Несколько зарисовок и воспоминаний, не связанных между собой и совершенно не в хронологическом порядке...
Готовились к торжественной и неслыханно помпезной сдаче нового учебного корпуса в повседневную эксплуатацию. Нас заставляли регулярно выгребать мусор с почти готовых этажей, но работы продолжались и в дальнейшем направлении — отделка, штукатурка, несложные электрические и сантехнические дела. Москвич Лёша Ф., проживавший в нашей комнате, оказался последователем того наглого типа, которого перевоспитывал на стройке Шурик в фильме «Операция Ы». Лёха всегда предпочитал специальность «по монтажу — где посижу, где полежу»... Но работать или создавать видимость бурной деятельности всё равно было необходимо, ведь Печень выедал всю плешь, выслуживаясь перед начальством, нещадно гонял и угнетал подобных и злостных отлынивателей. Лёша выбрал очень непыльную работку по настилу линолеума. Линолеум тогда был в страшном дефиците, я вообще его видел чуть ли не впервые! Привозимое напольное покрытие сильно отличалось качеством и дороговизной. Но вполне, с первого взгляда, можно было понять, какой именно рулон должен стелиться в коридорах, а какой — украшать пол в кабинетах руководства Академии.
В общем, дармовая орава дружно грузила лопатами остатки бетона, арматуры и строительного хлама в какие-то корыта, а потом перетаскивала на улицу. Приходилось тяжеловато, но мы не особенно перенапрягались. А Лёша где-то в недрах необъятной стройки укладывал линолеум. Мы его даже не видели. Настолько работа выглядела серьёзной, если не сказать — секретной... Через несколько дней, Алексей так круто поднаторел в премудростях, что мог бы дать фору кое-кому из настоящих строителей-профессионалов!
Однажды, на «совете» комнаты возникла идея облагородить пол и в нашей каморке. Остатков линолеума образовалось чрезвычайно много, поэтому из трёх, приличного размера, кусков общими усилиями искусно составили единое целое, а Лёха мастерски состыковал края, практически без заметных швов! Конечно, всё проделали по строгим правилам и обязательно уложили на клей-мастику, аналогично стыренную со стройки.
Линолеум попался светлого цвета и очень выгодно отличал нашу келью от всех остальных. А самое приятное – мыть его шваброй. Дощатый пол имел неприлично большие щели и неровности — туда постоянно попадал разнокалиберный мусор, который сложно и муторно выгребать. А Печень нещадно гонял за любые, даже самые незначительные, огрехи и заставлял перемывать помещение бессчётное количество раз, если ему что-то не нравилось. Нравилось, впрочем, весьма редко... Другое дело — линолеум. Красота, лёгкость и блеск! Даже захотелось поддерживать постоянную чистоту, поэтому мы заботливо стелили влажную тряпочку у дверей, чтобы на такой неземной красотище не оставалось грязных разводов. Сами обязательно переобувались в комнатные тапочки и грозно шугали всяких непрошеных гостей и посетителей из соседних комнат, если те, вдруг, пытались наглым образом вламываться в грязной обуви.
Когда ротный майор впервые увидел, во что превратилась наша халупа, пользующаяся у него самой дурной репутацией, то естественной реакцией был приказ «немедленно всё содрать и вернуть умыкнутую материальную ценность обратно на стройку». Это лишь краткое содержание пламенной речи милитаристского трибуна, обильно сдобренной изощрённым ненормативом и армейским юморком с упоминанием наших матерей и репродуктивных органов обоих полов... Мы были страшно возмущены вопиющей несправедливостью и начали роптать. Больше всех обиделся Алексей, который, по праву, мог гордиться шедевром строительного искусства. Дело происходило уже на третьем курсе, мы уже могли позволить некоторые вольности и даже дискуссии с Печенью. Однако, на конечный результат это никогда особенно не влияло. Приговор, как правило, всегда был один и тот же — не в нашу пользу, а в пользу бедных, как выражался ротный. По всей видимости, в его понимании, мы выглядели уже сказочно богатыми или заранее готовились стать олигархами.
Лёха насупился и с горечью сказал, что линолеум намертво приклеен к доскам, что отдирать теперь возможно только вместе с досками, а, быть может, даже и с цементом. Скоммунизденная мастика оказалась чертовски качественной!... И не в свои ведь квартиры принесён – валяется без присмотра и выбрасывается со стройки значительно больше того количества, которое так красиво уложено в комнате... И что всё равно именно теперь эти куски будут безо всякого сожаления выброшены на помойку...Лёха вообще-то по жизни флегматично-немногословный, поэтому такой пространный и длительный монолог являлся определённым подвигом и отступлением от строгих принципов.
