В гостиной лёгкий испуганный вскрик. Голос женский. Знакомый. Узнать не могу. Не выскакиваю, не выбегаю – осторожно выхожу из комнаты и останавливаюсь. Даю возможность противнику первым сделать ход – всегда любил играть чёрными.
- Шерлок!
Не узнав голос, узнаю - не могу не узнать - интонацию. Немногие женщины мира могут называть меня по имени, и только одна вот именно так, с мягким, шелестящим, почти одним дыханием произнесённым «Ш», так же мягко грассируя «эр», так что «эл» становится отчётливо-выпуклым, а конечное «ка» затвердевает колючкой, воткнутой в нёбо.
- Но... ведь ты мертва? – растерянно бормочу я, протягивая руку вперёд, словно она вот-вот ударит меня, а я хочу заслониться.
- Это не я мертва, - устало говорит Мэрги Кленчер. – Это моя сестра мертва. Я только что узнала. А Джон в обмороке, по-моему. У вас есть нюхательная соль?
- Откуда у нас нюхательная соль! Падать в обморок – не слишком характерная для нас привычка. Просто у него сотрясение мозга было третьего дня. А вчера он ещё добавил. Пьяная драка в Уайтчэпеле – ничего больше. Наш Уотсон – порядочный задира, оказывается. С лестницы он хотя бы не упал «на сладкое»? Где он?
Я присаживаюсь перед Уотсоном на корточки и хлопаю по щеке – не сильно, но достаточно чувствительно. Он приходит в себя и тут же вскакивает:
- Мэрги! Холмс! Но как же... Это же.., - начинает, задыхаясь, давиться звуками. Он ошеломлён, и ещё как!
-Тихо-тихо-тихо, - останавливаю я, успокаивающе похлопывая по плечу. – Успокойтесь. Уотсон. Сейчас всё выяснится, - а сам уже догадываюсь, понимаю, как всё произошло. И первый спрашиваю у Мэрги:
- Значит, ваша сестра...
- Да.
- Ну вот. А полиция искала её, чтобы сообщить о вашей смерти.
- Мы похожи. Фигура, волосы... Мне сказали, что лицо было изуродовано. Но вы не перепутали бы, Шерлок.
- Вас опознал Уотсон, – говорю я – говорю с лёгким упрёком, и сам не знаю, в чей адрес – её или Уотсона. Он не должен был ошибиться. Она не должна укорять его за такую ошибку.
- А меня не было в Лондоне эти дни – я уезжала, - говорит она, сделав над собой определённое усилие – по голосу её я это слышу.
- Никому ничего не сказав? – я пытаюсь нащупать причину её нежелания говорить.
- Никому ничего не сказав, верно.
- Ваш брат – я имею в виду Эдварда – был более близок с вашей сестрой, чем с вами, правда?
Иначе и быть не могло. Иначе убийство не только жестоко, но и бессмысленно.
- Да, Эд очень любил её. Они – ягоды одного поля. А я – паршивая овца в стаде Кленчеров. У меня слабые связи с семьёй – вы это знаете, Шерлок. Мой отец – набожный человек, для него вопросы морали святы. Он воспитывал нас в очень большой строгости, нарушить правила было немыслимо, и Эд весь в него, я же всегда позволяла себе недопустимые вольности, - её голос звучит печально, словно она сожалеет о себе самой. - Моя покойная сестра тоже была образцом добродетели. Я предвижу слова отца о слепом жребии, падающем не на того, на кого следовало бы.
Я всё ещё продолжаю придерживать Уотсона за плечо, и это плечо вздрагивает под моей рукой:
- Ваш добродетельный брат.., - с непередаваемой интонацией начинает он.
Я не даю ему договорить, коротко саданув локтем под вздох. Он давится и кашляет.
- Что с моим братом? – Мэрги встревожена.
- Он, кажется, сейчас тоже в отъезде, да? Ну что ж, тем лучше.
