Курортный роман с Ялтой

Анна и Петр Владимирские
Есть город, где каждый уже бывал или еще побывает. Он – как детство, как первая любовь, как первый шаг или первая детская болезнь. Им должен переболеть каждый.

Вы уже догадались – это Ялта.

Притягательность Ялты как раз в том, что ее любили и любят все, о ней читали и слышали все. И все в ней бывали. А кто не бывал, непременно приедет. И Ялта его примет, как гостеприимная хозяйка, угостит Массандрой и крымскими фруктами. Потому что Ялта постоянно принимает у себя гостей, она – город-гостиная. И лечит, ведь Ялта – город-доктор. А еще она – город-легенда, город-архетип, город-рай. Вот именно: если рай существует, то он похож на Ялту.

В том раю, каким мы его воображаем, непременно должно быть море – синее, шелковое, громадное и вздыхающее. Глаза заполняются им до самых краешков. Волны сверкают на солнце ультрамарином и волнующе, почти эротически нежно шепчут-шуршат прибрежной галькой. Знойный душистый воздух этого благословенного края прогревает приезжего до самой глубокой косточки. Оттаявшее тело сливается с душой, мир воспринимается цветным зрением. В синеве неба взгляд ищет углубления и покоя после лимонно-желтых солнечных бликов. Сплошное хвойное душистое море Ливадии хочется погладить рукой, от зелени винограда вибрируешь гитарной струной. А после карминового цвета крымских вин и желтизны персиков соглашаешься с Кандинским в том смысле, что «цвет – это клавиш; глаз – молоточек; душа – многострунный рояль».

...Вот такие захватывающие картинки один из соавторов рисовал другому. Потому что один из нас в Ялте бывал, а остальные члены писательского коллектива, прямо скажем – нет. И эти остальные, а именно Петр и спаниель Пай, очень хотели бы в Ялту, наконец, приехать. «Ялта, Ялта... – словно заклинание, бормотал Петр, изучая карту Крыма. Пай слушал, склонив набок белую лобастую голову с ушами цвета топленого молока. – Ай-Петри... Ливадия, Массандра, Алупка, Гурзуф...»

– Ты что, решил перечислить все селения, входящие в состав Большой Ялты? Тогда не забудь Гаспру, Кореиз, Мисхор, Симеиз, Форос. И сочини из них стихи.
– Зачем? Стихов и так достаточно. Вот, например, Леся Украинка:
 «Матовим сріблом біліють дахи на будинках,
Тіні різкі вирізняють балкони, тонкі балюстради,
А кипариси між ними здаються високими вежами замків;
Листя широке магнолій важке, нерухоме
Кованим сріблом здається...»

– О, и она тоже бывала в Ялте?
– Там даже есть ее музей.
– Ну хорошо, покупаем билеты, – однажды сообщила, наконец, радостную новость Анна.

Это было весной. Потому что город-гостиная Ялта хороша, конечно, но ведь не хочется затеряться в гостиной среди кучи народу. Очень советуем приезжать в Ялту весной, в марте или апреле (можно в самом начале мая). Или осенью, в октябре. Тогда практически нет курортников и жары, зато есть все остальное. Только не говорите, что море, дескать, не такое теплое, как летом. Сами знаем. Но нельзя же всё иметь, ничем не жертвуя!

Так что в один ледяной и пасмурный, то есть типично весенний киевский день мы достали клетчатую дорожную сумку. Пай заволновался, увидев ее. Он заметался по квартире, цокая когтями по полу и взмахивая волнистыми ушами. «Ведь сумка – это к путешествию, да? – молча спрашивал он. – Вы же меня не оставите дома? Не забудете?» Чтобы мы его уж точно не забыли, он схватил зубами любимый тапок хозяйки и не отдавал. «При всём моем уважении к вам, маменька и папенька, я-то знаю, что люди забывчивы. Так что тапок вы у меня получите только в обмен на ошейник, который означает выход на улицу. И прослежу-ка я за упаковкой вещей. Мисочку мою не забудьте... Вот так, молодцы».

Пропустим мерно стучащую, вводящую в одуряющий транс железную дорогу. Отведем глаза от ночного Джанкоя и пересадки в Симферополе, езду по каким-то невероятным горным перевалам с собакой на коленях. Окунемся сразу, всем телом в главный город «страны Крым» – в Ялту.

Подъезжаешь к городу откуда-то сверху. С высоты птичьего взгляда панорамой разворачиваются пестрые дома, корабли, кипарисы. Начинается парад фасадов с колоннами, тентовых и черепичных крыш. Парад приближается, и ты понимаешь: это всё уже когда-то снилось! Можно не сомневаться – будет сниться и потом.

Хочется поскорее начинать дегустировать, как тонкое вино, открывшийся пейзаж. Однако вся наша троица, включая собаку, проголодалась. Перекусить можно где угодно, и мы свой первый отпускной день в Крыму решили начать с Ласточкиного гнезда. Там разместился уютный итальянский ресторанчик с таким же названием: «Ласточкино гнездо».

Это тоже архетип, «коллективное бессознательное» Крыма, его визитная карточка. Миниатюрный дворец напоминает шахматную фигуру по имени ферзь и средневековый рыцарский замок из детской сказки про спящую принцессу. Взглядом невольно ищешь над замком приветствие, словно на открытке: «Здравницы Ялты желают Вам счастливого отдыха!» Подходим ближе. Открыточная красота Ласточкиного гнезда не обманывает. Строение с башенками нависает над морем с отвесной Аврориной скалы Ай-Тодорского мыса, действительно, как искусно свитое гнездо...

Радушные ресторанные работники, к удивлению, охотно разрешают нам войти с собакой. Официант приносит меню. Откуда ему знать, что мы еще в поезде обсудили, какое именно блюдо итальянской кухни хотим попробовать. Его, это блюдо, мы давно вымечтали. Ведь новый город всегда надо начинать с какого-то необыкновенного лакомства. Вот только название выскочило из головы... Сейчас, сейчас вспомним... Кажется, блюдо начинается на букву «П».

Официант перечисляет:
– Песто?
– Нет.
– Пицца?
– Да нет же!
– Памадазис?
– Нет, не то...

Официант исчезает в направлении кухни и приводит шеф-повара в белом халате и высоком поварском колпаке. Вместе они речитативом предлагают нам все блюда на букву «П». Когда заканчиваются существующие в ассортименте, шеф вспоминает те кушанья, каких в данный момент нет, но их всё-таки могут приготовить. Шеф-итальянец со вкусом перечисляет деликатесы средиземноморской кухни.