Неожиданно, Печень немного подумал и согласился. Скупо молвил, что, в таком случае, будет водить к нам многочисленных проверяющих и демонстрировать помещение, как образцово-показательное! После этих нерадостных слов мы были готовы убить Алексея за провокационную «подставу».
С неделю или дольше после знаменательного разговора, комнату посещали различные делегации и комиссии, дверь не закрывалась, а мы потеряли покой и возможность чем-то заняться. Майора буквально распирало от гордости и счастья: ведь именно и только у него в подразделении имелась такая неземная красота! Потом поток проверяющих постепенно иссяк. Мы облегчённо вздохнули, решив, что теперь уж, наверняка, ВСЕ побывали в «легендарной» комнате идеальной чистоты и образцового быта. Возобновили обычный режим труда и отдыха. Как оказалось, опрометчиво... Видимо, ещё не всех проверяющих пересчитали и учли.
В один из дней, Коля, который любил, умел и предпочитал спать везде и всегда, решил «откосить» от занятий. Ротного с утра почему-то не наблюдалось, поэтому Николай спокойненько залёг в постель и моментально канул в вечность... А Печень возник, как джинн, «из ниоткуда», да ещё и семенящий и расшаркивающийся перед каким-то сановным генералом, проверяющим военную кафедру. Ротному не терпелось поразить важного чина достопримечательностью и всем образцовым, что олицетворяла наша комната... Ну, и поразил в самое сердце... О последующих репрессиях для Коли, для нас и для самого майора лучше умолчу. Линолеум всё же сохранили, но статус «примера-подражания» безжалостно ликвидировали...
Вообще, обитателей нашей комнаты уважали однокурсники за неуёмный и оригинальный «приколизм», а Коля являл пример страшно жизнерадостного и разухабистого разгильдяя. Частенько «висел на волоске» неминуемого отчисления из-за неуспеваемости и нештатной дисциплины, но постоянно выручало и спасало врождённое чувство меры и способность вовремя, если последний момент может считаться своевременным, «поднапрячься и превозмочь»! А немаловажным фактором являлось то, что папа Николая работал штурманом-инструктором в УЛО Академии. Мы часто выполняли учебные полёты под его руководством.
Количество ситуаций, в которые попадал Николай, превосходит все мыслимые размеры, поэтому если ещё что-то особенное припомню, то обязательно опишу. Проживал Коля, как и Юра, с которым мы реанимировали магнитометр на военной кафедре, в Ульянке. Совсем рядом с Академией, но добраться туда можно было только вкруговую или пешком — через Дачное. Собственно, никакого переезда через железнодорожные пути так до сих пор и нет. Когда стало немного попроще, и мы слегка «застарели», то ребята частенько ночевали дома, договорившись со старшиной и непременно в отсутствие гнусного майора. Это напрямую касалось ленинградцев, а также тех, кто жил в городах-спутниках. Поясняю для лучшего понимания в дальнейшем.
Однажды зимой, сдавали какой-то очередной экзамен. Коля отсутствовал, но никто особенно не волновался. Хорошо знали, что он ночевал дома, любит вволю поспать и обязательно приедет... к финалу. Время шло, экзамен успели сдать все, а Николая всё не было. Теперь заволновался и преподаватель. Ставить «неуд» за неявку не хотелось, да и мы хором обещали и заверяли, что Николай вот-вот появится...
Сотовых телефонов, конечно же, не имелось и в помине, даже телефон-автомат в здании Академии отсутствовал! Юра пошёл «ублажать» какую-то секретаршу, чтобы разрешила позвонить Коле со служебного. Это виделось довольно непростой задачей, но... Уговорил и позвонил... А Юрку сразу заверили, что Коля благополучно уехал на экзамен уже часа с два как... Мы радостно известили экзаменатора, что практически видели из окна, как Николай вприпрыжку бежит с автобусной остановки, поспешая выдать «на гора» переполняющие знания...
