Отгремел салют в честь Победы.
Люди привыкают жить без войны.
Город стоит в руинах, среди чудовищного нагромождения обломков того,
что было человеческим жильём. Не город - ПРИЗРАК.
С каждым днём всё это тускнеет. Будто кто-то присыпает прахом, превращая
видимое в мираж, который вот-вот должен исчезнуть.
Не будет больше взрывов. Не будет воздушной тревоги.
Помню и то и другое, хотя наверное была слишком мала, чтобы осознать
реальность происходящего.
Страшное, свистящее, гудящее, неумолимо приближающееся, оглушающее,
пронизывающее людей насквозь.
Мы бежим вниз по лестнице в бомбоубежище, брат держит меня за руку,
мама несёт всё, что успела взять из тёплых вещей.
Она говорит: «Так надо». Только потом, когда была значительно старше,
я поняла,
- все эти люди думали, что они никогда не вернуться в свой дом.
ЕГО ПРОСТО НЕ БУДЕТ.
Входим в бомбоубежище. Меня сажают на подоконник заколоченного окна,
где и без меня, уже много детей.
Закутанные люди стоят не двигаясь, как мёртвые, и напряженно слушают.
Ужасающий нарастающий звук самолёта. Гул и неумолимое приближение и,
самое страшное - оглушительные взрывы, которые обрывают всё внутри...
Далеко, потом ближе, потом рядом...Невозможно описать то, что происходит.
Кажется, ВСЕ находящиеся в этом, тускло освещённом подвале, РАЗОМ, падают
в пропасть. Сейчас случится то, что случится.
Рушится дом рядом.
Кто-то рвётся выбежать, но его останавливают.
Опять слушают.
Проходит, совершенно не понятно сколько времени, раздаётся другой, ни на
что не похожий звук.... ЗЕНИТКИ!
Закутанная тётенька шёпотом говорит:
- Наши?
Рот её двигается, а звука почти нет.
Мама тоже говорит:
- Наши.
Потом они смотрят друг на друга, будто не веря в произошедшее:
- Наши!
И вот уже все вокруг, вернувшись из смертельного оцепенения:
- Наши!!! Они прогнали. Они их прогнали.
Не хочу писать про блокаду.
Я знала - мы живы и мы ещё часть живого мира. А рядом мёртвый мир. Он уже
настолько велик, что готов проглотить и наши жизни.
-----------
Война окончилась.
Людям нужно время, чтобы привыкнуть.
Каждый новогодний праздник, многие годы, собираясь за праздничным столом,
они в единодушном порыве будут провозглашать первый тост:
«ЗА ТО, ЧТОБЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ"
Помню, как смотрели друг на друга и с удивлением говорили:
"Два года без войны?! Десять лет без войны?! Тридцать лет без войны?!"
Несколько тех дней.
Война окончилась. Наша жизнь продолжается. Другая послевоенная.
Мама устроилась на работу.
К сожалению это далеко от нашего дома. На это есть две причины.
Во-первых, надо работать сутки, а потом двое суток можно быть со мной дома.
А, во-вторых, что ещё важнее, один раз в месяц выдают паёк.
У нас новые соседи, две семьи, приехавшие из эвакуации. Мужчины,
естественно, на работе, а женщины дома. Большую часть времени проводят на
кухне. Жарят, шкварят. Очень часто у них возникают ссоры и тогда они начинают стучать к нам в дверь, кричат, чтобы мама вышла их рассудила. Но мама не выходит.
Вообще, это были совсем другие люди, не похожие на тех, что окружали меня до этого времени. Даже лица были совсем другие.
Мама уходит на работу когда я ещё сплю.
Проснувшись, я должна поесть, погулять и вечером одна лечь спать. Последнее самое трудное.
Когда вечереет, и в комнате возникают непонятные тени, мне страшно.
За дверью раздаются голоса соседей, звон посуды и даже смех. Но тени делаются всё черней. Я сижу на подушке, которая лежит около кресла, (это чтобы «не вздумала сидеть на полу») и держу в руках игрушечное ружьё моего брата.
Утром, когда просыпаюсь, мама дома, всё очень хорошо и не страшно.
Пахнет чем-то вкусным. Завтракаем, и мама ложится спать. На следующий день мы по настоящему вместе.