– Полента? Панна котта? Паиль? Пассата? Пенне сердитые? Паштет? Паннино с цуккини? Пектен, в конце концов?! – произносит он, желая угодить сидящей за столом капризной парочке. Воспитанный спаниель тихо лежит под столом: он уверен, что с ним поделятся. Несмотря на старания повара и официанта, мы только отрицательно мотаем головами. Нам уже неловко.

На лбу шефа выступает испарина. Он достает из фартучного кармана большой клетчатый носовой платок и вытирает лицо. Неожиданному развлечению рады другие посетители ресторана, нас с интересом наблюдают и видят, как женщина устраивает пантомиму. Ее руки порхают, как бабочки, раскатывая в воздухе воображаемое тесто и укладывая его слоями.

– Понимаете, это такое, очень вкусное... Что-то вроде слоеной запеканки или плоских тонких коржей... Из мягкого теста с мясным фаршем.
– Аааааа!!! Лазанья? – восклицает шеф-повар.
– Да! Да! Конечно, лазанья! – от всей души радуемся мы.
– О Боже мой! – хватается за голову официант. – Блюдо на «П»! С чего вы взяли, что лазанья – это еда на букву «П»?! Покажите мне в этом слове хоть одно «П»!

Мы смотрим друг на друга... – и хохочем так, что все невольно улыбаются.
– Ох! Не могу! – заливается слезами один соавтор. Ему вторит другой:
– Лазанья оказалась на букву «П»! Откуда там взялось это пэ?!

Белоснежный спаниель не выдерживает всеобщего веселья и выскакивает, норовя лизнуть хозяку в нос. При этом хвост его устраивает сквозняк не хуже вентилятора.

Санаторий «Кичкине», где мы поселились, окружен подковой гор. Он тоже навис на плато над морем. Ялта недалеко, десять минут автобусом. Все достопримечательности Большой Ялты тоже недалеко: и Ласточкино гнездо, и Ливадийский дворец, в прошлом резиденция Николая ІІ, и Мисхорский парк, по которому идет знаменитая «Царская тропа». Там вдоль аллей растут плетистые розы, кипарисы, пальмы, кедры, дубы и молодой орешник.

Этой весной «Кичкине» заполнили спортсмены-велосипедисты. В лифтах натыкаемся на людей в шлемах и с круторогими велосипедами подмышкой. В холле первого этажа – галдеж. Рано утром они выезжают на извилистые крымские дороги тренироваться, бесшумно выскакивать из-за поворота и пугать редких гуляющих. Мы не мешаем велосипедистам с их адскими тренировками, мы спускаемся вниз, к морю.

Смотрим сверху на волнорезы, на прибой. Пляж санатория так далеко внизу, что кружится голова. К нему ведет крутая лестница. Но идти-то надо! Начинаем спуск, словно к центру Земли. Близко, на расстоянии протянутой руки – скальные породы. Где мы – в мезозое или кайнозое? Вниз, вниз, в силурийский период, сквозь геологические пласты – в пучину прошлого... Лестница никак не кончается, только волны шумят всё сильнее и ветер бросает в лицо соленые морские брызги. В непогоду так и кажется, что тебя щепкой сдует прямо в открытое море.

Но вот скалы позади, спуск преодолен. Волна так сильно бьет в бетонный волнорез, что он дрожит под ногами. Это вызывает уважение. Волны перелистываются, подобно книжным страницам, и шипят на гальке. Свежий запах йода запутывается в волосах. Хорошо! Хочется раствориться и остаться здесь какими-нибудь чайками... А вот и они, кстати. Бросаем чайкам хлеб, они ловко ловят его на лету и исчезают. Пай с лаем носится вдоль прибоя, он не хочет отдавать птицам хлеб. «Что еще за глупости, могли бы у меня спросить, может, я тоже хочу корочку», – хвостом говорит он.

Наверх поднимаемся счастливые, просоленные морем. Время завтрака. За наш стол в столовой официантка подсаживает еще двоих отдыхающих, людей зрелого, чтоб не сказать очень зрелого возраста. На двоих им, пожалуй, сто с хвостиком. Поедая свои порции, мы знакомимся и присматриваемся.

У женщины внешность типичной Серомышкиной. Маловыразительные черты лица, глаза спрятаны за серыми стеклами очков-хамелеонов, бесцветные волосы модно подстрижены. Одета дорого, но не стильно. На вопросы она отвечает односложно, с паузами, туманно и нехотя, словно по принуждению. В общем, полная отгороженность от внешнего мира. Госпожа Серомышкина ведет себя как шпион-меланхолик на коротком отдыхе между очередными заданиями. Ей больше подойдет прозвище «Ракушка» – за закрытость и необщительность.

У мужчины внешность самая обычная: крепкий торс, круглая голова, улыбчивые глаза, широкий рот. Сразу заметен холерический темперамент. Он сразу же сообщает о себе основные факты биографии: преуспевающий стоматолог, женат, двое взрослых детей.

Итак, за нашим столом сидят два разных знака: минус и плюс, противоположные психологические типы. Да и приехали Юлия Германовна и Михаил Иванович из разных концов света.

– Не возникло бы конфликта, – озабоченно заметил уже в номере Петр. – Не хватало нам за столом враждующих отдыхающих.
– Успокойся, они еще подружатся. Еще курортный роман заведут.
– Они – никогда!
– Не торопись. Это же Ялта.

Действительно, Ялта делает свое дело. Постепенно у Ракушки начинают приоткрываться створки, пять нормальных человеческих чувств просыпаются в ней одно за другим. Утром следующего дня Ракушка неожиданно замечает:
– Сегодня море сиреневого цвета.

Стакан со сметаной замерает в руке Михаила Ивановича, и он становится похож на Чеширского кота с белыми усами под носом. Соседка по столу удивила его. В плане общения он уже успел поставить на ней крест, а тут оказалось – женщина совсем не так безнадежна!

– Была на рынке, – сообщила Юлия Германовна в обед. – Купила клубнику!
Она выставила на стол первую в этом году майскую крымскую клубнику, еще робкую и меленькую, но зато настоящую. Клубника пахнет обалденно! Кажется, высокие своды столовой наполняются ее музыкальным ароматом.

– Чувствуете, как она пахнет? – сказала Ракушка. – Угощайтесь.
Мы уставились на Ракушку. Нет, она определенно не безнадежна, раз в ней проснулись зрение, обоняние и вкус.