Прошло ещё минут пятнадцать. Преподаватель понемногу терял остатки долготерпения и стал настойчиво интересоваться, а с какой такой космической или сверхзвуковой скоростью движется означенное «тело»?... Мы, конечно, успокаивали, как могли, но уже и сами начали сомневаться как в скорости, так и в наличии «тела». Когда преподаватель натурально запсиховал, почти сгрёб со стола билеты, ведомость сдачи экзамена и классный журнал, намереваясь покинуть класс, в коридоре, наконец-то, появился знакомый силуэт. Коля именно вприпрыжку, как и пообещали..., шкандыбал на костыле под мышкой и с палочкой в руке. Но не терял обычного оптимизма и весело на ходу рассказывал о том, как спешил на экзамен, а при спуске в метро на что-то засмотрелся и... рухнул вниз по каменным ступенькам. При этом, умудрился не вывихнуть даже, а сломать ОБЕ ноги!... Экзаменационную оценку поставили «автоматом». За неопровержимые доказательства. в виде костылей и гипса, а также за неуёмную тягу к знаниям и нешуточный гражданский подвиг...
Николай летал в Якутии, в Черском, почти десять лет. Я даже как-то проверял его на допуск к съёмочным полётам на самолёте Ан-2... Лет пять назад мы виделись на встрече «разгильдяев» нашего выпуска... Сейчас Николай бороздит просторы Питера, работая обычным таксистом...
А гнида-майор проживал в Гатчине или где-то ещё, но в том же направлении. Как ни странно, но у него была семья и даже дети. На третьем курсе мы с удивлением обнаружили, что кроме должности и звания, у гнойстера имелось вполне человеческие имя и даже отчество. Николай Сергеевич, если не подводят спрямлённые извилины. Клянусь, что помимо меня, этого секрета, вряд ли, выдадут ещё два-три однокурсника, да и то – лишь под страшными инквизиторскими пытками! Просто у меня память хорошая.
Конечно, такой гнусный тип, как он, не заслуживает повышенного внимания, но всё же увековечу его память. В назидание потомкам и в надежде, что кто-то из наших ребят когда-нибудь прочтёт эти вирши и вспомнит юность. Иногда кажется, что не Печонкин был «отцом-командиром», а мы всё время крутились-вертелись под его ногами, мешая служить-выслуживаться, в качестве верного «держиморды»!
Есть достаточно юморное, но в чём-то верное, определение: «мужик должен быть жесток, вонюч и свиреп....» – Перефразируя, скажу, что Печень был вечнотрезв, вездесущ, всезнающ и един... Во всех ипостасях «отца, сына и святага духа». Конечно, по половым признакам и внешнему обличью, Печонкин определённо принадлежал к славной когорте мужиков, но сходство не выглядело таким прямолинейным... Он, как сказочный джинн, был «здесь и не здесь..., везде и нигде»... Обладал дьявольской изобретательностью по части каверз и иезуитских наказаний в духе святой инквизиции. Видимо, майор полностью устраивал оргстроевой отдел и оправдывал возложенные нелёгкие обязанности. Даже если совершенно точно знали, что верный служака уже «слинял» домой восвояси, то всё равно, в каждом углу мерещилась лисья морда со свинячьими глазками, неустанно вынюхивающая нечто «этакое», что, по его мнению, каким-то образом, выходило за рамки устава.
Я уже говорил, что мы страстно мечтали зазвать «отца родного» на выпускной вечер. В качестве самого-самого дорогого и бесценного гостя. Но Печень оказался ещё и весьма застенчив в некоторых вопросах, поэтому предвидел возможные последствия такого навязчивого приглашения и жеманно отнекивался, потупив взор... Результатом полученных предложений стали удвоенные усилия ротного по неуклонному сокращению числа приглашающих на будущий выпускной.
… Он появлялся в общаге всегда неожиданно, как чёртик из табакерки. А исчезал ещё более внезапно. Возможно, прошел тайные спецкурсы, где обучают искусству виртуозно «срубать хвост» и уходить от слежки. А также изучил всякие штучки-дрючки по аннигиляции и дематериализации... Мы хорошо знали, что ротный, обычно, ездит на электричке. Некоторые, особо желающие «проводить» Печонкина до электрички, всё же находились, но ни разу не появилось возможности как-то задержать подлюку-майора для задушевного разговорчика под покровом сумерек, чтобы нежно подержать за «колокольчики». И Печень, подозревающий вероятность подвоха всегда, точно рассчитывал время для похода и посадки в электричку. Хоть бы разок расписание нарушилось или отменили поезд!... Минусом являлось ещё и то, что майор не курил — берёг здоровье! Поэтому предложить закурить, а тем более – «стрельнуть» по пути сигаретку по-братски, было невозможно!
