***
Болт входил в гайку, и та содрогалась как гора - на которой индейцы сидели у костра - потому что сбоку на белых подушках лежала она...
Гвоздь слегка погнулся, но она уже поддалась, и я весь содрогнулся, когда прибил и ее, наконец, к забору из любовниц своих, хотя она и доска…
***
Писатель за читателем гонится, потому что написал не то. «Я раскаиваюсь», кричит, «у тебя завтра отвалятся руки, испортится зрение и язык покроется язвами», но «пусть от тяжести члена у меня отвалятся руки», думает тот, «пусть от экстазов ослепну и нализавшийся язык воспалится и станет восприимчив к болезни, всё равно мое нынешней ночью исчезнувшее «я» не жалеет, что, наконец, приобщилось к культуре»...
***
Солнечный полувесенний денек в январе и побаливает голова, и ничего не хочется делать, и я уступаю, покоюсь, легонько дремлю, засыпанный сверху желтым песком зимнего лета. Если я и букашка теперь, то ведь и среди букашек права только та, что хотя бы в солнечный день не заламывает руки. Я был бумажкой и весь пляж замусорил... (П.С.: уже признаюсь понемногу, что сотворил и во что превратился…)
***
Искусство претендует на то, что всё содержит в себе, но само часто не является ни мыслью, ни действием. Оно есть морока, сон, в котором человек растет и меняется - чтобы мыслить и действовать, наконец…
***
Чем дальше время шло, тем меньше оснований было у него жалеть себя, так ничего и не сделавшего...
Простота и веселость прорывались в нем, но вскоре он опять начинал скучать, замолкать и хмуриться, становясь не находимым, как будто помещенный в сложный лабиринт...
«Горизонтальный человек - млекопитающее» - думал он, «он отращивает голову, но ест траву и стрекочет как кузнечик. А все девушки такие маленькие, что помещаются в собственном влагалище...»
Да, мир без жалости - это пустыня, но лупит солнцем Бог, Он в ярости и, в общем, я Его понимаю...