38а
Мои ноги домой меня не несли. Два дня я продержался, днем занимаясь работой, а по вечерам отвлекаясь на лаптоп, но наступила суббота, а значит почти двухсуточное одиночество в полной тишине, нарушаемой только отдаленными уличными шумами. Все, что издавало какие-то звуки, Элеонора увезла с собой. Музыка в моем компе даже за последние два дня осточертела уже так, что подташнивало от одной мысли ее включить. Новую теперь взять было негде. А разговаривать с самим собой - это уже симптом.
Моя Салха так и не позвонила и не приехала, и я решил, что уже и не приедет. Все-таки обманула. С цепочкой или без, ничего не меняло. Но если Элеонора права в своих предположениях по поводу нее, то для меня это, хоть и грустно, но даже к лучшему. А у нее своя жизнь. Скорее всего, нашла себе того, в ком нуждалась, кто ближе ей по возрасту и интересам. По сравнению с ней я глубокий старик, какой с меня толк? Ну что ж, пусть будет счастлива.
В доме остались лишь я да ветер.
На фоне болезни моего шефа и следовавшей за этим неопределенности это приводило мои чувства в хаос и выбивало почву из-под ног. Я вновь был на грани панического смятения.
Доехав до дома, я вышел из «скорой» и по привычке дернулся пройтись по магазинам, но тут же остановился. Заниматься стряпней для самого себя было и незачем, и неохота, и даже глупо. Садиться и вяло тыкать в клавиши лаптопа, пытаясь высосать из себя что-то дельное и забавное, было еще глупей и бесперспективней. «Пегаса из стойла увели». К тому времени у меня уже было написано около шестидесяти страниц этой повести, но продолжать не хотелось. У меня вообще появились большие сомнения – а нужно ли это? Задумывалось с юмором, как развлекушка для своих родных и друзей, а может быть и для кого-то еще, но не осталось ничего. Слишком все стало мрачным. Больше тянуло на философию.
Купив только хлеб и яйца, я зашел в бар, который еще совсем недавно был «нашим». Заказав и получив свой обычный коктейль, я стал прихлебывать его, нещадно дымя сигаретами в перерывах между глотками. Окружающие периодически выражали недовольство, но у меня был веский аргумент в мою пользу: пространство было открытым, хорошо проветриваемым, и курить здесь было единственным моим правом в этой стране. Я приводил этот довод, не забывая добавлять по-русски конечный пункт назначения их передвижений на сегодня. Ни на одного русскоязычного я на свое счастье не наткнулся, иначе мог бы схлопотать по зубам. Но говорить все это было для меня, как отдушина. Я отдыхал и развлекался, как мог.
Посетители сменялись, а я, выговорившись, перестал обращать на них внимание и продолжал свое занятие, волей-неволей возвращаясь в своем угрюмом молчаливом одиночестве к воспоминаниям, анализу и выводам, чтобы как-то их систематизировать.
Павла уже полтора года преследовали неудачи, из которых он не вылезал. Из-за этого он еще в Лусаке, а потом уже и здесь, носился по странам ближнего зарубежья в поисках выхода. Но сами по себе эти поездки и бесконечная череда его потенциальных партнеров по бизнесу, приезжавших к нему и живших по нескольку дней в моем доме, требовали огромных затрат. Это я знал точно, потому что Павел частенько занимал деньги у меня. Несмотря на это, ему удалось не только устоять на ногах, но даже возместить тот ущерб и погасить последовавший за ним конфликт, в который он влип, благодаря своему аргентинскому другу Нино. А было ли это на самом деле? Ведь я знал обо всем только с его слов.
Кроме того, мне вспоминаются и такие дни, когда деньги кончались и у меня. Обычно это случалось к концу месяца, когда я не дотягивал до зарплаты. И тогда Павел доставал где-то деньги. Все были спокойными, никто из них голодным не был, все были налиты здоровым румянцем, а дети не просили есть.