Забегая вперёд, скажу, что этот вы...к всё-таки увернулся от всеобщих «восторгов» и любовных объятий... Тихонечко и без излишней помпы свалил на выстраданную и вынюханную военную пенсию, воспользовавшись моментом отсутствия слушателей в период преддипломной практики. Мы уехали на пару месяцев полётов, а майор почему-то не вынес такой разлуки и... Вернулись, а этот гомосек уже предусмотрительно окопался навсегда в Гатчине, или где-то рядышком, избежав заслуженного возмездия... Многие нешуточно горевали и тосковали, сознавая собственное бессилие и несостоявшуюся сладкую месть...
Отношение к молодежи-зелени-подросли, у ротного имелось откровенно скотское, но со «старослужащими» майор общался, как бы снисходительно-доверительно, если не сказать большего. Печень разумно полагал, что лично назначенные старшины групп станут надёжной опорой и помощниками в деле поддержания дисциплины и наушничества, поэтому кое в чём и не ошибся. Опыт! Нашлись и те, кто оправдал доверие... «Разделяй и властвуй!» — этот лозунг проводился в жизнь и подтверждался несколькими успешными майорскими выпусками штурманят.
… Юра Ч. старше меня года на три. Успел до Академии поработать на заводе имени Кирова и поступал учиться по направлению рабочей молодёжи. На третьем курсе появились некоторые послабления, тем более, что по возрасту Юра подходил под категорию «старослужащего». Юра имел полное право, как ленинградец, уехать домой в субботу, а вернуться к началу занятий в понедельник. Поэтому позволял себе иногда прикатить в субботу на папином стареньком «Москвиче», пошиковать-выпендриться и потом умотать домой, прихватив кого-нибудь из нас. Печень об этом знал, но смотрел сквозь пальцы, снисходительно прощая подобные шалости, тем более, что формальности с увольнением всегда соблюдались. Юркина машина ему была хорошо знакома.
Юра был рассудительным, опытным и страшно хозяйственным. Как-то раз, целую неделю таскал в общагу ящики с кафелем, разумно полагая, что их и без него нагло «приватизируют». Предназначалась плитка для облицовки кухни или ванной в родительской квартире. Перетащить ящики оказалось выполнимо, но сложновато. И из-за тяжести, и из-за, собственно, самого факта воровства. Но... смелого пуля не берёт! Четыре ящика отборной кафельной плитки, которой ещё и в магазинах-то не могло быть, аккуратно сложил в уголке каптёрки и прикрыл обмундированием б/у. Оставалось дождаться момента убытия или отсутствия ненавистного майора, чтобы кавалерийским наскоком перегрузить честно награбленное в припаркованный у входа в общагу «Москвич».
По субботам Печень, обычно, убывал сразу же, после обеда и окончания занятий. Сокурсники знали об этом и с нетерпением ожидали привычного события. Машина давно стояла с приоткрытым багажником: мы рассчитывали за одну ходку, не привлекая чужого внимания, помочь «сокамернику». А майор почему-то задерживался в кабинете канцелярии, да ещё и затеял внеочередной осмотр жилых помещений, справедливо полагая, что самые нетерпеливые утеряют чувство бдительности, достанут из потайных «закромов и схронов» запрещённую гражданскую одежду и будут успешно застигнуты врасплох.
Такие штучки-дрючки и заковыристые фокусы проделывались не раз. Майор частенько совершал хитроумные манёвры, связанные с демонстративными «ложными» отъездами и вполне реальными внезапными возвращениями. Путал следы и натурально сбивал с толку... Привычки старого педельсона были знакомы до щемящей боли, однако, кое-кто поддавался на обман, подвергшись приступам свербящего нетерпения моментально улизнуть «на свободу»... В этом случае, майор торжествовал, радостно злословил и определял «срок заключения» в казарме на предстоящие выходные и, заодно, на пару недель вперёд...
