Море

               




Однажды в каком-то фильме я услышал фразу: "Глупости не надо делать даже со скуки!". Фраза мне понравилась, показалась разумной.  Отложилась в голове. Но отложиться-то она отложилась, а вот стать руководством к действию  не смогла. Большинство глупостей случившихся со мною происходило именно от скуки. Я пробовал анализировать причины поступков. Задавался мыслью – Зачем? Но внятных объяснений не  находил –  скучно было.
Году так в  1985,  когда Горбачев увлек всю страну перестройкой, а телевизор   целыми днями радостно показывал прожектор этой перестройки, мы отправились в поход на Куру (река в Западной Грузии) и поехали туда естественно на поезде. Двое суток пути. Столик. Чай. Преферанс. Беседы за жизнь. Этого хватило на день. Потом разговоры и карты не спасали – все приелось.
Оставалось только сладостное ощущение путешествия. Едем куда-то. За окном  полустанки, мостики,  речушки. На столике картошечка варенная. Газетка. Сальце  порезанное, слегка лоснящееся.  Пахнущий хлебушек с солью, с лучком – прелесть! В шкурках от яиц, и тут есть своя вагонная неповторимость. Даже в особенном аромате железной дороги, настоянном на запахе шпал, рельс. Даже во встречном ветре, пропитанном скоростью и свободой. Все здорово.
С каждой сотней километров менялся окружающий пейзаж. Исчезали леса, появлялись степи. За окном теплело час от часа. Пассажиры привыкли друг к другу. Проводники, укачанные стуком колес, перестали выходить с флажками на станциях,  спали себе, запершись в купе. Мы, вместо них, хозяйничали. Опускали в тамбуре ступеньки, стояли с желтыми флажками,  грели чай. Но дело опять таки не во флажках, не в чае.
Случилось все с началом сумерек. В тот момент,  когда наш поезд, переползя через Гойтхский перевал, выбрался к Черному морю. Сразу потянулись за окном бесконечные пляжи, волноломы, бирюзовые волны, жующие гальку. Пароходы замаячили вдали, лодки. Море всех притянуло к окнам. Как оно выглядит – это мы помним.  Только, вряд ли многие помнят, насколько тогда поезда опаздывали. Пять-шесть часов - влегкую. К гадалке не ходи.
 Выбитые из графика составы останавливались везде: перед красными семафорами,  на разъездах, перед мостами, просто на перегонах без всяких огней. Народ вылезал из душных купе, спрыгивал на землю, курил, проглядывал на море. Изредка косился на локомотив, чуть что, бросался к вагонам. Многие мечтали погрузиться в прохладу соленой воды. Отмокнуть. Поблаженствовать. Но море, оно  как локоть – не укусишь. Рядом, да отстать боязно.
- Слабо ли нам сбегать к морю, искупаться?!
Обращаясь ко мне, произнес напевно Серега и пустил струю  дыма в потолок тамбура. Зубом цыкнул. Прищурился. Я отбился: "Те, кому надо, пусть и скачут в сине море".
- Да-а-а…, - протянул Серега, - Значит, слабо … не ожидал.
А мне, что, я в полемику не лезу. На провокации не отвечаю. В голове только автоматически  просчитываю: на спуск пятнадцать секунд, раздеться столько же, минуту поплескаться в море, назад полминуты - итого сто двадцать секунд. Поезд за эти  секунды не разгонится - успеем. Но мне это не надо? Отвечаю Сереге отказом - ласково, но нецензурно.
Серега же гнет свое - море. Я кремень. Сфинкс. С места не сойти. Молчу. Он снова, невзначай роняет:
- А вот голяком слабо в море прыгнуть? 
На моем лице изумление. Растерянность: «Что-о-о?! Мне, голяком слабо?! Да мне голяком искупаться, как два пальца аммиаком обработать! Понял!»
       Тут же выпрыгиваем из тамбура. Рывком спешим к морю. Сначала по изъеденной старостью, коротенькой платформе, потом вниз по страшно сыпучей мелкой щебенке. Потом с двухметровой бетонной стены прыжком. Потом шаг, еще … мы на мокрой, пахнущей морем гальке.
Вот оно - счастье:  море прохладное, волны зеленые, презеленые,  пена белая, пребелая. Чего еще надо человеку - mama mea!
