попросил уделить ему внимание, по другому поводу, и Леон, с обреченным видом Сократа, принимающего дозу яда, согласно кивнул головой.
- Вчера ночью напали на Олимпиаду, - сразу приступил к делу профессор, - Ее хотели убить. Убийца почти подошел к кровати, и только ее крик, спас ее от смерти.  Я бы хотел прояснить для себя некоторые вопросы…
Доктор живо перебил его:
- Олимпиада, Вас, обманула. Как слепая девушка могла определить, что это убийца? Она могла слышать только шаги человека, и ощущать его запах. Скорей всего, ей приснился страшный сон, или она морочит Вам голову. А может, кто-то случайно перепутал комнату, а Липа приняла его за убийцу.
- И, тем не менее, я ей верю.
- Я, бы на Вашем месте, никому в семье Черкасовых не верил. Они все устали от жадности и тиранства  Аиды, и готовы все друг друга  перебить, лишь выйти на свободу. Желательно с ее деньгами.
- Аида богата?
- Не знаю, может она богата, как Крез, а может, бедна, как сельский священник. Мне, она платит исправно, хотя могла бы платить побольше. В ее семье восемь человек, а платит она за пятерых, - раздраженно сказал доктор.   
- Я даже не думал, что Вы, занимаетесь благотворительностью. И потом, что Вы так взбеленились.
- Уважаемый профессор, мне не нужны неприятности. У меня богатая клиентура, и я не собираюсь ее терять, ради нищих Черкасовых. Вы, сами прекрасно понимаете,  доктор, который регулярно посещает  дом, где происходят убийства, тут же станет изгоем во всех домах губернской аристократии. И не надо подозревать меня во всех смертных грехах. Я обыкновенный человек, который хочет жить спокойно и хорошо зарабатывать.
- А, я, Вас и не подозревал в убийствах. Согласитесь, что доктор нашел бы другие способы убийства – тихие, незаметные, к которым не подкопаешься ни с каких сторон.
- Вы совершенно правы. Так что все происходящее  в их доме, меня не касается. За этот месяц Аида мне уже заплатила, а в следующем месяце им придется искать нового доктора. Я уже давно пожалел что переехал сюда. Правильно говорят: не ищи дом – ищи соседей. И еще, я бы хотел Вам сказать, что не в моих интересах, убивать своих пациентов. Во-первых, они мне приносят немалые деньги. А во-вторых, доктор, у которого часто умирают больные, выбывает из игры. Моя выгода - это больные, которые как можно дольше болеют. Желательно до восьмидесяти лет.
-  И все же, уважаемый доктор, я бы хотел у вас узнать, как себя чувствуют Аида и Матрена. Они могут вставать с постели?
- У Аиды парализованы ноги. Она не может ходить. Говорить она может, но не хочет. После смерти сына, у нее потерян интерес к жизни.  Матрена может  ходить, но она серьезно больна и очень слаба. Хотя я отмечу, что после отравления, она очень быстро стала приходить в себя, но после смерти мужа, у нее неожиданно началась лихорадка.
- Как, Вы думаете, Аида и Матрена выживут?
- Не знаю. Все зависит от организма. У обоих очень  тяжелое состояние, хотя, у более  молодой Матрены, больше шансов выздороветь. Больше вопросов ко мне нет? – резко и зло сказал доктор, и показал глазами на дверь.
- Доктор Лавридис, не надо видеть во мне врага. Я не желаю вам ничего плохого, и  прекрасно вас понимаю. Еще один вопрос, и я ухожу. Вы не знаете,  где собирается масонская группа. Мне срочно надо найти одного человека, моего хорошего знакомого, но он переехал, и куда, никто не знает. Вы бываете в аристократических кругах, и  возможно, что-то слышали краем уха.
- Я  знаю, что в Ростове-на Дону есть масоны, но кто они, и где  собираются, никогда не интересовался. Я масонов не уважаю, и в эти детские игры не играю. Равенство, братство, любовь ко всем людям – смешно слушать! Детский лепет и развлечение от скуки, богатых аристократов. Пока стоит мир, никогда люди не будут равны. Всегда будут богатые и бедные. А вы верите в эту чушь?
- Я не верю, но мне  нужен этот человек. Он имеет знания, которые срочно нужны мне.
- Вы состоите в масонском братстве? – более мягко и благодушно спросил доктор.
- В молодости состоял,  а потом у меня появилось более интересное занятие. Ну что ж, спасибо за информацию. Больше не буду, вам мешать.
- Если заболеете, приходите, - с улыбкой предложил Леон.
    Профессор не успел подняться с кресла, как  в кабинет грациозно вошла  ослепительная Ларисса,  за ней следом, еще грациознее, вошел черный кот. Черный кот запрыгнул на колени профессора. А, доктор, увидев сестру, сморщился, словно  съел кислый лимон. Однозначно, он был единственным мужчиной в мире, кто не любил прекрасную Лариссу. На гречанке было белое сверкающее платье, профессор пригляделся к нему и заинтересованно спросил:
- Очень интересная ткань. А почему платье сверкает?
- Профессор и не знать? – удивилась красавица.
- Видите ли, прекрасная Ларисса, у меня другая специализация. Я не изучаю  ткани, и не хожу по магазинам. Есть тысячи вещей, которые я не знаю. Например, я не знаю, как стряпать торт, и как управлять пароходом.
- Я думал, профэссор, все знать, - защебетала Ларисса чудным голосом. От одного ее голоса, можно было сойти с ума.
-А, я профессор, который знает, только свою речушку, – терпеливо объяснил он.
- Ошень красный сарафан, да? – ослепительная Ларисса покрутилась перед ним, и засверкала словно бриллиант.
- Лепота! Баско! Яхонт! Чудо заморское! - согласился он.
- Эта новый материя  делать Персия. На материя много-много маленький  стеклянный шар.  Он делать, как бриллиант. Стеклянный бриллиант, смехота, да? – 
- Очень смешно. А, где его можно купить?
- Магазина  Папандопулос. Там быть три сарафан. Один сарафан мой. Мне его дарить Леон. Я быть на бал, красна девица. Все падать на пол, под мой стеклянный сарафан.
От ее последнего выражения, доктора перекосило, и он вмешался в разговор:
- Ларисса! Профессору Петербургской, Парижской и Пражской академии, не интересны твои сарафаны.
- Он спросить! Сам спросить, я ответить! Ты, опять Леонидос злюка, карга, вредина! - обиделась Ларисса, и посмотрела на профессора несчастным черно-бездонным взором. Ее длинные черные ресницы, словно птицы, взлетели над беломраморной кожей, и ему опять захотелось убить злобного  обидчика Леона. Но, профессор, был против любого кровопролития, он вежливо попрощался с доктором врединой, схватил черного кота и понес его домой. Лавридис с большим удовольствием, проводил его и   кота до самого выхода, и даже закрыл за ними дверь.
   Профессор вошел в вестибюль с черным  котом на руках, и носом к носу, столкнулся с Антоном. Он  испуганно отпрянул от Милорадова, отошел на несколько шагов, и подозрительно спросил:
- А для чего, вам черный кот?
- Буду делать с ним химические опыты, - засмеялся Милорадов.
- Вот! Я говорил, Аидушке, что вы чернокнижник, а она не верила! Отдайте кота! Я не дам вам губить невинную зверскую душу, -  стоя в отдалении, крикнул Чернов.
- Я не собираюсь его убивать, у меня другая специализация. Как  зовут кота?
- А зачем вам это знать? Для химических опытов?
- Говорите, все равно узнаю.
- Отдайте Цезаря, тогда скажу.
Профессор поставил кота  на пол, и вышел из дома. Чернов в спину ему крикнул:
- Цезарь, кота зовут Цезарь!
   Милорадов пошел по знакомой дороге к приставу.  Сегодня опять была жара, город плавился на солнечной сковородке, и душа искала тень. Но и тень не спасала, от пекла. На улицах было странно пустынно, и даже нищие, постоянно сидящие у собора, испарились.
   В душной приемной, никого не было, как будто все воры и жулики Ростова, решили оставить свое занятие, до более прохладного, вечернего времени. Аксаева тоже не было на месте, и ему пришлось ждать его у дверей закрытого кабинета. Услужливый молодой писец вынес ему стул, и дал попить теплой воды. После часового ожидания, появился красный и уставший пристав. Он открыл кабинет, и хмуро пригласил профессора войти.
Мужчины уселись, и пристав обреченно спросил:
- Что опять случилось в царстве Аиды?
- Вы знаете, что сегодня ночью пытались убить Липу.
- Знаю. Ко мне приходил Антон Чернов.
- Кого, Вы, подозреваете?
- А вы кого? – в ответ спросил Аксаев.
- Есть у меня одна зацепка.
- Какая зацепка? - обрадовался пристав и придвинулся к Милорадову.
- Помните, вы мне говорили, что у Лариссы пропала сестра  Олимпиада. Может быть так, что Олимпиада Черкасова – сестра Лариссы.
- Нет, не может. Олимпиаду Черкасову, здесь знают с самого рождения. Менять девочек нет никакого смысла. А самое, главное, Аида не станет кормить чужого ребенка. Она своих-то,  держит на подножном корму. И потом, Вы забыли, что  сестра Лариссы была зрячей, а Черкасова слепая с четырех лет. 
- Значит, этот вопрос закрыли. Теперь второй вопрос, надо срочно узнать,  кто купил  в магазине Папандопулоса, белое сверкающее персидское платье, на этой ткани нашиты стеклянные шарики, похожие на алмазы.
- Уже знаю. Два платья купил Леон, одно Кира Черкасова.
- Вы меня удивляете. Только я один, видел, как убийца, шел к Липе, в этом сверкающем платье. Скажите, от кого Вы  это узнали, и убийца у вас в кармане
- Первый раз слышу, что на убийце было сверкающее персидское  платье.
- Вы лукавите. Тогда зачем, вы узнавали, кто купил  эти  платья?
- Вы - профессор химии, а я профессор полиции. Я всегда слежу, кто покупает очень дорогие вещи. Для этого у меня в магазинах есть свои люди. Например, у меня на участке у купца Нахичеванского украли пятьсот рублей,  а его безденежный сынок, бежит тратить на свою мадам  Фря-фря, пятьсот рублей. В итоге, купец еще не знает, что его обворовали, сынок еще  до мадам не дошел, а я уже знаю, кто украл у купца деньги.
   Нахичеванский папа прибегает ко мне, я ему тут же называю вора, он считает меня великим чародеем, бежит к Фря-Фря, забирает подарки, перепродает их и получает прибыль. Часть этой прибыли получаю я - за сверхбыстрое нахождение пропажи. Вот видите, как выгодно, хорошо выполнять свою работу.   
- Значит, у вас везде свои фискалы.
- Только на моем участке, а участок у меня приличный, аристократичный, но мало чем отличается от Нижнегниловского бедлама.
- Поговорим о платьях. Если Леон и Кира купили эти платья, то это говорит, о том, что кто-то из них пытался убить Липу.
- Это ни о чем не говорит. Я уже узнавал у Киры, как она могла купить это дорогое платье, если у нее нет денег. Черкасова, сказала, что это платье ее попросила купить мать. Кира  купила его и отдала матери.
- Глупости. Зачем Аиде это платье? Людей смешить?
- Не знаю, зачем старой карге, которая выпила у меня всю кровь, это платье, но ее брат подтвердил, что сестра попросила Киру, купить у Папандопулоса персидское платье.
- А, Леон, что сказал?
- Лавридис купил два платья. Одно, для сестры, а другое его попросил купить его знакомый для своей любовницы.   Знакомый   побоялся покупать платье, которое он подарит не жене, а  своей пассии. И я ему верю. У нас круг очень богатых людей, не такой уж большой. Все друг друга знают, а в магазине Папандопулоса, можно встретить подруг жены, тещу, тетушку и все будут наблюдать, что он купил платье, а потом побегут к его жене смотреть его.
- Лавридис имя   знакомого назвал?
- Нет, он это скрывает, но я завтра же узнаю  имена любовников.
 Любовница побежит на бал показывать свое сияющее платье, я посажу ей на хвост слежку, и через нее выйду, на третьего покупателя. 
- Еще одна зацепка. Я вчера видел, как к доктору зашли четверо мужчин. Я ждал час, но они так и не вышли. Что, Вы, на это скажете? Я подозреваю, что Лавридис масон, и у него собирается масонское братство.
- Масонское братство собирается в доме напротив, у Владимира Ильича Лепина. Доктор с ним не общается, у него свое братство – карточное.  У Лавридиса карточный салон, для особо избранных. Можно сказать, мужской клуб по интересам, как в Англии. Собираются только свои: карты, вино, разговоры о женщинах.
- Откуда Вы это знаете, если все его слуги не говорят по –русски. Вам это рассказал сам Леон?
- Мне это рассказал, один из членов клуба, мой должник. Я скрыл, от общественности, его очень грязную историю, и теперь, я знаю все, что видит и слышит он.
- Он может солгать, или не сказать всей правды.
- Да, может. Вы меня смутили, я об этом как-то не подумал. Значит, надо его информацию проверить, а то попаду впросак. Представляете, Алексей Платонович, я так уже заработался, что всем своим фискалам, доверяю, как родным. Спасибо, что напомнили мне: «Доверяй предателям – но проверяй!»
- Еще одна зацепка. Вы знаете, кому Аида подписала  наследство.
- Сейчас не знаю, она переписывает его по сто раз.
- У вас есть фискал, в ее адвокатской конторе?
- Был, Семен Маркелович Самарский, но он утонул, а я потерял ценного работника.   
- У Самарского на пальце было масонское кольцо Сергея Черкасова.
- Черкасов масоном не был, да и эти бы братья, не взяли его к себе. Бедный, и никакого влияния. Вы сами знаете, что туда очень трудно попасть. Для этого нужно иметь власть и деньги.
- Это было давно. Сергей был молодым, подающим надежды ученым, а его  профессор был масоном. Вам надо узнать, как попало его кольцо к Самарскому.
- И что это даст?
- Не знаю? А вдруг, потянем за ниточку. Еще надо узнать, ходил ли Самарский в дом к Черкасовым?
- Нет, Самарский к ним не ходил, он слишком мелок для них. Нотариус Аиды, мерзопакостный Мафусаил Раисович Горбачев. Советую с ним не встречаться. В лицо вам улыбается, а за спиной нож всадит в спину. А потом скажет, а я это сделал нечаянно, извините, пожалуйста. И вообще, ваша смерть была в ваших же интересах. Теперь у вас нет никаких проблем. Так что благодарите меня, что я вам подарил райское лежбище. И так мило улыбнется, что вы, даже в гробу задумаетесь, а ведь действительно так мне будет лучше.
- Вижу, он вам крупно насолил.
- Лично мне нет. Но многие хотели бы с Мафусаилом встретиться на ночной дорожке. А, я так говорю, потому что с детства ненавижу подлость. Еще какие-нибудь зацепки есть? Я думаю,  вы быстрее меня найдете преступника.