Уотсон, слава богу, больше не делает попыток открыть рот.
- Почему вы пришли к нам. Мэрги? Вы были в полиции?
-Да. Инспектор Лестрейд говорил со мной, мне пришлось осматривать тело моей сестры. Это было так.., - она не договаривает – её, как нарыв, прорывает слезами.
- Как он мог! – гневно вскрикивает Уотсон. – Зачем он заставил вас смотреть? Ведь на это же невозможно смотреть – неужели даже при всей своей полицейской тупости.., - он захлёбывается словами и замолкает, а я вспоминаю, как он сам лишился чувств в морге на Госпитал-Батл-Нек. Это совсем не то, что его сегодняшний обморок – тогда он был здоров, и по голове накануне его дважды не били. Я не видел трупа, и как бы я ни представлял себе, я – в том-то и дело - не видел.
- На это совершенно невозможно смотреть, - всхлипнув, соглашается Мэрги.
Я чувствую, что беседа зашла в тупик, и без дальнейшего раскрытия карт с места не сдвинется. Мэрги не скажет, куда ездила, мы молчим о Пилтинге.
- Хотите чаю? – спрашиваю я неожиданно для самого себя и, уж тем более, для них обоих. – Попейте с нами чаю, Мэрги. Что там у нас есть к чаю, Уотсон? Сэндвичи? Бисквиты? Ладно, тосты, хотя бы, есть?
Мы пьём чай. То есть, они пьют чай. А я, как дрессированный пёс, демонстрирую Мэрги свои служебные навыки – умение налить чай, не расплескав, взять молочник, не опрокинув, и вроде того. Мне немного легче, потому что о моей слепоте она знает – это она в госпитале делала мне все уколы, перевязывала и тому подобное. Но само присутствие её меня тяготит – я сам до конца не понимаю, что чувствую – вину, неловкость? Или что-то другое? Уотсон в лихорадочном возбуждении, которое ему кажется радостью и облегчением от сознания того, что смерть Мэрги оказалась ошибкой, что она на самом деле жива. А я прекрасно понимаю, что это нездоровый эмоциональный накал, что дело кончится взрывом. К тому же, от перевозбуждения он начинает болтать, выкладывая всё, что придёт на язык, и мне то и дело приходится одёргивать его, раздражая всё больше.
- Куда вы уезжали, Мэрги? – наконец, прямо спрашиваю я. –Почему никто об этом не знал? Если бы об этом знал хоть кто-то – ваш брат, коллеги из госпиталя – полиция ни за что бы не решила, что убитая – вы. Куда вы уезжали?
- Мистер Холмс, если я никому не говорила об этом, с чего вы взяли, что вам скажу? – в её голосе лёгкое недоумение.
- Если бы не это.., - начинаю я - и поспешно замолкаю. А как мне сказать, что известие о её якобы смерти – жуткой смерти – парализовало меня, замкнуло в слепоту, как в яичную скорлупу, такую же тесную, но прочнее любого материала мира? Я ведь сам до конца не отдавал себе в этом отчёта. Не чувствовал всей тяжести камня, пока он не упал. Но она ни в чём не виновата. Она имеет право на тайны. Прекрасно, что она имеет тайны от меня. Это куда правильнее, чем всё, что было между нами до этого. Прекрасно, что она имеет тайны от Уотсона. Ему бы брать с неё пример.
- Ладно, Мэрги. Не берите в голову. Слава богу, что с вами всё в порядке. Мы вам соболезнуем по поводу смерти сестры и...
- Не надо, - перебивает она мягко. – Не говорите ненужных слов, Шерлок. Мне сейчас надо идти – я зашла только для того, чтобы.., - она замялась.
Я пытаюсь ей помочь:
- Сказать, что вы живы?
Нервный смех в ответ:
- Ну, в общем, да.
- Вы уверены, что это что-то меняет, иначе вы не пришли бы...