За ужином она поделилась новым открытием:
– Прошлась босиком по кромке воды! Как будто зиму с ног смыла.
– А я купался! – поддержал разговор стоматолог. И, отвечая нашим удивленным взглядам, улыбнулся. – Вода, понятно, не такая теплая, как летом. Но я привык. Дома зимой хожу в бассейн. Но это ж море!

На следующее утро у Юлии Германовны открылся слух.
– А меня сегодня разбудили птицы. В городе я их почему-то не слышу...

Пока Ракушка день за днем приоткрывалась, мы проводили время в прогулках по Ялте. Мы изучали ее и жадно впитывали. И город не разочаровывал. На каждом шагу нас пронизывала странная радость узнавания прежде не виданного. Каждый поворот был неожидан и увлекателен. Эти прогулки стали неисчерпаемым праздником, игрой в лабиринт. Мы нарочно погружались в переплетения узких улочек и кривых переулков. И внезапно в какой-то щели между домами ярко блестело море – вот выход, не волнуйтесь!

Гора Ай-Петри видна отовсюду, как Фудзияма у японцев. Она придает душе почти религиозное стремление ввысь. А вниз, к морю, узкие старые улочки стекают пыльными ручейками. Розы на площадях, широкая набережная, графический силуэт кораблика на линии горизонта... Возникает дежавю кинематографического оттенка. Чувствуешь себя в декорациях добрых старых фильмов «Алые паруса» или «Человек-амфибия». Ароматами моря, можжевельника и прогретого камня хочется не просто дышать: хочется нарезать их ломтями и есть. И, как всегда в Крыму, спрашиваешь себя: почему здесь нельзя жить всегда?..

Кривизна – примета Ялты. Море и горы диктуют свои дуги и овалы. По Ялте не разгонишься, она тебя мягко заворачивает и вращает. Лишь таксисты гоняют с невероятной скоростью, снуют по узким улочкам, состоящим из резких поворотов, крутых спусков и подъемов: они живут сезоном, как и весь город, питаются только за счет туристов. А нам, писателям, некуда торопиться. Нам противопоказано спешить. Когда не спешишь, поневоле вглядываешься и вдумываешься. Движешься по Ялте с определенным, заданным ею ритмом. Город определяет и ритм движения по своим улицам, и погоду, в которую тебя погружает. Он говорит с тобой на языке запахов, звуков, трещин в асфальте. Увлекает, куда сам хочет.

Мы идем от городского сада по набережной – самой, наверное, знаменитой набережной в Крыму. Слева – дома, санатории, концертный зал, гостиницы и магазинчики. Справа – синь воды, чайки, высокий борт корабля «Академик Ферсман». А впереди – горы в голубоватой акварельной дымке... Горы служат Ялте задником, театральной декорацией. Они «работают» частью городского оформления. Ялта меняется от десятилетия к десятилетию, но линия гор всегда остается неизменной. Этот же пологий профиль горы сто лет назад наблюдал наш классик, Антон Чехов. Этой же горой, этой же дымкой любовался художник Федор Васильев век с четвертью назад – гениальный, умерший совсем юным пейзажист. Два последних года перед смертью от туберкулеза он прожил здесь, в Ялте.

Взгляды всех живших здесь и гулявших, всех живущих и отдыхающих переплетаются там, вдали, на вершине Ай-Петри. Так город ставит увесистую точку в твоем сознании, пересекая прошлое и будущее в концентрированном настоящем. Так Ялта настаивает на том, что она была, есть и будет. И когда ты ей веришь, когда ты ей верен, когда ты наловчился двигаться по ее ритму, ее кривизне – она не устает тебе раскрываться. Несет тебя, срезая углы, в свои проходные дворы, под какие-то арки, спускает и поднимает по невероятным тайным и крутым лестницам, деревянным и каменным проходам.

Почему-то мы свернули с набережной налево, на Морскую улицу, и опять влево – улица Чехова куда-то нас повлекла. Остановились на углу Екатерининской. Вот он, музей Леси Украинки – старое здание в мавританском стиле, с желтыми деревянными балконами. Здесь на втором этаже недорогой дачи, расположенной недалеко от моря, напротив городского театра, она жила. Работала, смотрела в окна с двойными незаклеенными рамами, спала на пружинной кровати, умывалась в умывальнике «такому, як на вокзалi». И боролась со своими болезнями. Ялта лечила ее, помогала поэзии:

«...Битим шляхом та крутим
Їхали ми на узгір’я Ай-Петрі;
Вже поминули сади-виногради рясні, кучеряві,
Що покривають підніжжя гори, наче килим розкішний,
Ось уже й лаврів, поетами люблених,
Пишних магнолій не видко,
Ані струнких кипарисів, густо повитих плющем,
Ані платанів розкішних наметів.»

Мы шли по залам музея, смотрели, читали, сочувствовали и... всё больше замедляли шаг. Так не хотелось доходить до конца, так не хотелось узнавать, что туберкулез год за годом грыз уникальную поэтессу, красивую женщину, и победил... Не пройдя экспозицию, мы вышли из музея назад, к Ялте. Пусть остается Леся Украинка вот так, на полушаге, впечатанная в счастливое мгновение: она в благотворном для нее городе, рядом с ней любящий муж Климентий Квитка. Пусть не будет смерти и печали, пусть будут – море, пьянящий воздух, тенистые улицы. И ее бессмертные стихи.

Тем временем Ракушка, наша санаторная сотрапезница, совсем оттаяла и решила объяснить свою первоначальную замкнутость. Она работает пресс-секретарем у одного известного политика. Когда твое лицо часто мелькает по телевизору, то люди узнают на улице и начинают досаждать всякими просьбами... Именно этого она опасалась, закрываясь от нас в первые два дня. К счастью, мы оказались людьми аполитичными, нам было всё равно, кем и на кого работает Ракушка. Стоматологу это тоже было безразлично. На работе его интересовали зубы, а на отдыхе – море и солнце. Поэтому никто из нас ничего от Юлии Германовны не хотел.

Такое взаимное ничегонехотение объединило наш отдых. Теперь уже впятером, считая собаку, мы занялись изучением Большой Ялты.

Если цель туризма – новые впечатления, то цель нашего отдыха в Ялте – новые переживания. Именно за этими новыми переживаниями мы и устремились. Просто Ялты нам было мало, хотелось изучить, обойти, увидеть и впитать в себя Большую Ялту. Так называется полоса Южного берега Крыма, протянувшаяся почти на сто километров вдоль моря. Честно говоря, на всю Большую-пребольшую Ялту нас не хватило. Но то, что мы успели рассмотреть, осталось с нами, как еще один драгоценный камешек в копилке воспоминаний.