- Мне все равно кто найдет быстрее, главное найти убийцу и черную тетрадь.
- Какую черную тетрадь?
- Мне надо найти черную тетрадь Сергея Черкасова, если вы где услышите о ней, сообщите мне, пожалуйста. И еще, надо срочно узнать, кому Аида завещала большую часть своего имущества.
 -Хорошо я узнаю. Но без Самарского, это будет тяжело узнать.
- И еще одно, скажите мне, пожалуйста, краткую характеристику членов семьи Черкасовых. Хочу услышать, так сказать, взгляд со стороны.
-  Аида – тиранка и скопидомка. Антон – дурак.
Герман – пьяница, драчун и игрок. Матрена - тихоня. Липа – скромница. Кира – чудаковатая. Егор – пакостный мальчишка. Галина – тихоня, но себе на уме.
- Более кратких характеристик, я давно не слышал. А, кто из женской половины дома, более похож характером на Аиду?
- Кира, Липа и Галина. Говорят, когда Аида была молода, она была очень-очень хорошей девушкой – тихой, скромной, но немного чудаковатой. Это она к старости, стала похожа на серп и молот.
 Профессор встал из-за стола, уважительно  пожал  «профессору» полиции руку, и покинул кабинет.
    Милорадов опять вышел в ростовское пекло, и пошел вниз к святой донской водице. Тихий Дон искрился алмазным блеском в обрамлении  изумрудных берегов, и в эту невыносимую жару, один вид этой драгоценной божественной влаги, вызывал  блаженство.  Искать тихий уголок он уже не стал, и присоединился к компании шумных, загорелых дочерна, мальчишек.
  После  купания, профессор нехотя оделся, и с новыми силами пошел в царство Аиды разыскивать змея Горыныча и волшебную черную тетрадь.  По дороге он купил на базаре продукты, так как понял, что в доме Черкасовых, кроме полезной каши  и бесплатных раков, ничего не увидишь.
   Он вошел в мрачный вестибюль. Кот Цезарь никуда не ушел, и остался там, куда его поставил профессор, хотя теперь он, на этом же месте, спал. Милорадов  прошел на кухню,  отдал кухарке продукты и попросил приготовить их  на все персоны. Увидев непривычные яства, Лиза радостно всплеснула руками, и кинулась их разлаживать на столе.
    Выйдя из кухни, он решил зайти к Аиде. В ее спальне было душно и темно. Черкасова лежала неподвижно, и, с каким-то странным упоением  смотрела в потолок. Она сильно похудела, старинный парик слетел с ее головы, и лежал рядом на подушке.      Профессор попытался узнать у нее,  где черная тетрадь Сергея, Аида пристально посмотрела на него, усмехнулась и ничего не ответила. Какое-то время, он пытался убедить ее, но все было напрасно. Черкасова могла говорить, но упрямо молчала. Наконец, до профессора дошло, что она никогда  не отдаст эту тетрадь, за просто так,  и  предложил ей  крупную сумму денег. Женщина живо приподнялась, облокотилась на край кровати, вытащила из-под подушки ключ,  и показала  Милорадову на верхний ящик старинного комода. Он открыл ящик, перебрал  кучу обветшалого хлама: старинные сумочки; поломанные веера; разорванные золотые цепочки; сломанные сережки, треснувшие зеркала, но тетрадь так и не нашел. Аида, внимательно наблюдала за ним. Когда она поняла, что  тетрадь пропала,  глухо вскрикнула:
- Украли! – и потеряла сознание. Профессор кинулся на кухню к Лизавете, и попросил ее срочно привести доктора. Сам  вернулся в спальню и стал дожидаться Леона. В углу громко тикали старинные  напольные часы. В окно  билась, и назойливо жужжала большая зеленая муха. Черкасова лежала недвижимо, и казалось жизнь, еле теплилась в ней… Но пришел доктор Лавридис, и звук его бархатного голоса, заставил женщину встрепенуться. Она открыла глаза, слабо улыбнулась, и бледную кожу, окрасил  легкий румянец. Парик продолжал лежать рядом. Профессор покинул доктора и больную, и, кажется, они оба были рады его исчезновению.
 
 Направляясь в свою комнату, он заглянул в комнату Мартына. Комната была пуста, и где  сейчас находился его слуга, навязанный его подругой княгиней, было неизвестно: то ли играет с Егором в солдатики, то ли подглядывает за Лариссой, а может, сидит  в живительной донской водице.
   Профессор подошел к своей двери и остановился. Дверь была приоткрыта, и он попытался вспомнить, закрывал он ее, или нет. Но в этом отрезке его жизни образовался провал памяти, он так ничего не вспомнил, и вошел в комнату. На зеленом сукне письменного стола белел конверт. Милорадов взял его в руки, и внимательно рассмотрел. Это было письмо из Петербурга, и никаких видимых повреждений на нем не было. Профессор разрезал конверт, достал лист с гербовой печатью военного ведомства, и внимательно прочитал послание.
  В письме сообщалось, что присланные им листы являются черновиками. Их тщательно исследовали военные специалисты, и пришли к выводу, что здесь возможно записан  новый вид особо прочной стали, названного  Победитом. О чем, автор этих черновиков, не раз  писал на полях. Но, в этих черновиках нет очень многих составляющих, без которых невозможна полная расшифровка выплавки победита. Поэтому, профессор Милорадов, должен срочно передать полное досье этого изобретения военному чиновнику Владимиру Жукову,  который  уже выехал к нему из Петербурга. Профессор сжег письмо в камине, перемешал пепел и пошел искать тетрадь.
  Он вышел в коридор, услышал звук серебряного колокольчика, созывающего на обед, и решил поискать тетрадь позже. Время обеда святое, и даже на войне – обед, никто не отменял. 
  Сегодня в столовой было более многолюдно. Дети толкали друг друга локтями. Антон и Липа тихо переговаривались. Кира о чем-то мечтала, и на ее лице сияла вдохновенная  влюбленная улыбка. Как позже выяснилось, она мечтала, не о романтическом принце. Ее мечта выглядела намного прозаичнее. Ей хотелось найти на дороге кошелек с крупной суммой, чтобы на эти деньги завести свое собственное дело, и не зависеть от матери.
   Все встали, громко прочитали молитву и одновременно сели.
Лизавета внесла на подносе фарфоровую супницу, и поставила на стол. Антон первым налил себе тарелку наваристого борща,  наложил  в тарелку побольше густой сметаны, и деловито  спросил:
- Это кто у нас в доме разбогател? Кира?
- Это я разбогател, - ответил профессор.
- Везет вам! – огорченно вздохнул Антон, и Кира с детьми рассмеялись.
Антон взбеленился:
- Что смеетесь, мартышки! Завтра похороны, будем Германа хоронить, а они веселятся.
  За столом, мгновенно наступила тишина,  но, несмотря на то, что все притихли, у профессора создалось впечатление, что никто особо о Германе не горюет,  даже его дети.
  Лизавета внесла второе, рагу по-итальянски. Чудесный аромат тушеного мяса пронесся по столовой, и Антон радостно потер руки.
Профессор положил в тарелку две ложки рагу, и поинтересовался у Чернова:
- Как самочувствие Аиды?
- Доктор недавно осматривал ее, и сказал, что ей стало намного лучше. Все слышите, что Аиде стало лучше? Скоро она поднимется, и наведет порядок в этом доме. А, то без железной материнской руки, здесь все распустились.
   В столовой пронесся ели слышный вздох. Милорадов быстро оглядел присутствующих, чтобы понять, кто, так горько вздохнул, но у всех на лице застыло каменное печальное выражение.  Обед продолжался в гнетущем молчании. Липа съела ложку рагу и отставила полную тарелку. Антон попытался заставить ее съесть второе, но девушка, пожаловалась на плохое самочувствие, и  ушла.
Чернов громко разворчался, что при Аиде, никто никогда не отставлял полную тарелку, и не жаловался на плохое самочувствие во время еды.
  На десерт подали  торт «Влюбленный попугай», шоколадные конфеты «Веселый гусь», и за столом воцарилось радостное оживление.
Профессор закончил обед, и пока все не разошлись, громко спросил:
- Я хотел бы узнать, у кого находится черная тетрадь Сергея?
За столом воцарилось молчание. Милорадов повторил вопрос еще раз, и Кира, нарушила тишину:
- Вы напрасно ищете эту черную тетрадь. Там ничего нет!
- Откуда, Вы это знаете, если, как мне говорили,  никогда ее не видели?
- Один раз, она попалась мне на глаза в папином кабинете. Мне стало интересно, действительно ли папа изобретает что-то великое, или это его обычные фантазии. Я переписала первый и последний  листок, и  отнесла их учителю химии. Он прочитал, и сказал, что там   настоящая абракадабра.
- Хорошо, тогда отдайте черную тетрадь мне. Я прочитаю эту абракадабру, и выброшу ее.
- У меня, ее нет, - пожала плечами Кира.
- А, у кого она есть?
- Скорей всего у мамы.
- У нее тетрадь украли.
- Украли? – удивилась Кира, и продолжила, - вот вор расстроится, когда узнает, что это полная чушь.
- А где сейчас первый и последний лист, что Вы переписали?
- Я их выбросила около школы, это было год назад.
- Кира, ты нашла, у кого спрашивать, у нашего учителя химии,- встрял Егор, - наш химик, закончил педагогические курсы, на три с минусом, и у него в голове пустая колба.
- Кира, а на этих листах были какие-нибудь рисунки?
- На первом листе, был один странный рисунок. Там был нарисован маленький человек, на нем был только  жилет и брюки. Рядом был нарисован револьвер, из него летела пуля, и эта пуля была пририсована к жилету.  У меня создалось впечатление, что папа рисовал войну, или чье-то убийство. Остальное, были формулы, которые я не понимаю.
- А,  Вы знаете, где черная тетрадь? - обратился профессор к Чернову.
- Я ничего не знаю. Много шума, из-за какой-то черной тетради. У меня в кабинете, есть зеленая и серая тетрадь. Я вам сейчас обе принесу, - предложил Антон.
- Спасибо, не надо, - отказался профессор и поднялся из-за стола. 

   Профессор свернул в коридор сестер, и постучался в комнату Олимпиады. За дверями слышалось бормотание. Он постучал еще раз. Никто ему не отвечал, и он вошел в гостиную. Липа сидела у открытого окна, и незрячими глазами смотрела вдаль. За окном собирались тучи,  небо окрасилось в серо-стальной цвет, и влажный порывистый ветер, развевал зеленые шторы.
  Галина,  вслух читала  «Три мушкетера» Дюма, и как раз, дошла до того места, где влюбленный Д,Артаньян встречается с Констанцией.  Услышав его шаги, Липа повернула голову в его сторону. Галина продолжала с упоением читать, и Милорадов, попросил у нее разрешения поговорить с  Липой. Галина,  с видимым неудовольствием, отложила потрепанную книгу, и вышла, напевая: «Констанция, Констанция. Не умирай!»
- Олимпиада, мне срочно нужна черная тетрадь, - вежливо сказал профессор.
- Зачем вам тетрадь? Кира мне говорила, что там полная чушь.
- Милая барышня, твой отец,  друг моей юности. Он умер, и я хочу, сам прочитать то, что он оставил. Пусть, это будет чушь, но я прочитаю, и только тогда буду знать: чушь это, или научное открытие. А, если там, научное открытие, ваша обязанность, как гражданина, и как дочери, сделать так, чтобы оно не попало в чужие руки. Итак, где эта тетрадь? – жестко закончил профессор.
- Идите к маме. Я знаю, что она ее искала. А, если мама, что-то искала, то она  обязательно это найдет, - пролепетала Липа.
- У нее тетрадь украли.
- Украли? Кому она нужна?
- Значит, кому-то она очень нужна. Олимпиада, я слышал у вас удивительный нюх. Может, вы  попытаетесь найти тетрадь отца по запаху. Я не могу обыскивать дом, а Вы можете делать это без всяких помех. А, кстати, у тетради есть запах?
- Есть. Она пахнет Цезарем.
- Цезарем?
 - Это наш кот. Он любил лежать у отца на столе, особенно на его бумагах.
- Ищите! Я на вас рассчитываю, - сказал профессор и вышел из комнаты.
Галина изнывала у дверей. Увидев профессора, она бросилась обратно  к захватывающей книге.
  После Липы, он решил навестить Матрену. Она единственная, у кого он не спрашивал о черной тетради. Профессор громко постучался в ее гостиную. Из гостиной вышел встревоженный доктор.
- Не входите, кажется у Матрены оспа.
- Оспа? Разве ей не делали прививки?
- Видимо, не делали.
- А дети? Им прививки делали? – встревожился Милорадов.
- У всех Черкасовых есть прививка.  Но на всякий случай, пока я точно не выясню, оспа это или нет, никто в ее апартаменты, кроме меня, входить не должен. Я сейчас пойду, и  всех предупрежу.
   Лавридис торопливо ушел, и профессор пошел в свою комнату.
Поднявшись на третий этаж, он подумал, что давно не видел своего слугу, и решил проверить: он еще в Ростове, или уже вернулся в свою деревню. Профессор заглянул в его комнату. Мартын в одиночестве  играл  в солдатики. Милорадов  поинтересовался, делали ли ему  прививку от оспы. Мальчик, передвинул генерала, сшиб конника, и согласно кивнул головой. Профессор  предупредил его, чтобы он не выходил из своей комнаты, и успокоился.
 
Милорадов сел за письменный стол, и рука сама вывела:
«Канун войны совпал со зловещим шествием оспы по Европе, и эта зараза не щадила ни хижин, ни дворцов  королей… оспенный мартиролог 18 века был страшен: едва ли один человек из тысячи не переболел оспою! Казалось, человечество покорилось року, а могучая зараза обгладывала заживо сотни, тысячи, миллионы людей. Оспа уже гнездилась в Зимнем дворце, и знакомые императрицы, молодые цветущие женщины, переболев оспою, снова появлялись на балах, но уже покрытые рубцами, изъязвленные, несчастные…
Пьяный Сумароков ломился в покои императрицы.
- Гоните его в шею!- велела Екатерина. - У него две дочери в оспе лежат, а он ко мне в кабинеты лезет. О боже! Ну, когда же приедет из Англии Фома Димсдаль?
   Врачи шумели, что прививки – это наглое шарлатанство, а духовенство осуждало борьбу с оспою, яко бесполезную…
   Димсдаль не сразу рискнул на вариоляцию ( прививку), боясь осложнений из-за возраста Екатерины. По его подсчетам. Россия, ежегодно теряла от оспы около двух миллионов человек – целую голландскую армию. Екатерина в эту цифру не поверила:
- У нас-то, дай бог, всего семнадцать миллионов!
- Не верите? – усмехнулся Димсдаль. – Но если у вас от оспы погибает каждый четвертый младенец, вот и считайте сами…
  Раненько утром Фома Димсдаль с сыном Нафанаилом  заехали в домик на Коломне, где проживала семья мастерового Маркова, в которой болел оспою мальчик – именно от него решили брать свежую «материю» для прививки. Но мать отказалась дать ребенка, суеверно полагая, что в этом случае смерть неизбежна для ее чада. Напрасно врач говорил, что Екатерина обещает саше Маркову дворянскую фамилию Оспин, а в гербе его потомства навеки закрепится рука человека со следами вариоляции… Все сомнения разрешил отец семейства – Марков, он взял больного сына и протянул Димсдалю.