Мы терпеливо посиживали в комнате и ждали точных донесений «разведки» о перемещении ротного и сигнала о реальном отбытии. Наконец, условный сигнал поступил, мы дружно выдвинулись на позиции. Юрка побежал срочно заводить машину, а остальные уже подходили к заветной каптёрке, потирая ручки, как... услышали родной и приятный уху голос Печонкина, доносящийся с лестницы. Голосок был елейный и просительный: «Юрий Иванович, как вовремя вы мне встретились! Не ваша ли, случайно, машина внизу стоит?» – ...Дослушивать не стали — вернулись в комнату и стали ждать Юркиного возвращения... Однако, ждали бы долго. Он вернулся только в понедельник и рассказал о продолжении истории...
Рассказ оказался красочным, эмоциональным и довольно печальным. Майор ласково и нежно попросил Юру вернуться на минуточку в канцелярию, где посетовал на возникшую маленькую проблемку. Оказывается, он осматривал вверенную территорию и совершенно случайно наткнулся на груду тряпья, под которой... Ну, вы уже догадались. Майорскому возмущению не было предела. «Расхищение социалистической собственности!... И где!?... И кто? Не подскажете ли, глубокоуважаемый Юрий Иванович?»
Юрий Иванович возводить напраслину на кого-либо не хотел, а про себя скромно умолчал. Но разговор только начинался. Ротный распалялся всё больше, стремясь найти выход из щекотливой ситуации. Оставлять ящики без присмотра не хотелось. А перетаскивать в канцелярию и запереть до понедельника, чтобы вернуть потом на стройку..., или разбираться с преступниками попозже, тоже почему-то не горел желанием. Печень поворчал немного для пущей важности и очень-очень попросил Юрку подвезти его до дома... Вместе с ящиками кафеля в багажнике! Якобы, только у него дома они будут в неизмеримо большей сохранности, не станут «тереть» посторонний глаз, вводя в искушение и соблазн нерадивых слушателей... Конечно же, от такого недвусмысленного предложения трудно отказаться... Юрке пришлось, поневоле, в одиночку спускать тяжеленный груз и самому же везти, как ему и мечталось... Домой. Но только не к себе!... Маленькая разница.
… Должность начальника военной кафедры занимал генерал-майор авиации Татьянин. Выглядел очень ярко, внушительно, солидно, красиво и презентабельно. Военно-морская форма чёрного цвета сразу бросалась в глаза, а особенно запоминались широченные голубые лампасы на брюках! Ничего плохого или хорошего про генерала сказать не могу — он был неизмеримо «выше ростом», чтобы как-то общаться, да и мужиком, видимо, нормальным по жизни. Позже узнал, что и его сын окончил штурманский факультет. Мы трудились в Питере в одном лётном отряде. Сейчас сын генерала продолжает работать дежурным штурманом, завершив лётную карьеру года два назад.
Общага стояла почти в лесу. Сейчас там всё застроилось гаражами и развилось вширь. А тогда жизнь и цивилизация заканчивались сразу же, в двадцати метрах от угла здания родной общаги. Напротив общаги располагались собачьи вольеры. Днём пёсики помалкивали – отсыпались, а к вечеру их увозили многочисленные машины для несения собачьей службы. «Служили» овчарки в крупных универмагах, вроде Гостиного Двора, ДЛТ и других объектов торговли. Ночами экономили на охранниках и сигнализации. Собачек просто-напросто выпускали внутрь магазинов, где они вольно бегали по территории до самого утра... Краж или крупных ограблений не припоминаю.
А прямо из наших окон открывался вид на ВПП, которая сейчас не используется по прямому назначению, а служит местом стоянки самолётов, приготовленных к утилизации. Мы наблюдали за всеми взлётами-посадками, а также за жизнью на аэродроме. Самолёты летали очень шумные — Ту-104, Ту-124 и турбовинтовые, каких сейчас не увидишь нигде, кроме музеев и кинохроники. Окна дребезжали от грохота, и уши закладывало. Но к этому потом настолько привыкли, что даже распахивали створки настежь, чтобы в жару ощущать хоть какую-то прохладу.
Те самолёты, зачастую, использовали выпуск парашютов для торможения после посадки. Купол отстреливался, а специальная машина забирала его для «перезарядки» устройства. Было непривычно и интересно за этим наблюдать! Гораздо позже, от пилотов, летавших на таких самолётах, я узнал, что выпуск парашюта считался не то, чтобы позором, но, как бы, не очень грамотно рассчитанной посадкой, то есть, без лётческого куража, шика и мастерства. Парашюты настоящими асами применялись только в крайнем случае — на слишком короткие полосы, в сильную жару или в экстренных случаях. Отсутствие этой информации вызывало горячие споры и предположения, почему один самолёт садится без применения парашюта, а другой выпускает... Тёмные и недалёкие людишки, эти юные штурманята!
