Ах, етит твою мать, Одесса!..

Анна и Петр Владимирские
В любой город можно приехать. Пройтись, прищурившись, по местам «среднего туристического набора». Поиграть сравнениями: «Зато Крещатик шире» или «А у нас горячая вода». И потом, вернувшись домой с чувством выполненного долга, засунуть в альбом фотографии себя любимых возле памятников и достопримечательностей.
К Одессе можно только прийти в гости. Потому что она – не город, а личность. Явление.

Рассказывать об этом пребывании в гостях легко и трудно. Легко потому, что ничего не надо придумывать. В Одессе все – городские картинки, говор прохожих, Привоз, Морской вокзал и диалоги в транспорте – само себя рисует. Тебе остается только слушать слова, которыми Одесса себя описывает. Но и трудно, ведь о ней рассказывали гении и выдающиеся писатели. Кажется, что можно сказать после них?

Всегда есть что сказать, если это свое. Только говорить с Одессой нужно на одном языке. Нет, дело вовсе не в чувстве юмора. Просто в чувстве. В жадном любопытстве. В интересе и уважении. Если этого нет, то все попытки увидеть живую душу города не превзойдут старания хомячка оценить творчество Бетховена.
Одессит и поэт Борис Барский сумел сказать:

«Небо синее,
Море черное,
Чайки, вороны,
Волны, лестница...
Вроде женщина
И аферная,
Не святая,
Но и не грешница.
Хохотливая
И блудливая,
Есть от Бога в ней,
Есть от беса...
И, как кошка весной, похотливая.
Ах, етит твою мать,
Одесса!»

В этих строках сконцентрировано все самое ласковое, нежное и восторженное, что может сказать одессит о своем городе...

Мы тоже стараемся видеть и выражать. Нам помогает в этом собранная коллекция. Разные люди привозят из своих путешествий разное: кто посуду, кто камушки-сувениры, кто просто шмотки. А что можем коллекционировать мы, писатели, пираньи пера и акулы клавиатуры? Конечно, наблюдения. Картины жизни.

Запомнилась первая встреча. Мы выходим на перрон одесского вокзала, переполненные легкой радостью пополам с тревогой: командировка от журнала, нужно написать очерк об одесской филармонии. Еще будучи в Киеве, заботливо забронировали номер в гостинице. Ловим такси у вокзала, говорим водителю:
– В гостиницу «Красную»!

Он смотрит на нас удивленно, но везет по Пушкинской, где серо-зеленые лишаистые платаны смыкаются над головой и закрывают небо. Причину его удивленного взгляда мы понимаем очень скоро: оказывается, «Красная» находится в двух шагах от вокзала, буквально на следующем квартале. Мы просто обмануты привычкой к киевским расстояниям.

Выходя из машины, говорим водителю:
– Мы сейчас забросим вещи в номер и поедем в филармонию. Не уезжайте! Хорошо?
Он снова задирает брови до потолка, но пожимает плечами и кивает.

«Странные у них тут водители», – делимся мы впечатлениями, пока нас поселяют в номер. Наконец, свободные и безбагажные, выходим из гостиницы и садимся в такси. Машина срывается с места и почти на двух колесах, боком, резко, как на авторалли, разворачивается. Визжа тормозами, водитель останавливается у противоположной стороны улицы, затем жестом мажордома открывает дверь машины и провозглашает:

– Приехали!
– Как приехали?!
– Филармония, – невозмутимо отвечает наш водитель, кивая головой на здание.
– Что ж вы не сказали, что филармония находится через дорогу от «Красной»? – теперь уже мы, в свою очередь, таращимся на таксиста.
– Я думал, или вы хотите с шиком.

Так началось наше знакомство с Одессой – с такси и таксиста. Ну, это везде отдельная каста, а в Одессе – десятикратно. По их внешности ни за что не скажешь, что эти «теневые» психологи дадут фору любой цыганке-гадалке в области физиономистики. Они стоят на своих «специальных» местах кучками и вроде говорят о своем, водительском, но бросают на вас оценивающие взгляды. И сразу определяют характер клиента, его профессию и глубину кошелька. От этого зависит тема разговора и размер чаевых.

Рядом с филармонией живет некто Евгений, одесский корреспондент журнала. Он принимает нас в своей живописной тесной коммуналке. Это, вероятно, один из самых мрачных, неприветливых и замкнутых людей, когда-либо живших в Одессе. Поскольку он подписывает свои материалы «Е. Лисовецкий», мы между собой даем ему клички в диапазоне от Елесоветский до Совсем-не-советский. Он поит столичных гостей унылым чаем, уныло пытаясь заранее настроить нас на худшее.

