Пять раз, когда Джон Уотсон попросил, чтобы его оставили в покое, и один раз, когда он этого не сделал
i
Джон всегда считал себя человеком, у которого есть собственное мнение, который в состоянии решать за себя и который готов в полной мере отвечать за собственные поступки. Он пошел в медицину, потому что считал, что это именно та профессия, которая должна сопровождать его всю оставшуюся жизнь. У него не было родственников, имеющих какие-либо связи с медициной, ему в целом не у кого было спросить совета, но отчасти именно поэтому он и выбрал эту область. Он хотел все сделать сам. Чтобы никто не смел упрекнуть его потом в том, что он «пошел по стопам» или что ему «это все слишком легко далось».
Родители, конечно, были рады, потому как данная профессия давала отличную гарантию на безбедную старость (как Джона, так и его родителей, собственно). Так же, как и гарантию на зависть соседей. Джон любил свою мать, конечно, но ее перманентное желание доказать всем, что она вырастила своих детей успешными и полноценно психически здоровыми, несмотря на алкоголизм своего мужа, который длился больше, чем полжизни, было выматывающим. Тем более выматывающим для Джона, когда его старшая сестра заявила о том, что она лесбиянка и вообще антисоциальный элемент (слова их матери). После этого все материнское давление, рассчитанное порционно на две головы, впихивалось в одну (Джона, конечно) пока не начинало казаться, что еще немного и оно полезет у него из ушей, прорвав перекрытия барабанных перепонок.
Джон в то время, пока Гарри наслаждалась жизнью агента по недвижимости, алкоголем и женской грудью, проходил интернатуру в Больнице Св. Барта. Времени на женскую грудь ему банально не хватало, как и на простой человеческий сон (впрочем, иногда его было достаточно на алкоголь).
Уильяма он встретил во время своего третьего года интернатуры в Бартсе. Уильям Тревор тоже был интерном, но специализировался в иммунологии, и они впервые столкнулись в какой-то лаборатории, потому что им обоим надо было поговорить с главврачом, но он их не принял, так что в итоге они пошли вместе с столовую и как-то все закрутилось.
Джон когда-то слышал, что есть такой стереотип, будто половина всех медстудентов — геи. И что медучилища — рассадник содома. Джон, однако, судил об этом рационально — среди медстудентов геев не больше, чем среди каких-либо других студентов. Все это связано, видимо, с тем, что именно в этом возрасте люди обычно экспериментируют со своей сексуальностью. Джон никогда особо не думал о том, что ему может понравиться парень. Ему казалось, что поскольку его сестра с головой и на перманентной основе ушла в нетрадиционную ориентацию, то лимит однополых отношений на его семью был исчерпан. Видимо, он ошибался, и не было в этом мире ничего и близко похожего на равновесие.
И тем не менее, каким-то невообразимым образом, Джону очень нравился Уилл. Не как в «он клевый парень, и с ним здорово иногда зависать», а как в «мне хочется попробовать на вкус его пальцы». Джону никогда еще до этого не нравится парень, поэтому он не представлял, что делать. Не знал, нужно ли ему поддаться своим порывам, или задушить на корню эту надоедливую обсессию. Он понятия не имел, нужно ли за парнем как-то ухаживать, какие слова надо говорить и каких действий от него могут ожидать. Он с ужасом думал о том, что он может оказаться полным разочарованием в постели (потому что у него никогда не было секса с мужчиной и, хотя технически у него была большая (гигантская) практика с самим собой, он все равно не был уверен, что будет знать, что делать). Ну и, конечно, всегда ребром стоял вопрос о том, что если вдруг Гарри об этом узнает, то будет считать, что Джон повторяет за ней. Да, черт возьми, если кто угодно об этом узнает, все они решат, что Джон испытывает очередной комплекс младшего брата. И именно это, пожалуй, в большей степени останавливало Джона.
У Джона с Уиллом не было общих друзей. У Уилла вообще особо не было друзей. Джон не совсем понимал, добровольно ли было отторжение Тревора от толпы или скорее побочным эффектом каких-то черт его характера, но, сколько времени он ни думал, так и не смог понять, какие черты характера могли вызывать в людях ту реакцию, которая обычно сопровождала Уилла. Легкое раздражение и чувство превосходства.
Сам Джон всегда был довольно социально зависимым индивидом, у него всегда были друзья и приятели или хотя бы люди, которые ему симпатизировали. Он не зацикливался на этом, но это было в некоторой степени приятным напоминанием о том, что он существует физически, существует, кроме как в своей собственной, еще и в чужих жизнях.
В итоге они все равно переспали, перепив дешевого нефильтрованного пива после тяжелой недели и не думая о последствиях. И когда проснулись утром, в одной кровати, Джон почему-то не чувствовал, что сделал что-то не так.
