Он вышел из тёмной душной комнаты на свежий воздух и вдохнул полной грудью. Вздохнул, а потом сам рассмеялся, потому что получился не вдох, а вздох. Ведь прекрасно же знал, чем всё это может кончиться! Но только всё равно менять, даже если бы и мог, ничего не стал. Почему? Потому что верил в то, что был прав, что хотел сделать всё возможное не столько даже для себя, сколько для них. А они – глупцы! Они не хотят слышать, они не хотят видеть, они не хотят мириться с тем, что что-то может быть не совсем так, как они это «что-то» предполагают. Зачем тогда доказывать очевидное, если прекрасно понимаешь, что всё равно доказать ничего не получится? Вот и остаётся только молчать, вздыхать и задирать голову, чтобы между каменных строений напоследок увидеть кусочек синего венецианского неба.
Только что ему вынесли приговор. Даже при условии проживания в апартаментах с личным доктором он всё равно столько не проживёт. А поэтому… Поэтому дальше ему идти просто некуда. Всё, пришёл. Впереди только один мост, а за ним - тяжёлая тюремная дверь, которая в его случае откроется лишь однажды. Чувствовал ли он тяжесть, раскаяние, жалость к самому себе? Нет, скорее, это было что-то другое, скорее, он чувствовал, что какой-то груз упал с его плеч и теперь он, по крайней мере, точно знает, что будет впереди. Его не пугала тюремная решётка, его не пугали годы, которые ему предстоит провести в заточении, он просто смотрел на голубое венецианское небо и никак не мог наглядеться.
Конвоир сзади уже несколько раз подталкивал его, но он по-прежнему не двигался с места. Да и что такое его тычки по сравнению с постоянным ощущением пропасти, когда кажется, что ты падаешь, падаешь, а дна всё ещё не видно. Больше полугода он ждал, когда будет зачитан приговор, полгода его унижали, называя безумцем, который понятия не имеет, о чём говорит. Доказывать обратное людям, которые просто не хотят ничего слышать, - это всё равно, что пытаться объяснять дорогу до центральной площади слепо-глухо-немому. Вот он и устал. А когда устал, начал просто ждать того дня, когда всё это кончится. И он ждал. Ждал больше полугода. Ждал, когда опять увидит небо. И вот теперь дождался, увидел и вздохнул, потому что больше он его всё равно не увидит.
А потом были несколько шагов по мосту, который соединял Дворец Дожей, где находился зал суда, и здание тюрьмы. Удобное расположение! Не надо далеко вести осуждённого, а у него практически никаких шансов избежать наказания. И всего-то несколько шагов – последних, а потому, наверное, настолько ценных и памятных, последних шагов по дорогой сердцу Венеции, которую он просто не мог обмануть. И пусть они будут уверены в чём угодно, он знает правду: за ним нет греха, ему не в чем раскаяться. А потому он заслужил за своё долгое затворничество перед судом и в счёт будущего пожизненного заключения ещё минуту, ещё одну минуту на этом мосту и ещё один вздох.
Конвоир, наверное, всё понимал, и поэтому не особенно торопил его. Просто так было нужно. Просто наступил такой момент, когда городу был жизненно необходим публичный процесс, который осудил бы первого попавшегося под руку шарлатана за то, что тот дурит людям мозги, заставляет верить в свои сказки. Он не был шарлатаном. Он действительно точно знал, что нынешний дож пришёл к власти не ради Венеции, а ради самого себя. И они это поймут тоже, только как бы не было поздно. И поэтому его осудили. Осудили, хотя не было никаких прямых доказательств. Но в данном случае они и не понадобились: нужна была кукла в этой страшной игре, и он согласился стать ею. Почему? Потому что пусть лучше так, но только бы не приходилось врать самому себе.
Мог ли он вообще молчать? Наверное, мог, но только вряд ли считал это нужным. Он никогда не относился к числу людей, которые своим даром пытались заработать себе славу или деньги. Он просто говорил то, что думал и что видел. Им это не понравилось. Естественно, всегда легче управлять теми, кто умеет только послушно кивать и приносить брошенную палку, как только раздастся заученная однажды команда. Он был неудобен. Он пытался что-то объяснить людям, а это могло заставить их начать думать. Но вот только право думать тоже надо было заработать, да и давалось оно лишь тем, кому благоволил нынешний дож. Он не входил в их число. Его арестовали. А потом были долгие месяцы, суд, и вот теперь - голубое венецианское небо и меньше десятка шагов до тяжёлой тюремной двери.
Жалел ли он о чём-нибудь? Наверное, нет. И в первую очередь потому, что прекрасно понимал, что срок его пребывания в застенках венецианской тюрьмы ограничится, в лучшем случае, таким же количеством месяцев, какое было потрачено на ожидание сегодняшнего дня. И в обоих случаях он знал, чего ждёт и будет ждать. Сначала все его мечты бродили совсем не далеко отсюда, частенько приходили на этот мостик, выдержанный в барочном стиле, чтобы точно так же, как сейчас он сам, посмотреть на кусочек голубого неба. А потом вздыхали – вздыхали, потому что прекрасно понимали, что его ждёт. Потом они возвращались к нему и долгими ночами показывали ему чудесные сны, в которых непременно всегда появлялось оно – венецианское небо.