– Ну, вот сбылась ваша мечта, и вы приехали в Одессу. И что хорошего вы надеетесь здесь увидеть?
– Но ведь в Одессе жили и писали гении! Чем-то же этот город их вдохновлял, – пытаемся мы противостоять Жениному пессимизму.
– Вы думаете, что на каждом углу вас будут ждать герои Бабеля или Куприна? Какие вы наивные люди, ей-богу! Той Одессы уже давно нет. Она умерла или уехала за рубеж. То, что осталось – это грязный, тяжелый город, где не хочется жить.

Мы выходим из коммуналки нашего коллеги Антисоветского, подавленные его пессимизмом. Но у города свой сценарий общения с гостями и свои методы убеждения. Мы слоняемся по улицам, избрав самый лучший способ знакомства: отправиться бродить просто, куда глаза глядят. А Одесса плетет неожиданные истории, лезет в уши случайными диалогами, окутывает запахами.

Вот двор. Обычный одесский двор, каких здесь сотни. Только посреди этого, окруженного плотным кольцом домов, стоит фонтан с грязноватой статуей Аполлона. Фонтан этот уже давно не работает. По крайней мере, нет никого, кто бы помнил его работающим. Обнаженный греческий бог, покровитель искусств, выглядит здесь, как ни странно, вполне в формате экстерьера. Через весь двор тянутся бельевые веревки, на которых сушится всевозможное неглиже нательное и постельное. Одна из веревок крепится за причинное место Аполлона. И вовсе это не какое-то озорство, и не вандализм никакой, Боже упаси! Просто здесь статуя выполняет бытовую функцию. Так же, как дерево в лесу. Не было бы удобной статуи с удобным выступом, привязали бы между деревьями веревку и сушили бы на ней штаны. А так привязали к Аполлону, и сушат.

Вот обычная аптека на улице Советской Армии. Здесь двойные двери, внешние и внутренние, с окошком для выдачи лекарств ночью, когда аптека дежурит. На двери у кнопки звонка табличка – «Уже слышу, уже иду!»

Зайдя за угол, видим живописную картинку и не можем отвести глаз. Нам навстречу движется парочка. Она: девушка облегченного поведения, напендренная во все цвета радуги и раскрашенная, как индеец перед ритуальной охотой. Он: матрос иностранного корабля, в шапочке с помпоном и широченных клешах, подметающих весь тротуар. Оба – пьяные в дым. Пошатываясь и поддерживая друг дружку, подходят к старому дому, живописно увитому диким виноградом. В торце глухой стены, неожиданно высоко вверху находится входная дверь, к ней ведет крутая железная лестница. Парочка начинает подъем. Звучит «монолог подрывника» или что-то такое же музыкальное, когда одно бледное английское слово расцвечивается многоярусным и разнообразным русскоязычным словесным дизайном с мягким знаком в конце большинства слов. При этом они считают ступени. Поднявшись до середины, сбиваются со счета и, спустившись вниз, упрямо начинают сначала.

Идем дальше, навострив внимание. Цветет акация, и трамвай, везущий на станции Фонтана пассажиров, вместе с ними перевозит этот легкий пьянящий запах. Акация сопровождает нас всюду, вместе с платаном она так же отличает Одессу, как Киев отличают каштаны, а Гагры – кипарисы.

В трамвае на крутом повороте пожилая женщина невольно опирается на молодого человека. Он реагирует мгновенно:
– Мадам, вы решили меня согреть? Так на дворе тридцать градусов...

Так разговаривают в Одессе. Не разговоры вокруг, а сплошные отрывки из монологов Жванецкого в исполнении Карцева.

Многочисленные кафе уже выставили на тротуары белые пластмассовые стулья и столики. Пройдя несколько метров, мы буквально наталкиваемся на старичка в белоснежном полотняном костюме и туфлях, начищенных зубным порошком. Он сидит на стуле посреди тротуара и высматривает собеседников.

– Молодые люди, вы с откудова будете?
– Из Киева.
– О! Хорошее дело. А как у вас с гречкой? Говорят, в Киеве совсем нет гречки! Как же вы обходитесь?
– Да нет, все нормально. Есть гречка.
– Точно есть? Вы не обманываете?
– Точно, не беспокойтесь!
– А мука, пшено, овсянка? Тоже, скажете, есть?
– В Киеве все есть, не сомневайтесь.
– Ха! Они меня успокаивают! Это у нас на Привозе все есть, правда, у пенсионеров нет денег, чтоб все это купить. Но есть все. А в Киеве, вы ничего не путаете, там точно есть крупа?