У Уилла были темные совсем короткие волосы и очень темные глаза. Он не выглядел женственным или что-то в этом роде. Он был хорошим специалистом в своей области, не самым лучшим, но точно хорошим. Он был не против, чтобы они не распространялись о своих отношениях. Как оказалось, ему не нужны были свидания или визиты к родителям, Виллу было гораздо комфортнее, когда они периодически выбирались по вечерам в паб или просто гуляли по парку, и Джона Уотсона это более чем устраивало. Как и то, что они виделись не каждый день, не надоедали друг другу и разговаривали обо всем, что только можно выдумать. Джону нравился Уильям Тревор. Именно такой, каким он и был.
- Почему ты выбрал хирургию? - спросил у Джона Уилл, когда у них однажды выдался общий выходной и они решили провести его вместе.
Джон задумался на минуту и ответил:
- Мне было это интересно. Гораздо более увлекательно, чем обычная диагностика. Для меня, в смысле. Я не имел в виду, что диагностика...
- Да я понял, выдохни, - Уилл расплылся в ухмылке, перебивая наскоро сбитые извинения Уотсона, а потом вдруг несколько посерьезнел. - Знаешь, хирургия это же... это элита, так можно сказать.
Джон свесился с кровати, отпихивая от себя гигантский справочник по грыжам, который пытался читать, и уткнулся подбородком Уиллу в плечо. Тревор сидел на полу, опираясь спиной на кровать, и покуривал косячок.
- Неужели? - спросил Джон и вытянул косяк из рук своего друга.
- Да. Хирургия — это... Это совершенно другое, я не знаю. Это нечто, что либо есть в тебе, либо этого нет. Это умение шить и кроить человеческую плоть. Этому невозможно научиться, как можно научиться игре на пианино. Если у тебя нет к этому предрасположенности, то ничего не получится.
Джон подумал тогда, что если Уилл прав и если сравнивать хирургию с музыкальными инструментами, то это будет скорее ближе к игре на скрипке. В школе он какое-то время играл на кларнете, не особо успешно, но он помнил, что его учитель рассказывал ему про скрипку. Скрипачу нужно уметь различать четверть тона и даже одну восьмую, а не несчастные полутона, которые и то не давались Уотсону.
В итоге они с Уиллом встречались около полугода, несколько меньше, и, когда Вилл спросил у Джона, когда они наконец перестанут делать вид, что ничего у них в этой жизни не происходит, Джона словно отбросило взрывной волной. В метафорическом смысле.
- Я не могу, - сказал он, едва в силах выдавливать из себя слова.
- Почему?
«Потому что я не такой. Потому что я не хочу быть с парнем. Потому что моя мать свихнется. Потому что я собираюсь идти в медицинский корпус сухопутных войск. Потому что я хочу уехать отсюда как можно дальше, потому что эти чертовы аппендициты сидят у меня уже в печенках», - над последним Джон бы даже посмеялся, если бы не был в такой панике.
- Я не могу. Прости. Я просто не могу. И не хочу. И извини, прости, правда. Но просто... Было бы здорово, если бы меня оставили в покое. Извини, это... я не к тебе, это не личное.
- Да куда уж более личное, - Уильям выглядел каким-то слегка отсутствующим, напряженным, но не в сторону насилия, а скорее в сторону побежденности.
Джон так и не сказал ему, что собирался проходить дополнительную тренировку для санитарного инструктора, вероятно, — базовые офицерские курсы, сдавать кучу экзаменов, получать FRCS и искать контракт на сопровождение какой-нибудь очень удаленной роты солдат в Богом забытых местах. Джон вообще сообщил всем об этом только в тот момент, когда цепочка предстоящего будущего стала достаточно необратимой.
Уилл бы никогда этого не понял. У них все равно ничего бы не получилось. Но сколько бы раз Джон ни повторял себе эти слова, горький привкус стыда всегда был на корне его языка, глубоко в горле. Ему было стыдно, что он оказался. то ли трусом, то ли лицемером. Ему было стыдно, что он влюбился в парня. Но больше всего Джону было стыдно за то, что он сказал: «Оставь меня в покое», - так и не объяснив, почему.
ii
После того, как Джона ранили в Афганистане и не смогли оказать достаточную медицинскую помощь на месте, его списали и отправили обратно в Великобританию, в больницу для военных в Бирмингеме. Первое время там каждый раз, когда Джон закрывал глаза, он снова оказывался на поле боя, прибывая в полной и несокрушимой уверенности, что перелет домой ему приснился. Учитывая то, как его перманентно накачивали морфином, это было неудивительно.