Например, Никитский ботанический сад. Спасибо питерскому ученому-ботанику Христиану Стевену! Несмотря на то, что Бонапарт в 1812 году наступал на Москву, а может именно вопреки этому нашествию, исследователь решил заложить невиданный доселе сад. И родился редчайший музей природы под открытым небом – Никита, как называют его местные.

Никита потряс нас, приехавших из холодного Киева, словно зеленый храм, пустивший паломников под свои своды. Мы-то оставили за спинами зимний (несмотря на конец апреля) выстуженный город, где лежал снег и крохкий лед хрустел под ногами битым стеклом, а в цветочных магазинах продавались лишь голландские тюльпаны, розы и герберы. Весна в этом году сильно опаздывала; как ветренная красотка, вконец измучившая своих поклонников патологической необязательностью, она всё не являла ни тепла, ни солнечного света.

Здесь же, в Никите, всё, что должно было цвести по весне – цвело. Больше всего приковывала взгляд царственная красота магнолий. Эти роскошные венценосные цветы побеждали в нашем воображаемом конкурсе красоты среди растений. «Мисс Мира» чаще всего становятся индианки или латиноамериканки, их яркая южная красота покоряет и жюри, и зрителей. А среди обычных цветов, скромно и нескромно овладевающих нашим зрением, магнолия выделяется своей нарочитой пышностью и тяжелым пряным ароматом. Она «Мисс Мира» среди цветов.

Магнолию, кстати, мы уже видели в первый же наш ялтинский вечер. Прогуливались по набережной вдоль кромки прибоя, и вдруг в полумраке сумерек, словно кружево на дереве, возникла розовая магнолия. Огромные, размером с крупное яблоко прямостоящие цветы источали тягуче-сладкий, женственный, сексуальный аромат. Ветви казались тонкими и хрупкими рядом с этими бело-розовыми красотками, рассыпанными по бархату ночи. В сумраке, на фоне темно-синего неба тонкая ветвь – изящная рука в черной бальной перчатке, а на ней роскошные розовые лепестки, будто нарядные рождественские свечи внутри розовой восковой сферы. Рядом с ночной красавицей магнолией сверкал витринами ювелирный, ходили люди, свет вечерних огней падал на цветы. Драгоценные камни и металлы, обработанные и выставленные в витрине человеком, проигрывали драгоценностям природы, цветущим без всяких меркантильных побуждений.

Во время той нашей ночной прогулки мы услышали чей-то рассказ, что магнолия, оказывается, радует своим великолепием не только весной и летом. Бывают годы, когда ее золотисто-оранжевые цветы появляются и в теплые зимы. Цветы магнолии напомнили аромат любимых фрацузских духов «J’Ador Dior»... Души наши, измученные долгой зимой, оттаяли.

Воспоминание о ночной магнолии не мешает нам любоваться дневными красавицами. Мы продолжаем прогулку по Никитскому саду. На мысе Мартьян нас окружил можжевеловый лес, прочистил легкие и мозг хвойным духом, зазвенел цикадами... Вдруг цикады вместе с нами в удивлении замолчали. Заговорила Юлия Германовна:

– Можжевельник принадлежит к древнейшему семейству кипарисовых. Посмотрите, какие разнообразне формы у этого, крымского! Вот, здесь есть и широко-пирамидальная, и яйцевидная крона, чешуевидная, сизовато-зеленая хвоя, а осенью внутри пушистых лап появятся черно-фиолетовые плоды.

Она взмахивала руками, разрумянилась и не замечала нашего удивления. Впечатление было сильным – словно в дремучей тайге внезапно зазвучал с неба мегафонный призыв к заблудившимся: встречаться в центре ГУМа у фонтана...

– Это растение, – не унималась Ракушка, – настоящий доктор! Его бактерицидные и оздоравливающие свойства знали еще люди каменного века – они окуривали можжевельником мертвых. Очистительную силу приписывали можжевельнику греки и римляне. У нас ветви можжевельника на вербной неделе освящали в церквах, после чего засовывали их за иконы. В литературе часто упоминается могущество и неотразимость можжевелового аромата. Помните, миф про «Золотое руно»? Там Язон и Медея усыпляют можжевельником змея, охранявшего в Колхиде золотое руно...

– Так вы ботаник? – удивился Михаил Иванович. – Или историк?
– Вообще-то я закончила сельхозакадемию... – запнулась Ракушка.
– Ага, вот вы и споймалися, – пошутили мы. – Тогда не отвертеться вам от продолжения экскурсии!

И она взялась за дело с проснувшейся энергией. Про кипарис хотите? Хотим, тем более вот же аллея кипарисовая. Непростое оказалось дерево! У одних народов оно символ грусти, печали, смерти, у других – олицетворение юности, грации и благородства, на Востоке – традиционный образ девичьей стройности. Из ароматной кипарисовой древесины делали образки, четки, иконные доски, распятия и кресты – почему-то, как правило, в мужских монастырях. В античное время кипарисами обсаживали храмы, гроты, пещеры и целые города. Древесину кипариса считали вечной, неразрушимой, и потому знатных греков и римлян хоронили не в сосновых гробах, как простолюдинов, а в мраморных или кипарисовых саркофагах. Кипарисовые гробы были почетной наградой тем, кто погиб, защищая отечество...

Юлия Германовна так разошлась, что мы пропустили обед в санатории. Но ничего, можно пообедать в Ялте на набережной, так даже интереснее. Мы давно приглядели экзотический ресторан «Эспаньола». Старинным парусным фрегатом он причален прямо к набережной, напротив гостиницы Ореанда. На «пиратском корабле» официанты и выглядели, как пираты! «Не ограбят ли?!» – перешучивались мы. С открытой площадки шхуны-ресторана открывался вид на Ялту. Город спускался к морю амфитеатром, смотрел на нас, путешественников, одобрительно, дарил краски, запахи, звуки, свежую весеннюю зелень и цветущие деревья между небольшими домами с верандами и плоскими крышами.

Следующий день решено было заполнить морской теплоходной прогулкой. Мы проплывали мимо врезанных в море известняковых скал и чувствовали, что красота спасает если и не весь мир, то нас уж точно. Величественные окрестности ласково кивали нам, словно снимая шляпы, и представлялись с помощью капитана-гида: гора Кошка, скалы Дива и Крыло Лебедя, Адалары, Лягушка, Султанка и Чеховская скала – очень приятно познакомиться.