Мама спрашивает:
-Ты боялась? Хочешь, я договорюсь с соседями, чтобы дверь нашей комнаты была всегда открыта?
Я категорически не согласна. Мне не хочется рассказывать маме, что я,
выражаясь современным языком, их здорово «достала».
Я была тихая девочка, но когда, взяв санки выходила гулять, очень скоро понимала, что мне нужны не санки, а лыжи. Потом кто-нибудь из ребят спрашивал:
- Почему не вынесла мяч?
И я отправлялась за мячом. Потом ещё что-нибудь, - игрушек у меня было достаточно.
Я попробовала привести ребят домой, чтобы они сами взяли всё, что нам может пригодиться.
Соседка открыла дверь и, первый момент, просто онемела.
-Ещё чего? Ну-ка брысь!
И ребята к моему разочарованию бросились в рассыпную.
Всё это продолжалось не долго. Примерно на третий день после нашествия ребят, женщины сказали мне, что они только два раза откроют дверь и всё, а потом - "делай что хочешь".
Так и получилось. Я приходила два раза, затем ещё погуляв, пошла домой.
Я думала, что эти первые два раза не считаются.Стучу, за дверью разговаривают, смеются.
Прошло довольно много времени, на улице стемнело.Дверь по прежнему глухо закрыта. Я устала реветь, идти было некуда. Села, а потом легла на санки и в изнеможении заснула.
Женщины видимо всё-таки решили посмотреть, что со мной, и буквально наткнувшись, разбудили. Только я уже ничего не соображала и даже не поняла, зачем ведут меня в нашу комнату.
Кто-то из жильцов видел меня спящей на лестнице, во всяком случае,
мама обо всём узнала и очень расстроилась. Сама бы я, конечно, ничего не рассказала. Тем более, что утром, когда она была перед глазами, я тут же забыла обо всём плохом, что случилось накануне.
Мама решила брать меня с собой на работу.
Мы вышли в шесть часов утра. Надо было идти пешком, так как трамваи в этом направлении не ходили. Мама тянула меня за руку, а я, мне кажется, спала на ходу. Во всяком случае, когда мы "дотопали", я совершенно выспалась и с удовольствием начала всё рассматривать и болтать с мамиными сослуживцами.
В шесть вечера все разошлись. Мы остались на ночь дежурить, я расставила свои игрушки на большом кожаном диване, а потом сама тут же спокойно уснула.
Утром нам предстояло нести домой паёк, который мама, именно в этот вечер,
получила.
На улице, не смотря на ранний час, было довольно много прохожих. Мама
проволокла мешок до угла и сказала, что надо постоять и дождаться кого-нибудь, кто поможет ей положить мешок на спину. Подходящих людей не было. Наконец появился быстро идущий высокий человек. Когда он поравнялся с нами, я, к моему ужасу, разглядела, что у него нет руки. СОВСЕМ, только пустой рукав был заправлен в карман шинели.До того времени я не видала таких людей. Мама тоже смутилась и тихо сказала мне, что наверно ему будет тяжело нам помочь. Он сам, без просьбы, перешёл улицу, подошёл к нам и легко, одной рукой, помог маме положить мешок на плечи. Глухо, серьёзно, спросил:
-Далеко?
Мама утвердительно кивнула.Он, мне показалось с досадой, махнул единственной
рукой и мы пошли дальше.
-Мама он на нас рассердился?
-Нет. Совсем нет,он просто расстроился, что не может нам помочь.
Я дала маме другую руку, так как правая (на время) перестала меня слушаться.
В нашем пайке было по несколько килограмм пшена, муки, макарон, соль сахар,неизменная селёдка, смалец, хозяйственное мыло и даже конфеты подушечки.
Всё на целый месяц вперёд.
Очень скоро маме запретили брать меня на работу.
Мамин начальник,он был единственный мужчина на большой женский коллектив, сказал:
-Ну вот, я так и знал, ещё три женщины просили о том же. Представьте себе,
как мы будем работать, если около каждой будут сидеть дети.
Он был очень добрый, и мама на него не обиделась. Я его запомнила. У него были очки с очень толстыми стёклами и он почти ничего не видел.