РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Шишкин любил ходить на лыжах, но не так, как его знакомые – бывшие спортсмены-лыжники, любившие в выходной пробежать «десятку» с максимальной скоростью и в соответствующем обмундировании, а много проще: без скорости, на широких лыжах с полужёсткими креплениями под тёплые сапоги, в тёплой куртке и, главное, без попутчиков и сопровождающих.
Вот и в эту субботу в преддверии Рождества, отбыв семейный долг по уборке жилья и территории, он собрал свой рюкзачок - толика алкоголя, термос с кофием, чуть-чуть еды, топорик, спички, - надел сапоги, взял лыжи и отправился в зимний лес.
Идти было не далеко – не близко. Вышел на речку, встал на лыжи и двинул «на острова». Дойдя до главного русла, понял, что на тот берег не перебраться, так как не вся река ещё замёрзла, да и ни к чему. Там и лесок слабоват, и вообще, другой субъект федерации. Может, налево? Но там нет пихт и сосен, а на носу всё-таки Рождество. А направо – и пихты, и сосны, и множество укромных полянок в относительной глуши… И Шишкин двинул направо.
Побродив по протокам, перейдя берёзовые и осиновые околки, миновав начало пихтача, вышел под большие пихты. Поплутав внутри, нашёл совсем маленький пятачок в окружении пихт. Других следов в округе не было, что радовало, и он решил остановиться. Вытоптал площадку под костерок, насобирал сухих веток, обнаружил три чурбачка, очевидно, забытых «дикими вальщиками», подтащил их к кострищу. Начал обустраивать бивак, напевая вполголоса любимые бардовско-таёжно-дорожные полевые песни. Нарубил дров, оборудовал стол и стул, разжёг костерок.
И когда уже пошло уверенное тепло, Шишкин добыл из рюкзака свою толику, еду и в очередной раз подумал, насколько костёр лучше телевизора. Тот только светит, да и то с одной стороны, а костёр… это всё.
Глоток алкоголя, два – кофе привели душу в равновесие. Было очень тихо, падал реденький снежок, до темноты ещё часа четыре – практически нирвана. Куда-то унеслись сознание с подсознанием, а из глубины души всплыли слова старой песни:
«Когда настанет вечер очень хмурый,
А плакать, скажем, попросту нельзя,
Нам надо сесть и очень долго думать,
И уходить на десять лет назад… *
И вот войдут и встанут у порога
Весёлые несхожие друзья
И подпоют, и загрустят немного,
И уведут на десять лет назад.
И станет сразу весело и шумно…»
И действительно, вскоре, как в песне, в памяти стали возникать образы старых друзей и подруг: школьные, однокашники, знакомые по Северу и другим местам, где пришлось работать позже. Одни воспоминания, по ассоциации, вызывали другие… На душе становилось светлее, чище и печальнее…
- О чём задумался, мил-человек?
Шишкин вскинул глаза. Напротив, на чурбаке, будто специально приготовленном, сидел странный мужичок – неопределённого возраста, невысокий, но с большой бородой, в шапочке, в, не по сезону лёгкой и странного фасона, одёжке и обувке. Его вид, хоть и странный, но не внушал опасности, а навевал какую-то особенную доброту, которую теперь уже почти и не встретишь.
- Да так, ни о чём серьёзном, просто – за жизнь…
- И о чём таком несерьёзном думаешь?
- О жизни прошлой, теперешней и о том, что впереди…
- ну, и что там, впереди?
- Да разные варианты. То лучше, то хуже. А вообще, вы кто?
- Я-то? Лесовичок, или Лешачок, как кому больше нравится. Шёл вот по лесу, слышу – вроде поёт кто-то, решил посмотреть. Мало ли что? Ведь есть и такие, что могут набедокурить, лес поджечь, а есть такие, кто обходителен в лесу. Ты вот, например. Сам-то кто?
- Бывший геофизик. Насчёт пожара не беспокойтесь, порядки знаю. Да я сам в своё время в лесу четыре пожара потушил.
- Да знаю я. У нас тоже своя почта. А чего в лесу ищешь?
- Так. Тишины, покоя, помолчать, побыть наедине с мыслями, воспоминаниями.
- Видать, нелегко тебе живётся, если от дома покоя в лесу ищешь?
- Ну, что вы! Всё у меня хорошо. Семья, дети, внук.
- Да я так, для разговора… Мимо шёл, слышу – поёт что-то. Что пело-то?
- Это я сам пою, без музыки. По научному – акапелла.
- Поёшь ты, прямо скажем, плоховато. Но песни хорошие. Можешь ешё?
- Да хоть сто раз! Может, коньячку для знакомства?
- А что это?
- Да выпивка иностранная, вроде водки.
- Водку мы не любим. У нас в ходу настоечки лесные – на ягодах, орехах, травках.
- это примерно то же, только из винограда, и настояно в дубовой бочке.
- Ну, давай для пробы, что ли.
Махнули по маленькой припасённого коньяку с сыром.
- Однако, - сказал Лешачок-лесовичок, - это иностранное вино неплохое, но наша рябиновка не хуже. А что ты там пел?
- Уже не помню. С пением у меня, как вы заметили, слабовато. Но песен много знаю.
- А ты пой. Поёт ведь не голос, а душа. Спой что-нибудь душевное.
Шишкин начал соображать: что может понравиться Лесовичку в этот зимний день? И начал:
«Белые тихие вьюги,
Вы давно так меня не баюкали,
В колокольцы сосулек звеня…
Дед Мороз невзаправдашний, кукольный
Исподлобья глядел на меня…
Белые тихие вьюги,
Вы спросите угрюмого карлика,
Почему он молчит в эту ночь,
И ко мне не приводит он за руку
Свою нежную снежную дочь?