В Мисхоре сошли на берег и тут же уперлись взглядом в скульптуры. Русалка с младенцем замерла на камне недалеко от берега, а на берегу, напротив – фонтан с девушкой. Сверху, из-за камней на нее смотрел дерзкого вида мужчина – наверное, разбойник. Сама собой, будто из воздуха (не без помощи гида) сплелась романтическая история про красавицу Арзы из Мисхора. Само собой, стан ее был строен и гибок, как виноградная лоза, сорок тонких косичек сбегали по ее плечам, как сорок горных ручейков, и само собой, огромные глаза ее сверкали, как звезды над морем, губы были подобны вишенкам, а щеки нежны, как персики... И разумеется, хитрый похититель девушек Али-Баба украл красавицу и продал в гарем – причем как раз в день ее свадьбы, когда она имела неосторожность прийти к своему любимому фонтану у моря.

Жизнь в неволе была нестерпима для свободной девушки, и даже рождение ребенка не утешило ее. Однажды поднялась она на угловую башню султанского сераля и бросилась в пучину Босфора. С тех пор каждый вечер к фонтану у берега Мисхора приплывает печальная русалка с младенцем на руках. Она смотрит на свой любимый фонтан...

– Ой! Счас заплачу! – дурашливо прикрыл глаза ладонями Михаил Иванович. И, чтобы снизить пафос легенды, предложил: – Попробую-ка я найти русалку...

Он разделся и плюхнулся в весеннее море. В начале мая морская вода в Мисхоре настолько прозрачна, что с волнореза, где мы стояли, была отлично видна причудливая игра солнечных лучей на донных водорослях. Среди солнечных зайчиков и бирюзовых волн доктор плыл, точно морской лев.

Мы смотрели на него и думали, по своей писательской привычке, о легенде. Ведь даже такое «народное творчество» ложится в структурные элементы любого хорошо сплетенного рассказа: конфликт, его драматическое развитие и катастрофа (или наоборот, спасение). И мы сопереживаем, напряженно ожидаем развязки и испытываем катарсис, то есть очищение эмоциями...

Стоматолог тем временем плавал, нам не хватало духу последовать его примеру. Но в глазах Юлии Германовны зажегся явный женский интерес.

Пора, решили мы на следующий день, подарить себе главную достопримечательность Ялты – Большой Ливадийский дворец, или, как его называют местные, Белый дворец. Выглядит бывшая царская резиденция ну точно как итальянское какое-нибудь палаццо из пьесы Шекспира. Ромео и Джульетта, ау, где вы? Вот и Мраморные львы у главного входа сидят, словно хранят историю двух влюбленных из кланов Монтекки и Капулетти... На самом деле они хранят многое и иное.

Голову кружит стилевое разнозвучие: тут тебе и византийские мотивы, и мавританские, и конечно, характерные для Возрождения террасы и балконы, галереи и эркеры. Белизна, прохлада, торжественность, пышность, аристократизм... Гордый дворец рассказывает о том, как он принимал в 1945 году Сталина, Черчилля и Рузвельта на знаменитой Крымской (Ялтинской) конференции. Неожиданно для нас гидом по мемориальному кабинету-библиотеке премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля вызвался поработать Михаил Иванович. Этот простоватый с виду доктор, оказывается, фанат сэра Уинстона и знает о нем всё. Переданная в Ливадийский дворец дочерью Черчилля, леди Соумз, коллекция предметов ожила прямо на наших глазах.

– До того, как делать политическую карьеру, Черчилль был превосходным журналистом, – авторитетно сообщает историк-стоматолог. – Для Уинстона деньги всегда играли важную роль. Он начал делать себе состояние раньше, чем всерьез взялся за политическую карьеру. Первый свой материал как журналист (военный корреспондент на Кубе) он предложил газете «Дейли грэфик». Восстание на Кубе заинтересовало английскую публику, и Черчилль получил гонорар в 5 фунтов стерлингов за статью. Первая военно-журналистская вылазка Черчилля закончилась успешно. Он даже получил за нее медаль...

– Он именно на Кубе пристрастился к сигарам? – проницательно заинтересовалась Ракушка-Юлия.

– Точно. А еще он перенял у испанцев привычку отдыхать в постели среди дня. Уинстон Черчилль много и плодотворно занимался самообразованием. Находясь на военной службе в Индии, он изучал книги по истории, философии, религии и экономике. Черчилль писал: «Я читал по четыре-пять часов в день. У меня никогда не было возможности получить университетское образование, но в этом и состояло мое преимущество». Самообразование не поглощало всей его энергии. Его деятельная натура стремилась к более бурной и энергичной деятельности...

Тут случилось небольшое происшествие. Поскольку в музеи с собаками входить не положено, то Петр и Пай остались снаружи, под зеленью парка, а во дворец зашла их соавторская половина Анна. Вначале Пай поскулил в том смысле, что хорошо было бы за хозяйкой присмотреть, мало ли. Но вскоре успокоился и разлегся на травке. Тогда его легкомысленно отстегнули от поводка... Песик вскочил и белой молнией рванулся ко входу, миновал вставленную в оправу белого мраморного наличника массивную дверь – и исчез внутри. Должно быть, чопорные фантомы царей c вождями взметнулись и заклубились во дворце от такой неслыханной дерзости! Петр встревоженно побежал за Паем, опасаясь, честно говоря, больше за своего любимца, чем за музейные редкости. Но вся компания отдыхающих и хранители экспозиции уже выводили Пая под белы лапки обратно, утирая слезы смеха.
Да... Возвращаясь к экскурсии, задумываешься: почему-то в этих стенах нам неинтересен был бы рассказ о Сталине. А вот рассказу о Черчилле внимаем с огромным удовольствием. Почему России так не везло на вождей?..

На юго-восточном углу Ливадийского дворца стережет лестницу мраморная химера, якобы способная отгонять злых духов и отводить беду от хозяев дома. Печально, но семью Романовых от демонов-большевиков она не уберегла. Царская резиденция натерпелась по полной программе: была до основанья разграблена, затем превращена в дом отдыха для колхозников и шахтеров. Не наученные ни ценить искусство, ни отдыхать без водки пролетарии слонялись в тоске по дворцу и парку, оставляя после себя загаженные помещения и вытоптанную зелень. Лишь перед Ялтинской конференцией здесь навели порядок.