Но и теперь он тоже не страдал от неизвестности. Полгода, максимум восемь месяцев, – и никакие приговоры его здесь уже точно не удержат, разве что раньше решат заменить вынесенный приговор на высшую меру. Но это вряд ли. Хотя… Показательные процессы тем и отличаются, что никогда не знаешь, чем они закончатся. Но только кому от этого станет хуже?!
На самой середине моста он посмотрел по сторонам. В обе стороны в просвете узких коридоров, между зданиями виднелась Венеция. Она сияла, и сияла вода где-то там, где заканчивался тюремный сумрак. Он вспомнил о том, что потерял, и тут же понурил голову: сейчас нельзя думать об этом, сейчас надо просто ловить каждый миг, потому что он – последний.
Когда его выводили, кто-то в толпе попытался шепнуть ему, что через некоторое время обязательно получится добиться пересмотра, нынешний ажиотаж спадёт, и тогда очень может быть… Он хотел было посмотреть на этого наивного молодого человека, в котором ещё не перестало биться пылкое юношеское сердце, но потом решил, что не стоит ставить под удар ещё одну жизнь: такие разговоры с осуждённым были категорически запрещены. Вполне достаточно одной жертвы. И тогда он улыбнулся. Улыбнулся, потому что у него получилось: он смог заставить их думать. Что ещё ему надо? Разве что глоток свежего воздуха и взгляд - мельком куда-то вверх.
Шаги, шаги, дверь приближается гораздо быстрее, чем ему казалось. Нет, ему определённо повезло с конвоиром: тот теперь даже не пытался его поторапливать. Обычно они говорят, что ещё предстоят вызовы на допросы опять во Дворец Дожей, но в этот раз конвоир почему-то молчал. Может быть, он тоже смог задуматься? Ну и место нашёл… Он взглянул в последний раз куда-то вдаль, туда, где заканчивался узкий коридор и где виднелась красавица Венеция, потом посмотрел ещё раз на небо и дал сигнал конвоиру, чтобы тот стучал в тяжёлую дверь. Через несколько секунд она отворилась. А потом захлопнулась – с такой силой, что перила на мосте зазвенели и застонали.
Он больше ни разу не вышел из своей тюрьмы. Он даже не пытался подойти к окошку и взглянуть на голубое венецианское небо. Он просто сидел и думал. А потом его не стало.
Спустя несколько месяцев после его смерти его дело попадётся на глаза нужным людям, и они попытаются возобновить его. Приговор покажется им просто кощунственным, тем более, что бродячий философ оказался прав: суд над прежним дожем был короток и суров. Ему тоже пришлось преодолеть короткий путь через тот самый мост, но его ждали в другом месте: Венеция не прощала измен, и поэтому смертная казнь в этом случае не обсуждалась. Может, осуждённый дож, конечно, тоже вздыхал и смотрел куда-то ввысь, но конвоир не собирался его ждать. Просто потому, что на этом мосту вздыхали все осужденные…
Но вот тут-то и вспомнили о бродячем философе, который совсем недавно и так давно одновременно предупреждал… Но его не послушали и вынесли приговор. Бравые и ревностные служители закона попытались было исправить свою ошибку, но было уже поздно: он умер.
Но с той поры на мосту, который через некоторое время нарекли Мостом Вздохов, стал появляться какой-то узник в арестантской одежде. Он ходит по мосту туда-сюда и каждый раз останавливается прямо на середине. Там он вздыхает и смотрит на небо, а потом опять спускается. Перейдёт мост несколько раз и пропадёт в ночном сумраке, оставив после себя только чуть-чуть позванивающие перила. Но только после его появления небо над Венецией становится чище, и звёзды на нём кажутся совсем близкими.
Говорят, что это бродит тень того самого узника, который так и не смог налюбоваться на небо родного города. Он никому не причиняет вреда, даже наоборот, местные рассказывают, что те, кому посчастливится его увидеть, обретают мудрость. Наверное, он и сейчас хочет попытаться научить нас думать… Почему? Потому что он знал что-то важное. Откуда? Но ведь и Тот, Другой, тоже откуда-то что-то знал…
А на этом мосту продолжают вздыхать. Только теперь вздыхают по совершенно разным поводам. Говорят, на нём даже и думается как-то легче: и решения находят себя сами, и объяснения оказываются очевидными. Сюда приходят и горожане, и гости Венеции. Благо, найти этот мост не составит никакого труда: он перекинут через Дворцовый канал (Рио ди Палацио), и в солнечный день, возведённый из белого известняка, просто сияет. Ну а влюблённые, которые, конечно же, едут в Венецию, чтобы познать истинную любовь и истинную красоту, свято верят в то, что, путешествуя по городу на гондоле, нужно поймать момент и на закате солнца проплыть под Мостом Вздохов. Поцелуй - и их любви больше ничто не сможет угрожать.
И только случайные прохожие замечают в такие моменты одинокую странную фигуру в арестантской одежде где-то неподалёку. Человек смотрит вслед проплывающим, а потом немного поднимает капюшон так, чтобы были видны его глаза. Они оказываются чистыми и лучистыми, от них исходит добрый и мягкий свет, и кажется, что они очень знакомы…