СЛАВА – ВЕЩЬ ЛИПКАЯ
Глава 1.
Кто бы только знал, как не хотелось мне сегодня вылезать из-под теплого ватного одеяла в холодную действительность моей деревенской избы. Кто бы только знал. Однако никто этого не узнает, потому как, лежал я, свернув калачом свое довольно-таки не маленькое тело, на железной кровати в гордом одиночестве. Хотя, нет. Какое оно гордое – одиночество моё? Оно, скорее смиренное. Смирился, вздохнул, уснул да проснулся. А лучше бы сегодня и не просыпаться.
В избе было так зябко, что казалось, стоит высунуть из-под одеяла руку, то она сразу же покроется толстым слоем инея, а, может быть, даже и льда. Руку я, конечно же, высунуть не решился, а вот шумно дыхнуть в сторону холода попробовал. Теплый воздух моего дыхания мгновенно обратился в пар, значит, в избе было действительно не прохладно, а по настоящему холодно. Выходит, что мне ничего не казалось, а было всё именно так, как было. Как бы мне не хотелось сбрасывать с себя заботливого ватного товарища, согретого моим же теплом, но надо. Однако ничего не поделаешь. Кроме меня здесь некому о тепле позаботиться. Никакие депутаты с коммунальщиками мне сегодня не помогут, не тот случай и не в том месте. Вот проснись я, например, в городской квартире в таком холодильнике, так там можно на весь белый свет собак спустить, и сразу полегче бы стало. В деревенской же избе пускать псов не на кого, разве только на себя. В городе в подобной ситуации мне было бы, гораздо приятнее. Там есть с кого спросить. Там любому можно показать раскудритвую аппликацию. А тут…. Ну, ничего, сам допустил такое безобразие и теперь самому же исправляться надо. Конечно, как в избе холоду не быть, если в середине ноября два дня к ряду печку не топить? Давно пора на зимний режим отопления перестроиться, а я всё по-летнему живу. Хватит.
Я стремительно выскочил из-под ватного укрытия, и в десять секунд натянул на дрожащее тело спортивный костюм. Легкая ткань, конечно, дрожи не уняла, но придала уверенность и некоторые желания к дальнейшим действиям. Во-первых, надо вскипятить чайник, а во-вторых, затопить печь, причем оба действия сделать не так-то просто. В чайнике не оказалось воды, а в печи дров. Всё чего у меня сейчас не было, вообще-то было, но на улице, а ведь там еще холоднее, чем в избе. Здесь уж ни к какой бабке не ходи.
Я передернул плечами, стараясь унять разгулявшуюся по телу дрожь, и решительно взялся за стальную ручку входной двери. Прикосновение к холодному металлу мигом уничтожило всю мою решительность, словно низкие цены на нефть веру в светлое будущее. Уничтожило, да еще и разбило в прах все, что от уничтоженного осталось. Короче, тоска! Я вздрогнул и отпрянул, на всякий случай, прочь от дверного проема. На улицу идти мигом расхотелось. Так расхотелось, что даже страшно стало. Дрожь затрясла меня ещё крепче. Надо было опять что-то делать, и тут я вспомнил о пудовой гире, полгода пылившейся без дела под моей кроватью. Вот оно спасение. Вытащив все той же дрожащей рукой, спортивный снаряд я двадцать раз кряду взметнул его к потолку. Дрожь унялась, и холод чуть отступил. Я закрепил успех ещё двадцатью подъемами, собрал потрепанные остатки воли в кулак и решительно шагнул за порог.