- Держи! – сказал он. – Вы ведь приплыли из далекой страны, и не за тем же, чтобы угробить нашего сыночка. А даже и умрет сыночек, так может другим большая польза будет…
   Нитку, зараженную оспой, протянули под кожей на руке Екатерины.
- Поздравляю, ваше величество, - сказал Димсдаль.
- Я счастлива, что буду первой в стране…
   Вскоре в стране были открыты «оспенные дома», а врачи разъехались по провинциям спасать от оспы детей. Екатерина издала торжественный манифест, призывая людей не страшиться прививок, влияние которых испытала на себе.
   Петербург был празднично иллюминирован, всюду справлялись пышные застолья… Заезжий итальянский танцор Анджиолини поставил балет «Побежденное предрассуждение»: на сцене плясала радостная Минерва (императрица), ей подплясывала Рутения
(олицетворение России), и Екатерина балет сразу запретила.
- Аллегория, - сказал она Бецкому, - должна быть разумной. Мне противно смотреть, когда здоровущая кобыла изображает «гнилую горячку», перед которой выписывает сложный пируэт «чума», а проклятая «оспа» с крылышками за спиной приманивает к себе «трахому» в шлеме античного воина.
У Бецкого были свои взгляды на искусство:
- Но музыка, ваше величество, музыка-то какова!
- Никакой Гайдн не избавит сюжет от глупости…
  *Фаворит \ стр. 297-301 \ том 1

   На город налетел шквалистый ветер. От резкого  порыва ветра, окно громко, со стеклянным звоном, захлопнулось. Профессор вздрогнул, и поставил большую кляксу на лист. За окном стемнело раньше обычного. Крона греческого ореха моталась из стороны в сторону, словно травинка, а тучи пыли и мусора, с завихрениями, крутились в воздухе. Стук окна, сбил с мысли, и Милорадов не знал, что писать дальше. Из приоткрытой двери, послышался звук колокольчика, и он пошел на ужин.
    Несмотря на то, что все уже собрались, в столовой стояла тишина. За окном лил проливной дождь, и,  был слышен, лишь  дробный звук дождя. После прихода профессора, прочитали молитву, и сели за стол. Лизавета приготовила чудесное азу-по-татарски. Какое-то время, все подавленно молчали. Видно известие о болезни Матрены, привело всех  в уныние.
Антон быстрее всех закончил ужин, и деловито спросил:
- Кира ты накормила маму.
- Забыла! После ужина сразу пойду к ней – насупившись, ответила она.
- Забыла! Она забыла! Сама-то не забыла прибежать на ужин. Быстрее всех прибежала, еще никого тут не было!
И кто такую лень, замуж возьмет? Один раз забудешь мужа покормить, и он тебя бросит, - возмутился Антон.
- Мама все равно ничего не ест. Я приношу ей еду, и уношу обратно, - хмуро оправдывалась девушка.
- Все равно, ты должна была, принести ей покушать. А, вдруг Аидушка проголодалась. Вот сейчас же, вставай из-за стола и неси ей азу-по татарски.
- А почему вечно я? Почему меня никто не любит и не уважает! Кира туда, Кира сюда, Кира подай, Кира принеси, Кира заткнись! Обращаетесь со мной, словно я базарный грузчик. А, я, между прочим, из царского рода.
- Ох, ты, принцесса месопатамская, оставила мать голодной, и еще за свои права борется. Вот когда вырастишь своих детей, они тоже тебя покормить забудут.
- Какие дети? Меня никто никогда не возьмет замуж. У меня нет никакого приданого. Вот скажи, дядя, у меня есть приданое?
- Еще нет, но скоро будет. Аида выздоровеет, заработает деньги, и начнет готовить тебе  сундук с приданым, - деловито утешил дядя.
- Я это слышу уже с четырнадцати лет. Десять лет уже прошло, осталось еще двадцать  лет подождать! - Кира зарыдала и выскочила из столовой. Дети тут же ушли следом за ней. Чернов крикнул Лизавете, чтобы она отнесла Аиде ужин, и повернулся к профессору:
- Вот, поганка мухомористая.  Стоит только попросить ее что-нибудь сделать, сразу найдет повод, чтобы ничего не делать. Сейчас она обидится, и будет три дня в комнате, свои зеленые цветы рисовать. Это она специально делает -  я знаю. А еще замуж хочет выйти. Кто такую мухоморку возьмет? Вот вы профессор химии, скажите мне по-научному: какой дурак возьмет ее замуж?
Липа  вступилась за сестру:
- Дядюшка, не говорите так. Кира сегодня расстроилась из-за Матрены. А вдруг, у нее, и, правда оспа. Матрена же может умереть.
- Доктор сказал, может быть - оспа, а может, нет. Вдруг, это ветрянка или несварение желудка. А, кстати, что это Кира все о приданом толкует. У нее есть на примете кавалер?
- Никого нет. Вы же сами, дядя знаете, что она из дома почти не выходит. Целыми днями рисует у себя в комнате. А сейчас у нее свечки есть, она ночами читает « Три мушкетера».
- Вот дурочка! Вышла бы погуляла по  Садовой, по нашей Соборной прошлась. На базар, много кавалеров ходят, нашла бы себе жениха, какого-нибудь своего брата, художника-маляра. Липа, ты скажи Кире, пусть сама ищет себе жениха. Аида сразу ее замуж отдаст. А, не захочет мать отдавать, я ее заставлю согласиться.
- Кира не хочет идти гулять. Она, говорит, в моем ядовито-зеленом платье, только лягушек пугать. И зачем, мама купила платье такого ядовито-зеленого цвета?  Кира, мне сказала, что у нее от этого платья, все лицо зеленое. 
- Опять придумывает, пустельга! Такое хорошее платье, французское, зелененькое, очень дорогое. Его разорившаяся баронесса Пеньковская,  Аиде в счет  долга отдала.
- А, Кире, оно не идет. Ей  идет белый цвет.
- А, ты откуда знаешь? Ты же ничего не видишь?
- Мне Кира сказала.
- Нашла, кого слушать. Помнишь, Кира тебе сказала, что на греческом орехе, зимой мандарины растут, и ты пошла их собирать?
Липа не успела ответить, в столовую  вбежала  Лизавета, и громко закричала:
- Госпожу Аиду убили! Убили!  Я боюсь, скоро нас тут всех поубивают. Полиция! Полиция! На помощь!
Антон с Милорадовым выскочили из-за стола, и побежали в покои Аиды. Лизавета бежала вслед за ними, и  кричала:
- Не оставляйте меня одну. Я боюсь! Меня тоже убьют! Я увольняюсь. Сегодня же! И рубль мне ваш не нужен. Я  жить хочу.               
С лестницы послышался голос Киры:
- Что случилось?
Лизавета зычно крикнула на весь дом:
- Аиду убили!
   Профессор прошел гостиную и распахнул дверь. Черный кот, дрожа и мяукая, выскочил из спальни, и бросился наутек.
В канделябре еще догорал огарок свечи. Аида лежала у высокого зеркала,  в белом искрящемся персидском платье. Она  лежала на спине, голова повернута набок,  мерцающий свет свечи отражался в ее широко открытых глазах,  и с первого взгляда казалось, что она притворилась мертвой, сейчас встанет,  и посмеется вместе с ними.      Мужчины склонились над ее телом. Профессор взял ледяную руку, пощупал пульс, пульса не было, и он положил безжизненную руку на зеленый ковер. Милорадов вздохнул, и Лизавета громко заплакала. У дверей спальни, где уже собралась семья Черкасовых,  послышался плач. Громче всех рыдала, любимица матери, Олимпиада. Антон закрыл открытые глаза сестры, склонился над ней, и горько зарыдал.
   Милорадов отправил плачущую Лизавету в полицию, и внимательно оглядел гостиную. Около зеркала стоял старинный резной комод из палисандра, на углу комода у зеркала, на  вологодской салфетке,  стоял пустой стакан из-под молока, нижний ящик комода был открыт настежь, и профессор попросил  Антона проверить, пропало что-нибудь в этом комоде или нет. Чернов наскоро осмотрел ящики, и сообщил, что все на месте. Хотя, как он уточнил, здесь, и воровать-то нечего. А, единственное шикарное  платье, одето на Аиде. Именно в этом ящике, она его хранила.
   Огарок свечи еще теплился, и профессор был уверен, что смерть Черкасовой наступила или перед самым ужином, или во время него. Дешевые тонкие свечи Аиды, долго не горят.   
- Кто видел Аиду, последним? – строго спросил он, и сурово оглядел присутствующих.
Все молчали. Антон встал с колен, и пристально посмотрел на Киру. Та отвела взгляд, и Милорадов рявкнул:
- Признавайся!
Кира, продолжая плакать, рассказала:
- Да! Я перед ужином заходила к маме. Хотела у нее спросить, приносить ей ужин или нет, так как она часто ничего не ест. И  еще я хотела попросить денег, на свое дело. Мы с ней, сразу же поругались, и я ушла. Поэтому, я пришла на ужин раньше всех. Мне не хотелось подниматься на третий этаж, и тут же спускаться. Если бы я знала, что она умрет…Я бы… никогда…
- Из-за чего, вы поругались?
- Я вошла к маме, а она стоит около зеркала в этом белом платье, и крутится, как девочка. А платье, трещит на ней по всем швам, и сбоку уже шов распоролся. Я возмутилась, так как думала, что она это персидское платье, мне в приданое купила. Я психанула, и убежала. Все! Когда я уходила, она была жива.
 Послышался тихий голос Липы:
- А почему, Лизавета говорит, что маму убили? Может, мама сама умерла? Может у нее, после смерти папы и Германа, произошел разрыв сердца?
Ее поддержал Егор:
- Лизавета, корова вавилонская.  Бабушка сама умерла, а Лизавета  всех пугает, кричит об убийстве, и нас под каторгу подводит. Надо было, когда ее в полицию отправляли, внушение ей сделать, чтобы она там ерунду не трепала.
Профессор твердо сказал:
- Никакого внушения не надо. Полиция сама разберется, кто из-за чего умер. На это, у них судебный врач есть.
Егор прошел к кровати бабушки, сел на кровать, и Милорадов, косо на него взглянув, предложил всем выйти в гостиную. 
   В гостиной было темно.  Антон сходил, в свои апартаменты, принес несколько свечей,  зажег их, и стал вспоминать, как они с Аидой в детстве ловили раков. Только, что утихнувшая, Липа так  зарыдала, что он  замолчал, и склонил голову.
   Аксаев вошел, как всегда, неслышно. Следом за ним, вошли два молодых  высоких жандарма, блондин и брюнет. Они старались подражать приставу, но у них это плохо получалось. Пристав вежливо попросил   всех покинуть гостиную, и дожидаться его прихода в столовой. Черкасовы вышли, профессор остался, и в этот раз, Аксаев не стал выгонять его, под предлогом, что у него прилипательная пуговица, и стирательная подошва.
   Пристав вошел в спальню и принялся сантиметр за сантиметром осматривать тело Аиды, а затем ее покои. Молодые жандармы, бестолково бродили за ним, и с видимым интересом, наблюдали за его передвижениями. Профессор остался у дверей, и тоже следил  за работой пристава. В итоге: один работал, трое наблюдали.  Закончив осмотр, Аксаев  почесал переносицу и спросил жандармов:
- Ну что скажете, мои ученики? Саша начинай первым, что ты думаешь по этому поводу?
-  Я ничего не думаю! – немного помедлив, сказал блондин Саша.
- Это очень плохо! Если жандарм ничего не думает, то он навсегда останется жандармом. А, ты Паша, что думаешь?
- Я думаю, мадам старушка надела сверкающее платье, чтобы ехать на бал. Потом, ей стало плохо, и она умерла у зеркала. Итог следствия: старушка умерла, по своей вине. В этом возрасте, надо не по балам таскаться, а  в постели лежать, и внукам сказки  рассказывать, - четко отрапортовал брюнет Паша.
- Это уже лучше, но не суди господ, по своим деревенским меркам.
Старушки аристократки ездят на балы до восьмидесяти лет. Конечно, не все, но некоторые.
- А, зачем старушки ездят на бал? Они же старые, - спросил блондин Саша.
- Чтобы обсудить платья и поведение молодых дам. Это в вашей деревеньке Синявской, старушки по вечерам сказки рассказывают, а здесь, от безделья, по балам ездят,  - объяснил пристав и повернулся к профессору: 
- Алексей Платонович, как вы думаете, Аиду убили или она сама умерла? Я лично не вижу видимых повреждений: парик на голове: на шее, ни одного пятнышка; платье целое, хотя нет, один шов на боку разошелся, но это может, ее жировая комплекция виновата. Вся Аида не вместилась в платье.
- Вы правы. Платье разорвалось при одевании. Я думаю, Аиду отравили. Итог моего следствия: Аида выпила стакан молока со стрихнином, и упала бездыханная на пол. И было это совсем недавно, когда мы вошли в спальню, свечка еще горела.
- А, почему Вы думаете, что ее отравили? Вдруг, она умерла от старости.
- Я вижу признаки отравления стрихнином. Пришлось в доме Черкасовых прочитать энциклопедию об ядах.
- Я тоже, когда еще шел сюда, подумал, что ее отравили. Лизавета говорила, что Аиде сегодня стало лучше, поэтому, кто-то из родственников,  не выдержал этого известия.
- Вы узнали, кому Аида завещала свое состояние?
- Нет, еще не узнал. Но возможно, завещание не имеет никакого значения. Сегодня, я слышал, что Аида вконец разорена. Купила десять возов свечек, и продала их за бесценок купцу Темерникову. А теперь, судари, пройдемте в гостиную к господам отравителям Черкасовым, - предложил пристав и пошел к выходу. Жандармы, поспешили за ним, словно гусята за гусыней.
   Аксаев вошел в гостиную, пристально оглядел присутствующих, и грозно сказал:
- Господа, кто из вас отравил Аиду? Признавайтесь, а то хуже будет.
Господа испуганно молчали. Аксаев переводил грозный взгляд с одного на другого, словно пытался вычислить по движениям лица, отравителя. В столовой стало так тихо, словно все затаили дыхание: и господа, и полиция. Напряжение достигло своего апогея, и Липа,  нарушила тишину:
- А когда вы нам отдадите тело папы и Германа? По закону, их уже надо хоронить.
- Судебный доктор, еще работает с телами, а завтра, он займется Аидой. Вы, что думаете, так просто определить, отчего они умерли.
- Папа сам отравился – он записку оставил, а Германа убили ножом. Это и ребенок определит, - вздохнула Липа.