Спешим в воду. Я срываю вещи. Серега складывает. У меня штаны вместе с трусами наизнанку. У него стопочка. Он еще тютюкается с ботинками, а я уже в море. Плыву, плыву, плыву. Соленая прохлада обволакивает тело. Волны качают. Блаженство уши пеной затыкает. Задница, белая в лучах заката багровеет. Серега следом ныряет. Прибой шуршит. Воздух сладок, как вино самое дорогое. Резвимся. Радуемся.
Поезд меж тем временем отпускает тормоза, тихонько свистит, трогается. Колеса его тук-тук-тук, поехали.  Нам не слышно,  у нас морской прибой. Мы  дельфины. Ныряем вглубь, то спины свои вагонам покажем, то ниже спины, ноги потом. Поезд ход набирает. В какой-то момент мое сердце екнуло. Поднял я глаза чуть повыше линии прибоя. Выше бетонной стены. Выше сыпучего откоса. И  все увидел. Все как есть! Высокую стену, далекий путь,  пустые карманы без документов и денег.
Вылетели мы пробками. Скользя по гальке кинулись к одежде. Время таяло катастрофически, секунды в ушах свистели. Я за вещи. Они комком. Ищу штанину – ее нет. Трусы видно – взять не за что. Со штанами слились.
 - Хватит капаться! Е-п-р-с-т! Шевелись! - орет над ухом Серега, - Скорее, бежим!
 Ему-то хорошо. Он плавки напялил. А я что теперь - голым помчусь?! «Рубахой завяжись! Рубахой!» - гонит меня Серега: «Потом будешь копаться, дятел!» Папуасом, с рубахой на бедрах, с кучей вещей в руках я кидаюсь к бетонной стене. Серега  сложил замком руки, присел. Наступаю на руки, лечу вверх. Падаю на бетон, тяну клешню вниз. Выдергиваю Серегу. Спешим вверх по сыпухе. Пыли как из под камазов. Ноги буксуют. Поезд разгоняется. Тук-тук свое отстукивает.  Мы в щебенке вязнем.
 Выскочили на платформу серые, чумазые. Сразу к составу. Тот уже ход набрал,  грохочет колесами. Свистит надрывно. Три вагона осталось. Потом  гнаться будет незачем. Серега первый. Я, стараясь спрятаться за ним, бегу второй.  От быстрого бега рубаха на бедрах развевается, стучит по ноге, бежать мешает.  Пытаюсь прикрыться. Выходит не очень. Догнали. Ввалились в тамбур предпоследнего вагона у самого конца платформы. Серега сказал облегченно: "Уф-ф-ф!". Я быстренько трусы из комка одежды извлек, напялил их на себя и тоже сказал: "Уф-ф-ф!".
Огляделись. В тамбуре проводник. Грузин. Глаза словно две луны над Эльбрусом. Увеличились, застыли. Язык отказал. Мы  конечно: "Извини, брат! Уходим!". Скоренько одеваемся. Все уже хорошо. Тут грузин очнулся. Воздух выдохнул. Изнутри себя выдавил: "Всо видаль. Но вот такой спринтер, особенно тот, в рубахе бежаль, ныкогда! Олымпиец! Молодец! Уважаю твой мама!" И пот на лбу вытер.      
Мы переведя дух, нырнули в вагон. Не в наш, в соседний. Его  надо было просто перейти. Вагон, как вагон, обычный плацкартный. Людьми битком набитый, женщинами в большинстве.  Нам до них совсем ничего. Мы идем себе мирно, тихо. Только вдруг  одна как крикнет:
- Бабоньки - да вот же они! Идут!"
Все эти бабоньки сразу носы свои в проход высунули, на нас глазищами зырк, зырк.
- Во! Точно, они!
Да, ладно бы только носы высунули, только бы глазели. Зааплодировали они нам бесстыжие,  захихикали примерзко,  запричмокивали вслед. Рассматривали придирчиво. Руки тянули, подергать. И шли мы с Серегой через весь этот  вагон под гром аплодисментов, под женские комментарии относительно нашего купания, бега. Еще про некоторые части мужского тела. Шли долго. Глаз не поднимали. А они бессовестные издевались. Эх, бабы, вы, бабы – стыда на вас нет!