- Меняет? О чём вы? Я думала, вы огорчены тем, что умерла именно я. Я пришла, чтобы вас утешить.
- Уотсон, кажется, утешился.
Мэрги не успевает ответить – я чувствую, как электричество копится в воздухе между нами, пока она подыскивает ответ. Вмешивается Уотсон – я слышу, как отъезжает от стола его стул.
- Мэргерит, Мэргерит, не волнуйтесь. Это у него нервное. Он все эти дни немного... не в себе.
В голосе Уотсона я слышу не то, чтобы неприязнь – скорее, упрёк в мой адрес. Вскоре она уходит, он провожает её и возвращается раздражённый, почти злой.
- Ну? Какая муха вас на этот раз укусила?
- Муха, - просто бездумно повторяю я.
- В чём она виновата? Что вы на неё шипите, как кот с прищемленным хвостом?
- Ни в чём. Стечение обстоятельств. Никто ни в чём не виноват в этой истории. Всё развивалось закономерно. Любовь, снова любовь, опять любовь. Платоническая, телесная, братская... От неё пахнет мужским одеколоном – вы не почувствовали?
- От любви? – съехидничал он.
- От Мэрги. Лестрейд таким не пользуется - это дорогой одеколон.
- Почему нам с вами должно быть дело до этого? Где бы и с кем бы она ни была, это ничего не меняет.
- Она жива. А я винил себя в её смерти всё это время. Вы не представляете, как это мне мешало.
- Ну а сама-то Мэрги при чём? Вы же на ней срываетесь.
- Никто ни при чём.
- Не она ввела вас в заблуждение.
- Не она. Вы.
Повисает пауза.
- Да, я. Верно. Я виноват.
- Не виноваты. Потому что не могли соображать здраво. Потому что влюблены в неё уже чёрт знает, сколько лет. Потому что одна мысль о том, что она убита так жестоко, парализовала ваш разум и восприятие.
- Ну... да.
- А она в это время уезжала куда-то с любовником.
Новая пауза. Наконец, он говорит с упрёком:
- Холмс, это – домыслы. На вас не похоже домысливать без оснований.
- В любом другом случае она первым делом рассказала бы, где была. Она начала бы с этого. Она бы хотела оправдаться, потому что – вопреки всякой логике – чувствовала бы себя виноватой за ваше заблуждение.
- В любом случае, вы не можете осуждать её. Именно вы не можете.
Это правда. Мэрги стала такой, как она есть, из-за меня. «Паршивой овцой» в семье святош и лицемеров Кленчер. Вернее, из-за любви ко мне. в которой я, наверное, не особенно виноват. Хотя я здорово виноват в другом. Но я наказан слепотой, наверное, и за это тоже. А сильно ли я отличаюсь от Блейкмура? Разве что тем, что приятелей не позвал. Может быть, и он попросту наказан слепотой? Хотя, он ослеп раньше, чем... а не всё ли равно? Если есть Бог, он должен бы был знать заранее.
- Холмс! Что с вами, Холмс? Чёрт вас побери! Да я прямо боюсь за вас!
- За мой рассудок? – очнувшись от своих мыслей, поднимаю голову я.
- Да! - выпаливает он.
- Пойдёмте. Эта история выкрутила меня, словно мокрое бельё. Хочу поскорее с ней покончить.
- Подождите. Вы хотите предъявить обвинения Пилтингу?
- Да, конечно.
- Не заручившись поддержкой официальной полиции?
- Уотсон, вы меня уже спрашивали об этом.
- А если он захочет и нас с вами убить? – удивительно спокойным голосом интересуется мой друг.
- Нас двое, - напоминаю я. – Ну хорошо, учитывая мою слепоту, полтора.
- На что вы, интересно, рассчитываете?
Это риторический вопрос. Он знает, что я не отвечу. И, в любом случае, он уже надевает пальто.