- Госпожа Черкасова, не вмешивайтесь в работу полиции. Вы убиваете - мы ищем убийцу, и все занимаются своим делом. Послезавтра врач выздоровеет, выйдет на работу, всех осмотрит, и выпишет всех троих домой. А без его бумажки, я не имею права распоряжаться в его трупном ведомстве.
 Тут вмешался Антон:
- На улице жара стоит. Они же бедненькие, от этой жары растают.
- Никто не растает. У нас подвал глубокий, по последнему слову науки химии. Зимой  лед положили, и он все лето лежит. Послезавтра всех троих выдадим, и сразу всех вместе похороните. Хотя,  не удивлюсь, если я не найду убийцу, то придется вам четвертого  хоронить, а потом пятого, шестого, седьмого… - на этом месте Липа потеряла сознание, и все кинулись к ней. Когда, Черкасовы немного успокоились, Аксаев попросил Антона  открыть ему кабинет Аиды. Он  будет там проводить  опрос свидетелей.  Тот, кто не придет в кабинет, сразу же признается виновным, и отправляется в острог.
   Пристав проводил опрос свидетелей. Ученики-жандармы,  профессор истории, и черный кот сидели в уголке, и внимательно наблюдали за ходом следствия. Последний свидетель покинул кабинет, и Аксаев обратился к блондину:
- Саша, ты понял, кто убийца?
- Не понял.
- Тогда назови того, кого бы ты поставил на место убийцы.
- Девушки очень красивые, и одна из них,  слепая, поэтому, они не могут убить. К тому же, старушка – их мама. Они вне подозрения. Старик тоже хороший, сразу видно, что он очень добрый, и Аида – его родная сестра. Дети – еще маленькие, чтобы убивать, и потом, старушка их бабушка. Итог моего следствия. Старушку убил, совершенно другой человек, но его здесь нет, - отрапортовал Саша.
-  Саша, какой ты еще наивный! У тебя деревенские мерки. Наверно в вашей Синявской, первое и последнее убийство было сто лет назад. Вот поработаешь со мной, насмотришься всякого: и папа маму убивает, и бабушка внучку. Если бы я не видел, что ты парень умный и хваткий, и скоро будешь хорошим приставом, бросил бы я тебя, и не стал бы  зря возиться.
Аксаев повернулся к Паше:
- А, ты кого подозреваешь?
- Я подозреваю Егора.
- Почему?
- Какой-то он крученый, верченый. Хоть и маленький, но себе на уме, и с гнильцой.
- Это к делу не пришьешь. Если я всех крученых и гнилых, буду сажать в острог, тогда всей Сибири не хватит. А, что нам скажет профессор химии?
- У меня есть подозрения, но я еще раздумываю.
- Вы долго-то не думайте, а то пока вы будете раздумывать, от Черкасовых один дом останется. 
- Я не могу, без фактов, обвинять человека. Возможно, я ошибаюсь, и  навлеку беду на невиновного.
Профессор, от досады, нечаянно толкнул кота. Кот громко мяукнул, и Аксаев повернулся к нему:
- А, Вы, Цезарь Иванович, что скажете? Вы ведь главный свидетель, все видели, пожалуйста, не молчите, расскажите нам, все, что знаете, и мы сейчас же заберем  убийцу.
 Кот, широко открыв зеленые глаза,  молчал, и пристав продолжил:
- Вы посмотрите на него, какой скрытный свидетель. Все подозреваемые прошли мимо него, а он хоть бы на кого-нибудь мяукнул. Хотя бы мне на ушко. Зря молчите, Цезарь! А, вдруг, убийца и до вас доберется. Потом не приходите ко мне, и не мяукайте под дверями: «Помогите  Николай Владимирович! Спасите!»
 Кот недовольно фыркнул, спрыгнул с дивана, и проскользнул в приоткрытую дверь в черный коридор. Пристав зевнул, и отправил жандармов уложить тело Аиды на полицейскую телегу. Вдогонку, он напомнил, чтобы они не забыли  прикрыть ее мертвое тело, беленой холстиной, а то, по дороге в морг, еще десять трупов будет – обыватели умрут от разрыва сердца.
   На улице продолжал лить дождь,  профессор зажег свечку, разложил листы, взял перо…  и уставился в потолок. Екатерина Вторая, хитро улыбнулась писателю, и  скрылась в непроглядной тьме потолка… И Милорадов   занялся повседневными убийствами в семье Черкасовых. Он  перебрал в уме все последние события, вспомнил, как Липа говорила, что если мама, что-то хочет найти, она обязательно найдет, и  у него мелькнула мысль. Возможно,  тот, кто украл тетрадь у Аиды, не отнес ее к себе, а спрятал  там же, в ее покоях. Зная, железную даму, вор был уверен, Черкасова будет искать тетрадь, по всем комнатам, и не догадается поискать ее у себя. Эта интересная мысль вдохновила его, и он решил обыскать этой ночью ее комнаты. Завтра, это будет сделать невозможно. Сегодня, в связи с  внезапной  смертью, ее апартаменты забыли закрыть, а завтра, чтобы попасть в ее комнату, придется просить ключ у Чернова.  А он, конечно же, его не даст.
   Профессор  взял две свечи, спички, потушил свечку  в своей комнате, тихо приоткрыл дверь, и выглянул в коридор. Ему не хотелось столкнуться в коридоре со сторожем  Антоном.
  Он постоял несколько минут, прислушиваясь к звукам. В коридоре стояла  тишина, лишь стук дождя, монотонно гремел по крыше. Милорадов открыл дверь настежь, в  коридоре, послышался тихий скрип дверной петли, и он снова прикрыл дверь. В узкую щель, он увидел, как из комнаты Киры выскользнул доктор, воровато оглянулся, и тихо пошел к лестнице. Профессор, отложил обыск апартаментов Черкасовой, а пока решил навестить болезненную художницу. Он немного выждал, и пошел к Кире.
   Девушка  открыла дверь и попятилась внутрь комнаты, не сводя испуганных глаз с Милорадова.
- Опять что-то случилось? – спросила она.
- Пока нет.
- Проходите. Извините у меня немного не убрано.
Профессор прошел в гостиную. В гостиной все было разбросано: шкаф, и  комод были открыты; на полу валялись женские вещи; картины были сдвинуты, словно хозяйка, перед его приходом, что-то искала. В канделябре горело семь свечей, на диване лежал черный кот и черная шляпка, а на мольберте стояла начатая картина, где черный кот в черной шляпке летал над Пушкинской улицей.  Каменный поэт, грустно взирал на это безобразие. В его произведении, черный кот с серьезным и мудрым видом ходил по золотой цепи, а не порхал в  небе с улыбкой чеширского кота. Кира, стряхнула невидимую пыль, со старенького черного платья, пережившего не один траур, села в кресло, и нервно сжала руками кожаные подлокотники. Профессор отошел от картины с летающим котом, сел напротив нее, и окинул комнату внимательным взглядом:
- А где Антон? Он же собрался вас сторожить.
- А, я отказалась от такого сторожа. Дядюшка, всю ночь так храпит, что я уснуть не могу. Теперь он Липу стережет, после покушения на нее, она на все согласна.
- Кира, Вы наверно после внезапной смерти матери, плохо себя чувствуете? Может, вам вызвать доктора?
- Не надо мне никакого доктора. Я себя чувствую плохо, но надеюсь справиться сама. Мне плохо, потому что перед самой смертью мамы, я с ней поругалась из-за какого-то дурацкого  дешевого стеклянного платья. И мне очень-очень плохо.
- Может все-таки вызвать доктора?
- Не надо! – крикнула Кира, и чуть тише добавила,- я сама справлюсь. Как всегда!
- Ну что ж не будем ходить, вокруг да около. Кира, я знаю, что Лавридис посещает вас ночами.
Кира вскочила с кресла и принялась прибираться в комнате. Через несколько минут, она остановилась, сложила на груди руки, и с вызовом сказала:
- А, что я такого сделала! Мне через месяц будет  двадцать пять лет. Я старая дева. Должна же я кого-то любить! Я знаю, что в глазах общества, я низкая падшая женщина, но я его люблю, и мне наплевать на мнение общества. Графиня Семикаракорская  имеет молодого мужа и меняет любовников каждую неделю, и никто ей не говорит, что она падшая женщина. А у меня, никогда даже кавалера не было! Я никогда не была на балу! Мама считала, что балы, это развратное сборище, а все мужчины - негодяи,  и сволочи.                Леон умный, красивый, и я его полюбила. Он  единственный мужчина, который посещает наш дом. Если бы Вы знали его, вы бы тоже полюбили его.
- Вряд ли. Я не люблю мужчин. Я их - или уважаю, или нет. И давно вы его любите?
- Я влюбилась в него с первого взгляда. Он красив, как Аполлон, и я готова ради него на все.
 - А, с какого времени встречаетесь ночами?
Кира села в кресло, закрыла лицо руками, и пробормотала:
- Три  месяца.
- Леон просил у вас черную тетрадь?
- Никогда. У нас просто любовь. Он любит меня, а я его. Леон сказал мне, что он,  только ради меня,  поселился здесь, и согласился лечить нашу семью. Обычно, его клиенты - высшее общество.
   В комнате наступила тишина. Профессор молча смотрел на черную летающую кошку. Кира заметила его взгляд, закрыла  холст, красной шалью, и звонко сказала:
- Вы меня осуждаете? Я просто хочу любить и быть любимой. Алексей Платонович, объясните мне, пожалуйста, дурочке вавилонской, почему баронессе можно иметь сто любовников, а мне нельзя одного.
- Милая Кира. Есть Правила Жизни, и они такие же, как в любой игре. Или ты выполняешь правила - или, ты вне игры. Все жизненные правила, даже если они тебе не нравятся, направлены на сохранение человеческой, волчьей или воробьиной стаи. И все эти правила, подчинены одному - сохранение жизни на земле. Скажи мне, ты хочешь, иметь от Леона детей. Молчишь! Ты хочешь любить Леона, но иметь незаконнорожденного ребенка, ты не желаешь. И даже, если он, несчастный и отверженный,  появится на свет, ты будешь, стыдится его до конца своих дней! А многие из таких матерей, делают все, чтобы ребенок не появился на свет, или умер в младенчестве. Вернемся к  баронессе Пеньковской. Сколько у нее детей?
- Двенадцать, - вздохнула Кира и опустила глаза.
- Двенадцать! И все они, оберегаются и охраняются матерью, как бесценный фонд. Теперь, ты понимаешь, что баронесса, продолжит человеческий род, даже имея триста любовников, а ты – нет. Поэтому, играя против правил, ты обрекаешь: себя на забвение, своего ребенка – на страдания, а человечество – на вымирание, - подвел итог профессор.
- А если, все женщины мира, будут рожать от любимого?
- Значит, все эти женщины, не имея мужа кормильца, будут рожать только одного ребенка. Ты же прекрасно понимаешь, что одна женщина, с горем пополам прокормит одного ребенка, а вместе с мужчиной, они сохранят  пятнадцать. А если, все женщины, пойдут по твоему пути, то через несколько поколений, на земле не останется людей. А может, это случится раньше. Если по человечеству пройдется: оспа, чума, землетрясение, наводнение,  война. Представьте, милая  Кира: города опустеют, пашни зарастут травой, и дикие звери будут стаями бегать по улицам безлюдных, когда-то процветающих, городов. Потому что на земле, есть еще одно правило -  выживает только многочисленная стая. Одна, две особи, в любой трагический момент, исчезают в небытие. Та же оспа. Она убьет двух человек, а двести человек не сможет. Кто-нибудь, да выживет.  Поверьте мне, как человеку, изучавшему историю: тысячи народов,  уже исчезли с лица земли, многие тысячи – исчезнут, уже после нас, и  от них останутся лишь тусклые имена на истлевшем пергаменте, или маленькое забытое племя, поставленное на грань вымирания. Ладно, не буду тебя пугать на ночь историческими страшилками. Я хотел бы узнать, Леон собирается на тебе жениться?
- Да. Он обещал на мне жениться, - радостно заторопилась Кира.
- И когда произойдет это счастливое событие?
- Когда у Лариссы закончится траур по мужу, и она снова выйдет замуж.
- А, когда у нее закончится траур?
- Через месяц.
- Но теперь,  у тебя траур: по матери, отцу и брату. Ты думаешь, он будет ждать целый год?
- Как только Леон, предложит мне брак, я сразу выйду замуж. Я думаю, мама, папа и брат, на том райском свете,  поймут меня и простят.
- А, что вы тут искали, - профессор обвел рукой беспорядок.
- Краски. Я искала краски. У меня была спрятана коробка отличных московских красок, а куда я спрятала их – забыла. Вообще-то, я хотела нарисовать золотого кота в серебристой шляпе, но золотая краска куда-то пропала, - пояснила Кира и нахмурилась.
Профессор пожелал ей спокойной ночи, и удалился. Теперь, его путь пролегал в покои Аиды.
   Он открыл скрипучую дверь, шагнул в темную непроглядную тьму гостиной, и тут же получил сокрушающий удар в лоб…
Сотни  ярких звезд кружились в черной тьме, потом звезды куда-то улетали, и когда в его голове погасла последняя звезда - он открыл глаза, и потрогал лоб.   На лбу появилась большая шишка. Профессор поднялся с пола, достал из кармана свечку, и зажег ее.
В гостиной Аиды был полный переворот, почти такой же, как у Киры.
Он еще раз,  обвел глазами гостиную, зашел в  спальню, и вышел в коридор. Уже не было смысла, что-либо здесь искать. Кто-то уже опередил его.
   Милорадов вошел в свою комнату, и почувствовал, как он устал. Внезапно: голова отяжелела, и стала напоминать пустой чугунный казан, по которому ударили молотком; ноги и руки, одеревенели; мысли улетели, и он побрел к лебяжьей перине, как к райской  земле.

  Профессор открыл глаза, и посмотрел в окно. В небе разгорался рассвет, и перистое золотистое облако остановилось, напротив его окна.
Он любил работать по утрам: тихо, свежо, тишина. Милорадов  поднялся с  перины, открыл настежь окно, и птичьи прохладные трели заполнили душную комнату.
  Милорадов сел за письменный стол, и задумчиво посмотрел на белый лист. Белый лист, был белым, как первый снег, и ни одна черная буква не хотела ступать по этой девственной белизне. Профессор несколько раз: трогал шишку на голове; пел песенку: «Катя, Катя, Катерина-а-а»; задумчиво смотрел на золотое облако, но ничего не менялось. Лист оставался белым, а облако таяло прямо на глазах.
   В его комнату заглянул заспанный, опухший сторож Антон, и предложил ему к десяти часам утра, прийти в его кабинет, на оглашение завещания. Профессор задумчиво молчал. Чернов поинтересовался, придет он или нет. Милорадов   согласно кивнул головой, и наклонился над белым листом. Черные исторические следы понеслись по белому забвению.
