Город тревожно молчал. Огромный, оледеневший, тёмный, он умер, обратившись в гигантский мавзолей самому себе, предварительно опустошив небо и землю. Окольцованный бесчисленными трассами, на которых замерли лишённые горючего жестянки, некогда гордо именовавшиеся автомобилями, перетянутый проводами, по которым более не шёл ток, мертвый Город невидяще смотрел чёрными впадинами окон, изрыгал зловоние провалами подворотен. Он, некогда столь гордый и величественный, был теперь страшен. Рогами Вельзевула подпирали законопаченное небо шпили переставших отражать солнце стеклянных небоскрёбов, в которых более не было людей, потому что в отсутствии лифтов никто из них не мог подняться в каменные склепы, служившие им прежде квартирами и офисами…
Трудно было пробираться по улицам Города, превратившимся в канализационные запруды и мусорные свалки. Кое-где они освещались кострами. Их жгли похожие на людей существа. Оборванные, грязные. С потухшими и пустыми глазами. Одичавшие в джунглях мёртвого Города.
Солнце не заглядывало больше в его пределы, напуганное смогом. И от этого трудно было определить время дня. Дни слились в одно темное, зловонное месиво, из которого не было исхода.
Иногда на улицах Города появлялись странные люди. Седовласый, сухопарый мужчина с длинной тростью, которой он беспрестанно ворошил наваленные на дороге груды хлама, и молодая женщина с усталым, печальным лицом и светящимися в контраст с ним глазами. Обычно их сопровождали хмурый молодой здоровяк и юноша лет шестнадцати.
Горожане смотрели на них с нескрываемой насмешкой, презрением и даже враждебностью. Они не понимали, зачем эти странные люди роются в кучах отбросов, извлекая из них такие никому не нужные вещи, как книги, картины, ноты… Словом, всё то, что горожане сносили на свалки ещё до Чёрного дня, дабы эти предметы не захламляли их просторных квартир, в которых даже холодильники были подключены ко всемирной паутине и обменивались информацией о своём содержимом с другими холодильниками через новейшую социальную сеть «В холодильнике». А эти чудаки зачем-то собирали этот мусор. Да ещё и радовались найдя. Добро бы ещё искали просроченные продукты или, на худой конец, предметы гардероба…
- Юрий Алексеевич! – звонкий голос Ольги чересчур громко прозвучал в мёртвом Городе. – Взгляните!
Профессор Трифонов резко вскинул голову, прищурился:
- Ну-ка, ну-ка, покажите! – подался вперёд.
- Осторожнее, не споткнитесь! – уже сама она спорхнула с той горы разнообразного барахла, на которую не поленилась забраться. Успела остановить его, едва коснувшись маленькой ладонью плеча. – Смотрите! – протянула потрёпанную книгу в кожаном переплёте.
- Батюшки! Да ведь это семнадцатый век! – воскликнул Трифонов, трепетно листая книгу. – Какое всё-таки варварство… Сердце кровью обливается – смотреть, как гибнет всё…
- Ну, не переживайте, - ободрительно улыбнулась Ольга своей особой, сквозь усталость, улыбкой. – День не зря прошёл. Смотрите, - кивнула на нагруженного двумя мешками Романа, - какой урожай!
- Урожай… - фыркнул Роман. – У меня от вашего урожая скоро грыжа будет. Не понимаю, какого чёрта мы этим занимаемся. Месим грязь, задыхаемся вонью, роемся в отбросах…
- Ты – в них не роешься.
- Конечно, я при вас роль мусоровоза выполняю, - фыркнул Роман.
- Каждому своё! – Ольга поправила сбившийся с шеи платок.
- Скоро вечер, - заметил Трифонов, протирая очки. – Пора возвращаться.
- Как это вам, профессор, удаётся здесь отличать день от вечера!
- Когда вы минуете полувековой рубеж, вы тоже будете очень хорошо ощущать количество времени, проведённое на ногах, - пасмурно отозвался Юрий Алексеевич, галантно подавая Ольге руку.
А Ольга, едва тридцатилетний миновав, весьма неплохо ощущала это время. Всем тонким, лёгким телом. Но не подавала виду. Дойдя до площади, где когда-то серебрился певучими струями красавец-фонтан, остановилась:
- Может, отдохнём немного? Перед обратной дорогой?
Роман с наслаждением швырнул мешки на землю и, присев на корточки, закурил. Трифонов и Ольга предпочли расположиться на парапете фонтана. Юрий Алексеевич вздохнул:
- Сейчас вернёмся, Тася опять заворчит, что мы занимаемся… - он опустил слово, которое обычно употребляла его не слишком сдержанная в выражениях дочь. – Что мы ерундой занимаемся. Что пока она в поте лица обеспечивает наше пропитание, мы всё грезим и спасаем то, чего больше нет. Оленька, я иногда думаю: неужели она права? И этого, действительно, больше нет?