О том, что ему кто-то должен, ни он сам, ни кто-либо из наших общих знакомых никогда не упоминал даже намеком. Хотя я мог чего-то и не знать. Мы много раз обсуждали наш финансовый уровень за обычными разговорами, и ничто не скрывалось. Павел знал, что излишней любознательностью в отношении содержимого чужих карманов я не страдаю. Ту информацию, которую он давал мне сам, без всяких моих вопросов, я как-то пропускал между ушей, и никогда ни о чем на эту тему его не спрашивал. Во мне практически ничего не оседало. Запомнилось только, что денег у него не было. Где же он брал их, если был в глубоком провале? А может быть, версия о провале существовала только для меня? Значит что-то все-таки утаивалось?
Каждый раз, когда Павел уезжал по своим делам, Элеонора очень скоро начинала жаловаться на отсутствие денег. И тогда, в Лусаке, и здесь, в Даре. Но он ведь далеко не глуп, чтобы, уезжая, оставлять своих детей без достаточных денег на жизнь. Во всяком случае, Элеонора в его отсутствие смогла без всякого ущерба для семьи дважды купить не дешевые сотовые телефоны взамен украденных. Павел как-то в разговорах упоминал, что деньги у Элеоноры есть, и я, при необходимости, могу даже у нее занять. И ведь вспоминается, что занимал по мелочам несколько раз. Как раз в те дни, когда сам не дотягивал. Значит она в отсутствие Павла просто экономила деньги, вынуждая меня тратить свои, ибо знала мое отношение к детям.
Оба они чувствовали во мне надежную «кормилицу», готовую ради детей на любые подвиги. Поэтому и не торопились в Лусаке с поисками своего собственного жилья. Зачем платить за квартиру и продукты, если все так удачно сложилось? Может быть, еще и посмеивались надо мной, дураком: «Пусть его!». Главное, что их запасы оставались нетронутыми, и даже с течением времени медленно нарастали.
Возможно, и Шухрат был тогда прав, когда говорил о возможностях и связях этой семьи. Павел уехал в Танзанию недели через две после того, как мы разъехались по разным квартирам. Экспромтом и срочно такие вопросы обычно не решаются. А это означает, что решение к тому времени было уже давно принято. Просто об этом ничего не было известно мне. Все готовилось в полном для меня неведении. Но влезать на две недели к кому-то в просторный и богатый дом он не захотел, потому что хозяева таких домов круглосуточных гостей не любят. А платить вперед за другое жилье никакого резона не было. На такой короткий срок его вполне устраивали те «собачьи» условия, в которых он оказался. В армии на войне у него бывало и похуже. А его африканской семье тем более не привыкать, большинство живет так. Предстоял переезд и обустройство на новом месте, поэтому деньги надо было экономить и беречь.
Да и этот обратный переезд в Лусаку тоже был давно запланирован. В тот день с пельменями, когда Павел поведал мне о совете своего шефа, он, чтобы не пугать меня, говорил об этом, как о туманной перспективе, еще совершенно не решенной. Нет, все они решили возможно даже уже тогда, когда Алексей приезжал в отпуск на Занзибар.
А те наши поездки в Танзанию и обратно, и снова в Танзанию? Ни в первый, ни во второй раз денег у него ни на автобус, ни на визы не было, платил я. А если бы я не поехал? И в конечном счете, жили же они в Даре полгода без меня, и до истощения не докатились.
Того авиабилета в Ташкент, который по его словам превратился в бумажку, я тоже больше не видел. А срок его годности еще не истек, и будет продолжаться до самого декабря, поэтому выбросить его он бы не решился. Любой нашедший мог бы его потом обменять даже на треть стоимости. Может быть все-таки удалось обменять на взаимовыгодных условиях? Даже половина его цены, это, как минимум, 800. Это тоже не деньги? Это превышало мой долг Эркину почти вдвое.
