На четырёх мы взяли водки пять.
Не помню точно, что было потом.
Дрались. Упал. Не смог я больше встать.
Очнулся я под белым потолком.
Решил тогда, попал я в вытрезвитель,
Куда довольно часто попадал,
А участковый, строгий мой учитель,
Меня стыдил за это и ругал.
А кругом такие белые палаты,
И больные в тапочках снуют.
Женщины красивые, в беленьких халатах,
Белый хлеб мне с маслом подают.
И тут увидел, весь я загипсован,
А подбородок у меня зашит,
И к тяге я какой-то прибинтован.
Всё осознав, я зарыдал навзрыд.
Меня сестрёнка постовая утешала,
Твердила, всё до свадьбы заживёт,
Платочком чистым слёзы утирала,
И понял я, что боль моя пройдёт.
Меня заботой, лаской окружили.
Уколы, перевязки и покой.
Милы так сёстры постовые были,
Я перестал спешить к себе домой.
Потом хирург мне в ногу штырь вбивал
Под местным, а не масочным наркозом.
Стук молотка и треск костей стоял,
А я мечтал о речке и берёзах.
В палате обо всём мы говорили:
О переломах, операциях, врачах.
Тайком по вечерам порой курили,
Я медсестру Наташу видел в снах.
Я телевизор начал здесь смотреть,
Читать газеты, книги постоянно,
И за Спартак по радио болеть,
И даже мыться раз в неделю в ванной.
Успел к врачам своим я привязаться,
Заведующий когда: “ Домой!”- сказал,
Чтоб в отделенье дольше оставаться,
Я градусник рубашкой натирал.
Два месяца мне здесь пришлось лечиться,
И мне смогли урок хороший дать,
Решил тогда скорее я жениться
И навсегда с бутылкой завязать.
А в квартире чисто, сам я стал пузатым.
Медсестра Марина навела уют.
С тёщей они бегают в чистеньких халатах,
Белый хлеб с икрой мне подают.