Иногда, ему виделись спасательные операции, иногда он пробирался по пустым душным зданиям с целью медразведки, иногда он спасал чью-то жизнь, но чаще всего он просто лежал на спине среди немилосердного песка, засыпавшего его простреленное плечо. Чаще всего он просто умирал от потери крови.
Джона выписали через 6 недель, оставив у него над сердцем точечный шрам, похожий на монету, с тонкими нитями швов, оставшихся после осложнений и инфекции, психосоматический клубок неразрывающейся пули в бедре и дешевую пластиковую трость в руке. Поэтому было более чем ожидаемо, что ему назначили оплаченные визиты в психотерапевту, без положительного заключения которого Джону невозможно было бы продолжать врачебную практику.
«Быть инвалидом — весьма отстойно», - думал Джон на протяжении всего своего первого сеанса.
Элла Томпсон сразу же одарила его несколькими диагнозами, осторожно прилепляя их к Джону, словно самоклеящиеся цветные листочки для заметок. На лбу у него явно гордо красовался: «Боевой Пост-Травматический Синдром».
- Джон. Расскажите мне о вашем детстве.
«О нет, только не это. Опять», - подумал Джон и глубоко вздохнул. Какое-то время, разглядывая занавески и оконную раму, он размышлял стоит ли вообще пытаться отвечать на этот вопрос.
Джон мог почти с точностью представить выражение ее лица (жадное удовлетворение и предвкушение), если бы он начал рассказывать ей об алкоголизме своего отца и о том, что однажды его сестра объявила всем, что ей нравятся женщины.
- Хорошо, Джон, я понимаю, что начать всегда сложно. Если вам так будет проще, то давайте, я буду задавать более узко сформулированные вопросы. Может быть, начнем с ваших родителей? Какие у вас с ними отношения? Были и есть сейчас, - спросила наконец Элла в ответ на его продолжительное молчание.
- Были и есть сейчас хорошие, - ответил Джон и, в целом, ни разу не соврал.
Какое-то время Элла безрезультатно пыталась вытащить из Джона хоть какую-то информацию о его детстве, в итоге он, конечно, рассказал ей и о своем отце, и о том, что со старшей сестрой никогда не ладил. Даже в детстве: нельзя сказать, чтобы Гарри была разочарована, что у нее появился брат вместо сестры, она скорее была разочарована, что перестала быть единственным ребенком в семье — это было совершенно в ее стиле, как в детстве, так и всю последующую жизнь.
- Вы считаете, что ваша сестра, так и не смогла преодолеть эту детскую неприязнь и ревность? Что отпечаток этого чувства остается в ваших отношениях и по сей день? - продолжала докапываться Томпсон, делая удивительно ровным почерком какие-то пометки в блокноте.
«Это вы мне должны сказать», - подумал Джон.
- Вероятно, у вас есть некое подсознательное ощущение, будто вашего возвращения здесь не ждут и не хотят?
После этого вопроса Джону захотелось беспомощно застонать и побиться головой о ручку кресла. Человеком, который больше всего не хотел и не ждал его возвращения домой, был он сам. Гарри последние два месяца пыталась названивать ему чуть ли не каждый день и звать к себе в гости на полупостоянное жительство. Джон каждый раз отказывался, красочно представляя в голове картину маслом «Третий день под одной крышей»: Гарри, стоящая на столе на кухне, вооруженная ножом и битой бутылкой, и Джон, стратегически держащий оборону за диваном и отстреливающийся пепельницами и фигурками из английского фарфора. Нет, они просто не подходили друг другу: ни как сожители, ни как друзья. Дальше, чем «брат и сестра», они точно никогда не уйдут.
- Нет. Я не знаю, честно говоря, - ответил наконец Джон.
Элла потерла переносицу, а Джон стал размышлять над выбором квартиры либо в Айлингтоне, либо в Энфилде.
Через какое-то время, их встречи стали несколько более продуктивными, по крайней мере по количеству вопросов, которые им удавалось обсудить, а Джон научился читать почерк Томпсон вверх ногами. Обычно ее записи были о его нежелании устанавливать доверительные связи с другими людьми.
«Интересно, что должно случиться, чтобы произошло мое чудодейственное выздоровление», - часто думал Джон.
Иногда часы их взаимодействия проходили под эгидой «Нет», когда Джон не мог заставить себя отвечать на вопросы Эллы более развернуто, чем односложным отрицанием.
- Джон, вы стали военным врачом. Возможно, на вас как-то повлияли мнения родителей? Может быть, именно они помогли вам выбрать подобный путь в жизни? Подсказали?
- Нет.
- Вы когда-нибудь чувствовали потребность следовать по чьим-то стопам? Вам нужна была некая важная и большая фигура в жизни?
- Нет.
- Ваши коллеги, люди, с которыми вы вместе служили... заставляли ли они вас делать нечто, противоречащее вашим принципам?