 
« Екатерина стала сближаться с Александрой Энгельгардт; она призналась фрейлине:
- Поживешь с мое, сама  увидишь, что в этой жизни хорошее у баб редко случается, а все худое часто сбывается…
От Гарриса она в эти дни известилась, что семья бывшего премьера РобертаУолпола запуталась в долгах, в его собрании картин были Рубенс, Иорданс, Сальватор Роза, Пуссен и Ван Дейк. Екатерина распорядилась купить для Эрмитажа всю галерею целиком…
Просматривая гравюры, запечатлевшие фрески рафаэлевских лоджий Ватикана ( Екатерина захотела такие же иметь у себя)…
Создание галереи для размещений лоджий Рафаэля она поручила Джакомо Кваренги, недавно приехавшему в Петербург.
« Строительство, - писала тогда Екатерина, - вещь заколдованная: оно пожирает деньги, и чем больше строишь, тем более хочется. Это болезнь вроде пьянства…»
Фаворит \ стр. 138 \ том 2

Профессор пошел на оглашение завещания, намного  раньше положенного времени, и оказалось, что семья Черкасовых последовала его примеру. В кабинете, собрались все кроме Матрены. Даже черный кот пристроился на коленях Липы, но он, в отличие от других, ожидал оглашение завещания, со спокойной совестью.
   Черкасовы исподтишка оглядели его синюю шишку на лбу, но никто, из приличия, не сказал ни слова.
   Галина читала « Три мушкетера», Егор тихо играл с оловянным солдатиком. Профессор сел около детей  и приготовился ждать. Через  несколько минут, в кабинет вошла, похудевшая и постаревшая, Матрена. Она хмуро осмотрела собравшихся. Антон, пристроившийся у двери, испуганно отшатнулся от нее, и женщина  тускло сказала:
- Сегодня выяснилось, что у меня не оспа, поэтому не бойтесь меня. Хотя, наверно многим бы здесь хотелось, чтобы я умерла.
- Не говори глупости, никто не желает твоей смерти, - отрезала Кира, и в комнате наступило неловкое молчание. Матрена забилась в уголок кабинета, и, невидящим взглядом, уставилась в окно. За окном зеленели ветви греческого ореха, унизанные зелеными гладкими шарами, несозревших плодов. На нижнюю ветку села ворона, один орех сорвался и упал на белый, потрескавшийся подоконник.
Липа вздрогнула, и боязливо протянула:   
- Кира, я боюсь, а вдруг окажется, что мы нищие, и наш дом уже нам не принадлежит.  Неужели, нам придется просить подаяние у собора.
- Я тоже этого боюсь. Еще больше твоего. Ели я останусь нищей, то вся моя жизнь летит под откос. Тогда, я, сразу уйду в монастырь – свои грехи замаливать, - усмехнулась Кира, и бросила тревожный взгляд на профессора.
- Я тоже с тобой в монастырь пойду, - облегченно вздохнула Липа.
- А, я ничего не боюсь, - бодро сказал Антон, - мне сестренка, мало что оставит, а мне и этого хватит. В молодости я славно пожил, а сейчас мне мало что нужно. В этом и состоит величие старости.
- Какой, вы, дядюшка счастливый, - вздохнула Кира, и обратилась к Матрене, - а ты, я вижу, ничего не боишься.
- Не боюсь. Аида все равно, что-нибудь своим внукам оставит. А  потом,  после того, как я чудом осталась жива, меня мало, что волнует. Вот, когда побудешь, между жизнью и смертью, тогда меня поймешь.
  В кабинет вкатился маленький, толстенький нотариус Мафусаил Раисович Горбачев. Его лысина сияла, как золотой алтын, а на его гладком, моложавом лице, застыла, такая приятная радостная  улыбка, что, доселе хмурые  наследники,   приободрились, и как будто поверили: Аида,  оставила им наследство. Ведь не мог же, Мафусаил, сообщить им о нищете, с таким веселым и радостным  лицом.
   Нотариус  достал из черного  дырявого портфеля бумаги, аккуратно разложил их на столе, и сладко улыбнулся Черкасовым.
   Мафусаил взял листок в руки: прокашлялся, чихнул, почесал ухо, посмотрел в окно, и приказал выгнать кота. У него аллергия на кошек. Упирающегося наследника Цезаря, мгновенно выкинули в коридор.  Мафусаил продолжил терзать оставшихся наследников: он почесал лысину, пригладил несколько вздыбившихся волосков, задумчиво посмотрел  в окно…
Антон не выдержал напряжения, и грозно рыкнул:
- А, ну-ка быстро читай завещание! А, то я сейчас встану, и заеду тебе в бараний рог, чудо пернатое.
Мафусаил возмутился:
- Это что за высказывания! А, еще дворяне называетесь!  В первый раз вижу такого нахала.
- Сейчас увидишь меня в первый и последний раз, - взъярился Антон, вскочил с кресла, и пошел на нотариуса. Мафусаил, испуганно закрылся от наследника  портфелем, и все, кроме Липы, кинулись успокаивать дядюшку.
   Наконец, дядюшку усадили в кресло, и все расселись по своим местам. Мафусаил  протянул руку почесать лысину, тут же отдернул ее, и  начал торопливо читать завещание.
   Он перечислил движимое и недвижимое имущество Черкасовой, и перечисленное поразило наследников. Аида была баснословно  богата, в ее имуществе числились: несколько  магазинов;  доходные дома, сдаваемые в наем - в Петербурге и в Ростове; несколько домов, находились в стадии строительства, один из них в Петербурге, картина Рубенса и Айвазовского и прочее, прочее…
Еще больше поразило членов семьи, то что, весь  дом на Соборной улице принадлежал Аиде. Следовательно, она, давным-давно, через подставных лиц выкупила у брата его половину дома, и сдавала ее в наем. И доктор Лавридис - был обыкновенный  квартирант.
   Закончив перечисление имущества покойной, нотариус откашлялся, и торжественно закончил завещание.
- Все движимое и недвижимое имущество, по завещанию, передается Олимпиаде Сергеевне Черкасовой. Но так как, наследница  слепая, и  не может распоряжаться своим имуществом, то этим имуществом, надлежит распоряжаться нотариусу – Мафусаилу Раисовичу Горбачеву. Кроме того, этот дом целиком  делится на четыре части, и принадлежит всем Черкасовым поровну. В обязанности  наследницы входит, каждый месяц, выдавать всем членам семьи, и детям в том числе, по пятьдесят рублей, на их собственные нужды.
   Мафусаил отложил завещание, и в кабинете воцарилась черная тоска. 
Первой возмутилась Кира:
- Где же справедливость? Почему все Липе? Мы  имеем, такие же права, как она.
Антон погладил ее руку и примирительно протянул:
- Не переживай Кира. Олимпиада будет давать нам деньги, и мы будем жить по-прежнему.
- Не переживай? Нет, я буду переживать! Я не хочу жить  по-прежнему. Опять надо выпрашивать деньги! Надоело мне унижаться, - зарыдала Кира, и все с пониманием посмотрели на нее. Все, кроме Липы. Она отвернулась от сестры и смотрела в окно.
 Профессор хотел уточнить у нотариуса еще один вопрос по завещанию, но Мафусаил так незаметно исчез из кабинета, словно он вылез на улицу из окна, или в мгновение ока превратился в черного кота, так как  на его месте, уже сидел довольный Цезарь, и облизывал черные лапы.
   Кира, вдруг прекратила плакать, и четко заявила:
- Липа, ты должна, разделить все деньги на четыре части, и раздать нам: дядюшке, Матрене, мне и тебе.
- А почему на четыре части? Мы с Галиной, тоже люди. Наследство надо делить на шесть частей, - деловито крикнул Егор.
- Милый, Егорушка. У нашей мамы, трое детей и брат, поэтому все делится на четыре части. Мы с Липой тоже выйдем замуж, и у нас тоже будут дети. Но я же не предлагаю, выделить мне десять частей, потому что я рожу десять детей.
Кира встала, ласково обняла Липу и проникновенно сказала:
- Душенька моя, Олимпиада. Я уверена, ты поступишь по справедливости, и отдашь нам нашу часть. А картину Рубенса и Айвазовского, подаришь мне. Ты все равно  никогда не увидишь, как она прекрасна.
 Липа отстранилась от сестры и ласково сказала:
- Кира, я не могу,  это сделать. Мама взяла с меня слово, оставить все так, как будет в ее завещании. Иначе, она проклянет меня с того света.
- Ну, почему, мама нас  не любит! – крикнула Кира, и с ненавистью, посмотрела в потолок, то есть на небо, прикрытое черепичной крышей. Липа вступилась за мать:
- Мама, вас очень любит! Она боялась, что вы все растратите. Дядюшка – на путешествия, Герман – пропьет и проиграет в карты, а ты раздашь бедным. Ты, как-то раз заявила это маме, когда она попросила тебя не спорить с ней.
Кира застонала, словно от дикой боли, и в разговор вмешался Антон:
- Кира, хватит стонать - сама виновата. Не надо было постоянно спорить с матерью, и говорить, что ее деньги тебе не нужны, и ты все раздашь бедным. Ты думала  - самая умная, а Липа умнее тебя оказалась. Она всегда соглашалась с матерью, и получила в подарок сундук золота.
- Матрена, а ты что молчишь, - воскликнула Кира.
-  А, что я могу сказать. Я уже давно со всем смирилась. Пришла я, в ваш дом богатой наследницей; приковала, Ваша матушка меня, к бестолковому,  драчливому  пьянице; ободрала, как липку; и оставила доживать в вашем доме бедной приживалкой. Я думала, Аида хоть своих внуков пощадит. Но видно, моя доля такая, - попалась мне на дороге ведьма проклятая, и не будет  мне счастья до конца моих дней. 
Матрена медленно встала с кресла, забрала детей и  вышла из кабинета. Егор на прощание, повернулся к Липе и показал ей язык
Дверь тихо закрылась, и Кира  глухо сказала:
- После слов Матрены, у меня мелькнула страшная мысль. Бедная Липа! Если твоим имуществом будет распоряжаться Мафусаил, то очень скоро мы с тобой будем на улице останемся. Вспомни-ка, Ольгу Морозову. Отец ей в девять лет, оставил огромное состояние, а в восемнадцать, при участии Мафусаила, она осталась нищей бесприданницей. А так, как у Мафусаила Раисовича, шестнадцать детей, и не все они, еще миллионеры, то скоро все  наше состояние перетечет в его черный дырявый портфель. Бездонный портфель горбатого рогатого Мафусаила.
   Липа вздрогнула и сцепила дрожащие пальцы, а Кира решительно отрезала:
- Если ты не хочешь  просить милостыню на паперти, то дели богатство на всех. Если Мафусаил тебя  разорит,  – я  тебя содержать буду. А не будешь делиться, ты мне - не сестра, и с этого мига, я с тобой не разговариваю, подлая ты, хитрая девка!
 Кира выскочила из кабинета, и на прощание со всей силой, грохнула дубовой дверью. С потолка, на Антона посыпалась штукатурка. Липа заплакала. Антон  стряхнул штукатурку, и горько вздохнул.
   Профессор поднялся с дивана, и сообщил, что сегодня вечером,  он устраивает прощальный ужин – завтра утром, он уезжает домой.  Антон согласно кивнул головой и, шаркая ногами,  вышел из кабинета.
  Липа продолжала тихо плакать. Милорадов довел ее до своей комнаты, и наказал до вечера, никому дверь не открывать. Иначе она будет четвертой покойницей в этом доме. Он подождал, пока Олимпиада, закроет изнутри дверь, и принялся за неотложные дела.
До вечера ему надо было выяснить некоторые подробности, и тогда картина преступного дома нарисуется до самого конца.
   Его выход из дома, задержали поиски своего слуги. С  горем пополам, он нашел Мартына и отправил его с кухаркой  на базар, купить продукты для прощального ужина. Потом он искал письмо Сергея, так как надеялся, что с нынешними знаниями всей обстановки, он поймет его смысл. Но письмо исчезло, и он махнул на него рукой. В принципе, сумбурное письмо не играло большого значения.
  Профессор вышел из дома и направился по знакомому пути: мимо кафедрального собора, затем на кривую улочку в маленький домик.     В управе, он узнал у Аксаева некоторые факты о  Лавридис, и пригласил пристава вечером  на  прощальный ужин. Покинув кривую улочку,  он зашел на базар, нашел слепого мальчика, просящего подаяние, заплатил его отцу один рубль, и забрал его на один час, для следственного эксперимента.
   Вернув мальчика отцу, профессор отправился к доктору.
Слуга провел его в кабинет, и доктор Лавридис, уже не улыбнулся ему радушной улыбкой. Он тихо злился, но профессор, без спроса уселся в кресло, и начал разговор:
 - Доктор Лавридис, я пришел к выводу, что в вашем доме находится шпионское гнездо. Сопоставив некоторые факты, я сейчас докажу вам это. Ваша сестра Лариса, после смерти своего мужа осталась почти нищей. Родственники мужа, под предлогом того, что она виновна в  гибели их сына, и не успела родить ему наследника, отобрали у нее все, что можно. По закону, они на это не имели права, но Лариссса, сущий ребенок, наивна, подвержена чужому влиянию, поэтому, они без излишних проблем, обвели ее вокруг пальца.  Она, конечно, могла тут же выйти замуж, за убийцу мужа, но Ларисса любила еще любила своего умершего мужа, и нашла единственный выход избегнуть этого брака. Она уехала к Вам. В вашем доме, она прожила девять месяцев, но только последние два месяца, Ларисса принялась соблазнять мужчин Черкасовых. Она строила глазки: четырнадцатилетнему мальчику, горькому пьянице, и лысому старику. Зачем она это делала? Без сякого сомнения, у нее был какой-то интерес, потому что я никогда  не поверю в то, что молодая красавица, будет соблазнять такой контингент. К тому же контингент нищий. Сейчас ее задача – найти себе второго богатого мужа, а в доме Черкасовых, есть только одно сокровище – открытие Сергея – его черная тетрадь.
   Как известно, разведки всего мира: и наши, и зарубежные никогда, в отличие от нас, не спят. За его работой  уже давно следили, работа подошла к концу, теперь надо было изъять эту черную тетрадь из дома. И Ларисса, находка для любой разведки. ради ее прекрасных глаз, какая-то часть  мужчин, продадут: родину,  маму, свою жизнь, и даже своих детей.   
   А теперь, поговорим о Вас. После окончания университета, вы работали в городской  больнице, где естественно, больших денег не заработаешь, и вдруг, неожиданно, около года назад, снимаете эту шикарную квартиру, и начинаете лечить только аристократическое общество. Теперь вопросы. Откуда у бедного доктора появились деньги?  И почему ваша выздоравливающая пациентка Аида внезапно скончалась.
Лавридис облегченно вздохнул, и решительно сказал:
- Алексей Платонович, ваши факты, это ваше умозаключение, навеянное мрачным домом Аиды! А теперь, послушайте настоящую прозу жизни. Вы наверно забыли, что моя мать русская, я родился в России, и я никогда, ни за какие деньги не предам: Родину, маму, и своих будущих детей. А ради, Лариссы, тем более - я свою сестру органически не перевариваю, а ее глупость, доводит меня до белого каления.