Мы еле отбиваемся от полотняного старичка. Но задумываемся о том, что надо бы перекусить. Одесская кухня – это совсем отдельный разговор. Находясь в Одессе, невозможно обойтись без замечательного во всех отношениях интернациональнейшего застолья. Здесь лучшие блюда многих народов и наций соединились и самовыразились в пиршестве под названием «одесская кухня».

Заходим в ресторан. Подошедший официант спросил:
– Вы будете заказывать по меню, или вам рассказать своими словами?

Мы попросили своими словами, и нам рассказали про варенички домашние, пельменьчики ассорти и селедочку под шубочкой, про блинчики и еще о многих других блюдах, но так же ласкательно. Когда мы отдали должное всем шедеврам кулинарии, а они действительно были шедеврами, к нам, по нашей просьбе, вышел шеф-повар. Мы высказали ему свои восторги и спросили, почему он, мужчина, так готовит, что редкая женщина может с ним сравниться. На что одесский мастер ответил так: «Когда женщина готовит, о чем она думает? Она думает о том, что нужно стирать, убирать, ребенок принес двойку, а муж не помогает. А когда готовит мужчина, он думает: «Чем бы мне их удивить?»

Пожалуй, это самый короткий и точный ответ на вопрос, почему лучшие в мире повара – мужчины.

Можно сколько угодно спорить о тонкостях французской кухни, о неожиданной прелести китайской, о натуральности японской или о здоровой обстоятельности немецкой... Все они хороши постольку поскольку, если тебя угощали в Одессе. Кто-то из великих, не помним точно, кто именно, говорил, что пища способна лишь тогда разбудить в нас чувство наслаждения, когда в ней собраны пять вкусов: сладкий, соленый, кислый, острый, пряный. Возможно, это сказано специально об одесской пище. Фаршированная рыба, по всем хитрым рецептам еврейских бабушек, должна быть немного сладкой, а фаршированные баклажаны – острыми. Соленые арбузы, засоленные в трехлитровых банках, замечательное кисло-сладкое блюдо из чернослива с арахисовым орехом внутри, залитое глазурью из сметаны... Да что там говорить! Сочетание этой магической пятерки вкусовых элементов не поддается формуле, к счастью.

Как тут не вспомнить Петра Вайля, эссеиста, умницу и гурмана. Он считает: «Вкус есть мировоззрение, мировосприятие, миропонимание. Различение на вкус двадцати шести видов маслин – такое же проявление культуры, как определение на слух сорока одной симфонии Моцарта».

В одесском домашнем ресторане или кафе, где готовят от души, как в доме, где пожилая тетя или мама хочет удивить гостей, нам всегда вспоминается замечательная повесть Рэя Брэдбери «Вино из одуванчиков». Там американская бабушка Роза готовила по тем же одесским принципам: не по кулинарным книгам, не по рецептам знакомых, но по единственно точному компасу кулинарки – чутью. Добавляя куда-то сахар или зелень, а куда-то несколько ягодок можжевельника и тертый сыр. И все это для букета, запаха, вкусовой гармонии. Конечно же, бабушка Роза никогда не была в Одессе и не подозревала, что ее готовка так похожа по композиции и объединению разных компонентов на еду, что готовится во многих одесских семьях теми же бабушками, тетушками и хозяйками. Но если бы всем этим женщинам сообщили, что их готовка – самая лучшая и самая вкусная еда на свете, они наверняка ничуть не удивились бы. Потому что они с самого детства убеждены – и это вам скажет любой житель города, от босяка на Привозе до солидного бизнесмена, подъезжающего к своему офису на лэндровере – что в Одессе таки да умеют готовить еду!

А эти кафешки в подвальчиках – маленькие и уютные!..
– Что у вас в меню?
– Я вам и без меню скажу: отбивные, варенички, пельменички, сосисочки.
– Пожалуйста, две порции отбивных и кофе.
Спустя пару минут заходит молодой повар и повергает в изумление вопросом:
– Вам картошечку поджаренную сильно или не очень?
– Э-э-э... Средне.
– На мой вкус?
– Да.