- Нет.
Иногда Джон не выдерживал чувства полнейшей бесполезности и непродуктивности своих психотерапевтический сессий и пропускал их, но никогда не смел делать это хотя бы несколько раз подряд. Он был связан по рукам и ногам, и в такие моменты он чувствовал, что если не возьмет себя за горло и не начнет смотреть на жизнь позитивно, то скатится в депрессию быстрее, чем успеет это осознать.
По большей части его угнетало отсутствие какой-либо деятельности в жизни. Застой и загустение.
- Джон, случалось ли с вами такое, думали ли вы когда-либо, что вы решили стать врачом, а потом и военным врачом, потому что вам казалось, будто вы не смогли удержать и спасти свою семью?
Джон стиснул зубы и не ответил.
- Возможно, вы чувствуете вину за то, что не смогли спасти отца от цирроза? Поэтому вам нужно было ощущение некой большей цели? Чтобы оправдать себя.
Джон молчал.
- Джон, я понимаю, вы военный человек, вы любите эффективность, сосредоточенную в малом количестве слов. Но если вы не начнете говорить хотя бы что-то, я не смогу вам помочь.
Джон сжал одну руку в кулак, но тут же заставил себя разжать ее. «Вы и так уже пришли к определенному выводу по поводу моих проблем, зачем мне пытаться вас переубедить?» - думал Джон Уотсон, едва сдерживая злобный смешок.
Всю жизнь люди вокруг считали, что Джон не может делать что-то просто потому, что это его выбор. Так же, как и пытались требовать от него чего-то не потому, что он мог это сделать, а потому что это не мог сделать кто-то еще. Его мать хотела, чтобы он стал успешным доктором, чтобы доказать, что это она вырастила его таким. Она хотела, чтобы у него была семья и дети, потому что этого не хотела давать ей Гарри. Гарри хотела, чтобы Джон перестал ставить ее себе в пример (он этого, кстати, не делал). Все вокруг думали, что он пошел в армию, потому что у него была нездоровая тяга к насилию, или потому что он хотел что-то доказать своим родителям, или потому что чувствовал себя неудачником и пытался компенсировать свои промахи верой в лучшее будущее.
Никто почему-то не хотел верить в одну единственную лаконичную причину того, почему он поехал в Афганистан и вообще стал врачом: ему нравилось чувствовать, что он может кого-то защитить. Не потому что он не смог защитить отца, а просто потому, что ему нравились живые люди. Гораздо больше, чем мертвые.
- Джон. Вы когда-нибудь чувствовали, что у вашей моральной мотивации неправильные изначальные причины?
- Нет! - наконец не выдержал Джон. - Нет, послушайте. Оставьте эту тему. Хватит.
Джон не стал дожидаться окончания своего сеанса, встал и вышел за дверь. Элла не стала его останавливать, только молча проводила взглядом, постукивая по блокноту ручкой.
На выходе из здания Джон все еще был зол, но заметил, что его рука впервые за долгое время не тряслась.
iii
Шерлок Холмс был самым ужасным из всех возможных соседей по квартире, которые только могут быть. Ни один нормальный человек не прожил бы с ним дольше недели. Слава Богу, Джон явно не был полностью нормальным человеком.
- Шерлок, ты случайно не знаешь, где бобы? - позвал Джон, ползая на коленях на кухне перед нижними ящиками, где обычно хранились консервы.
Шерлок не ответил, и через пару секунд Джон услышал звук захлопывающейся входной двери. Видимо, на гения нашло очередное озарение. Джон уперся лбом в дверцу шкафа, застонал и поднялся на ноги.
Когда этим утром он спустился из спальни, не выспавшийся из-за очередного ночного концерта, единственным, что согревало его душу, была мысль о завтраке. Классическом английском завтраке с бобами, беконом и яйцами. К сожалению, все яйца оказались помечены Шерлоком, как часть какого-то важного инкубационного эксперимента (Джон подумал, означает ли это, что через месяц у них по квартире будет бегать выводок цыплят), бекон был просрочен на один день, а теперь еще и бобы куда-то пропали.
К тому времени, как Шерлок вернулся (через два часа), Джон нашел бобы плавающими в неком контейнере под раковиной. Они были покрыты какой-то отвратительной зеленой плесенью, а на крышке контейнера красовалась надпись «d6 in vitro».
- Шерлок, почему у нас под раковиной бобы с какой-то дрянью, и, судя по надписи, стоят они там уже шестой день? - спросил Джон, волевым усилием пытаясь уменьшить огонь под медленно закипающим терпением.
Шерлок ходил туда-сюда по гостиной, кусая большой палец и явно пытаясь раскрыть очередное преступление века.