  А теперь проза жизни, где шпионы существуют, только в книжках. Около года назад, я  познакомился с Черкасовой в первой городской больнице. Она приходила туда к профессору Ворошилову, по поводу сильных болей в желудке, я был его ученик, и мне пришлось присутствовать при ее обследовании.
  По-моему, Аида  влюбилась в меня, как девочка, стала бегать за мной, а потом предложила мне взаимовыгодное условие. Я переезжаю в эту половину дома, она меня вводит в аристократическое общество, я занимаюсь лечением больных аристократок, а заработанную мной сумму, мы делим пополам. Заметьте, профессор, даже любя меня, она хорошо попользовалась мною. И как, Вы теперь поняли, не в моих интересах убивать курицу несущую золотые яйца. После ее смерти, мне возможно придется  покинуть эту квартиру, а ведь именно благодаря этим шикарным  апартаментам, я могу  вращаться в аристократических кругах. Видите ли, пока, я еще не заработал на такие хоромы.
    А теперь вернемся к моей сестре. Поверьте, мое единственное желание, как можно быстрее от нее избавиться. Но Ларисса вбила себе в голову, что она должна целый год, должна хранить верность своему умершему супругу – день в день. Траур скоро заканчивается, у нее уже есть прекрасный жених, прекрасный в смысле своего благосостояния, и я надеюсь, что этот дуралей, проживет дольше, чем ее первый муж. По крайней мере, после его смерти, я займусь ее наследством, и она не останется нищей. У меня нет желания, чтобы эта спартанская красота, опять прибежала в мой дом, и трепала мне нервы. А теперь, покажите мне шпиона. Где он?
Ау-у-у.
- Леон, пожалуйста, вдумайтесь – зачем Лариссе соблазнять Егора, Германа и Антона. Зачем?
- А действительно зачем? Сейчас мы это у нее спросим.
Доктор позвонил в колокольчик и приказал слуге привести Лариссу. Дожидаясь прихода сестры, Леон  достал из шкафа графин с арманьяком, две хрустальные рюмочки, персики и нарезанный окорок. И пока,   губернская красавица, добиралась до кабинета, они славно покушали и даже успели поговорить на приятные отвлеченные темы.
   В кабинет впорхнула прекрасная Ларисса. Сегодня она была черном платье,  и черный, тоже ей был к лицу. Как видно, ей шло все, и даже в траурном наряде, она выглядела королевой.
Леон мягко улыбнулся сестре, и она удивленно приподняла тонкие брови. Видимо, она не привыкла, к такому мягкому  братскому обращению.
- Садись Ларисса.  Свет мой, скажи  зачем ты строила глазки Антону и Герману.
- Мне нельзя говорить. Это большой - маленький секрэт.
- Я твой брат, почти, как отец, а отцу можно говорить все. Скажи мне, душенька, зачем их соблазняла?
- Мне человек сказать, тебе не сказать, никому не сказать.
- Значит, по-хорошему ты не понимать?  - оговорился доктор, и хлопнул себя по лбу, – как с тобой, сестрица поговорю, так начинаю коверкать язык. Ларисса, говори сейчас же правду, иначе я скажу твоему  жениху, что ты строишь глазки четырнадцатилетнему мальчику. А, ты, сама знаешь, князь Краснодарский - человек горячий, две войны прошел, схватит он свою казацкую шашку, и пропала твоя спартанская красота, накануне свадьбы.
   Красавица нахмурилась и избалованно протянула:
- Я хотеть черный изумруд! Да! Человек мне обещать черный изумруд: один колечко, два сережка. Никто не иметь, один я иметь. 
В разговор вмешался профессор:
- Ларисса, этот человек тебя обманул. Черных изумрудов не бывает. Изумруд - это алмаз, обязательно зеленого цвета, и быть черным, он не может по определению. А черный алмаз - это  уже другой камень: австралийский черный опал. Но, скорее всего, он решил тебя обмануть, и  вручит тебе, черное   вулканическое стекло. Дешевый минерал из вулкана. Я такие кольца и сережки, на вашем базаре видел. Их деревенские невесты, себе в приданое покупают.
Вдова  немного подумала, и разозлилась:
-  Дешевый! Базар покупать! За базар ответить, гад ползучая!  Я все рассказать! Человек мне сказать, взять черная тетрадь и отдать человек.
- Кто этот человек? – спросил профессор.
- Черный человек: черный шляпа, черный брюки, черный сюртук, черный  борода, черный глаз.
- Я его знаю? - спросил Леон.
- Ты не знать, а я знать! Случайно знать. Из-за угла. Человек служить  губерния Дума. Он бумага писать и губернатор давать. Еще он очки носить и трубка курить.
- Ничего не понимаю. В губернской думе, полно чиновников, и почти все носят очки, и трубки курят. Они считают это очень  аристократично - что дворяне, то и обезьяне. Лариса, говори яснее. Фамилию знаешь?
-  Фамилия человек, я забыть. Совсем забыть. Он не сказать, но я случайно знать.
- Вспомни, душенька, вспомни, свет мой! Я тебе золотое колечко подарю! – взмолился Леон.
- Колечко красивый? – очаровательно улыбнулась красавица.
- Очень красивый! Ни у кого такого не будет!
Ларисса  встала с кресла, грациозно прошлась по комнате, встала напротив картины, где был нарисован рыжий кот сидящий на серебряном месяце, и радостно сказала:
- Я знать  фамилия! Это  кот, но не кот, а котовый  друг – страшный, противный друг, – вот фамилия человек.
Дальше, брат пытался выяснить, что это за друг кота, и что это за фамилия. Скоро, и профессор включился в разгадывание этого  ребуса. Они предлагали разные варианты, и вспомнили  всех страшных друзей котов. Друзей у котов оказалось мало, и Леон принялся кричать на нее по-гречески. Это   были  многочисленные греческие ругательства, и одно ругательство русское, но повторялось оно много раз. Ду-ду-ду…
  Ларисса громко рыдала. Леон злобно ругался. Профессор какое-то время смотрел на все это русско-греческое безобразие. Его взор, нечаянно скользнул по письменному столу. Он быстро встал, взял на столе бумажку, карандаш, и попросил красавицу нарисовать друга кота.
Лариса, продолжая тихо плакать, нарисовала мышку, и Леон посмотрел на нее, как на больную пациентку. Скоро выяснилось, что она перепутала слова враг и друг, а фамилия черного человека Мышкин.
    Красавица плакала так трогательно, что мужчины почувствовали себя последними негодяями, и принялись исправлять содеянное. Профессор сказал ей два с половиной комплимента, а Леон поцеловал  ручку,  вручил крупную ассигнацию, на новое колечко, и отправил заплаканную сестру, погулять в сад.
Красавица упорхнула к розам, и профессор спросил:
- Ларисса живет в России почти год, почему она так плохо говорит по-русски. За это время, и ворону, можно научить говорить.
- А с кем ей здесь разговаривать. Я не люблю с ней общаться, да мне и некогда болтать  с ней, у меня работы выше крыши. На балах, я ее прошу молчать, а то всех женихов разгонит. Мои слуги, все армяне, по-русски не говорят, а начинают говорить, я их увольняю. Ко мне, ходят замужние дамы, их мужья сливки общества, и мне не надо лишних разговоров и неприятностей. Сами понимаете, я не хотел бы, чтобы слух о том, что баронесса П. посещает мой дом во внеурочное время, достиг ушей барона П.
- Леон, разрешите мне дать Вам хороший совет.
- Говорите.
- Срочно наймите своей  сестре пожилую учительницу, да такую, чтобы она была умна, высокообразованна, и стала ее лучшей подругой. Учиться никогда не поздно. Будет Ларисса умна - и ее муж подольше проживет, и вам меньше мороки.
- Вы думаете за месяц, учительница  образует эту необразованную спартанку.
- Месяц, тоже большой срок, а потом передадите учительницу вместе с Лариссой в дом к мужу. Учительница - это будет ее самое хорошее  приданое.
- А что будем делать с этим шпионом Мышкиным?
- Я вам сейчас напишу адрес. Будьте добры, расскажите Николаю  Кошкину, все, что вы сейчас слышали, а остальное, он сделает сам.
Леон рассмеялся:
- Прямо, как анекдот  Лариссы. Кошкин пойти ловить «свой противный, страшный друг» Мышкин.
   Профессор собрался уходить, но вспомнил, что он хотел узнать от доктора, некоторые подробности, выяснил их, пригласил Леона на прощальный ужин, и покинул кабинет. У него еще были неотложные дела.
 
Милорадов вернулся в дом, обошел всех Черкасовых, выяснил, некоторые неизвестные ему факты, и пошел в свою комнату. Ему хотелось, передохнуть перед ужином.
   Он вошел в комнату, и увидел  нежданного гостя. Его подруга, тридцатилетняя княгиня Б. стояла в широкой белой шляпе у окна, и смотрела в  греческий сад. Он тихо подошел к ней,  встал за ее спиной и заглянул в соседний сад. Прекрасная Ларисса гуляла среди роз, и  грустила. Может быть сейчас, бедная вдова грустила о недосягаемом, несуществующем  черном изумруде. Профессор посмотрел на княгиню, его красавица подруга выглядела еще грустнее красотки Лариссы.
-  Катюша, что случилось?  - спросил профессор.
Княгиня вздрогнула, резко повернулась к нему и возмущенно сказала:
- Случилось страшное! Мне сообщили, что ты целыми днями смотришь на эту греческую Лариссу.
- Кто тебе эту глупость сообщил? Хотя, зачем я это спрашиваю, это тебе сообщил Мартын. Олух царя небесного. Предатель! Ничего не делал, жил, со мной,  как месопатамский принц, и  меня же предал.
- Вот видишь, ты сам признался, что он тебя предал. А раз предал, значит, ты уже в нее влюбился, - уверенно заявила княгиня.
- Успокойся, моя красавица, я не люблю ее.
- Врешь!  Я  вижу по твоим глазам, что ты уже влюбился в эту страшную, противную  вдовушку, - чуть не плача, сказал княгиня.
- Катерина, прекрати говорить неправду! Ты сама видела, как она прекрасна.
- Вот видишь, я была права! Ты сам сказал, что она прекрасна.
- Если я говорю, что памятник Петру 1  прекрасен, это не говорит о том, что я  влюбился в памятник.
- Ты лгун.   Я тебя ненавижу!
- Катя, ты приехала сюда, чтобы сказать мне, что меня ненавидишь? Не стоило, так трудиться и тащиться ко мне через всю Россию. Прощайте княгиня, аревуар, - сказал профессор и завалился на кровать.
- И теперь, ты будешь меня уверять, что любишь меня?
Я тащилась к нему, через тысячи верст, чтобы ты послал меня по-французски обратно в лесные дебри и завалился на кровать?
-  Дорогая княгиня, я предлагаю вам завалиться рядом со мной. Должны же вы передохнуть перед долгой дорогой.
- Теперь я все поняла, ты меня уже не любишь. Ты, сказал мне, прощайте, и аревуар. – продолжала упорствовать Екатерина, и ее карие-жгучие глаза, пылали гневом.
- Хорошо, моя душечка, теперь я говорю тебе: добро пожаловать на мою кровать. Снимайте свою шляпу – питерский ипподром, и ложитесь передохните на ростовской лебяжьей перине.
Княгиня сняла шляпу, легла на кровать, посмотрела ему в глаза,  и тихо сказала:
- Ты ее совсем не любишь?
- Не люблю.
- Ни капельки?
- Ни капельки, ни молекулы, ни атома. Она не читает книжки. А ты, моя милочка Екатерина,  какую последнюю книгу прочитала? Только не говори мне, что это книга мадам Фи- фи «Смертельная любовь графини Фря-Фря». А то мой мозг не выдержит, сразу двух необразованных красавиц.
- За кого ты меня принимаешь, Алексей Платонович! Сейчас я читаю грека Геродота.
- Геродота? Прекрасно, вот за это я тебя, моя княгинюшка, люблю.
На свете много красавиц, но только моя красавица, читает историка Геродота в подлиннике. Поэтому, нет на свете прекрасней красавицы, чем княгиня Екатерина.
- Ты это серьезно говоришь?- пытливо и недоверчиво спросила она.
- Совершенно серьезно, - сказал профессор и обнял Екатерину….

   Профессор с княгиней спустились в столовую. Кухарка постаралась устроить грандиозный прощальный ужин. Стол ломился от ростовских яств. Об украшении блюд Елизавета,  имела самое дальнее представление, но, тем не менее, в каждом блюде торчали петрушка или базилик, изображающие  миниатюрные деревца. От этого,  стол напоминал  японский лес «бонсай». 
  Из-за долгих сборов княгини, они пришли за пять минут до начала ужина, поэтому все главные действующие лица, уже сидели за столом. Профессор поздоровался, представил княгиню Екатерину Б. хозяевам и гостям, сел за стол, и окинул внимательным взглядом разношерстную компанию, среди, которых были: царские отпрыски, купеческая дочь, доктор, пристав и черный кот.
  Кот Цезарь, занял главное место. Он расположился на стуле Аиды. Аксаев и Антон вели оживленную беседу. Леон, сидя между сестрами,  шутил с Липой, и Кира обиженно надула губы. Матрена бесстрастно смотрела на нарезанный окорок с деревцем из базилика. Егор и Галина тихо баловались, но, увидев виновника торжества, мгновенно приняли вид воспитанных, благочинных детей.
   Профессор предложил приступить к трапезе, и когда гости, по его мнению, насытились, он попросил уделить ему внимание, и выслушать его довольно длинную речь. За столом мгновенно наступило, напряженное, зловещее молчание.
 - Уважаемые господа, завтра, я уезжаю домой. Но я не люблю оставлять незавершенные дела. Сергей, мой друг, он попросил у меня помощи,  и хотя его уже нет  с нами, я обязан разрубить этот гордиев узел, завязанный в вашем семействе, руками  вашей матери.
 Начну, как всегда, с альфы. Сергей Черкасов, долгие годы изобретал ядовитую бомбу, которая должна была уничтожать всю  армию противника.  Но, как это часто бывает в научных  исследованиях, в процессе работы, он сделал какое-то сопутствующее открытие, и кардинально  изменил направление своей научной работы. В итоге, как я думаю, он  изобрел сверхпрочную сталь, которую назвал победит. По его замыслу, новая сталь предназначалась для сверхпрочной военной  кольчуги, которую не пробивают пули.
 Об этом, мне рассказала Кира.  На первой странице из черной тетради, которую она переписала и выбросила, был нарисован человек в жилете, и в него летела пуля из револьвера. Из чего, она сделала вывод, что ее отец рисовал убийство, а я сделал вывод, что это была непробиваемый жилет- кольчуга.
   Кстати, я надеюсь, в конце моего выступления, мне обязательно отдадут эту черную тетрадь. Потому что этому человеку, она уже не понадобится.