Когда все приготовлено:
– Вот картошечка с отбивной и два салатика.
– Мы не заказывали салаты.
– Вы не заказывали, я помню. Но я подумал: картошечка с отбивной и без салатика?!
На десерт:
– А вот ваш кофе, сладкий для дамы, простой для мужчины. У нас еще есть тортик, вы такого не ели.
– Торта не надо. Мы худеем.
– Вы будете жалеть всю жизнь.
– Куски большие?
– Малюсенькие, но вкус – оторваться невозможно.

Отказаться тоже невозможно. После трапезы медленно выкатываемся из-за стола. Вслед нам:
– Приходите еще, будут сказочные варенички...

В Одессе умереть с голоду невозможно. Даже на пляже вас найдут бродячие торговцы съестным. Разносят все – мороженое, ягоды, блинчики, пирожки, семечки, креветки. Одних слышно издалека: «Ма-а-роженое в вафельных стаканчиках!», другие шепчут над каждым загорающим почти интимно: «Креветки, первая свежесть, экологически чистые рачки...» Ну не чудо ли?! Впрочем, об Одессе и еде можно писать трактаты километрами, и разговор этот будет длиться до бесконечности.

И все эти гастрономические удовольствия сопровождаются легким стриптизом, наблюдаемым на одесском пляже: некоторые девушки предпочитают загорать без лифчиков. Как сейчас говорят, топлесс. Но почему-то при этом компаниями – по две, по три. И обязательно с сигаретой. Прямо-таки по Павлову – условный рефлекс: лифчики снимаются, сигарета зажигается. У нас тоже выработался рефлекс – при виде обнаженного бюста невольно ищем взглядом сигарету, и если не находим, не можем понять, в чем дело. Незавершенность какая-то.

Звучит в громкоговорителе объявление со спасательной станции: «Уважаемые отдыхающие! Поскольку морская вода не соответствует ГОСТу, купаться не рекомендуется. Приятного вам отдыха!»

Этот загадочный ГОСТ, которого никто не видел... Эти напрасные предостережения и запрещения... «Есть морскую рыбу не рекомендуется». Все едят и чувствуют себя прекрасно, в том числе и авторы этих строк. «Приводить собак на пляж запрещается». Все приводят. Собак на песчаном берегу примерно по одной на квадратный метр.

Кстати, о животных. По отношению к ним можно судить о характере горожан. Поэтому стоит ли удивляться, что животных в этом жизнерадостном городе любят, а бездомных – подкармливают все и всюду. Как когда-то беспризорники ехали в Крым, так сейчас собаки и кошки могли бы смело идти в Одессу. Здесь они не пропадут. На Греческой площади, на шелковице объявился кот. А поскольку с дерева он категорически не слезал, еду ему сердобольные одесситы стали подавать прямо наверх. Чтобы дождик кота не мочил, домик на ветке построили. Нашлись такие умельцы. Они же наладили веревочный лифт для бесперебойной подачи питания... Тут и человек позавидует. Кот уже, как говорится, почил в бозе, но домик с колоннами (!) и пластмассовой табличкой с гордой надписью «Кот Вася» может видеть каждый. Не верите? Поезжайте в Одессу и посмотрите. Вероятно, скоро на упомянутой площади откроется дом-музей кота Васи.

В Одессе на каждом шагу натыкаешься на литературный образ. Даже такая банальная вещь, как мостовая, окружена романтическим ореолом. Ибо воспета величайшим поэтом: «Но уж дробит каменья молот и скоро звонкой мостовой оденется спасенный город...» А пыль? Вы знаете какую-нибудь пыль, кроме золотой, конечно, о которой бы писали стихи? Это уже другой поэт, Багрицкий: «Булыжник лег и плотью ноздреватой стал известняк в прославленной пыли...»

И если одесская пыль (или, как говорят старые одесситы, «пиль») достойна поэмы или даже романа в стихах, то что уже говорить о самом городе? Может, потому каждый одессит считает свой город и себя лично центром мировой культуры. Каждая прохожая бабулька знает, где жил Куприн, венчался Бунин и с кого «срисовали» Остапа Бендера.

Чему удивляться, если еще во времена Пушкина приезжие дружно отмечали, что Одесса ни в чем не уступает Европе. И тем не менее, удивительно в этом городе все, начиная с его возникновения. Турецкая крепость Хаджибей, по слухам, была взята генерал-майором Иосифом Дерибасом штурмом не в разгар военных действий и не в результате стратегических соображений главнокомандующего. А просто потому, что местные жители не собирались ни с кем воевать. Еще в 1789 году Дерибас писал: «Я гибну от желания что-нибудь совершить». И совершил. Создал город, где сплавились нации, языки, таланты и жизненная энергия, как в огромном жарком тигле. Что это – история или легенда?