Идем от дворца по тенистой «царской тропе», служившей царской фамилии для пешеходных и верховых прогулок, к беседке-ротонде в Ореанде. И не знаем, что сгустившаяся в этом волшебном месте история готовит нам сюрприз. На большом беломраморном диване, рядом с увитой розами площадкой, сидит... Ой. Кто бы вы думали?! Нипочем не догадаетесь! Царская семья в полном составе – Николай ІІ, его жена и дети. «Царь, царевич, король, королевич...» – шемчем мы детскую считалочку. Румяные щечки-яблочки, нарядные платьица на дочерях, морской костюмчик на наследнике...

Стоп, секундочку. Может, у нас коллективная галлюцинация? Но ведь, как сказано в одном мультике, «это только гриппом болееют все вместе, а с ума сходят поодиночке»... А поскольку все мы пятеро, считая собаку, видим одно и то же – значит это не помрачение рассудка, а реальность. Так и есть. Ожившие Романовы. Либо Крым – точно филиал рая, а в раю можно встретить кого хочешь, либо... Ну конечно, снимают кино про дореволюционную жизнь! Ищем глазами кинокамеры, осветительные приборы и матерящегося режиссера. Ничего не находим, и спасительная мысль о кино, спотыкаясь, повисает в воздухе.

Озадаченные не на шутку, мы начинаем подозревать в галюциногенном эффекте некоторые растения. Уж не нанюхались ли мы, часом, можжевельника? Не зря же Юлия Германовна толковала нам о могуществе и неотразимости можжевелового аромата! Может, и нас мистифицирует вовсе не подлинная картинка, а все эти рассказы о Ливадии и о царской семье?..

Семья тем временем величественно поднимается и неспешным шагом дефилирует по своим владениям. Император, императрица, принцессы и цесаревич подходят к внутреннему дворику с фонтаном. Зато мы окаменели, как скульптурная группа. Тут за нашими спинами возникает группа туристов и тоже столбенеет, попадая в водоворот необычного.

Кто-то, преодолевая окаменелость, восклицает:
– А что это? Кто это?

Юлия Германовна нечеловеческим усилием выходит из ступора, желая, видимо, продолжить свою роль гида. Она говорит:

– Это императорская семья...
– А что они тут делают?
– Э... Приехали в свою летнюю резиденцию.
– А зачем? – не унимаются случайные туристы.
– Ну... Как это зачем... Надо же людям отдохнуть, – отбивается Юлия, между прочим, совсем уже не похожая на ракушку. – Их величества тоже люди, устают.
– А откуда?..
– Оттуда! – логично отвечает наш добровольный экскурсовод, ставя последний восклицательный знак в этом совершенно сюрреалистическом разговоре.

Туристы, ничуть не удивляясь, благодарят, щелкают фотоаппаратами и уходят смотреть дальнейшие диковинки фантастического Крыма...

«Загадка царской семьи» вскоре раскрывается. Рекламное агентство проводит презентацию автомобиля Тойота Кэмри, серебряный японский красавец стоит неподалеку, сверкая всеми своими новенькими дизайнюшками. А присутствие царственных особ, которых играют нанятые артисты, объясняется концепцией «Королевский уровень – королевскому авто».

Простое объяснение снимает с увиденного флер чуда. Ах, как хотелось бы, чтоб силой нашей фантазии мы смогли бы просто изъять из истории большевистский бунт. Выровнять ухабы истории, придумать свой вариант сказки, где нет горя, страдания, отсутствует бездна. А царь с царицей и чада их вот так бы, взаправду прогуливались в своем дворце в Ливадии...

Тропа выводит нас через зеленый коридор из шиповника, плюща и плетистых роз на скалу, увенчанную белой полукруглой беседкой. Невероятной красоты вид на всю Ореанду, побережье и море совсем уже было растворил нас в себе, и мы вполне могли забыть и о времени, и о пространстве... Но громкие разговоры местных жителей привлекли расслабленное внимание. Оказывается, в Ливадии хотели поставить десятитонный бронзовый памятник Сталину, Рузвельту и Черчиллю, работы Церетели. Но жители Крыма не захотели «церетелизации» полуострова и активно отказались от очередного гигантского «колосса» неуемного Зураба. По словам ялтинцев, Церетели сосватал скульптуру Волгограду...

Так прошел еще один день, наполненный впечатлениями, солнцем и встречами, как ваза разноцветными яркими фруктами. А после него мы заметили, что курортная наша жизнь немного переменилась: все чаще Михаил Иванович и Юлия Германовна исчезали вдвоем в неизвестном направлении. Как истинные ценители мимолетностей искусства и непредсказуемости жизни, мы поняли, что угадываемый курортный роман и есть, возможно, главная краска полотна под названием «Ялта». И на этой картине, как и сто лет назад, на фоне крымской весны появились Мужчина и Женщина...

Ну естественно! Как же мог в Ялте не обозначиться незримо Антон Павлович Чехов со своим уникальным рассказом «Дама с собачкой»? Он нетипичен для творчества классика: только здесь у него есть прекрасные, хоть и безнадежные чувства – без оценок, без обычной чеховской иронии и второго, внетекстового смысла. Как ни в какой другой прозе Антон Палыча, в этой маленькой новелле нет ничего, что оставалось бы «за кадром». Всё внутри сюжета, в тексте: море, набережная, кафе, Ялта, курортники, Гуров и Анна Сергеевна, но главное – неожиданная и странная любовь, внезапно явившаяся из банального курортного романа. Атмосфера рассказа разлита в воздухе Ялты...

Для хрестоматийности сюжета нашим соседям по столу не хватало лишь собачки, но зато она была у нас, очевидцев их внезапного любовного умопомрачения. Нам оставалось лишь наблюдать со стороны и стараться не мешать. Что касается возраста – наши герои, похоже, вынесли его за скобки. Они решили, что им «нет лет», как сказал один поэт по тому же поводу.

Чехов сопровождал нас теперь своим внимательным взглядом повсюду. И под этим впечатлением мы отправились в гости к писателю, в верхнюю часть города – Аутку, где располагается дача Антона Павловича. Белый дом-музей утопал в цветущих деревьях, напоминая о неслучайности пьесы «Вишневый сад». Интерьер чеховской дачи в точности подтверждает замеченное А. Куприным: «Она была, пожалуй, самым оригинальным зданием в Ялте. Вся белая, чистая, легкая, красиво несимметричная, с вышкой в виде башни, с неожиданными выступами, со стеклянной верандой внизу и с открытой террасой вверху, с разбросанными то широкими, то узкими окнами...» – и зорким М. Булгаковым: «Верхние стекла в трехстворчатом окне цветные; от этого в комнате мягкий и странный свет». Именно.