Скоро в печи затеплился хилый огонек, в чайнике зашумела, медленно превращающаяся в кипяток вода, и жизнь стала налаживаться. Я умылся и решил пойти дальше: достал сковороду, положил около неё четыре яйца, затем включил электроплитку. Ещё десять минут, и аппетитный завтрак прогонит последние отголоски моего мрачного пробуждения. Еще десять минут, и буду я готов к труду по благоустройству своего быта в несколько запущенной избе. Настроение рвануло вверх, как реактивный ракетоносец на учениях, но враг не дремал. Щелкнул он в моих, так называемых, электрических пробках и мигом отрубил меня от единой электрической сети. Нагло так отрубил, причем не как всегда за долги, а из-за доверчивости и забывчивости моей. Забыл я, что нельзя мой чайник в паре ни с одним электрическим прибором включать. Чревато это стало с той недели. С той самой, как зашел ко мне побывать мой одноклассник Валера Мутные Глаза, так и чревато стало. Валерка хороший парень, но сдвинутый немного на изобретательстве по электрической части. Он как увидит провод со штепселем, то аж дрожит весь от возбуждения и чесаться начинает. Уж сколько он натерпелся от своего изобретательского зуда, мне словами не передать. На работу его по специальности электриком нигде не берут. Вакансий по этой дефицитной профессии в районе множество, пусть и не великое, но есть, а друга моего нигде не жалуют. Конечно, поначалу, когда он с отличием окончил техническое училище по специальности «электромонтер», его даже звали в электрической области поработать, но потом покаялись. Не мог Валера работать по инструкции, не мог ничего по схемам да чертежам ремонтировать. Не то что не умел, а просто не мог. Всюду виделись ему недоработки инженерной мысли, и он бросался на них, будто мудрый Дерсу Узала на корень женьшень. На ликероводочном комбинате мой одноклассник в целях экономии электроэнергии по собственной инициативе чуть-чуть изменил проводку в разливочном цехе и вывел разом из строя все четыре распределительных трансформатора комбината, заодно оставил на сутки без света жилой микрорайон. На птицефабрике попробовал Валера внедрить придуманный им новый способ терморегулирования окружающей среды в инкубаторе и погубил около тысячи потенциальных несушек, обратив их в две минуты в реально испеченные яйца. Потом был еще какой-то казус на лесопилке районного леспромхоза, и после него практически все местные руководители стали бояться Валерки так, как Казанова боялся кастрации. Кадровики абсолютного большинства промышленных организаций были проинструктированы в отношении любознательного электромонтера и врали они ему в наглую о переизбытке тружеников тестера да кусачек на их предприятии. После некоторых мытарств устроился Валерка сторожем очистных сооружений птицефабрики без права подходить к выключателям и вворачивать лампочки. Теперь вся его электрическая мудрость переместилась в родной дом и к соседям. Началось всё с того, что мать приказала ему как-то заняться распиловкой дров. Дело это тяжелое, но необходимое. Всякий вам в деревне скажет, что в зиму без дров идти никак нельзя. И Валерке это все говорили, но он только рукой махнул:
- Темнота! В век электричества живем, а вы всё дедовским способом дрова заготавливаете. Я по-другому жить буду. По научному. Дровами топить не современно, зря, что ли новые виды энергии ученые в поте лица разрабатывают?
Неделю колдовал мой одноклассник в подполе своей избы, а как вылез оттуда, так сразу же мать к пульту с лампочками подвел.
- Вот, мама, теперь наши дрова. Теперь электричеством топиться будем, причем схемку я тут одну смудрил, чтобы обогрев сам включался по мере надобности и мощность при этом только строго необходимую поддерживал. Ни больше, ни меньше.
- Да, что же ты Валера удумал? – всплеснула руками мать. – Если я электричеством топиться буду, мне никакой пенсии не хватит. Я в прошлую зиму обогреватель себе в сельпо купила, так он зараза столько киловатов жрал, что меня от его тепла только в озноб и бросало.
- Спокуха, мать, - успокоил старушку головастый сын. - Сейчас только дураки, с основами электричества не знакомые, в дом электрическую энергию через счетчик пускают. Умные люди давно уже этими приборами учета энергии не пользуются. Пренебрегают. Не надо ничего платить, пусть богатые платят, потому как они тупые, а мы свое умом возьмем да подсоединением проводов в нужном месте.