- Она просто устала, - ответила Ольга, как всегда, с утешительной ноткой в глуховатом голосе. – Того, что спасаем мы, не может не быть. Потому что это вечное. Это наша душа… Что проку, если спасётся тело, а душа погибнет? Вы видели глаза горожан?
- Да, - Трифонов нервно дёрнул острым плечом. – Пустые глаза людей, у которых внутри больше ничего нет. Вы правы… Если мы не хотим, чтобы наши глаза остекленели также, то надо продолжать. Однако, как же тяжело!
Ольга вдруг встала, вглядываясь вперёд.
- Что там? – спросил Юрий Алексеевич, посмотрев в том же направлении.
- Рояль в кустах… - отозвалась Ольга и ринулась своей стремительной походкой к замеченному предмету.
Это, в самом деле, был рояль. Старинный. Красного дерева. Превосходный рояль.
- Ах, жаль, Славки с нами сегодня нет! – Ольга коснулась пальцами клавиш, проиграла гамму. – Он бы нам сейчас «Лунную сонату» вжарил! А я, признаться, основательно позабыла, чему меня учили. Однако же, попробуем.
Заиграла она мелодию любимого романса «Ночь светла». Запела глуховатым, бархатистым голосом. Засветилось лицо, ярче загорелись глаза. С неба посыпал редкий снег. Крупные снежинки оседали на тёмных ольгиных волосах, не знавших заколок, на крышке рояля. Трифонов невольно залюбовался этой картиной: чёрная безжизненная громада Города, а между его каменных глыб – одинокий рояль, на котором хрупкая женщина в старомодном плаще играет старинный романс.
- Вот! – выдохнула она, окончив. – Вот, чего нам не достаёт в нашей обители последних из могикан!
- Может, мне ещё рояль тебе на своём горбу допереть? – язвительно осведомился Роман, щелчком пальцев отбросив окурок.
- К сожалению, рояля твой горб не вынесет, - вздохнула Ольга, пытаясь наиграть что-то. – Бог ты мой, вот так происходит одичание. Даже память рук не спасает. Юрий Алексеевич, помните, как Славка Брамса играл? Close to me. Мою любимую мелодию… Ведь я тоже умела играть её. Был такой фильм с Кэтрин Хэпберн и Робертом Тейлором. И там звучала эта музыка. И я выучила её. А теперь забыла. И вальс Мишеля Жара забыла. А как я любила этот вальс! У бабушки был кофейник, который его играл, пока она разливала кофе. А мне пришлось продать его…
Ольга закружилась по мостовой, напевая мотив известного вальса.
- А вкус кофе, кстати, мы позабыли, как и ноты, - заметил Трифонов.
Ольга остановилась перед ним, беззаботно пожала плечами:
- Можно что-нибудь изобрести. Обжаренные жёлуди или ещё что-то. Мы не первые, кто оказывается в таком беженском положении, так что рецептов хватает.
Рецептов, действительно, хватало. Рецептов того, как существовать в отрыве от всех столь привычных благ цивилизации. Но, если разобраться, жили ведь много веков люди без них – и ничего. Только крепче были духом и плотью.
Снег кончился так же внезапно, как и начался. Ольга с сожалением смахнула с плеча одинокую снежинку:
- Что за время! Даже снега не стало. Как думаете, Юрий Алексеевич, убелит природа землю в этот год или оставит гнить в непотребстве?
- Поживём – увидим.
За Городом, притаившись в зарослях облетевшего орешника странных людей ожидала запряжённая двумя лошадьми телега, в которой со скучающим видом сидел белокурый мальчонка лет двенадцати, забавлявшийся тем, что то и дело направлял в какую-нибудь сторону ствол самодельного ружья, играя то ли в охотника, то ли в разбойника. Завидев приближающихся взрослых, он шумно выдохнул:
- Наконец-то! В следующий раз пусть дядя Роман лошадей стережёт! А я с вами пойду!
Дядя Роман с нескрываемым облегчением поверг свою ношу в телегу, усмехнулся:
- Иди, Сашок, иди. Тётя Оля тебя роялью нагрузит.
- Надо будет в другой раз взять с собой Алексея или Кузьмина, - сказал Трифонов, устало взбираясь в телегу и помогая подняться Ольге. – Неспокойно здесь. Тревожно. Нельзя, чтобы ребёнок оставался с лошадьми один.
- Я уже не ребёнок! – обиделся Сашок.
- Первая дельная мысль за сегодняшний день, - одобрил Роман, обустраиваясь на кучерском месте. – Лошадь – что? Мясо! Много мяса! А из тебя, шкет, охрана, как из грязи пуля. Ещё и тебя в качестве десерта к конине сгложут.