И еще одно: если он был в состоянии заплатить за квартиру по 350 за 10 месяцев вперед, это 3500. А еще 3000 он занял своему шефу Тому. О каких-то сотнях Семену и еще кому-то он тоже упоминал. Кроме того, последнее в долг не отдают. Не надо иметь «семь пядей во лбу», чтобы сделать такую грубую прикидку. Но надо иметь четырнадцать пядей во лбу, чтобы подумать об этом своевременно. Что, все это называлось безденежьем*?
-------------------------------------------------
* - В мире, правда, все относительно. Один может считать себя богатым, если у него есть, на что выпить, закусить и купить сигареты, а другой убеждает всех, что он нищий, потому что не может позволить себе купить «Мерседес-300».
Да меня просто дурачили все эти полтора года! На мне просто катались! Тогда, в Лусаке, когда я отдавал все на их содержание в ущерб себе и своей семье. Потом уже здесь, в Даре, выманивая все, что я сначала занимал у Эркина,
а потом кусками получал в бухгалтерии. И это продолжается даже теперь.
Напечатать на принтере 200 страниц текста стоит для меня недешево. Но мой брат писем так и не получил, и вряд ли уже получит, а значит, коль уж пообещал, я буду вынужден напечатать их снова, да еще и потратиться на пересылку «по правилам» этой страны.
А что означала та его слезливая байка об опасности, которой он мог, якобы, подвергнуться в буше? Сказка с расчетом на мою неосведомленность? Он далеко не дурак. Уж кто-кто, а он-то хорошо знает и африканцев, и их нравы, и правила обращения с камнями, чтобы не лезть в одиночку в глухомань с чемоданом денег. Не выдумка ли это для того, чтобы «бесследно исчезнуть», а затем вольным, как ветер, и с деньгами Алексея и всех своих инвесторов объявиться в другой стране или даже на другом континенте, навесив на меня свою семью? «Положить» на Алексея, а потом контактировать по бизнесу только со своими израильскими или американскими партнерами. Что-то не сладилось? Или совесть взыграла? Дай-то Бог.
Чудная семейка: папаша, проматывающий с другой бабой чужие деньги по секрету от обеих жен и собирающийся в бега от всех, мамаша – лгунья и вымогательница, и дети, уже начавшие с молчаливого согласия своих родителей осваивать самый модный в Африке бизнес – воровство.
Ничего, кроме чувства неприязни, брезгливости, даже какой-то ненависти ко всем ним, я в себе больше не находил.
«Ну что ж, Павел, ты сказал мне “спасибо”. Все твои сантименты были не более, чем пьяными соплями. А может быть, и умыслом. Спасибо и тебе».
Наступал вечер, и пора было ползти в свою пустую конуру. Я заказал еще один коктейль, потому что все выпитое категорически отказывалось меня «забирать». Себе на длинный вечер я купил целую бутылку джина и несколько банок с тоником. Завтра на работу не идти, поэтому сегодня можно было надраться покрепче хотя бы для того, чтобы уснуть и отдохнуть немного от бесконечной чехарды слишком невеселых мыслей. Взяв свои покупки, я поплелся домой.
Меня встретила гнетущая тишина. Элеонора при своем спешном отъезде, чем-то напоминавшем бегство, оставила кое-что из старых вещей, занимавших слишком большой для автобуса объем и дававших дополнительный вес. И среди них тот самый пластмассовый стол с четырьмя складными стульями от разных комплектов. Швабра стоила «копейки», да и тащить ее с собой было бы нелепостью. Она все-таки не ведьма. Полусгнившие матрасы с истрепанными чехлами тоже были бы лишним грузом. Она бросила все это на произвол судьбы. А может быть, на меня, как на надежного сторожа, будучи уверенной, что ничто не пропадет, а потом однажды приедет Павел и заберет.
Я взял пару стульев и вынес на балкон. На один уселся сам, а на другой сложил сигареты с зажигалкой, телефон и самодельную пепельницу, состряпанную из пивной банки.
Небо еще не почернело, но уже проглядывали первые звезды. Из-за высоты барьера сидя можно было видеть только крыши домов. Разглядывая, но не видя их, я задумался вновь.