- А, что? А, это. Мне нужна была среда с высоким содержанием крахмала, - махнул рукой Шерлок и зарылся пальцами в волосы у себя на макушке.
Джон вздохнул:
- Отлично, я рад за тебя. Спасибо, конечно, что ты спрятал это тошнотворное зрелище куда подальше, я ценю это. Но впредь, если ты берешь нечто для своих экспериментов, то будь добр, покупай этому подходящую замену. Весь наш холодильник забит продуктами, но все они не съедобны, потому что ты надругался над ними с разной степенью жестокости.
Шерлок, кажется, даже не обратил на эту реплику внимания, только внезапно хлопнул в ладоши и, схватив Джона за руку, потянул в прихожую:
- Нам надо срочно ехать в Скотланд Ярд, у меня, кажется, появилась зацепка.
- Шерлок, я еще даже не позавтракал! Благодаря твоим экспериментам, кстати.
- Я уверен, что Лестрад с удовольствием угостит тебя кофе из автомата рядом с его кабинетом. Или заставит Андерсона это сделать.
В целом, Джон уже привык, что теперь так проходило чуть ли не каждое второе его утро. Вторая половина его дней обычно была наполнена ранними сменами в клинике и усталыми, непримечательными вечерами.
Далеко не все дела Шерлока сопровождались беготней и опасными перестрелками. Иногда он решал их не вставая с дивана, получая все нужные ему факты в письмах по электронной почте, а вознаграждение — переводом на банковский счет.
- Как твое новое дело? - говорил ему Джон вместо приветствия, приходя с работы вечером.
- Раскрыл за два часа, - отвечал Шерлок, задумчиво потирая руки.
- Расскажешь? - Джон вопросительно поднимал бровь, стягивая куртку, и Шерлок пускался в пространные рассуждения и подробные описания своей идеальной логики. Джон каждый раз не переставал удивляться, и заканчивалось все очередным «невероятно».
Шерлок Холмс удивительно умел заполнять всю твою жизнь: каждую минуту, любое пространство, в котором ты находился, и каждую мысль, которую ты не мог контролировать. Джон никогда бы не подумал, что будет настолько повязан на этом человеке.
После случая в бассейне, когда им впервые пришлось столкнуть с Мориарти во плоти, они оба проболтались в больнице около трех недель. У Джона были множественные ранения ног от шрапнели, Шерлок же (безусловно) оказался почти не ранен, за исключением контузии и нескольких сломанных ребер. Их держали в одной палате, Шерлоку был невыносим этот покой и бездействие, так что он периодически сбегал (когда Джон спал и не мог его остановить, или в тот раз, когда Джона пришла проведать Сара) вместе с капельницей и бродил по коридорам, раздражая медсестер и больных.
Лестрад заходил к ним несколько раз, чтобы узнать, как у них дела, и получить кое-какие уточнения для протокола. Майкрофт самолично не появился, зато раздражал Джона сообщениями, которые Шерлок угадывал почти слово в слово. Один раз Джона навестила даже Гарри.
- Джон, меня, честно говоря, начинает беспокоить твой образ жизни. То есть я помню все твои записи в блоге, но это уже как-то... - Гарри, не зная, видимо, чем закончить, замолчала. Джон вздохнул, а Шерлок, игнорируя их обоих, включил телевизор и поставил громкость на максимум, так что как минимум всему этажу было слышно, что они смотрят Доктора Хауса.
- Шерлок, я, конечно, понимаю, что ты испытываешь к Хаусу чувство непередаваемой душевной близости, но не мог бы ты сделать потише? - почти проорал Джон, закрывая уши.
Шерлок в ответ неопределенно проворчал, но сделал тише.
- У меня такое ощущение, что он ревнует, - заговорщицким тоном начала Гарри.
- Гарри! - возмутился Джон, а Шерлок опять начал стремительно повышать уровень звука. - Шерлок!
Гарри только закатила глаза. Гарри всегда закатывала глаза, когда Джон был так невероятно слеп, чтобы не видеть ее очевидную правоту. Джон ненавидел эту ее манеру еще с детства.
Джон, пожалуй, не мог сказать, что после случая в бассейне что-то изменилось. Он до сих пор находил в холодильнике отрезанные конечности, до сих пор оплачивал самостоятельно все счета и занимался делами прачечной и химчистки. Иногда все это ущемляло его эго, как некогда высокопрофессионального хирурга. Обычно же у него просто не было иного выбора, учитывая то, что Шерлок довольно часто давал ему в долг и всегда забывал просить эти долги вернуть.
И все же. Джон стал замечать, что теперь слишком часто на задворках его мозга появлялась зудящая мысль о том, что он не смог защитить своего лучшего друга, хотя это было единственной его прерогативой уже долгое время. Самым шокирующим в этой мысли оказалась не столько сама неспособность Джона, сколько тот факт, что стремление защитить Шерлока от чего бы то ни было стало доминирующим относительно всего остального.