Телега скрипнула и покатила по разбитой просёлочной дороге в объезд запруженного мёртвыми жестянками шоссе. Ольга весело улыбнулась:
- В детстве я всегда мечтала перемещаться именно этим видом транспорта!
- Твоя детская мечта сбылась, поздравляю, - буркнул Роман. – Вы бы лучше подумали о хлебе насущном. В лагере скоро начнётся такой же голод, как в Городе!
Он был прав, этот бывший прапорщик бывшей армии. Трифонов это понимал. Тем более, что те же слова изо дня в день твердила ему Таисия. Но что он мог поделать? Представилось её лицо, вопросительно-укоряющий взгляд, ставший обычным у неё. Вслух редко прорывалось, а в глазах читалось: «Я здесь сутками бьюсь, чтобы нам с голоду не опухнуть, а ты…» Пытался иногда объяснять ей, оправдываясь. Но встречал всё тот же взгляд и ник. Умолкал. Уходил. А на душе было холодно и слякотно. Совсем как в природе, тоскующей в немыслимо затянувшейся осени.
Дробно цокали лошади по грязной дороге, потряхивало телегу на ухабах. Вдалеке видны были скелеты ЛЭП с редко где сохранившимися проводами. Если бы не они, можно было бы подумать, что на дворе самое настоящее средневековье. Профессор Трифонов долгое время изучал этот исторический период, писал о нём научные статьи, но никак не мог представить, что придётся не фигурально, а по-настоящему перенестись в неё. Бог ты мой, мечтатели-фантасты грезили о машине времени! Да зачем она, машина эта? Своими собственными руками помешавшееся на удовлетворении своих прихотей, на комфорте, на потреблении человечество вернуло себя в те далёкие поры. Всё та же сказка о рыбаке и рыбке… И всё человечество в образе жадной старухи отразилось. Обескровили, опустошили небо и землю в погоне за удовольствиями, ушли в виртуальный мир, запрятавшись в лакированные скорлупы домов, и там, где некогда билось сердце, где обитала душа, осталась лишь одна ненасытная утроба. На смену человеку духовному пришёл человек утробный. Вместо человека живого – зомби. Робот. Вспомнилось, как два года назад восхищался Город: на гастроли приехал японский театр роботов. Восторгам не было конца: роботы играют совсем как живые актёры! А Юрию Алексеевичу плакать хотелось от этого. Ведь это не роботы играли как живые актёры, а актёры опустились до уровня роботов. Пустые люди с пустыми глазами, с однообразным набором движений, интонаций… Без мимики, без чувства. Кукольный театр, не иначе. А глупцы чему-то радовались, славили чудеса техники. Техника дошла до немыслимых чудес, а человека, живого человека не стало.
А теперь, после Катастрофы, немногочисленные уцелевшие собрались вместе и поселились в забытой Богом деревне, на задворках Города. В глуши. В сущности, райское было место: лес (чудом уцелевший, не успели вырубить под очередное кольцо), река (почти не отравленная!)… А, главное, живые люди. Учёные, художники, кое-кто из военных, из земледельцев, последних оратаев выморенных сёл… Кого только не было! Некоторые, впрочем, уходили. Искать лучшей доли. А ещё из Города бывавшие в нём общинники иногда привозили детей. Детей в лагере, таким образом, стало много. Это общая идея была: дети ещё не погублены окончательно, детей ещё можно спасти, не дав им пополнить число утробных людей. Детям ещё доступно увидеть небо. Только надо успеть вовремя обратить к нему их взоры.
Когда добрались до лагеря, уже темнело. Первое, что донеслось до слуха прибывших, был возмущённый голос Глеба Кузьмина, распекавшего парнишку лет пятнадцати:
- Что ж ты делаешь, бестолковщина, а? Тебе руки, руки с головой на кой ляд даны, я тебя спрашиваю?
- Так ведь «энтера» нет, - глупо оправдывался испуганный парень.
- Какого… к… матери «ентера»?! – взорвался Кузьмин. – Тебе чтобы кусок в рот отправить тоже «ентер» твой нужен?! Всё, Пашка! Брысь с моих глаз, не доводи!
Парень пожал плечами и отошёл.
Ольга проворно спрыгнула с телеги, не дождавшись, когда Трифонов очнётся от своих мыслей и подаст ей руку, направилась к Глебу:
- Что тут у вас, а? За конфликт? – осведомилась любопытно.