    Вернемся к делу.  Черкасова, долгие годы ждала  изобретения мужа, и  надеялась извлечь из него хорошую прибыль. Так как, Аида, должна была иметь прибыль от всего. Даже, от  своих дочерей. Недавно, я узнал, что довольно симпатичные  Кира, и Липа, получали огромное предложение от окрестных, аристократов, желающих вести их под венец. Их родители обращались к Аиде, но Черкасова  не хотела давать дочерям  приданого, и матери женихов мгновенно, забывали про бедных невест.   
     В какой-то момент, который уже покрыт мраком, Аида узнала, что муж закончил свое изобретение, но она также знала, что  Сергей, собирается передать его в военное министерство безвозмездно, а это было для нее, страшнее любого ужаса. Изобретение, надо было забрать, но как? Единственный ключ, от лаборатории был всегда при нем. Он носил его, на нательном крестике, а его спальня, располагалась в кабинете со сложным замком.
   Чтобы попасть в лабораторию, и выкрасть тетрадь,  Аида придумала хитрый ход. Она сделала ремонт в комнате Липы,  строители набирались не местные, а из Саратовской губернии. Мне это сразу показалось странным. Невероятно скупая Аида, потратила огромные деньги, чтобы сделать ремонт,  именно у слепой дочери, которая его никогда не увидит, да и саратовские строители, обошлись ей дороже, чем свои ростовские. Кроме того, меня удивила, еще одна странность. Липа с третьего этажа, слышала кашель своего дяди на первом этаже. Но  в этом доме толстые стены, дубовые двери, а камин, в комнате Липы, наглухо закрыт. И тогда, я догадался, что Аида, во время ремонта, сделала скрытный ход в лабораторию. Чтобы проверить свою догадку, я привел слепого мальчика к Липе, а сам пошел кашлять сначала в лабораторию, а потом к Антону. Обращаться  к самой Липе,  я не хотел, так как у меня были некоторые сомнения на счет нее.
Его речь перебил Антон:
- А, я думаю, что у вас, крыша поехала: пришли, молча покашляли и ушли, - встрял Чернов.
- Извините, но мне было некогда болтать. Вернемся к ходу моих изысканий. После моего кашля, очень полезного для следствия, я выяснил, что кашель хорошо слышен из лаборатории, но не слышен из комнаты Антона. А дальше, было проще пареной репы. Я нашел вход в лабораторию, и спустился вниз по полкам, как по лестнице. Оказывается в лаборатории  очень прочные широкие полки, и многочисленные колбы, не мешали мне спуститься вниз. А в хорошей слышимости, виноваты строители – за хорошие деньги, они сделали лаз, не имеющий звукоизоляции.
- Эти саратовцы, все такие, - недовольно пробубнил Антон, и профессор его спросил:
- Скажите мне сударь, Липа слышала ваш кашель в лаборатории, а что вы там делали?
- А я Чо, я Ничо. Это Аида послала меня искать тетрадь. Она один раз слезла туда, тетрадь не нашла, и выбраться оттуда по полкам,  не смогла. Я, эту пирамиду египетскую, еле  вытащил. Тогда она меня туда стала отправлять, вдруг Сергей забудет там черную тетрадь.
- Вы нашли тетрадь?
- Не нашел. Всю лабораторию облазил, от этой химии у меня кашель начался, но тетрадь не нашел, -  Антон прокашлялся и закурил свою ядовито-табачную трубку.
В разговор вступила Липа:
- Это, я тетрадь нашла, и отдала маме. Извините, что я вам тогда солгала. Но мама  меня попросила никому о ней не говорить, даже профессору.
- Я так и думал, что вы лжете. Вы отдали, маме тетрадь, но кто-то  ее  украл. Теперь перейдем к смерти Сергея. Я уверен - это Аида отравила Сергея. Скорей всего, Мышкин  предложил ей за эту тетрадь огромную сумму. Конечно, она бы не получила этих денег, так же как Ларисса свой черный изумруд. Но Черкасова этого не знала, ей срочно нужна была тетрадь, а бесполезный, по ее мнению муж, мешал ей  получить прибыль.
 И тогда Аида, люто ненавидевшая мужа, отравила  его.
    За столом пронеслось возмущение. Впрочем, возмутились только Антон и Олимпиада. Остальные  выразили молчаливое согласие, ясно читавшееся на их лице. Когда Липа и Антон  успокоились,  профессор продолжил:
- Вот, господа, мои доводы. Во-первых, ученый, который только, что сделал открытие, никогда не побежит вешаться, Во-вторых, его предсмертная записка: « Я ушел, и, слава богу, никогда сюда не вернусь!» может быть вырвана из какого угодно текста, и его настоящая предсмертная записка, была бы совсем другой. Я уверен в этом.  А, в-третьих, и самое главное, когда мы вошли в кабинет к уже мертвому Сергею, Аида лично при мне, забрала с полки стеклянный пузырек, и сопроводила свои действия словами:
« Целый день ищу таблетки от сердца, а дети их сюда принесли. Сколько раз ругала их, что они целыми днями сидят в этом опасном кабинете, где кругом яды.
 У Аиды не было таблеток от сердца. Леон в тот день, забыл их принести Черкасовой, и дети, никак не могли принести  в кабинет таблетки, которых в помине не было. Кроме того,  Аида всегда  боялась, что муж, у которого полка ядов, может ее отравить, и ее покои всегда были закрыты. И не имело значения, дома она, или ушла из дома - ее дверь всегда была на замке. 
Липа перебила его и возмущенно вскрикнула:
- Зачем вы лжете. Мама была добрая, хорошая, она любила папу!
Аксаев усмехнулся, и вставил свое веское слово:
- Олимпиада! Увы, профессор прав. Алексей Платонович, еще не знает, но перед самым приходом сюда, я получил заключение судебного врача. В  банке с ядом, которая стола на столе, и которым якобы отравился ваш отец, была обыкновенная пищевая сода.
Профессор благодарно улыбнулся Аксаеву, и продолжил: 
- А теперь прейдем Олимпиада, к вашему отравлению. Обычно все приходят в столовую, выпивают свое молоко и уходят. Иногда  Матрена отдает свое молоко детям, выпивает вашу молочную смесь,  говорит кухарке, что нечаянно пролила полезный молочный напиток, и тоже  уходит. А Лизавета   выставляет на стол новую порцию вашего противного молока. Заметьте, что все эти действия длятся несколько минут, а то и меньше.
   Вначале моего расследования, отравление Матрены сбило меня с толку, я почему-то был уверен, что отравить хотели не Липу, а именно Матрену, и сделал это Герман.  Но  потом, я воспроизвел все действия поминутно, и у меня нарисовалась настоящая картина преступления.
   В тот вечер,  все  выпили свое молоко и ушли. Вы, Липа, именно в тот вечер плохо себя чувствовали, и в первый раз в жизни решили  его не пить. Кухарка увидела, что вы не выпили свой  стакан молока, и пошла  жаловаться Аиде. Мать  поднялась на третий этаж, и приказала вам идти  в столовую. Вы, как обычно,  медленно спустились на первый этаж, и остановились около стакана. Вам было плохо, и вы собирались с силами, чтобы выпить этот отвратный надоевший напиток. Неожиданно к вам подлетает Матрена, берет ваш стакан, и подносит его к губам. В этот момент в столовую входит Аида, чтобы проверить, выполнила Липа ее приказание или нет. Она видит  молоко дочери в руках Матрены, вцепляется ей в волосы, начинает ее бить, стакан падает на пол…
   И все эти действия, от самого начала до конца, длятся тридцать пять минут. А теперь скажите мне Матрена, зачем вы сидели около стакана молока тридцать пять минут?
   Все повернулись к побледневшей Матрене. Она встала, покачнулась,  снова села, посмотрела на своих побледневших от ужаса детей, и попросила их выйти.  Егор и Галина, опустив головы, ушли, и Матрена стала бесстрастно, словно ей уже было все равно, рассказывать:
- Это все Ларисса виновата. Поселилась она здесь, и моя жизнь, стала в сто раз хуже прежней. Я всегда любила мужа, а он  никогда меня не любил. Но мы как-то жили: то поругаемся, то помиримся. А после того, как Ларисса стала соблазнять Германа, он стал ненавидеть меня лютой ненавистью: часто избивал меня, и говорил: «Сдохла бы ты, скорей, да свободу мне дала!». 
   Герману  хотелось, от меня избавиться, и жениться на этой греческой ведьме. Я ему пыталась объяснить, что такая красотка,  никогда не выйдет за него замуж, а он, как с ума сошел. Твердит одно по одному: «Она мне улыбается! Она  меня любит. Я вас с матерью отравлю, наследство получу, и на ней женюсь!! Терпела я, терпела, а потом сама, как с ума сошла. Решила я, как-то выбраться из этой паутины, иначе Герман и меня отравит, и детей по миру пустит. Зачем ему мои дети. Ларисса ему других народит.   
   Сначала я решила Аиду отравить. Думала, Герман наследство получит, и я, его уговорю, в другой город переехать. А потом Ларисса выйдет замуж, и он ее забудет. Егор, часто у Сергея пропадал, и я попросила его принести мне крошку стрихнина, будто бы в моей спальне мыши завелись. Егор втихую от Сергея насыпал мне стрихнина, и принес. Яд лежит, мне душу жжет, только отравить Аиду, никак не получится. У нее мания была – она боялась, что ее отравят. Комнаты свои всегда закрывала, молоко с нами не пила, и Лизавета, за ее тарелкой неотлучно следила.
   Тогда я решила. Липу отравить, все равно она слепая и несчастная, еще хуже, чем я. У Аиды больное сердце, и я думала, если Липа умрет, то Аида не выдержит  смерти любимой дочери, и  на тот свет отправится.
   В тот раз, все выпили молоко, и ушли. Я насыпала стрихнин в молоко Липы, от страха села рядом на стул, и встать уже не получается.  Сижу, как соляной столб: ни рукой, ни ногой двинуть не могу. Пришла Липа, остановилась около меня, и смотрит на свое молоко, и такое у нее  несчастное лицо, словно она смерть свою чует, и пить яд не хочет. Не знаю, что случилось со мной, но решила я, сама отравиться, чтобы весь этот ад закончился. Как будто вихрь меня какой-то подхватил. Вскочила я, схватила  ее стакан, ко рту поднесла, глоток выпила, и Аида появляется. Даже этот глоток, она из моей глотки вырвала. Вот и все. Вы наверно думаете. Что меня совесть мучает? Ничего меня не мучает. Я сейчас живу, как мертвая. Словно все в солнечном мире, а  я одна, в царстве теней:  ничего мне не надо, ничего не волнует, никого не люблю, и даже за детьми смотрю, скорее по привычке.
   Матрена замолчала и, с каменным выражением лица,  посмотрела в окно. За окном  сиял, словно острый казацкий кинжал, месяц. Лизавета, успела  неслышно и незаметно, зажечь свечи на канделябре. В столовой стояла вязкая, гнетущая тишина, и
Аксаев громко спросил:
- А кто убил Германа? Матрена- это ты убила мужа?
- Нет, - бесстрастно ответила она. – И кто его убил, не знаю. Может его,  Ларисса убила.
Леон тихо возмутился:
- Не говорите неправды. Лариссса очень добрая. Она и мухи не обидит.
- Алексей Платонович, а кто же убил Германа? - спросил пристав.
- Сейчас узнаете. Опять воспроизведем события. Мы с Липой идем к  больной Матрене. У дверей гостиной Коноваловых встречаем Антона. Он нам объясняет, что Герман пьяный, злой, может полезть в драку, и лучше к нему не ходить. Пока он,  загораживая мне дверь, все это объяснял. Липа проскользнула в  апартаменты Коноваловых.  В гостиной она почувствовала запах брата и  водки. Герман всхрапнул, один-единственный раз. И Липа решив, что брат спит, прошла к Матрене. Там она тихо поздоровалась, Матрена ей не ответила, потому что спала, и Липа  ушла. Потом звучит колокольчик, и мы втроем идем в столовую.
  Вот этот единственный храп и говорит, кто убийца. Антон пришел к Герману играть в карты. У того, на столе стоит бутылка водки, одна рюмка, огурец и кинжал, которым Герман резал этот огурец. Коновалов, зная, что Чернов не пьет, достает колоду карт, и они начинают  играть. Во время игры, по каким-то причинам Чернов и Коновалов разругались. Матрена, сквозь дремоту, слышала, как они оскорбляли друг друга, а потом она опять уснула.
   Ругань в разгаре,  Антон хватает кинжал и вонзает его в Германа. Коновалов  мертвый падает на диван. Непьющий Антон, в ужасе, берет бутылку водки,  выпивает несколько глотков, собирает карты в  колоду и кладет ее около руки покойника. Я потом эту колоду положил на диван, и двадцать  раз падал,  в такое же положение, как убитый Герман. И каждый раз, часть карт, рассыпалась по дивану, а большая часть, падала на пол.
   Опять несколько повторимся, для дела: Антон  выходит в коридор, и видит нас с Липой. Он знает, что скоро ужин. Ведь, именно в это время, по его же словам, они всегда играли  в карты, поэтому, он никак не мог прийти к Герману за две минуты да ужина,  как он мне это объяснял.
  Задерживая меня, Чернов забывает про  племянницу. За нашей спиной, Липа входит к Коноваловым, и слышит храп брата. Липа принимает этот храп, за сон, а на самом деле, это выходит воздух из пробитого легкого.
 Судебный врач наконец-то выздоровел, и определил, из-за чего наступила смерть. У Германа были пробиты легкие и задето сердце.
- Все это враки! - сказал Антон, и Аксаев грозно, с театральным пафосом, провозгласил:
- Зря отпираетесь, Чернов. За покаяние, вам  меньше срок дадут. Я этот кинжал в коробке храню, и стакан, из которого Аиду отравили.   Скоро к нам из Петербурга ученый пристав приедет. Он нас будет учить, как рисунки пальцев снимать с орудия преступления. Представляете, какие чудеса открылись: оказывается, у каждого человека на пальцах свой собственный рисунок. Миллионы людей - и миллионы рисунков. Теперь, мы всех преступников выловим. Снимем  рисунки пальцев  с подозреваемого, потом те же рисунки с ножа, и тут же, их сравним. Если они, похожи, уже никто от убийства  не отопрется. Господа, я радуюсь этому научному открытию, и одновременно плачу. Если мы всех преступников переловим, тогда, что же я буду делать? Я ведь, грех сказать, люблю свою проклятую работу.
   Антон, хватит время тянуть, я уже проголодался,  хочу выпить и закусить – признавайся!
- Не убивал я Германа. И про рисунки на пальцах, не надо мне сказки рассказывать. У всех людей одинаковые пальцы. Только  длинною и толщиною разные, - пробубнил Антон.
- Дядюшка, - встряла  в разговор Липа, - а ведь Алексей Платонович, правду  сказал. Ты же никогда не пьешь, а в тот день перед ужином выпил. Я от тебя сразу запах водки почувствовала.
- Ну и что? Если я  в карты поиграл, и выпил, значит, и Германа убил. Не слушай ты его, душенька моя. Эти профессора химии, все головой повернуты.  У них от бесовской химии мозги отравляются.