Памятники. Самый известный одесский монумент – памятник Ришелье. Он был вторым градоначальником после Иосифа Дерибаса. Многие одесситы называют человека в тоге, стоящего над знаменитой потемкинской лестницей – «Дюк», словно это его имя. На самом деле «дюк» значит «герцог». И герцог Ришелье открывает приезжим роскошный вид на море, пароходы, Морской порт, а также расположенную слева от Дюка гостиницу «Лондонскую», одно из красивейших зданий города. А дальше, если пройти по бульвару – «Тещин мост», названный, как сказано в каком-то путеводителе, в честь тещи знаменитого графа Воронцова. Того самого, в чью жену, красавицу-графиню, был влюблен Пушкин. Это ее портреты рисовал он быстрым росчерком пера, это о ней писал волшебные строки.

Мы остановились возле Тещиного моста, мечтательно оглядывая окрестности и пытаясь представить себе Пушкина. Он был на юге в ссылке. Хороша ссылка! В таком городе, у моря! Александр Сергеевич написал в Одессе несколько стихотворений, закончил поэму и начал «Евгения Онегина»... Жаль, не остался гений здесь. Его погубил север, а Одесса бы поэта сберегла...

Рядом остановился пожилой тощий мужчина.
– Что, наравится? – спросил он, растягивая буквы.
– Ага...
Мы поделились с ним своими мыслями: Пушкин... графиня... Воронцов... Мужчина усмехнулся.

– Этот мост построили в середине двадцатого века. А «тещиным» называли тогда – неофициально, конечно, – потому что на «том берегу» жила теща первого секретаря Одесского обкома коммунистической партии.
– Что?!
– Ну да. Товарищ Синица была его фамилия. А вы говорите – теща графа Воронцова... Синица в руках – это вам не Воронцов в небе, – попытался скаламбурить он. – Граф Воронцов, хотя тоже из птичьей породы, не стал бы строить мост к теще на средства города. Не те были времена.

Мы пошли дальше, пытаясь понять, что это: правда или миф? Легенда или действительность? Отнесем этот случай к типичным одесским феноменам. Одесса вся – сплошной феномен. Бальзак сказал о гениальном человеке: «Он похож на всех, на него – никто». Если есть гении-люди, наверно, должны быть города-гении? В Одессе есть улочки, которые напомнят вам Львов; скверы и парки, чем-то неуловимо похожие на Полтаву; здания, проспекты, лестницы, близнецы которых живут во многих европейских городах. Но ни один город мира не похож на Одессу, потому что быть похожим на нее просто нельзя.

Возможно, разгадка феномена Одессы содержится в высказывании П. Херлики, автора солидной монографии по истории города, вышедшей в начале прошлого века. «Положение, климат, дистанция от центральной власти, меркантильный брак Черного моря с черноземом, спрос и предложение, этнически пестрое энергичное население, разумные администраторы (речь шла о дореволюционных временах – прим. авт.) – все это совпало. Все вместе это дало то, что нельзя ни повторить, ни сымитировать.»
Похоже...

Одесса – словно некий волшебный сосуд, содержащий божественный эликсир из разных народов, языков, культур и судеб. Действительно, она создавалась греками, поляками, украинцами, русскими, французами, итальянцами, евреями, болгарами, молдаванами. Это интернациональный город, где уже сплавились, словно в грандиозном тигле, многочисленные культурные и этнические особенности и вылились в понятие «одессит».

В этом городе так густо замешана история и культура, что кажется, сам воздух говорит с тобой. Да и чему удивляться? Ведь Одесса предоставила миру огромное количество и потрясающее качество талантов! За свое двухсотлетнее существование она вдохновила: Александра Пушкина и Николая Гоголя, Ивана Бунина и Александра Куприна, Адама Мицкевича и Марк Твена, Нечуй-Левицкого и Шолом Алейхема, Алексея Толстого и Корнея Чуковского, Юрия Олешу и Эдуарда Багрицкого, Илью Ильфа и Евгения Петрова, Исаака Бабеля и Валентина Катаева...

Много раз бывала в Одессе Леся Украинка, печаталась в местных журналах. Анна Ахматова родилась в этом городе, теперь тут есть улица ее имени и небольшой уютный памятничек на Большом Фонтане.