Глеб Кузьмин, в прошлом учёный изобретатель, гневно сверкнул выпуклыми глазами, передёрнул широкими скулами:
- Рёхнутые они все, - ответил зло. – Им элементарные житейские вещи объясняешь, а они не могут врубиться. Им нужен монитор и «клава». «Ентер»! Одного оболтуса сегодня озадачил деталь мне вырезать. Элементарную! Возился-возился, сопел-сопел. Спрашиваю его: в чём загвоздка? Видите ли, их в «фотошопе» учили по-другому делать! А инструмента они в руках не держали! Живого материала в глаза не видели! Здоровые лбы, а мозгов меньше чем у пятилетних! Не знаю я, Ольга Николаевна… По-моему ничего путного в эти чугунные головы вложить уже невозможно.
- А что вы хотите, Глеб Игнатьич? – приблизился Трифонов, чуть припадая на натёртую за день ногу. – Цивилизация имеет своей обратной стороной трудовое одичание. В стародавние времена в крестьянских семьях детей сызмальства приучали к труду. На поле работать идут – так даже самому маленькому, трёхлетнему грабельки в три зубца дадут. Чтоб научался. И сознавал ответственность. А с этих что взять? Несчастные, искалеченные цивилизацией дети. Всё, что они знали, находилось в виртуальном пространстве, которое благополучнейшим образом сожрало реальность. Дети, лишённые почвы… Понятия о труде… Обо всём живом и настоящем!
- Ребёнок растёт на асфальте, и будет холодным как он, - проронила Ольга, вспомнив цветаевские строки.
- Они не на асфальте. Они в интернете росли. В социальных сетях, разрушивших настоящие человеческие связи. Они же даже дружбы не знают. Все их друзья были законсервированы в чёрных ящиках компьютера. Под собачьими кличками. Виртуальная дружба, виртуальная жизнь… У них понятия о жизни нет, навыков ни малейших.
- Полноте! – Ольга бодро махнула рукой. – Жизнь – такая штука, которая всему научит. Постепенно их глаза научатся отличать живую природу от картинки на мониторе, а пальцы перестанут искать «ентеры». Всё достигается упражнениями. А если они не в состоянии уразуметь элементарных вещей, так, может, это мы не умеем правильно их донести до них?
- Донесёшь им! – крякнул Кузьмин. – Девчушку тут Васильич приволок. Студентку бывшую. Сами понимаете, запущенный случай. Даже не знаю, на кой он её притащил. Ведь отформатированная она уже. Не обратить. Так вот она на медицинском училась. В виртуальном каком-то институте. На хирурга, заметьте себе. Так вот они там осваивали предмет с помощью специально разработанных программ. Виртуально, стало быть, препарировали. Васильич для эксперимента дал ей скальпель, притащил псину, что вчера издохла. Когда увидел, что она делать собралась, чуть в обморок не упал. Долго допытывался у неё, как их учили. Оказалось, в их программе сердце с печенью местами перепутали!
- А больше ничего не перепутали? – хохотнул Роман. – Голову, например, с другой областью?
- А это у них и так перепутано, - отозвался Кузьмин. – От природы!
- Не клевещите на природу, - тонко улыбнулся Трифонов. – Это не природа, а среда. Скажите лучше, что вы собрались сооружать? Для чего вам эти фанерные листы и груда железа?
- Самолёт буду строить, - серьёзно ответил Кузьмин.
- Так ведь горючего больше нет у природы.
- У природы есть всё, если только те, кто к ней обращается, имеют в головах мозги. Я уже всё продумал. И можете не сомневаться, это будет первоклассный аэроплан!
- Лучше бы вы продумали какую-нибудь хорошую линию укреплений, - посоветовал Роман. – Или вы полагаете, что нам не придётся рано или поздно отстаивать наш оазис от всех этих шаек?
Не дожидаясь ответа, он повёл лошадей к реке.
- Кто отстаивать-то будет? – пожал плечами Кузьмин. – Эти дурни стреляли только в идиотских играх. Хвастал тут один обалдуй, сколько он гоблинов перебил. А дайте ему в руки оружие – и что? Возьмите его на охоту, скажем: он же не дичь будет высматривать, а гоблинов!
- Боюсь, что это как раз большого значения не имеет, - сказала Ольга. – В наших лесах дичь столь же нечастное явление, сколь и гоблины.
Сашок вместе с братом Алёшкой под бдительным приглядом Ольги быстро перетаскали книги в библиотеку, где она, не откладывая, принялась сортировать их и составлять опись.
Трифонов, тем временем, направился домой. Младшей дочери, любимицы Маши, не было, а от Таисии сразу повеяло холодком. Всё-таки поразительно была похожа она на свою мать. И только удивляться приходилось, что не осталась вместе с нею там, в Городе. Аня, правда, тоже собиралась бежать оттуда, но в последний миг, подобно Лотовой супруге, осталась… Запричитала, что «это» не может быть долгим, что Город скоро непременно реанимируют, что нельзя же бросить на разграбление всё нажитое. Велела дочерям уходить с отцом, а сама осталась. Сторожить имущество. И напрасно Юрий Алексеевич умолял её изменить решение. Обещала напоследок, что если «это» затянется, отправится за ними. Но Город не отпустил, поглотил её…
- Ну? Как съездили? - натянуто спросила дочь.