Белые тихие вьюги,
Вы не бойтесь: её белоснежность
Не грозит раствориться в огне,
Просто той нерастраченной нежности
Слишком много, так много во мне…
Белые тихие вьюги…»
- А ещё что-нибудь?
- Хотите песен? Их есть у меня!
«Когда зимний вечер уснёт тихим сном,
Сосульками ветер шумит за окном,
Луна потихоньку из снега встаёт
И жёлтым цыплёнком по небу идёт.
А в окна струится серебряный свет,
На землю ложится сиреневый снег,
И словно снежинки в ночной тишине,
Хорошие сны прилетают ко мне.
А что вы хотите, хорошие сны?
Вы мне расскажите о тропках лесных,
Где всё словно в сказке, где сказка сама
Красавица русская бродит зима…
Но что это? Холод на землю упал,
И небо погасло, как синий кристалл.
То жёлтый цыплёнок, что в небе гулял,
Все жёлтые звёзды, как зёрна, склевал…»
- Что-то у тебя, мил-человек, наверное, жизнь грустная, если песни такие поёшь. А веселее что-нибудь есть?
- Запросто. Вот, например, в стиле рок-н-ролла:
«Напоминает прошлогодний картофель
В окне трамвая твой любимый профиль.
Ой, ты страшна! Но любовь – зла,
Полюбишь козла, не разрубишь узла.
Одно выбирай, и – под трамвай,
Улыбнусь я тебе без стона и слёз
Из-под колёс…»
- Повеселил, а теперь спой заветную.
- Вы же просили весёлое. Вот ещё…
- Да ладно, лучше заветную.
- Их у меня немного, и вот одна из них. От Анны Ивановны, учительница у нас была в школе, в походы ходила с нами.
«Подари мне на прощанье билет на поезд,
Идущий куда-нибудь.
А мне всё равно, куда и зачем,
Лишь бы отправиться в путь.
Подари мне на прощанье несколько слов,
Несколько тёплых фраз,
А мне всё равно, какие они,
Лишь бы услышать их раз.
Но если ты скажешь: «Ты нужен, вернись!» -
Поезд замедлит бег,
А мне всё равно, что ждёт впереди,
Лишь твой бы услышать смех…»
- Ну, мил-человек, повеселились, погрустили, пора и честь знать. Я тут вспомнил: нет ли у тебя какого-либо желания, мечты или ещё чего? Сам я, конечно, Лешачок, даже не Леший, но под Рождество и у нас силы прибавляются – особая пора. Очень ты мне понравился. Поёшь душевно.
- Ладно, Лесовичок, подумаю над твоей задачей. Может, по кофейку пока?
- А что это такое?
- Да это иностранный чай вроде.
- Чай у меня свой, на травках и на почках, на кореньях, с шиповником, с малиной. Может, лучше по чайку?
Лесовичок протянул руку в сторону и ниоткуда взял большую берестяную кружку, налил Шишкину в его чашку и себе в маленькую берестяную кружечку. Шишкин хлебнул. Да, к тем травяным чаям, которые он пробовал раньше, это не имело никакого отношения. Чай был действительно лесной: сразу почудилось, что снег растаял, появился настоящий летний, настоянный на травах запах. И не только лесной, но и степной: пахло ковылем, полынью и чем-то древним, от пращуров…
- Ну, как чаёк?
- Да уж, дедушка. Такого никогда не пивал.
- А ты – кофе, кофе. Нехай его негры пьют! – совсем по-студенчески сказал Лесовичок. – Давай думай над желанием.
Шишкин начал думать. Начать жить сначала? Откуда? С детства, юности, молодости или боле поздних времён? Но тогда не будет школьных друзей, однокашников, жены, детей. Будет что-то другое. Но стоит ли оно того?.. Может, поехать куда? Тут как у Визбора: «Направо? Нельзя никак. Налево? Одна тоска…» А не махнуть ли… Да кому я тем нужен? А если… Там уже другая страна, да и в последний раз мы уже с трудом понимали друг друга. А если… Хорошо бы, примут, конечно, но Москва – это не наши Палестины…
Вот если бы собрать друзей из всех времён по жизни – школа, институт, Север, Алтай – в одном месте. В большой избе на берегу озера или реки, чтобы все могли поместиться. Перезнакомить всех, старых и новых, и чтобы была баня, как на Северах, а к ней – стол хороший… Вот это мечта! Но потянет ли Лесовичок? Это же сколько людей нужно взбаламутить? А у всех семьи, работа…
Шишкин поднял глаза. Лесовичок пил свой чай, улыбаясь в усы.
- Да ладно, дедушка, ничего мне не надо. Всё как-нибудь образуется. Что сами сделаем, то и сбудется. Встреча с однокашниками скоро будет. Друзей остается все меньше и меньше. Как-нибудь встретимся… Если появилось много сил, сделай что-нибудь для тех, кому совсем трудно.
- Ну, как знаешь, мил-человек, дело твоё. Что-то синицы раскричались, кто-то еще по лесу бродит.
Шишкин оглянулся. Где-то действительно слышались птичьи голоса, что-то выстукивал дятел. Когда он повернулся к костру, возле него никого не было. «Бывает же, - подумал он. – Померещилось…» И тут он заметил на чурбачке, где сидел Лесовичок, деревянную кружечку. От неё пахло летом, скошенной травой, тёплой хвоей и чем-то ещё… Древностью, сказкой, чудом?