Странное, противоречивое чувство охватывает здесь. В школах и университетах нам вколачивали в головы классиков: Достоевский, Толстой, Чехов... Они были велики, мудры и образцовы. Такую вколоченность и заданное отношение к писателям очень трудно было преодолеть в зрелые годы. Становясь взрослыми и понимая, что писатель – это еще и живой человек, и через это новое виденье перечитывая классические произведения, мы уже иначе воспринимали настойчивые цитаты учителей литературы. Вот и в доме Чехова нас посещает крамольная мысль: кто сказал, что хороший писатель и хороший человек – это одно и то же? Талант неудобен для окружающих...

На стене висит пейзаж И. Левитана, как знак подтверждения еретических мыслей. Всем известно, что Чехов и Левитан были друзьями. Но дружба, как и любовь, не всегда бывает разделенной. Внешне это выглядело так: они дружили, весело дурачились, шутили и разыгрывали друг друга. Тем не менее характеры друзей отличались – Чехов, как известно, был строг и педантичен, Левитан – влюбчив и экспрессивен.

Известна описанная Паустовским история с С.Н. Кувшинниковой, которая бросила мужа ради Левитана, готова была следовать за ним повсюду, носить тяжелый этюдник, мыть в скипидаре кисти, готовить еду, стирать белье – словом, вся растворилась в своем чувстве к великому художнику. Чехов, который недолюбливал Кувшинникову, вывел ее образ в рассказе «Попрыгунья», где со свойственной ему едкой иронией описал женщину пустую, глупую, и порочную. Но главное, что особенно задело Левитана, рассказ изображал пошлейший адюльтер, а не подлинные чувства. Дружба Чехова и Левитана, как пишет Паустовский, «была сорвана» любовью. Художник обиделся за свою подругу и долгие годы не разговаривал с писателем...

Но был ли Чехов законченным циником? Вряд ли: его, как и каждого из нас, простых смертных, мучили противоречия между возможным и должным, между любовью – и желанием избежать наносимых ею ран. Ну вот пишет он Лике Мизиновой раз сто: приезжайте. И она ему: приезжайте. То же самое происходит в переписке с Ольгой Книппер. Тем не менее никто ни к кому не едет, вроде бы связанный по рукам и ногам бытовыми условиями, а годами лишь жалуется на одиночество. Счастье и манит, и страшит, лучше любить издалека, не приближаясь... Чехов пишет (из писем и записных книжек): «Извольте, я женюсь... Но мои условия: всё должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, – я не выдержу. Когда каждый день мне говорят всё об одном и том же, одинаковым тоном, то я становлюсь лютым... Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день: оттого, что я женюсь, писать я не стану лучше».

В конце концов, может, и вправду покой гениальных творцов не надо нарушать. У нас есть свой реальный мир, а у них – лишь мир воображения. Нельзя врываться в устоявшееся полупризрачное пространство со своим бытом, со своим назойливым обожанием. Ведь нарушишь всё и перевернешь. А этого нельзя. Без творений гения будет не то, не так, их будет не хватать. Пусть Чехов-человек кажется страдающим и несчастливым – кто мы такие со своими определениями? Кто знает, что было там, внутри, в этой неземной гениальной душе?..

После «Белой дачи» мы спустились к морю и вновь вспомнили «Даму с собачкой», странный, непохожий на всё у Чехова рассказ о любви. И, словно иллюстрацией к рассказу, увидели идущих вдоль набережной Юлию Германовну и Михаила Ивановича. Они о чем-то оживленно беседовали и прошли мимо, не замечая нас. Надо же, они выглядят подтянутее и моложе, чем в первые дни знакомства, лица сияют... Одна и та же простая мысль приходит в наши головы: любовь может неожиданно случиться с людьми в любой момент их жизни и в любом возрасте. Накрыть непредсказуемо и непредвиденно. Поразить, как крылатая ракета автоматического наведения. Если читатель этих строк с нами не согласен, значит временное помешательство, называемое любовью, еще с ним не случилось. Посидите пока тихо, в то время как розовощекий карапуз берет очередную стрелу из своего колчанчика. Постойте прямо, не дергайтесь, задержите дыхание, дайте ему прицелиться... И Эрот, хулиганистый сынок Афродиты, богини любви и красоты, сделает контрольный выстрел прямо в ваше сердце.

Вот так, видимо, любовь и свалилась на наших далеко не юных соседей по отдыху. Мы понимали, что наши персонажи, как и чеховские, тоже не свободны. Где-то там, дома, у них есть семьи, а здесь, в Ялте, неожиданно вспыхнул роман...

На книжном лотке нам бросился в глаза томик рассказов А.П. Чехова. Словно нарочно, невыразимо щемящая история любви просилась: прочти еще раз, именно в Ялте! Мы купили книгу и, усевшись на скамье у моря, раскрыли «Даму с собачкой».

«– Это хорошо, что я уезжаю, – говорила она Гурову. – Это сама судьба.
Она поехала на лошадях, и он провожал ее. Ехали целый день. Когда она садилась в вагон курьерского поезда и когда пробил второй звонок, она говорила:
– Дайте я погляжу на вас еще... Погляжу еще раз. Вот так.

Она не плакала, но была грустна, точно больна, и лицо у нее дрожало. – Я буду о вас думать... вспоминать, – говорила она. – Господь с вами, оставайтесь. Не поминайте лихом. Мы навсегда прощаемся, это так нужно, потому что не следовало бы вовсе встречаться. Ну, господь с вами.

Поезд ушел быстро, его огни скоро исчезли, и через минуту уже не было слышно шума, точно все сговорилось нарочно, чтобы прекратить поскорее это сладкое забытье, это безумие. И, оставшись один на платформе и глядя в темную даль, Гуров слушал крик кузнечиков и гудение телеграфных проволок с таким чувством, как будто только что проснулся. И он думал о том, что вот в его жизни было еще одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание...

 Здесь на станции уже пахло осенью, вечер был прохладный.
"Пора и мне на север, – думал Гуров, уходя с платформы. – Пора!"»

Всё как в жизни. Случайные любовники расстаются. Анна Сергеевна возвращается в свой город. Гуров тоже окунается в свою обычную московскую жизнь. И не о чем было бы говорить, если бы не любовь...