- Нормально… Знаешь, нашли один уникальный экспонат… - хотел было поделиться Юрий Алексеевич, но осёкся, встретив безразличный таисьин взгляд. Она медленно подняла свои красные, растрескавшиеся руки, показала их отцу, потом высказала сдержанно:
- У нас скоро не останется ничего съестного. Ты понимаешь? Зачем нужны все эти экспонаты, если завтра мы перемрём с голоду?
От неприятной сцены спасло появление Ольги. Лёгкая, пружинистая, она впорхнула в комнату, сразу метнулась к печке, стала разводить огонь:
- Холодно как! – обернулась к Таисии. – Зачем же сразу так? Зачем помирать с голоду? Знавала история голодные времена. А люди как-то выживали. Вспомните Иулианию Лазаревскую!
- Среди нас святых нет, - сухо парировала Таисия. – И манна небесная на нас не свалится. Если думаете, что можно прожить на муке из коры, то сильно ошибаетесь.
- Тася, но что же мы можем поделать? Скажи! – в голосе Трифонова звякнула жалобно-раздражённая нота.
Таисия устало махнула рукой и вышла.
Юрий Алексеевич опустился на стул, покачал головой:
- В самом деле… Чего она хочет?
- Вы бы к огню придвинулись, - Ольга хлопотливо сновала вокруг. – Холодно. Замёрзли, небось.
В самом деле, зябко было. Протянул к огню руки, всматриваясь в языки пламени. А Ольга уже свечу затеплила – их в общине сами делали, и хоть в этом недостатка пока не было.
- Не переживайте, - сказала Ольга, разогревая оставленный Таисией ужин. – Не так уж всё скверно. Сказать по правде, я даже немного рада тому, что так всё случилось.
- Чему же вы рады?
- Тому, что жизнь стала настоящей. Без всех этих глупых преград и условностей. Всё второстепенное, суетное ушло, а осталось только настоящее. Понимаете? Эта деревня, этот дом… - она любовно провела ладонью по бревенчатой стене. – Я всегда мечтала жить в таком доме! Так жить! Просто, мирно… Без всего этого… виртуала. И чтобы рядом люди были.
- Кто же вам мешал уехать из Города раньше?
- Трусость, - пожала плечами Ольга. – Ведь всю жизнь надо было изменить. А к тому же тогда бы мне пришлось менять её одной. А в одиночку это совсем сложно. Вот я и мучилась. В железобетонной норе с монитором… Юрий Алексеевич, как я эту нору ненавидела! Мне в ней так не хватало жизни. Людей. Электронные письма, у которых нет ни запаха, ни изгибов родного почерка… Телефон… Всё это хорошо, но ведь нужно хотя бы время от времени видеть близких людей, видеть глаза собеседника… Вы про трудовое одичание говорили. А разве не одичание – годами друг друга не видеть, живя в одном городе? Не одичание – не знать в лицо собственных друзей? Мы же разговаривать разучились нормально… Прежде люди друг к другу запросто в гости заходили… Соседи друг друга знали. А потом что случилось? Глобализация общения! Знакомых – весь мир, и одиночество – всемирное. И, вот, теперь ничего нет. Никаких благ цивилизации, никаких чудес техники. Но ведь главное-то, главное есть! Есть крыша над головой, есть огонь в очаге, есть небо, солнце, которого мы и не видели там. И есть люди. Мы все. Нас мало, но зато мы, наконец, не абстрактные знакомые, не видевшие друг друга в глаза, а близкие, родные. Как одна большая семья. И мы – живые! Так что же ещё надо? Остальное можно пережить. Выдержать. Наладить…
Она говорила вдохновенно, убеждённо, не замечая сама, касаясь его руки, словно эту свою вдохновлённость и веру желая ему передать. И отчасти передавалась её одержимость. Хотелось сказать ей что-то доброе, ласковое, но никак не находилось нужных слов. А она уже отстранилась – самовар закипел – засуетилась с чаем. Сама почти ни крошки не съела – чем жила? Разве только этой одержимостью своей.