До двадцать седьмого октября Валеркина мать забот с теплом не знала. Нахвалиться своей жизнью не могла, а заодно и сына везде нахваливала. Её товарки уж пытались к Валерке подходцы искать, да насчет цены за диковеное отопление заговаривать. Больно всем климат в избе Валеркиной по душе пришелся. Стали у моего одноклассника реальные перспективы на заказы по электротехнической части появляться. Да только испортил ему всю малину день двадцать седьмого октября. Ничего особенного день. Таких дней осенью много бывает, но именно в этот день температура воздуха в нашей деревне вдруг резко до «минус десяти» опустилась. Без предупреждения. Взяла и опустилась. Просчитался видно где-то Валерка, не учел коварство русской осени или с мощностью что-то напутал? Щелкнуло это «что-то» под утро в подполе его избы, и погас свет во всей близлежащей округе.
Нагрянувшие через два дня электрики из района, с помощью огромного опыта по электрической части да местных правдолюбов, вычислили причину короткого замыкания и подали на Валерку в суд. И теперь уже второй год, неверно оцененный современниками Кулибин, каждый вечер пилил ножовкой дрова и отдавал приличную часть своей заработной платы в кассу районных электрических сетей.
Я пострадал от изобретателя три недели назад. Он пришел ко мне попросить в долг пачку сигарет, и пока я их доставал из нижнего ящика комода, Валерке скорость нагрева воды в моем чайнике не понравилась. Отвертка, изолента да кусок медной проволоки у него всегда в кармане штанов были, и потому, когда я подошел на кухню с табачным зельем в руке, мой чайник был уже крепко модернизирован. Кипятить воду он стал быстро. Здесь, врать не буду. А вот с другими электрическими приборами, видимо от великой гордости за свои стахановские успехи, дружить он вовсе перестал. Даже транзисторный приемник на дух не переносил. Включишь их вместе и всё. Труба электрическому току в моей хижине наступала мгновенно.
Извинившись перед чайником, я отключил электроплитку, установил предохранитель вновь в рабочее положение и стал готовить себе завтрак, соблюдая установленную чайником очередь. Благо торопиться мне сегодня было некуда. Выходной у меня. И не просто выходной, а выходной перед отпуском. У меня ж с понедельника еще две недели заслуженного отдыха имеется. Вот радость-то! Такая радость, что со всеми поделиться хочется, даже с недожаренной яичницей.
Когда яичница дошла до состояния полуготовности, мне вдруг на ум пришли строки товарища Твардовского, которые не улетучились из моей головы после окончания школы. Ни одного стихотворения не помню, а это при каждой жарке яиц лезет в голову. Работаю я на птицефабрике, вот и представьте, как часто повторяю я про себя, хотя и без особых выражений:
- Эх, яичница! Закуски
Нет полезней и прочней,
Полагается по-русски
Выпить чарку перед ней.
Про чарку это я к слову красивому только. Пить по утрам не то что не люблю, а просто ненавижу. Ненавижу, но куда в наше время от стакана укроешься. Не знаю как в других населенных пунктах, в нашем же ни одного такого укрытия нет. Тем более для меня. Безотказный я. Безотказный и не всегда везучий. И сегодня вот я себе этой мудрой присказкой, будто накаркал. Только я вилку о чистый край своей повседневной кофты потер, чтобы позавтракать соизволить, и слышу, в дверь стучат.
- Кого там еще черт принес? - думаю и нехотя к порогу шагаю. – Вроде все дома у меня.
Сегодня рогатый искуситель привел к моему чуть подгнившему порогу Леху. Друга моего армейского. Кого уж никак не ожидал увидеть хмурым осенним утром, так его. С Лехой мы не виделись уж, поди, года два и вдруг….
Румяный Леха чуть было не задушил меня в своих крепких объятьях. У меня от тех объятий друга ребра затрещали самым натуральным образом. Вот что столичные харчи с людьми творят. Три года назад, когда мы с Лехой вместе проходили службу в батальоне аэродромного обслуживания, он подтянуться на турнике больше трех раз не всегда мог, а тут вон какая крепость в руках. Богатырь!