… Однажды летом, в сильную жару, приземлившийся самолёт на пробеге внезапно «разулся», лишившись покрышек на тележке шасси. Самолёт остановился, но шасси задымило и стало разгораться ярким белым пламенем! Мгновенно примчался пожарный расчёт на воющей и мигающей огнями машине. Слаженная работа кипела, пожарные деловито разматывали шланги и... Ничего не произошло. То ли воды не было, то ли что-то не сработало, но шланги выдали дружный «пшик!»... И – больше ничего... А пожар продолжался на наших глазах. Персонал бегал и суетился... Уже от здания пожарки с противоположной стороны аэродрома мчалась другая машина, не разбирая дороги, прямо по траве и обочинам.
В это время, к бедствующему самолёту, как-то очень не спеша и с чувством собственного достоинства, лениво подъехала обычная поливальная машина, увлажняющая рулежные дорожки. И быстро потушила пламя на виду у так и не совершивших трудовой подвиг пожарных... Это сильно напоминало собачку, которая подняла ногу на понравившееся колесо автомобиля... Говорят, что масштабы разноса аварийным службам после этого случая были поистине гигантские!
...Сразу за общагой начинался лес. Не сказать, что дремучий и непроходимый. Но там отстраивались невзрачные дачки-курятники работников авиаотряда и Академии. Дачами это можно было назвать лишь с большого бодуна или для хвастовства перед теми, у кого и этого-то не имелось! По большому счёту, это являлось даже и не садоводством, а чистой воды огородничеством. Почва болотистая и сплошная глина. Чтобы там что-то приличное «выстрадать», приходилось сильно потрудиться! Но люди были страшно рады и такому захудалому огородику, умудряясь решить насущные домашние аграрные проблемы. Выращивалась зелень, огурчики, помидорчики, кабачки и всякая подобная лабуда в тепличках и парниках, а самые продвинутые, которым удавалось привезти землю «пожирнее», торф и навоз, даже обеспечивали себя картошкой на зиму.
Мы поначалу туда не ходили, однако, со временем, освоились и осмелели – начали совершать краткие и весьма ощутимые по урону для урожая набеги. Основным объектом партизанских вылазок выбрали клубнику. Как-то раз, вездесущая «разведка» донесла весть о сказочном месте, где, по уверениям очевидцев, кроме громадной клубники, больше ничего не растёт. А клубники той, как в сказке, видимо-невидимо! И сорт, якобы, какой-то, не вполне обычный..., а сладкий-пресладкий, крупный и сочный... В общем, мечта! Припоминаю, что в донесении разведчиков использовалось заумное словосочетание «гипертрофированная до полного неприличия». Не все сразу поняли глубинного смысла, однако, клюнули на интонацию и решились...
На «дело» отправились, как водится в таких случаях, вечерком, после ужина. Ночи стояли белые, поэтому не опасались, что не успеем до темноты. Главным являлось, как всегда — не попасться и вовремя смыться. Шли долго, но уверенно, руководимые опытным «проводником». Нашли... Убедились и поразились... Точно — видимо-невидимо! И сплошь ягода — крупная, сочная и желанная... Некоторые постигли значение слова «гипертрофированный» наглядно, даже не заглядывая в словарь.
Начали сбор и употребление ягоды. Разохотились, раззадорились и... слегка утеряли контроль за обстановкой. Часовых опрометчиво не выставляли... Отрезвил звук подъезжающей машины. Мигом залегли в заросли клубники, вжавшись в болотце и опасаясь поднять глаза. Уподобились Хоме Бруту. Встречи с «Вием» страшно хотелось избежать, но взглянуть-то тоже интересно... Хотя бы перед смертью...
«Волга» чёрного цвета остановилась точно на траверзе участка, который мы бессовестно обирали. Всегда страшно попасться на воровстве, но в тот момент теплилась некоторая надежда, что нас не заметят. Выдержки хватило ровно настолько, чтобы успеть осознать: опустившаяся нога водителя, открывшего дверь, была экипирована в до боли знакомые... голубые лампасы... Дверца ещё не успела захлопнуться, а мы уже... вовремя смылись!...
(продолжение следует)