Случайно нам повезло застать как раз момент открытия мемориала. Проезжая мимо на трамвае, на одной из остановок мы увидели праздничную толпу с оркестром. Как оказалось, торжество было посвящено открытию памятника Анне Ахматовой. Когда сдернули покрывало, открылась скульптурная композиция, состоящая из барельефа на стене, скамьи, стоявшей под рельефом, и живой акации, которая естественно вписалась в памятник. Портрет Ахматовой в камне рядом с романтической кованой скамьей и цветущей акацией – все это было очень символично и словно напоминало зрителям об Ахматовской поэзии. Произведение дышало возвышенным настроением и пониманием высокого искусства.

Тут из толпы кто-то выдал прогноз: «Украдут скамейку, вот увидите!» Одесские зеваки, видимо, по-своему истолковали известную цитату о том, что искусство должно принадлежать народу. Мы более пристально посмотрели на скамейку. Она и вправду хороша. Созданная как бы по мотивам парковой скамьи, она отличается ярким художественным образом. После окончания торжественного открытия памятника на фоне скамьи фотографировались все желающие.
А через пару дней скамьи уже не было. Умудренный жизненным опытом одессит оказался прав. Она была так хороша, что ее не могли не украсть...

Выдающийся детский писатель Корней Чуковский (мало кто теперь помнит, что он был еще и критиком, переводчиком, литературоведом) также родился и вырос в Одессе.

Словом, издавна одесскую почву можно было считать взрыхленной, удобренной и политой для вызревания в ней необыкновенно талантливых людей. И ростки не замедлили появиться. Стоит коснуться хотя бы некоторых имен, которые знает каждый уважающий себя человек, и которые составляют литературную часть одесского мифа.

Куприн. Известно его высказывание о том, что он, дескать, жалеет, что не может быть женщиной и испытать муки родов. Всё остальное, что возможно испытать в жизни, Куприн, эта деятельная и энергичная натура, испытал. Узнав, что в Одессе есть авиационное общество, он моментально наладил знакомство с авиаторами и принял самое деятельное участие в полетах. Куприн летал в корзине воздушного шара, он летал с такими авиаторами, как Уточкин и Заикин, и вообще стремился как можно больше увидеть и узнать.

Однажды деятельный писатель решил, что на полетах можно заработать. Был объявлен показательный полет над одесским ипподромом и предложено к продаже большое количество билетов на трибуны для желающих поглазеть на редкое зрелище. Ни один билет не был куплен, что еще раз убедило Куприна в том, что бизнесмен из него никакой. Сообразительная одесская публика собралась рядом с ипподромом на еврейском кладбище, откуда совершенно бесплатно можно было наблюдать полет.

Надо думать, что обиднее всего для устроителей полета и любопытнее всего для собравшихся зевак был тот факт, что полет едва не закончился трагически. Потерявший управление летательный аппарат рухнул на зеленое поле ипподрома. К счастью, экипаж отделался лишь незначительными травмами: повреждением плеча у авиатора и ушибом коленной чашечки у Куприна.

Писатель, жажда поисков новых метафор у которого оказалась сильнее испуга, промолвил, имея в виду желтые крылья самолета на зеленом поле:
– Похоже на яичницу с луком.
– Слава Богу, что не с ветчиной, – вздохнул пилот.

На 16-й станции Большого Фонтана сохранилась до нашего времени дача, где Куприн написал одно из самых пронзительных своих произведений – «Гранатовый браслет». Описание этой дачи, описание дня рождения графини Веры Николаевны Шеиной как раз соответствуют тому месту. Это еще один из мифов Одессы.

Нельзя говорить об Одессе, не упоминая Бабеля, писателя, языком которого говорит, кажется, весь город. А знаете ли вы, какой романтической была история любви юноши Исаака? Учась в Киеве, он познакомился с девушкой – «богатой наследницей», «миллионщицей» Евгенией Гронфайн. Конечно, о том, чтобы молодые люди были вместе, не могло быть и речи. Родители Гронфайны и слышать не хотели о бедном студентишке. И тогда Бабель просто украл свою любимую. Они поженились, несмотря на проклятие родителей Евгении.

Тут грянула революция, и от миллионов папы Гронфайна остался лишь дым. Между тем Бабель уверенно шел в гору, и вскоре бывшие миллионщики с изумлением узнали, что их дочь замужем за писателем, о котором с уважением отзывается такая пролетарская величина, как Максим Горький. Проклятый ими Бабель печатает свои произведения и вообще на хорошем счету у власти.