За окном окончательно стемнело. Хлопнула дверь. Это вернулась Таисия. Слышно было, как она усталыми, тяжеловатыми шагами прошла в свою комнату. На пороге появилась Маша… Подошла тихонько, примостилась рядом с отцом, потёрлась щекой о его плечо. Ей уже десять исполнилась, а она всё молчала. Эта девочка отнюдь не была умственно отсталой, и куда способнее и быстрее разумом была, чем даже собственные её сестра и старшие братья, рано оторвавшиеся от родительского крова, а теперь и вовсе – пропавшие, как и их мать. Не то, чтобы пропали они совсем. Знал Трифонов достоверно, что они – живы. Да только и до Катастрофы не встречались с ними, и она, придя, не возвратила их друг другу. Иногда, бывая в городе, глядя на его дичающих обитателей, Юрий Алексеевич с болью думал, что в этой стае утробных людей бродят и его сыновья. И жена. Даже они не удержались на краю пропасти! Чего же желать от других… А Маша другой была. Не от этого мира. Никогда не тянуло её к технике, в пресловутому виртуалу, но – к книгам, к краскам, к нотам… Вот, только не говорила она. Совсем. Как бедная русалочка, заплатившая голосом за право жить среди людей, вочеловечиться.
Маша поцеловала отца в щёку и, получив ответный поцелуй и ласковое пожелание на ночь, ушла к сестре. Трифонов провёл руками по лицу, безнадёжно покачал головой. Его уныние не укрылось от зоркого взгляда Ольги, за десять лет совместной работы привыкшей мгновенно угадывать и настроение его, и самочувствие, и желания, которые с редкостной быстротой опережала.
- Она заговорит, - негромко сказала Ольга, присев на треснувший подлокотник кресла, глядя на усталое лицо профессора.
- Когда? – безнадёжно откликнулся тот.
Ольга пожала плечами:
- Когда зима всё-таки обелит, очистит нашу грешную землю, когда весна придёт вновь, животворя всё, что сумеет сберечь в себе жизнь к её возвращению… Вот увидите, так будет!
- Вы думаете, что мы дождёмся этой весны?
- Разумеется, - Ольга легко поднялась и села рядом. – Нам нужно сберечь огонь… В домах и в сердцах. И тогда мы переживём эту зиму. И увидим новую весну. И новая жизнь пробьётся, как трава из-под снега… Нужно только подождать. Совсем чуть-чуть… - она тряхнула головой, осведомилась бодро: - А что, Юрий Алексеевич, чья сегодня очередь читать?
Этот ритуал заведён был с первых дней средневековой жизни. Чтение вслух по вечерам. Чудная стародавняя традиция. Читали по очереди. Иногда заглядывали на эти чтения гости. Очень часто присоединялась к ним и Таисия с Машей. Но привыкшие ложиться рано не всегда дожидались книжного часа.
- Моя, надо полагать… - рассеянно откликнулся Трифонов.
- Нет! – вскинулась Ольга. – Нет! Я точно помню, что очередь – моя!
Юрий Алексеевич помнил не менее точно, что читать сегодня должно ему. Но… В конце концов, у неё по молодости память лучше должна быть. И устал неимоверно, никаких сил не было ещё и читать. Уступил:
- Ну, раз вы помните…
Ольга с готовностью полезла в шкаф за книгой. «Счастлива она, - подумалось Трифонову. – Так легко смотрит на всё. Так безунывно… И трудности как будто только придают ей бодрости. Воистину весёлость – Божий дар».
Ольга ничуть не хуже профессора помнила, что читать в этот вечер надлежало ему. Да и накануне, кстати, тоже была его очередь. Но не без глаз же была, видела, что ему не до того. Не в том он расположении духа. Да и устал. Ему бы лечь, а не вычитывать очередной пухлый том. Значит, надо было сыграть хитро. Потрафить немного. И ему хорошо, и Ольге не накладно. Куда бы накладнее было, если бы очередь была соблюдена. Сидела бы и маялась, как всякий раз, когда чувствовала неудобство находящегося рядом.
Когда Юрий Алексеевич задремал, устроившись на старом, видавшем виды диване, Ольга осторожно отложила книгу и на цыпочках, чутко прислушиваясь, не проснётся ли он, скользнула в свою маленькую каморку за печкой. Повалилась бессильно на едва помещавшуюся там односпальную кровать, и сон мгновенно сморил её.
Он, впрочем, продолжался недолго. Ольга проснулась с первыми рассветными лучами и поняла, что уснуть вновь не удастся. День звал к делу, не давая времени на отдых. В этот день не нужно было ехать в Город. Но нужно – вести урок в школе. Урок литературы… Ольга была убеждена, что любовь к книгам придёт к её подопечным. По той простой причине, что иных «развлечений» не стало. Ни компьютеров, ни телефонов, ни телевизоров… А человек, если не сведён окончательно до уровня дикого зверя, всё же должен чем-то занимать себя. Что делали люди, когда не было чудес техники? Правильно, читали книги. Стало быть, теперь в отсутствии этих чудес ничего иного им не останется, как снова открыть для себя книгу. А тот, кто однажды по-настоящему её открыл, уже не закроет её.
До уроков ещё было много времени, и Ольга отправилась к реке, чтобы освежить туманную спросонья голову. У самой реки её неожиданно окликнул Роман. Он был одет в камуфляжную тёплую куртку, имел при себе ружьё и рюкзак.