В какой-то момент Джон перестал пытаться объяснять свои мотивы, так же как и доказывать кому-то их линейность. Весь смысл был именно в том, чтобы не осложнять очевидного, поэтому Джон старался не думать слишком много о том, что чувствовал и что подсказывала ему интуиция. Шерлок бы назвал это скорее последствиями военного прошлого, но Джону нравилось думать об этом как об интуиции.
- Я пойду встречусь с Гарри, - Джон накинул на плечи куртку и заглянул на кухню, где Шерлок склонился над очередным экспериментом на кухонном столе. - Нам что-нибудь нужно купить?
Нерадивый полуученый-полудетектив вытер руки о фартук и перевел на Джона взгляд:
- Нет.
- Ладно, тогда я пойду, - улыбнулся на прощание Джон, но Шерлок почему-то смотрел на него пристально и очень серьезно, так что Джон не решался сдвинуться с места. - Я пойду?
Шерлок молча кивнул и снова направил все свое внимание к пробиркам и горелке.
Джон уже был на середине лестницы, с каким-то нелегким и тяжелым чувством в желудке, как вдруг развернулся и в три шага забежал обратно в квартиру и на кухню:
- И кстати, Шерлок, я тебя прошу. Было бы здорово, если бы на этот раз ты не назначал маниакальным психопатам рандеву в сомнительных местах в неприличное время, пока меня нет рядом.
Шерлок резко поднял на Джона взгляд и расплылся в широкой улыбке, не отразить которую на собственных губах Джон просто не мог.
Когда Джон встретился с Гарри в пабе, она была уже как минимум на второй пинте пива, но он решил попытаться этим вечером не считать стаканы рядом с ней.
- Ну что, Джон, признайся мне, вы с твоим Шерлоком предаетесь после каждого вашего дела животному сексу на полу прихожей? - заявила Гарри после четвертой пинты Гиннеса.
- Гарри, мы не спим вместе. Мы просто коллеги и друзья, - Джон вздохнул и нетерпеливо потер глаза, в очередной раз понимая, что любит свою сестру только на расстоянии как минимум в несколько кварталов.
- Перестань, Джон, ты всю жизнь пытаешься за мной повторять. Если вы не трахаетесь сейчас, то будете уже завтра, - ответила Гарри со всей своей железобетонной логикой и осушила стопку только что купленной водки.
- Нет, знаешь что? Это была плохая идея, встретиться с тобой в питейном заведении, - Джон потер виски и спрыгнул со стула, на котором сидел.
- Ты просто снова не хочешь признавать, что я права, - протянула Гарри и хотела добавить что-то еще, как ее перебил Джон:
- Хватит, просто хватит! Оставь эту тему в покое, оставь мои отношения с Шерлоком в покое, раз в жизни подумай о ком-нибудь, кроме себя любимой, если тебя об этом просят!
Когда Джон вернулся домой, то первым делом поставил кипятиться чайник. Шерлок все так же был занят своим экспериментом на кухне.
- Хмм, ссора, как я понимаю, - сказал великий детектив, даже не глянув на Джона, но Уотсон заметил, что его взгляд бегал по всем возможным поверхностям на кухне, кроме стола с колбами перед его носом. Джон только вздохнул и пожал плечами.
iv
- В следующий раз, когда ты решишь потащить меня гулять под луной по неизвестной местности, не забудь напомнить мне о том, что я должен тебя от этого отговорить, - проворчал Джон, поднимая как можно выше воротник своей куртки и выдыхая облако молочного дыма.
- Ты все равно побежишь за мной, если я намекну на то, что нас, возможно, ждет перестрелка, - ухмыльнулся Шерлок, глядя на Джона через плечо.
Они брели по каким-то заброшенным железнодорожным путям в шотландской сельской местности уже полтора часа и к окончанию своего пути пока что не приближались.
Воздух был удивительно пресыщен кислородом, почти до такой степени, что вдыхаемый холод был невыносим для горла, а такого чистого неба Джон не видел со времен пустынь Афганистана, только созвездия там были совсем другими. Джон задрал голову, стараясь не обращать внимания на сыплющийся за воротник холод, и так засмотрелся на звезды, что не заметил, как Шерлок, идущий перед ним, застыл на месте, как вкопанный. Разумеется, Джон врезался в него с разбегу, и схватился на его руки, чтобы не потерять равновесия.
- Почему ты остановился? - спросил Джон, в очередной раз поуютнее укутываясь в куртку.
- Видишь там мост впереди? Через канал, - спросил Шерлок, указывая на железнодорожный мост неподалеку.
- Вижу, конечно.