Теща Бабеля поехала в Одессу мириться с опальным зятем. Это отдельная история и еще один миф. Дело в том, что приехала она не одна, а с внуком от старшей дочери. Мальчик Люся, приехав в Одессу, буквально всех истерзал. Он задавал в секунду сто вопросов, не слушал ответы и задавал новые. Он везде бегал и совал свой нос, подслушивал и подглядывал, словом, за несколько дней он довел Бабеля, намеревавшегося сидеть на Большом Фонтане и писать, до полуистерического состояния. По свидетельству Паустовского, Бабель вздрагивал при каждом шорохе, нервно оборачивался на каждый звук и его, Паустовского, не узнавал. Всюду ему мерещился Люся, сильно смахивающий в этом пересказе на вождя краснокожих из рассказа О. Генри.

Однажды, по обыкновению проказничая, Люся влетел в кабинет, где мирно ебседовали Бабель и Паустовский, обсуждая очередную рукопись. Хватая всё подряд со стола писателя, Люся схватил в том числе и химический карандаш. Паустовский хотел было воспрепятствовать похищению, но Бабель только сокрушенно махнул рукой, дескать, вырвать что-либо из цепких Люсиных ручонок совершенно невозможно. Тем временем Люся сунул карандаш себе в ухо, где кончик грифеля и обломился. Довольный достигнутым эффектом, а именно – приведением писателей в полную неспособность работать, Люся отшвырнул карандаш и умчался купаться в море.

Справедливое возмездие настигло Люсю за обедом. Он вдруг упал на пол и стал кричать диким голосом, из уха у него текла фиолетовая пена. Писатели переглянулись, и Паустовский уже открыл было рот, чтобы объяснить происшедшее, но Бабель, приложив палец к губам, остановил его. мгновенно сориентировавшись в ситуации, Исаак Эммануилович обратился к своей теще Гронфайн с прочувствованной речью:

– Ребенок на краю гибели, вам немедленно следует отвезти его в Киев! Только в Киеве есть профессор, который может спасти ребенку жизнь. Промедление смерти подобно! Если вы останетесь в Одессе еще хоть на один день, я ни за что не могу ручаться, даже при наличии в Киеве профессора.
В результате в тот же день теща вместе с орущим и стонущим Люсей была посажена в поезд на Киев. Бабель облегченно вздохнул и принялся за работу.

Еще одно великое имя, без которого невозможно представить себе мировую литературу – это Илья Ильф. Юрий Олеша вспоминает об Ильфе: «Это был худой юноша, с большими губами, со смеющимся взглядом, в пенсне, в кепке и, как казалось нам, рыжий. Он следил за своей внешностью. Ему нравилось быть хорошо одетым. В ту эпоху достигнуть этого было довольно трудно. Однако среди нас он выглядел европейцем. Казалось, перед ним был какой-то образец, о котором мы не знали. На нем появлялся пестрый шарф, особенные башмаки, он становился многозначительным. В нем было много добродушия и любви к жизни. К несерьезному делу он относился с большой серьезностью, и тут проявлялось мальчишество, говорившее о хорошей душе».

В записных книжках Ильфа есть потрясающие зарисовки Одессы 20-х годов. В Одессе в это время сменилось столько странных властей, что Ильфу в его литературных фантазиях представилось, что в его родной город в 1919 году вошли римские легионеры. Это было вполне в духе общей ситуации. Ильф высек из этой придумки целый сноп смешных подробностей и таких деталей, что невозможно удержаться и не привести их здесь.

«Это был немолодой римский офицер. Его звали Гней Фульвий Криспин. Когда вместе со своим легионом он прибыл в Одессу и увидел улицы, освещенные электрическими фонарями, он нисколько не удивился. В персидском походе он видел и не такие чудеса. Скорее, его удивили буфеты искусственных минеральных вод».

Кстати, о буфетах искусственных минеральных вод. Они существуют в Одессе и поныне. Летом, во время иссушающей жары, можно было услышать такой диалог:
– Стакан воды, пожалуйста.
– Вам с сиропом или без?
– Без.
– Без какого, без малинового или без смородинового?..
Это характерно для Одессы. Однако вернемся к Ильфу.

«Ну, ты, колдун, – говорили римляне буфетчику, – дай нам еще два стакана твоей волшебной воды с сиропом «Свежее сено». Фамилия буфетчика была Воскобойников. Но он уже подумывал об обмене ее на более латинскую. Или о придании ей римских имен. Публий Сервилий Воскобойников. Это ему нравилось».
А вот еще один одесский перл.
«Божественный Клавдий! Божественный Клавдий! Что вы мне морочите голову вашим Клавдием! Моя фамилия Шапиро, и я такой же божественный, как Клавдий. Я божественный Шапиро и прошу воздать мне божеские почести, вот и всё».
Не правда ли, видится будущий Паниковский?