- Я сегодня ухожу, - сообщил он коротко.
- Куда? – не поняла Ольга.
- Искать дивизион Кольцова. Помнишь такой? Несколько лет назад капитан Кольцов со своими молодцами развязали настающую войну против представителей власти в Сибири. Тогда всю тайгу на уши поставили, прочесали не один раз, но ни единой души не нашли. Ещё слухи ходили, что дивизион ушёл под землю. Что будто бы в тех местах ещё с тридцатых годов зеки целый подземный город вырыли. Только чертежи все порастеряли давно. А Кольцов-то этот город нашёл и со своими людьми в нём схоронился.
- Прости, Рома, но это всё сильно смахивает на легенду, - сказала Ольга. – Помесь Летучего голландца, Робин Гуда и Семи подземных королей.
- Дурная ты! Шухер был тогда или нет? Дивизион был или нет? Куда-то должен он был деться! Где-то же он есть!
- С таким же успехом ты мог бы отправиться искать Беловодье.
- Да уж лучше Беловодье искать, чем сидеть сиднем! Ты что, - Роман тряхнул Ольгу за плечи, - не понимаешь, что так не может продолжаться? Этот ваш лагерь? Вы же даже защитить его не сможете! Завтра сюда придут полузвери из городских джунглей и поступят с вами, как дикари с Куком!
- Ба! Да вы оказывается образованный человек, прапорщик!
- Не одна ты грамотная! – зло бросил Роман. – Пойми ты! Этот ваш оазис обречён! Отсюда надо уходить! Как можно дальше! Искать людей, которые могут сражаться! И наводить порядок, а не заниматься складированием архивной плесени!
- Вольному воля, Рома, - сухо ответила Ольга, отстраняясь от нег. – Только ты мог хотя бы предупредить о своих планах.
- Я никому здесь ничего не должен. Я здесь кантовался с вами только из-за тебя! А ты… Тебе же плевать на меня! Ведь ты и не пожалеешь обо мне нисколько! Разве что о том, что некому будет таскать тебе с твоим профессором вашу поклажу!
- Что ж, Рома, ты человек вольный… Наверное, ты, действительно, не можешь дольше ждать, не можешь сидеть на одном месте. Во все времена люди искали Беловодье, Святой Грааль, Шамбалу… Чего только не искали! Ты будешь искать исчезнувший дивизион…
- Я хочу, чтобы ты пошла со мной, - сказал Роман.
Ольга удивлённо приподняла брови:
- Я никуда не пойду. Тебя здесь ничто не держит, а меня держит всё.
- Что тебя держит?! Что?!
- Люди, Рома. Люди, с которыми я связана. И которым нужна.
- Ты мне нужна! Ты не понимаешь или притворяешься? Я же для тебя всё сделаю! Только скажи!
- Вольному воля, - в который раз повторила Ольга, отводя взгляд.
- Заладила! Ты что, всерьёз задалась целью вырастить из этого сброда новый народ? Воспитать его в этой колонии? Ведь это бред! Неужели ты не понимаешь?!
- А дивизион из подземелья не бред? – Ольга села на деревянный помост, обхватила худыми руками колени. – Никуда я не пойду с тобой, Рома. Ишь куда хватил… Сибирь! Где она – Сибирь? Что там – в Сибири? Мираж какой-то…
Роман опустился рядом с ней. Недавний приступ ярости прошёл, и он спросил уже ровно:
- У тебя таблетки ещё остались?
- Кончились неделю назад, - спокойно отозвалась Ольга.
Роман вздрогнул, резко развернул её к себе, затряс отчаянно:
- Дурёха! Ты… Ты… Что с тобой теперь будет?!
- Поживём – увидим, - Ольга высвободилась из его рук и встала. – Человек, Рома – механизм загадочный. Разве можно было предположить недавно, что я смогу жить так, как живу теперь? Но живу же. Так что за меня не волнуйся.
- Они знают?
- Кто?
- Трифонов, остальные?
- Нет. Зачем им знать? Разве хоть чьё-то состояние улучшит подобное знание?
- Я никуда не пойду, - тихо сказал Роман. – Не оставлю тебя одну.
- Нет. Пойдёшь. Ты так решил. А решение, изменённое под влиянием неких внешних факторов, потом очень мучает. Вдобавок ты мне не сможешь простить отказа от этого решения. А я не хочу чувствовать себя виноватой. Так что иди. Может, в самом деле, где-то есть твой дивизион. И ты найдёшь его.
- Я непременно найду его, - пообещал Роман. – Клянусь! Когда снег сойдёт, я вернусь! Вернусь с дивизионом Кольцова, и тогда мы станем силой, и тогда мы заживём! Ты только дождись меня, слышишь?! Дождись!