«Пройдет какой-нибудь месяц, и Анна Сергеевна, казалось ему, покроется в памяти туманом и только изредка будет сниться с трогательной улыбкой, как снились другие. Но прошло больше месяца, наступила глубокая зима, а в памяти все было ясно, точно расстался он с Анной Сергеевной только вчера. И воспоминания разгорались все сильнее. Доносились ли в вечерней тишине в его кабинет голоса детей, приготовлявших уроки, слышал ли он романс, или орган в ресторане, или завывала в камине метель, как вдруг воскресало в памяти все: и то, что было на молу, и раннее утро с туманом на горах, и пароход из Феодосии, и поцелуи. Он долго ходил по комнате, и вспоминал, и улыбался, и потом воспоминания переходили в мечты, и прошедшее в воображении мешалось с тем, что будет. Анна Сергеевна не снилась ему, а шла за ним всюду, как тень, и следила за ним. Закрывши глаза, он видел ее, как живую, и она казалась красивее, моложе, нежнее, чем была; и сам он казался себе лучше, чем был тогда, в Ялте.»

Кто сотворил с ними это чудо? И откуда взялась эта душевная жажда, когда один человек никак не может обойтись без другого?

«Она по вечерам глядела на него из книжного шкафа, из камина, из угла, он слышал ее дыхание, ласковый шорох ее одежды. На улице он провожал взглядом женщин, искал, нет ли похожей на нее... И уже томило сильное желание поделиться с кем-нибудь своими воспоминаниями. Но дома нельзя было говорить о своей любви, а вне дома – не с кем.»

Дмитрий Дмитриевич Гуров едет к ней, в город С. Кто бы мог всерьез подумать, что с ним, с таким циничным господином может случиться такое! Он бродит вокруг ее дома, вглядываясь и вслушиваясь, как гончая на охоте. Он высматривает ее, всей душой надеясь увидеть.

«...Потом, час спустя, слышал игру на рояле, и звуки доносились слабые, неясные. Должно быть, Анна Сергеевна играла. Парадная дверь вдруг отворилась и из нее вышла какая-то старушка, а за нею бежал знакомый шпиц. Гуров хотел позвать собаку, но у него вдруг забилось сердце, и он от волнения не мог вспомнить, как зовут шпица.»

Он замечает театральную афишу. И надеется, что встретит ее в театре (что еще делать в провинциальном городке, кроме как пойти на премьеру?), и действительно встречает.

«Вошла и Анна Сергеевна. Она села в третьем ряду, и когда Гуров взглянул на нее, то сердце у него сжалось, и он понял ясно, что для него теперь на всём свете нет ближе, дороже и важнее человека; она, затерявшаяся в провинциальной толпе, эта маленькая женщина, ничем не замечательная, с вульгарною лорнеткой в руках, наполняла теперь всю его жизнь, была его горем, радостью, единственным счастьем, какого он теперь желал для себя; и под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок, он думал о том, как она хороша. Думал и мечтал.»

Мы прочли этот чеховский рассказ о любви, и он точно включил в нас новое зрение. Наши спутники по отдыху, Юлия Германовна и Михаил Иванович – персонажи вечной темы, как будто состарившиеся герои бессмертного рассказа, оказались в нашем времени. Что станут делать они? Ну, конечно же, расстанутся. У каждого из них уже сложилась своя крепкая жизнь, там, в тех местах, откуда они приехали. Но здесь и сейчас судьба решила показать им возможность иного поворота. Наверняка они будут страдать и метаться, потом успокоятся и станут вспоминать этот свой последний курортный роман с благодарностью и легкой грустью.

Так думали мы, находясь под свежим впечатлением «Дамы с собачкой». Но, как всегда, жизнь оказалась намного богаче и интересней наших представлений о ней.

В последний день нашего пребывания в Ялте Михаил Иванович и Юлия Германовна зашли в наш номер попрощаться. Наливая шампанское в фужеры и открывая коробку конфет, стоматолог, хитро взглянув на нас, сообщил:
– Мы с Юлечкой тоже решили уехать!

Мы переглянулись, зная, что они приехали на юг не на три недели, а на полных двадцать четыре дня.

– Но ведь у вас же путевка на неделю дольше, чем у нас...
– А я решила его похитить! – пряча улыбку в уголках губ, объявила женщина.
Наши влюбленные посмотрели друг на друга и рассмеялись. Они явно наслаждались произведенным эффектом.

– То есть как? – удивленно залопотали мы ресницами.
– Очень просто. Миша едет со мной, в мой город.
– Да. Я там никогда не бывал. Интересно же посмотреть! – энергия радости так и струилась из Михаила Ивановича, как из мощной электростанции.

Мы молча смотрели на наших партнеров по отдыху и дивились их неожиданному превращению. Возраст, социальный статус, прошлое и его узы словно не существовали для этих людей. Они не просто помолодели, само понятие «годы» в применении к ним перестало иметь значение. Ну что ж! Римейк чеховского рассказа в новом веке так и должен выглядеть. Всё правильно. Анна Сергеевна (Юлия Германовна) увозит Гурова (Михаила Ивановича) к себе, в свой город. В современной версии «Дамы с собачкой» женщины не ждут милостей ни от природы, ни от мужчин. Они берут судьбу в свои руки. И уж будьте уверены, так просто они ее – в смысле его – не выпустят!..

– У меня есть отличная идея. Давайте следующим летом снова встретимся здесь, – неожиданно предложила Юлия Германовна.
– Хорошо придумано! – поддержал Михаил Иваныч. – Спишемся и приедем в одно время.

Мы соглашаемся, мы поддакиваем нашим случайным знакомым. Хотя знаем – не встретимся. Да и зачем? Нельзя в одну и ту же реку вступить дважды, и не нужно в нее вступать. Река времени тем и хороша, что каждое мгновение неповторимо.

В последний раз мы идем по набережной. Смотрим и не можем насмотреться на знакомые уголки: море, амфитеатр строений, свежая весенняя зелень, стекающая на набережную.

Южные дома с балконами и лоджиями под развернутыми к морю полосатыми тентами.
«Сладкие, льющие дух кипарисы» – графика вертикальных штрихов.
Стволы пальм в мохеровых нарукавниках и в зеленых веерах листьев.
Поляны с салатовой молодой травой и бархатными белыми маргаритками.
Облизанные морем овальчики серой гальки.
Сексуальный аромат цветущей магнолии, словно шлейф французских духов проходящей мимо красавицы.

Прощай, Ялта! Город-магнит, куда мечтаешь вернуться...