После дежурных слов о жизни Леха важно выставил на рыжую скатерть моего совершенно круглого стола пузырь дорогой водки, кружок не совсем круглой колбасы и еще что-то мелко порезанное в пакете, а я бухнул в сковороду еще четыре яйца. Пока жарились яйца второго призыва, мы с Лехой выпили под колбасу. Потом вмазали под столичное сало, а затем я позабыл о части своих нерушимых принципов, благо их у меня было всего ничего: не убий да не пей по утрам. Хотел еще добавить не «не укради», но язык чего-то засмущался. Работая на таком месте, как я да еще при такой зарплате, этот принцип никак не хотел в душе моей основательно прижиться. Так, значит, на двух принципах и остановлюсь.
Не успели мы съесть и половину яичницы, а бутылка внезапно закончилась. Я рванулся к порогу, чтоб восполнить потерю, но Леха поймал меня за штаны и свободной рукой выставил на стол еще один пузырь.
В избе было уже тепло. Так тепло, что мой товарищ соизволил наконец-то снять меховую куртку. Он повесил свою верхнюю одежду на кривой ржавый гвоздь в моей перегородке
серо-салатового цвета и, повелев налить мне еще по одной, поведал, что забрел он в нашу деревню не просто так, а по делу.
Глава 2.
Про дело Леха начал говорить степенно и издалека.
- Я вначале ведь, как в столицу приехал, так сразу на рынок овощной охранником устроился, - ведал мой друг свою историю карьерного роста. – Молодой был. Глупый. Наливай по малехо. Настоящий лох я тогда был, короче, а иначе бы стал разве сопли морозить возле этих идиотов, торгующих картошкой да капустой квашенной? Деревня! К фруктовому ряду меня ведь не допускали. Так и сказали, что вот, мол, твоя картошка с капустой, их и охраняй, а чтоб дальше – то ни-ни. Конечно, и в моем ряду тоже можно было бабок срубить, если по-умному. Конечно. Но по-умному рядом со мной уже правильные пацаны работали, которые фишку на раз секли. У них здесь так всё схвачено было, что я никогда слева больше двух сотен в неделю и не брал. Смех. А настоящему человеку чего надо? Бабок побольше срубить да пожить в свое удовольствие. В овощном же ряду да при тех порядках, какие бабки? Тьфу, вспомнить противно. Да еще тут как-то раз нарвался я на шестерку бригадира тамошнего. Из-за какой-то паршивой сотни он на меня баллон катанул. С ним кореша его были, тоже пацаны, хуже некуда. Моментом мне два зуба ухайдакали. Короче, ушел я с рынка и пристроился по объявлению в культурно-развлекательном центре. Вот уж Андрюха, где я артистов повидал от души. Сотни две или даже три. Точно три, не вру. А жмоты все! И козлы все, как один. Это по телевизору только их глянец показывают, а я уж всю изнанку их высмотрел. Наливай. Я один раз даже, знаешь, чьи трусы в раздевалке нашел?
- Чьи? – переспросил я Леху, силясь показать себя вежливым человеком. И тут он мне назвал фамилию столь известного человека нашей страны, что я мгновенно стал гордиться своим другом почти искренне.
- Короче, - гордо расправив плечи, продолжил свое повествование мой удачливый товарищ, - трусы, как трусы: белые с прожелтью естественной. Я-то схватить их сразу чуть побрезговал, а вот напарник мой не растерялся, выхватил их у меня почти из-под носа и толкнул фанатке одной за приличное бабло. Но, это так, случай. Больше эти козлы в раздевалках ничего не оставляли. Я же тебе говорю, что жмоты! Короче, навару – ноль! В этом центре одно хорошо было – зимой тепло, а остальное фуфло. Я уж оттуда хотел слинять в другой центр - торгового самообслуживания, чтоб о пропитании особо не думать, но тут свела меня судьба с Архипычем. Вот человек, доложу я тебе. Всё на раз сечет. Голова! Он тогда в центре нашем с аттракционами психическими выступал, но уже дело свое начинал. Три ларька открыл и всякое прочие нужные заведения. Особенно хорошее подспорье ему от платного туалета на вокзале было. Прелесть, а не подспорье. Потом, экономически себя подтянув, решил Архипыч, не оставляя психологической практики, замахнуться на политику. Как-то раз я помогал ему радикулитчика изображать, так вот мне после представления и говорит. Наливай.