- Нам нужно как-то перебраться на ту сторону.
- Пардон, а чем тебе этот мост не нравится?
- Хм. Слишком очевидно.
- Ты смеешься, да? Перебраться через канал по мосту, построенному именно для этих целей, для тебя слишком очевидно? - неверяще уточнил Джон. Шерлок кинул на него раздраженный взгляд, фыркнул, выпуская из носа неровное облако пара, но направился в мосту.
Где-то на середине перехода через эту гигантскую металлическую конструкцию, чуть было не переломав себе ноги уже несколько раз, Джон спросил, натужно дыша:
- А почему мы вообще должны тащиться к этому населенному пункту пешком по полям и насыпям? Почему мы не могли доехать туда на чем-нибудь?
- Потому что мне нужно восстановить точный маршрут, - ответил Шерлок, обернувшись, и вдруг застыл, глядя куда-то Джону за спину.
Джон почувствовал в рельсах под ногами едва уловимую вибрацию.
- О нет, - протянул он и в ужасе обернулся. К ним на полной скорости приближался поезд, мигая тусклыми огнями, на расстоянии казавшимися смазанными каплями. - Ты же сказал что это заброшенные пути!
- Они и есть заброшенные! - воскликнул Шерлок в ответ и рванул вперед на полной скорости. - Беги быстрее!
- Как они могут быть заброшенными! Они не заброшенные! Ты же великий долбаный детектив, ты что не мог по какой-то там растительности и царапинам на деревяшках определить, что они очень даже используются?! И теперь из-за тебя я умру смертью Анны Карениной! - орал Джон, стараясь не отставать от Шерлока и перекричать стук собственного сердца, но у его друга ноги были не в пример длиннее, поэтому и перепрыгивать балки для него было намного проще.
- Заткнись и не сбивай дыхание. И кто такая Анна Каренина? Она как-то причастна к этому делу?
В этот момент, нога Джона зацепилась на очередную перекладину, и он уже готовился к удару головой о ряд железяк, как Шерлок схватил его за руку, и потянул за собой, не сбиваясь и не теряя темп ни на миг:
- Быстрее, Джон, быстрее!
- Я пытаюсь! Черт бы тебя побрал! Это невообразимо!
- Комплименты оставь на потом, - пока Шерлок тянул Джона за собой на полной скорости, сам Джон пихал его вперед и всеми силами пытался сосредоточиться на том, чтобы не запутаться в собственных ногах.
Как только они пересекли последнюю перекладину моста, Шерлок кинулся в сторону, скатываясь по земле и утягивая Джона за собой. Примерно через 5 секунд в двух шагах от них просвистел поезд, почти не озаряя огнем пути перед собой.
Джон глухо засмеялся, пытаясь отдышаться, а Шерлок прокомментировал на выдохах:
- Ты слишком много паникуешь.
- Заткнись, - ответил Джон, продолжая смеяться. - Как ты думаешь, они нас заметили?
- Скорее всего да. Хотя, я полагаю, при таком освещении и скорости они едва ли могли нас узнать. С другой стороны, кто, кроме нас, еще мог бы там оказаться.
- Действительно, какие еще два идиота могли убегать от поезда посреди ночи по заброшенным путям. Кстати, о заброшенности...
- Да, Джон эти пути официально не используются. И да, я знал, что это только официально, но мне нужно было удостовериться, - Шерлок наконец поднялся с земли и подал Джону руку. - Если бы ты не паниковал до потери пульса, то смог бы заметить, что состав, который только что проехал, был укороченным: всего четыре вагона. Но им и не нужен полный состав, потому что у них небольшие партии.
- То есть ты хочешь сказать, что наши контрабандисты перевозят все по этой железной дороге? Но я не понимаю, как они могут оказаться незамеченными на станциях прибытия? И как они вообще могут ездить по заброшенной железной дороге? - спросил Джон, пока они продолжали путь вдоль рельсов. От этой пробежки они хотя бы немного согрелись.
Шерлок фыркнул и неопределенно махнул рукой:
- Взятки все решают. Что касается груза и их незаметности на станции прибытия, то они просто выкидывают все по пути. По моим расчетам, как раз на этом отрезке после моста.
- Значит, скоро тут появятся те, кто этот груз должен подобрать?
- Именно. И мы будем неподалеку, как раз ожидать их прибытия, - Шерлок повернулся лицом к Джону, улыбаясь от уха до уха и продолжая идти спиной вперед.
- Это может быть опасно, они же могут быть вооружены, - ответил Джон, улыбка которого нисколько не уступала улыбке Шерлока.
- О да, Джон! О да! - воскликнул Шерлок, снова поворачиваясь к Джону спиной и ускоряя шаг почти до скорости бега.