Была в Одессе не только мистически-литературная, но и живая муза, вдохновлявшая многих мастеров слова и кисти. В городе во времена послереволюционные устраивались конкурсы красоты. В это трудно сейчас поверить, но это так. Жила тогда в городе уникальная женщина Мария Денисова. Она дважды выигрывала конкурсы и была выбрана самой красивой девушкой Одессы. В нее был влюблен Маяковский, именно она вдохновила его на написание поэмы «Облако в штанах». И хотя Маяковский был уже тогда талантливым и известным поэтом, и мужчиной привлекательной внешности, но и он допустил большую оплошность, пытаясь завоевать сердце Марии Денисовой. Видимо, тогда он еще не знал, что такое женский характер. Маяковский позволил себе явиться на свидание к первой красавице Одессы в оранжевой блузе с бантом, штиблетах без шнурков, на щеке его красовался нарисованный цветок. Это были времена ЛЕФа, времена свободы и раскованности, артистической богемности.

Мария Денисова, увидев поэта издалека, постеснялась к нему подойти. Нужно вам сказать, что она была девушкой строгих правил. А может, на щеке был нарисован не тот цветок? Во всяком случае, Мария Денисова была той женщиной, которая могла позволить себе выбирать. Она пленила не только известного пролетарского поэта, но и писателя Алексея Толстого. Образ Даши в трилогии «Хождение по мукам» появился во многом благодаря Денисовой и ее незаурядным душевным качествам. Даже ироничный Бабель не избежал чар одесской красавицы, что дало мировой культуре пьесу «Мария».

Так кто же, в конце концов, сумел покорить сердце одесской Музы? Нет, не литератор и не художник взял эту неприступную крепость, а сдалась она лишь искусству военного: Денисова стала женой легендарного командарма Щаденко. Однако Мария не стала домохозяйкой в обывательском смысле этого слова. Она продолжала интересоваться искусством и, выучившись мастерству скульптора, создала посмертный памятник Маяковскому. Таким образом, Муза ответила по-своему на чувства поэта.

Одесса и по сей день создает мифы. Один из них – памятник Рабиновичу, знаменитому герою анекдотов. Он стоит во дворе Литературного музея. Этот маленький и на первый взгляд вроде шуточный памятничек создал Резо Габриадзе. Крохотный человек в драповом пальтеце смотрит вверх своим птичьим профилем, словно пытается услышать ответ на риторический вопрос. Рядом с ним чемоданы. Пожалуй, это самый немонументальный монумент маленького человека, памятник самой Одессы, по крайней мере, той ее части, что теперь расселилась по всему миру...

В тот год, когда мы забрели во двор литературного музея, там был только Рабинович. Теперь в этом дворе много разных памятников различной степени шутливости, но они не производят такого впечатления, как тот, первый. Как говорит главный одессит Михаил Жванецкий, «возбуждает одна и не возбуждает кордебалет».

Совсем другой образ города создан Эрнстом Неизвестным на Морвокзале. Золотой крепкий младенец-бутуз внутри золотого цветка – самый точный образ города, которому всего двести с небольшим. С точки зрения других наших городов, насчитывающих тысячелетия, Одесса юна как девочка. В ней задор юности, солнечность улыбки и живая красота южанки. Здесь каждый может найти немного солнца в морской воде.

Город будоражит воображение, притягивает, как азартная игра, вызывает желание немедленно разгадать все ее тайны. Но ведет себя при этом, как настоящая женщина: сколько ее ни разгадывай, тайна ее очарования никогда не будет познана до конца. Вот и сейчас: восторженные, свежие наблюдатели, мы увидели в Одессе то, что хотели увидеть. Экзотику, юмор. То, что ищешь, загипнотизированный прочитанно-услышанным. И находишь, конечно. Но время от времени нам открывалась и другая Одесса – без экзотики и жванецкого диалекта с оттенком юморины. Город дружелюбных людей, бросавших свои дела, чтобы провести киевлян до нужного места. Город и ныне живущих талантливых поэтов. Свой город. Хороший, знакомый, близкий. Просто замечательное такое место у моря, где хочется жить...

Возвращаемся мы к Евгению в коммуналку, и с наших лиц не сходит счастливое выражение уставших от избытка впечатлений путников. Увидев нас, Слегкасоветский угрюмо констатирует:
– Я же говорил! Что можно найти в этом городе?!

© Анна и Петр Владимирские
1996