- Чего, наливай? – на этот раз не совсем понял я суть повествования.
- Водку, чего еще? – часто заморгал в мою сторону белесыми ресницами Леха, и, опрокинув в себя очередную дозу горячительного напитка, продолжил рассказ. – Вот он мне и говорит, чего ты, дескать, Алексей прозябаешь в этой дебильной охранной фирме. Айда в политику!
- Так уж и «айда»? - начал я немного сомневаться в правдивости Лехиной повести. – Леха, какой из тебя политик? Ты же в армии только до ефрейтора дослужиться смог, и то лишь по ошибке штабного батальонного писаря, а туда же - в политику. Смех мне на тебя!
- Ой, дурак ты, Андрюха, после таких слов, - подбирая коркой черного хлеба яичницу из сковороды, степенно молвил мой столичный товарищ, - здесь не армия. Здесь любой ефрейтор, ежели себя по-умному поведет, так приподняться сможет, что на той высоте его лычка ефрейторская лампасом генеральским блеснет. Да что генеральским? Выше бери. Мне ведь Архипыч всё, как есть, на раз расписал. Крылья, понимаешь, после общения с ним у меня выросли. Поумнел я здорово после разговоров этих. И говорить он меня тогда тоже по-умному научил. А говорить в нашем деле, ой, как дорогого стоит. В политике главное с умом да языком дружить, а на остальное плевать надо. С языком и с умом. Все ведь кругом идиоты! Так прямо мне Архипыч и сказал, что вокруг нас дебил на дебиле, да еще дебилы этих дебилов погоняют. Вот человек! Что не скажет – всё в точку да в пах! Ты бы видел, как он психические опыты над людьми творит. Закачаешься. Короче, приехал я в вашу глушь не просто, чтоб прокатиться да на тебя придурка посмотреть, а по делу. И по делу политическому. Наливай.
- Да, ну?! – как-то не особо уважительно вырвалось вдруг у меня.
- Вот тебе и «ну», - хлопнул Леха ладонью по столу. – Отделение партии нашей в вашем гнилом городишке создавать будем.
- Какой партии?
- «Орлы Отчизны». Есть такая партия!
- Где есть? – покосился я недоверчиво в сторону телевизора.
- Пока у нас офис только в столице, возле кольцевой автодороги, но Архипыч заслал нас по малым городам, чтоб отсюда, с периферии, разом грянуть на всю политику, так чтоб ей пусто было! Чтоб ни дна ей, ни покрышки! Деревню на бой правый поднимать будем! У меня задача номер один - создать в вашей глуши региональный центр и собрать под свое крыло (это так Архипыч велел) не менее тысячи членов.
- Да где ж ты столько найдешь? – заржал вдруг я, разливая остатки второго пузыря. – У нас тут бабы в основном живут.
- Деревня! – махнул на меня рукой, мой политически подкованный товарищ. – У тебя всё ля-ля с тополями да шуточки на уме! Чего ты в политике понимаешь? Таких городков, как наш, в России тысячи и если в каждом по тысяче наших будет, то это знаешь, сколько будет? Сто миллионов, а может и больше. И мы с Архипычем своего добьемся. Тебе, кстати сказать, я партийный билет уже выписал. Один есть, а дальше покатится. Гадом буду, что всё по-нашему пойдет. И местное управление под себя подомнем, и туалет платный на вашем вокзале откроем! Всё сделаем! Деньги у нас на это имеются!