   В столовой наступила тишина, и среди этой тишины, послышался глухой, безвольный голос Матрены. И голос этот, словно  из преисподней, наводил ужас на окружающих:
- Антон - это ты убил Германа. Я слышала, как вы из-за Лариссы ругались. А если, там  была Ларисса, значит, она  кого-нибудь убьет. 
-  Не было там Лариссы!
Леон опять слабо возмутился:
- Отстаньте, от моей сестры. Мы с ней в тот вечер, были на балу у князя  Краснодарского. У нас краснодарское алиби!
Профессор взглянул на бледного,  дрожащего Чернова:
- Антон, хватит отпираться! Рассказывайте нам, как Вы пытались убить Липу, и как отравили свою сестру. А пока, Вы думаете,  я вкратце расскажу, свою историю.
   Вы, одели платье и парик сестры, и пошли убивать Олимпиаду. Одежда сестры, вам была нужна для конспирации, и для того, чтобы племянница, приняла вас за свою мать. Но хитрость не удалась. Девушка почувствовала от вас запах ненависти и страха, и закричала.
    И Аиду,  Вы отравили.  Вы слышали, как Кира ругалась с матерью. Я сегодня проверял.  В коридоре не слышно, голос из гостиной, а вот в спальне,  даже тихий голос хорошо слышен. Кроме того, на все строящиеся дома Аиды,  Вы часто приезжали вместо нее, и вас там принимали, как управляющего хозяйки. Вы единственный, кто прекрасно знал, что Аида богата. Вы,  были ее доверенным лицом во всех делах, хотя каждый раз всех уверяли, что у вашей сестры, ничего нет.   
   Я советую Вам,  во всем признаться. Сейчас, вас навсегда уведут из этого дома. Так, попытайтесь, хотя бы что-то сказать, в свое оправдание.
 Антон, съежился,  странно посмотрел на Милорадова, нахмурился, и начал медленно, часто останавливаясь говорить:
- Это все Ларисса виновата. Если бы не она…
Простите меня, мои любимые девочки.  Я влюбился в нее, и как с ума сошел. Она улыбнется мне - и я на небесах, а не взглянет в мое окно – я самый несчастный человек на земле…
   Наверно, я точно сошел с ума: во мне, как бы два человека стали жить. Один – добрый Антон, а другой – злой, хитрый бес, и ради Лариссы, этот бес, готов всех готов.
   Я, как в нее влюбился, сразу стал думать, как бы на Лариссе  жениться. А сам-то, прекрасно понимаю – за нищего она не пойдет.  Стал я, сестру просить, чтобы она выделила мне мою долю. Ведь, она же меня, и довела до разорения. Позовет меня коммерцией заняться, я, как дурак, бегу вместе с ней, свое состояние удвоить, а в итоге: Аида в прибыли, а  я в убытке.  Она, даже мою половину дома обманом забрала. Эх… сам дурак виноват…
    Просил, просил я,  у нее свою долю, хотя прекрасно понимал,  у сестрицы, и снега зимой не выпросишь. А потом, этот бес, в меня влез. Забрался в душу, и зудит, как комар: « Убей Аиду! Убей! Она умрет, и ты получишь свою долю!»
   Но прежде, я Германа убил. Так получилось. Пришел я к нему в карты играть, а он на диване деньги пересчитывает. Много денег. Я эти деньги потом в тайник спрятал. Липа знает этот тайник.
    Деньги… Деньги …а потом? Что потом… вспомнил. Я спросил, откуда  у него такие деньжищи, а он мне говорит:
- Мне мать, наказала передать эти деньги  купцу Чубайсу. А я им другое применение найду. Ларисса меня любит,  мы с ней сбежим во Францию, и там будем   жить-поживать.
 Я взбеленился:
- Ты что дурак! У тебя жена, дети. Да, и не нужен, ты Лариссе, трутень африканский и пьяница. Она себе мужа лучше найдет.
 А Герман на меня чуть драться не лезет:
- Молчи лысый баран. Ларисса  меня любит, она каждый день, на меня  с  тоской смотрит. Теперь у меня деньги есть, и мы с ней уедем из этого проклятого дома.
- Да Лариссе, этих денег на месяц только хватит.
- А я мамашку убью, наследство получу, и буду иметь денег столько, сколько пожелаю.
   Как он это сказал, такая меня злость взяла. Обиделся я за Аидушку. Сорок лет, тунеядец, сидел у нее на шее. Мать деньги скопила, а сын, ее за это убить собрался. Короче, схватил я нож на столе, и… 
 Может вам смешно это слушать: сам хотел Аиду убить, а когда узнал, что сын ее хочет убить, то  злость взяла. Но так это было. И потом, Ларисса МНЕ улыбалась, а этот дурак, возомнил что-то о себе.
    После смерти Германа, Аида слегла: с постели не вставала, не говорила - и тот злой бес, обрадовался, мол, сама умрет. Пока Аида лежала, я стал искать ее завещание. Нашел и обомлел – она все на Липу записала! Я ведь, сколько денег, для нее заработал, а она мне, копейку пожалела… вот скряга… это ее мама так воспитала. Она всегда говорила. «Все мужики сволочи, греби от них денег, как можно больше. Будут у тебя деньги, и ты - королева, а будешь нищая – любой тебя обидит… а Ларисса не такая…
Ларисса…  А бес, опять не успокаивается, и зудит, как комар: 
- Убей липу! Убей! И Ларисса будет твоя!»
   Проснулся я как-то ночью, и опять бес, в мою душу  влез. Взял ОН, у Аиды платье, парик и пошел к моей любимой племяннице, чтобы убить ее. Но у него, ничего не получилось… потому что он тьма… а Липа - свет…
   А потом, ОН мою любимую сестрицу  убил… почему? Не знаю… у него спрашивайте…
   Самое страшное, как ОН  Аиду убил -  вся моя любовь к Лариссе прошла. Красавица  мне улыбается, а мне все равно. Словно не женщина мне улыбается, а греческая статуя из мрамора. Красивая статуя…да и я, теперь  пустой внутри… словно ОН половину моей души выжег, бес проклятый.
   Антон замолчал и склонил голову. В  столовой стояла мертвая тишина, и все услышали, что на улице идет страшный ливень. Первым очнулся Милорадов:
- Антон, пожалуйста, отдайте мне черную тетрадь Сергея.
- А, я ее сжег. Этот бес  у меня тетрадь просил, а я, ее сжег, потому что она - черная, значит от беса, и Он много бы зла с ней сотворил. Видели в камине пепел? Это черная тетрадь в огненном чистилище очищалась. А та тетрадь, что Аида нашла, была ненастоящая, но я, и ее сжег. И кольцо его бесовское, я на берег Дона выбросил, чтобы смыло его водой и похоронило.
- Боже мой! Двадцать лет работы и все напрасно! Бедный Сергей! - застонал профессор.
Аксаев зевнул, выпил рюмочку коньяка, плотно закусил черной икрой, и деловито сказал:
- Господа, прощайтесь с дядюшкой. Я его забираю с собой.
   Липа с Кирой заплакали и пошли к дяде. Они обняли его, но дядя, продолжал  сидеть, как истукан, и смотреть невидящим взглядом в невидимые дали.  Леон медленно выпил фужер красного вина, и устало  сказал:
- Николай Владимирович, я как врач, запрещаю вам забирать Чернова. Антон – больной человек, до Сибири он не дойдет, ему место в больнице – психиатрической больнице
- Я сам вижу, что он больной на голову. Но мне надо кого-то посадить за убийство Аиды и Германа. Иначе мне начальство, голову оторвет.
- Я это беру на себя. Завтра я оформлю на него все документы, и в больницу увезу. Вы мои связи знаете, поэтому не переживайте. А, начальство завтра же, представит вас к ордену святого Владимира. Вы это, давно уже заслужили.
Аксаев довольно потер руки, выпил еще две рюмочки коньяка, закусил стерлядкой, и радостно распрощался.
   После  ухода пристава, Антон странно улыбнулся, встал из-за стола,  поклонился всем, и спокойно сказал:
- Прощайте, мои дорогие. Я  ухожу в Донской монастырь. Буду там грехи этого проклятого беса замаливать. Вы его тут подержите, чтобы он за мной не побежал. Профессор крепче его держите! Он опять руки ко мне протягивает.
   Черный кот спрыгнул со стула, и пошел  к Чернову. Профессор  взял Цезаря на руки, и Антон пошел, шаркая ногами к выходу.
 Липа вслед  крикнула:
- Дядюшка, куда? Ночь на дворе, дождь идет, простынете. Утром  в монастырь поедете. Мы  наймем карету, и она вас отвезет.
Антон остановился в дверях, и, не поворачиваясь, пробормотал:
- Нет, свет мой, я сейчас пойду! Пешком до самого монастыря. Что-то мне говорит: « Иди Антон, иди в монастырь, да грехи замаливай. Много душ, ты на войне погубил». А ты не переживай, душенька моя, я дойду, обязательно дойду. Ну,  прощайте, не поминайте лихом.
   Дверь тихо закрылась, профессор отпустил кота на пол, и женщины громко зарыдали. Екатерина плакала вместе со всеми, и гладила  по голове рыдающую Матрену.
Коновалова, сквозь всхлипы повторяла:
- Это все Ларисса  виновата… все она… над ней злой рок витает…
    Профессор, на минуту задумался, что  сейчас делает, роковая губернская красавица?  Перед ним, мелькнула  сверкающая персидским платьем Ларисса, и тут же пропала в иллюзорных потоках дождя.
   Милорадов  покинул  столовую.  Сейчас, ему хотелось уйти из этого дождливого мира, и окунуться в тихие исторические воды. Он открыл дверь в комнату. Вездесущий Цезарь, проскользнул мимо его ног, и, не спрашивая разрешения,  отправился  спать в его кресло.

Потемкин познакомил Екатерину с Шарлем де Линем… В день их отъезда в Дерпт… «Екатерина устроила ужин.
- Обо мне много болтают, - жаловалась она.-  Но у меня нет личной судьбы. Ее заменяет политика. Правда, народ в истории, как хор в опере. Без него нельзя. Но, согласитесь, в оперу ходят слушать
все-таки  не хор, а солистов. К сожалению, в русской жизни еще немало всяких иллюзий…
- На что вы жалуетесь?- отвечал де Линь. –  Если бы в этом мире все шло как надо, никогда не возникло бы надобности ни в Цезарях, ни в Екатеринах… Иллюзии? О боже. А где их нету? Люди слабы, и они любят то, что им приятно…
   Вернувшись из Дерпта в Петербург, светлейший (Потемкин) спросил у Екатерины ее мнение о де Лине. Она прежде подумала.
- Политический жокей, - сказала она. – Хорошо, если не шпион, которого Иосиф пытается привязать к моему подолу…
Догадка оказалась верной: император Иосиф позже предложил де Линю секретные шифры, просил стать шпионом при русской ставке. Но де Линь вернул шифры и шпионить отказался.
Австрийский фельдмаршал, он стал и русским фельдмаршалом. Друживший с Потемкиным и Суворовым, принц Шарль де Линь навсегда остался другом России. Преклоняясь перед русским солдатом, говорил:
- Во все времена хвалили французского солдата за пылкость первого удара. Испанского – за трезвость и терпение. Немецкий достоин вашего уважения за отличную субординацию,  и великолепную флегму в момент опасности. Так вот знайте: в русском воине собраны все эти качества, и это делает его самым лучшим солдатом Европы!»
\ Фаворит \ стр 191-192 \ 2 том

    Через два часа вернулась Екатерина. Она оторвала профессора от работы, и сообщила ему новости. Олимпиада, решила не повторять ошибок своей матери. И чтобы никто не ждал ее смерти: она все свое состояние,  разделит на три части. Две из них отдаст Кире и Матрене. Матрена, узнав про это,  пожелала как можно быстрее покинуть, ненавистный ей, дом. А, Кира и Леон, договорились в конце месяца, тихо и незаметно обвенчаться в  соборе, что в двух шагах от дома.
   Профессор, выслушал новости, и посетовал, что забыл спросить у Черкасовых, кто взял у него письмо Сергея. Княгиня заливисто рассмеялась. Это письмо он забыл в Милорадово, на письменном столе. Именно поэтому, она кинулась за ним вдогонку. Ее, до глубины души, возмутило слово «красавица» написанное в письме несколько раз… ей так хотелось посмотреть на эту красавицу, а еще больше хотелось, чтобы Алексей Платонович, на эту красавицу не смотрел.
  Ливень утих, но дождь продолжал тихо и мерно стучать по крыше. За окном чернел дождь… и черная фигура скрылась в дождливой завесе…
А, Ларисса, лежа в постели, смотрела на догорающую свечу, и счастливо улыбалась… скоро ее свадьба… а ночью ей приснился прекрасный Черный  изумруд. Черный изумруд украл черный кот, и она горько плакала во сне.

***
   Над Доном разгорался рассвет, и алое небесное  сияние, отражалось в реке. Милорадов стоял на палубе парохода «Победа», и смотрел, то на алый  горизонт, то на золотисто-алые переливы волны, огибающие белую корму. Рядом с ним встала старая, очень худая  дама в черном. Ее черная шляпа, отбросила тень на профессора, и вокруг него сгустился удушливый  запах нафталина. Дама сухо поздоровалась, и принялась вслух комментировать увиденное. Там, где профессор видел  белокаменную церквушку, парящую среди розовых облаков, дама в черном, видела,  грязную лужу по дороге к храму; там, где он видел, новый строящийся завод, она видела покосившийся плетень, вокруг остова корпуса.
   Скоро, профессору,  надоели ее злобные, ворчливые комментарии и он покинул ее.  Дама переместилось к другому слушателю, молодой романтичной барышне в розовом платье и розовой шляпке, но и та, через минуту  покинула черную даму. Милорадов обошел «Победу». Черная дама, несколько раз меняла собеседников. Ее черная тень, стала раздражать его, и он спустился в каюту.
  В  каюте было прохладно. Княгиня, лежа на постели, гадала на греческих картах, и недовольно морщилась. Видимо, в ее картах, профессор уходил от нее к крестовой даме-разлучнице, и Милорадов, взглянув на ее прекрасное грустное лицо, добродушно улыбнулся.
  Екатерина, в досаде перемешала  карты, перетасовала колоду, и напевая французскую песню о несчастной любви, принялась снова разлаживать гадальный ряд. Милорадов встал к конторке, достал свои записи, открыл чернильницу, обмакнул  в чернила перо, и принялся писать:
«… Путешествие (по Волге) было обставлено помпезно, но Екатерина указала эскадре приставать к берегу пореже, дабы дипломатический корпус, сопровождавший ее, не слишком-то приглядывался.
- У них ведь как, - сказала она фавориту (Орлову),- увидят помойку или пьяных на улице – радуются, а покажи им достойное и похвалы заслуживающее – косоротятся, будто это ради нарочитого показа сама выдумала, чтобы «поддать дыму» всей Европе…»
   Слова лились, словно донская вода… а «Победа» неслась по  волнам к дому. 

10 июля 2009 г.  Ура!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!