- До весны, Рома, - проронила Ольга, легонько пожимая его крупную, мозолистую руку. – До первой капели…
- Скажи, ты, действительно, веришь в то, что вы делаете с Трифоновым? Подумай! Оглядись кругом! Все эти ваши реликвии никому не нужны! Они не нужны людям, разве ты не видишь?
- Они им нужны, - ответила Ольга. – Только люди об этом забыли. Они забыли о том, что им нужно небо. Нужна любовь. Забыли, что они – люди. Значит, нужно напомнить им об этом. Напоминать изо дня в день. Будить в людях людей. А что же может вернуть память, как не те реликвии, о которых ты так несправедливо судишь? Когда-нибудь память вернётся к людям, и они обратятся к ним, как в живому источнику. Но до того времени мы должны сберечь этот источник.
- Даже ценой жизни?
- Если понадобится, то да. Впрочем, наша жизнь зависит не от нас. От нас зависит лишь выбор пути и верность ему.
- До первой капели, Лёка, - Роман осторожно обнял её за плечи, затем подхватил брошенный было на дорогу рюкзак, спустился в лодку и налёг на вёсла. Крикнул уже с середины реки:
- Жди меня к первой оттепели с дивизионом!
Ольга кивнула, помахала ему вслед. Из глаз потекли слёзы. Налетавший ветер срывал их, мгновенно высушивал на бледном лице. Но, вот, что-то белое и пушистое коснулось ресниц. Ольга подняла голову и радостно улыбнулась. Хлопья снега густо валили из тучных туч, обряжая землю в саван, одновременно становящийся ей и подвенечным нарядом для воскресения к новой жизни.
Ольга подставила руки и, набрав пригоршню снега, окунула в него лицо. Давно забытая детская радость охватила её и, забыв все печали, она бегом помчалась в лагерь. Недалеко от дома завидела Машку. Подхватила её, закружила:
- С первым снегом тебя, солнце! – и помахала рукой идущей с вёдрами Таисии: - Дождались!
Та только улыбнулась устало, покачала головой – что с детей и приравненных к ним взять. Но всё-таки и сама рада была окончанию чёрного межсезонья, тянувшегося ровно два с половиной года.
Добежав до дома, Ольга резво взметнулась на крыльцо и, забыв правила сдержанности, обняла вышедшего навстречу Трифонова:
- С первым снегом, Юрий Алексеевич! Посмотрите! Посмотрите! А вы не верили! Вот, теперь всё на лад пойдёт! Уже и весна не за горами! И все мы – живые! И всем мы – вместе!
Она говорила, а снег мёл уже во всю, нависал плотным занавесом – прологом к новому, неведомому этапу истории.
Где-то далеко, в чёрном Городе в страхе смотрели на белые хлопья, впервые поднимая испуганные взоры от запруженного нечистотами асфальта к резервациям неба, утеснённого гигантскими башнями, мёрзли, кутались в отрепья, прятались в подвалах, ища в них тепла, жгли костры из подручных материалов, чёрный, ядовитый дым которых отравлял воздух. Никто из них не знал, куда идти, что делать, как спастись. А под рукой не было ни спасительного «айфона», ни верной «мыши», ни клавиши «ентер».
А в маленькой деревушке уютно трещали печи, и тонкие струи дыма вились из труб. И повеселевшая, ожившая детвора играла, наконец, не в компьютерных «Космических Рейнджеров», а в снежки, резвясь и открывая для себя красоту зимы. И художник с небритым, восхищённым лицом спешил запечатлеть на бумаге за неимением фотоаппарата – первый зимний пейзаж новой истории. И хмурый мастер сновал над чертежами своего будущего самолёта. И сухопарый профессор бережно переплетал книги, время от времени выходя из библиотеки во двор, где тоненькая женщина в развивающемся на ветру плаще, поднявшись на ступеньки школьного крыльца, над которым никла, рассыпая поснеженные кудри, старая берёза, с возвышенья читала собравшимся ученикам и просто прохожим стихи Блока, Ахматовой, Есенина… И её слушали. И при этом что-то неуловимо менялось в глазах и лицах слушавших. Оживали они, обретали осмысленность.
Но, вот, устала женщина. Запыхалась. Опустилась на ступеньку, поманила слабой рукой Трифонова:
- Посмотрите, Юрий Алексеевич! – выдохнула чуть слышно: - Ведь это уже не утробные люди. Ведь они уже – живые!
В это время по ступенькам робко поднялась Маша. Огляделась смущённо. И, встав на Ольгино место, вдруг начала читать… Вначале негромко, но постепенно набирая силу. Читать то, что дивная память её сохраняла всё это время. Подряд…
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
А заря, лениво
Обходя кругом,
обсыпает ветки
Новым серебром.