Леха хвастливо швырнул на стол две не очень плотные пачки сторублевых купюр и тут в дверь моего крыльца кто-то часто застучал.
Глава 3.
Я выглянул в окно и узрел не совсем трезвым оком своим, что на скрипучих ступеньках крыльца стоит улыбающаяся соседка из дома напротив – тетя Дуся. Тетя Дуся так счастливо скалила прорехи своего не совсем молодого рта, что я тут же икнул от какого-то нехорошего предчувствия. Икнул и побежал в сени, чтоб распахнуть двери перед будущей тещей. То, что тетя Дуся будет моей тещей, я уже около месяца почти не сомневался. С её дочерью Любкой всё у нас шло в эту сторону, и все барьеры, кроме отдела регистрации актов гражданского состояния, были нами успешно преодолены. Теперь только вопрос времени оставался. Правда, не все было гладко и на нашей любовной тропиночке. Я-то, лично, хоть сейчас бы с Любкой зарегистрировался, ужас, как одному жить надоело, а вот невеста моя артачилась. Профессия ей моя была очень уж не по душе.
- Вот был бы ты коммерсантом каким-нибудь или пацаном реальным, - уже не раз повторяла мне моя Любовь, - так я бы за тебя без разговора пошла, а за тракториста с птицефабрики как-то стремно мне замуж выходить. Мне здесь крепко подумать надо, а пока так поживем.
Хотя мне Любка и нравилась, но сменить профессию в угоду её желаниям я основательно побаивался. Да уж, если правду-матку рубануть от души самой, то какой из меня коммерсант? У нас в районе нет такой продавщицы, которая бы слегка не нагрела своих рук о мою, заработанную тяжким трудом, копейку. Любят мне эти бесстыжие торговки сдачи мне недодать или товар по завышенной цене втюхать. Вон вчера, например, прихожу в придорожный магазин, чтоб пачку сигарет взять, даю продавщице копейка в копейку, как на ценнике её написано, так она с меня еще пятьдесят копеек требует, дескать, ценник не успела из-за великой занятости переписать. А самое интересное, что эту историю про ценник она мне только за текущий месяц уже третий раз рассказывает. Слово в слово. Копейка в копейку. Рассказывает и не краснеет. Я же в ответ – молчок. Полтинник из штанов достаю и молчок. Вот такой из меня коммерсант. Всё это промелькнуло в сознании моем буквально за мгновение. Пока я бежал открывать дверь, оно все и промелькнуло.
- Любку позови, - еще шире раскрыла свой, изрядно поредевший от нелегкой жизни рот соседка.
- Какую Любку? - опешил я слегка от такого спроса и пожалел, что выбежал открывать тете Дусе дверь в одних носках. На улице был давно уж не май месяц.
- Ладно, ладно, - замахала ладошкой будущая теща, - неужели я не пойму, сама же молодая была. Позови Любу. Спросить мне у неё надо кое-чего. Я же всё понимаю.
- Так как же я тебе тетя Дуся позову Любу, если со вчерашнего вечера её не видел? - отчаянно шевеля замерзающими пальцами, стал противиться желаниям настырной соседки.
- Чего?! – резко сменив счастье на гнев, крепко толкнула меня в грудь соседка. – Как так не видел, если вы с ней у Зинки-кладовщицы вчера до десяти вечера на дне рождения гуляли, а потом приехали переодеться и догуливать пошли?
- Точно, - проворно закивал я гудящей головой, - гуляли, потом часов десять в деревню приехали, я позвал Любку к себе, а у неё внезапно голова разболелась, и я домой один пошел.
- Как один?
- Так.
- Врешь! Чего ты мне-то врешь? Любка прибежала в десять, переоделась, как ошпаренная, крикнула на ходу, что ты её на улице ждешь и всё! Чего с девкой сделал, ирод?!
Тетя Дуся отшвырнула меня от родного порога и, широко распахнув дверь в жилую часть моей избы, ворвалась, словно рассерженная буйволица в зеленом платке к накрытому столу. На том столе, среди нашей на редкость скромной закуси отдыхал Леха, уронив на свои почти холеные столичные руки коротко стриженую голову. Вокруг Лехиного чела полукругом лежали денежные купюры. На наше с купюрами счастье, тетя Дуся совершенно проигнорировала убранство праздничного стола, и грузно упав на колени, стала выискивать что-то под моей двуспальной кроватью. Пока соседка, бормоча себе под нос всякую несуразицу, изучала давно не тронутые веником заросли мохнатой пыли под спальным местом одинокого мужчины, я успел сгрести деньги в мятый полиэтиленовый пакет, чтоб подальше от греха да людских пересудов. Не любят у нас люди, когда у других денежки водятся. Больше всего на свете не любят они этого. И через мгновение богатый пакет нашел себе временное пристанище в углу за помойным ведром. Там ему сейчас было самое место. Только я разобрался с пакетом, как тут же крепкие руки моей потенциальной тещи ухватили меня за грудки совсем не по-родственному.
- Где Любка?! – орала тетя Дуся, вперив прямо мне в глаза свой разъяренный взор. – Отвечай, ирод! Где?!
Мои робкие попытки оправдаться были бесплодны и безрезультатны. Чем больше я оправдывался, тем крепче трясла меня тетя Дуся. И так у неё это здорово получалось, что я искренне пожалел о том черном костюме, купить который передумал в августе месяце. Вот в чем теперь меня до смерти затрясенного хоронить будут? Стыдоба! Что люди скажут, глядя на мою неказистую одежку, в какую оденут меня соседи, снаряжая в последний путь. Ведь единственную приличную кофту, я вчера вечером испоганил на дне рождения Зинаиды Васильевны, случайно опрокинув на себя плошку с салатом. И как же теперь мне быть? Срамота! От позора меня спас Леха. Он неторопливо приподнял голову с натруженных лбом предплечий, и, глянув на разъяренную соседку слегка затуманенным взором, властно прохрипел.
- Сядь женщина.
К моему великому удивлению тетя Дуся прекратила меня трясти и покорно присела на краешек табурет.
- Выпей, - продолжал командовать соседкой мой столичный гость. Выпей, мать.
Тетя Дуся выпила мою порцию хмельной влаги, скромно пожевала корочку черного хлеба, проворно засунула в рот два куска колбасы и, орошая горючей слезой, мгновенно раскрасневшиеся щеки, стала красочно жаловаться на меня Лехе.
- Ирод этот дочку мою похитил. Радость мою, кровиночку ненаглядную. Красоту писаную. Доченьку мою родненькую. Жалельницу мою ласковую. Обрядился подлец этот в овечью шкуру, женихом прикинулся и украл девку темной ночью из избы родной. Я вдова горемычная растила её, пестовала, а он, раз и всё! И нету девки! Украл, надругался и конец в воду! Он же, не иначе, как маньяк! Его по телевизору показывать надо!
- Не бойся, тетка, - грохнул вдруг Леха по столу так крепко, что тетя Дуся от неожиданности чем-то поперхнулась, икнула и торопливо закашлялась. – Наша партия «Орлы Отчизны» заступится за тебя. Мы для того и созданы, чтоб слабых защищать и справедливость на земле устанавливать. Всех маньяков к ногтю прижмем, а тебя мать из дерьма вытащим! И дочь твою там найдем. Никуда ей от нас не деться! А теперь иди и голосуй за нас. Бюллетень тебе в руку!
Слушая речь моего друга, мы с тетей Дусей на пару удивленно хлопали ресницами, а когда недолгое красноречие Лехи подошло к финалу, соседка, молча да вежливо поклонилась оратору в пояс, и торопливо покинула мои хоромы, но дверь за ней полностью не закрылась. И не успели мы вдоволь насмотреться на удаляющуюся спину вдовы, а на её месте уже небритые мужские физиономии торчат.