- Невероятно! - крикнул ему в спину Джон. - Ты совершенно невероятный, - добавил он себе под нос.
Вечером следующего дня, после продолжительной погони с перестрелкой, засады в трубе канала и взаимодействия с местной полицией для дачи показаний, они наконец были дома. Первое, что сделал Джон, оказавшись в родных четырех стенах, - так это поставил на огонь чайник, а потом плюхнулся в любимое кресло в гостиной. Шерлок ловко стащил с себя остроносые ботинки, поддевая их на пятках носками и скидывая с ног, так что они описали в воздухе дугу, прежде чем приземлиться у стены, и упал на диван.
- Будешь чай? - спросил Джон, скорее по привычке.
- Что за вопрос, - ответил Шерлок, складывая руки в замок на животе, и едва заметно ухмыляясь.
Джон заварил две чашки чая, хотя все его тело ныло и желало только поскорее забраться в душ и под одеяло. Одну (свою) он поставил на камин, вторую понес Шерлоку, чтобы оставить на кофейном столике перед диваном, и хотел было вернуться к себе на кресло, как Шерлок схватил его за руку и потянул вниз, заставляя присесть рядом с собой, на самый край.
- Что такое? - спросил Джон и устало зевнул. Ему действительно очень хотелось поскорее лечь спать.
Шерлок принял сидячее положение и почему-то смотрел на него так пристально, бегая глазами по его лицу, что Джон было подумал, что... только подумать он так и не успел, потому что Шерлок подался вперед и коснулся его губ своими.
Джон был так поражен, что не мог пошевелиться. А еще он так устал, что был не в состоянии отстраниться и не отвечать на тепло сидящего перед ним тела, и на секунду, может быть, на две, он даже закрыл глаза и вдохнул. Шерлок был невероятно близко и пах потом, пылью и холодом.
Джон отскочил от него, падая с дивана на пол и приземляясь крайне болезненно на задницу.
- Что ты делаешь? - спросил он, тяжело дыша.
Шерлок молчал и смотрел на него с некоторой долей замешательства.
- Шерлок... - начал было Джон, но Шерлок прокашлялся и перебил его:
- Я прошу прощения. Это было... неоправданно. С моей стороны.
- Шерлок, но почему? Боже... Нет. Постой, ничего не говори. Это бред какой-то. Не будем сейчас об этом говорить. Вообще...
- Мы можем сделать вид, что этого не было. Удалить это с наших жестких дисков. Не стоит так паниковать, Джон, - ответил Шерлок, зарываясь пальцами левой руки в волосы.
- Нет, не... Паниковать? Нет, просто мне надо время, чтобы обо всем подумать. Наедине с собой. Чтобы меня оставили в покое и не трогали хотя бы сутки, - Джон поднялся с пола, отряхиваясь, и быстрым шагом направляясь к лестнице наверх. Шерлок только коротко кивнул.
v
Когда-то давно, Джон это помнил, кажется несколько вечностей назад, он считал, что Шерлок настолько занял его жизнь, что дальше уже некуда. Жизнь показала, что он в который раз ошибался.
Шерлок умудрялся заполнять все пространство, в котором оказывался, без лишней мысли и без остатка. Джону только оставалось ломать голову, с чем его лучше в этом плане сравнивать: с котом или с воздухом.
Они в общем-то никому не говорили, что кроме одной на двоих квартиры (и жизни), у них теперь еще и общая постель. Ну по крайней мере она была общей тогда, когда Шерлок обременял себя таким бесполезным времяпровождением, как сон (и если не засыпал на диване), так что случалось это не то, чтобы очень часто.
Но постепенно люди вокруг них начали замечать, что Джон перестал возмущаться каждый раз, когда кто-нибудь делал поспешный вывод о том, что они пара. Только теперь они и правда были... ну чем-то вроде пары. Джон вообще понятия не имел, как он теперь должен называть Шерлока. Ему казалось, что в его возрасте, приближающемся к 40, называть кого-то своим бойфрендом по крайней мере смешно. С другой стороны, называть кого-то своим любовником — чрезмерно старомодно. Тем более, что Шерлок вроде как не перестал быть его другом, и соседом, и коллегой, так что Джон остановился на том, что Шерлока стоит называть Шерлоком и не ломать голову над формулировками.
«Тебя в моей жизни порой больше, чем меня самого», - думал иногда Джон, глядя на своего друга (соседа, коллегу et cetera), пока тот работал над какой-нибудь архиважной гадостью, растущей в чашке петри. Иногда ему хотелось начать отсчитывать часы до того момента, когда Шерлок займет собой всю его, Джона, оболочку, телесную и метафизическую, как он занимает собой все остальное.
Они не то, чтобы пришли к этому легко — к принятию (к апгрейду их связи, как сказал сам Шерлок), но едва ли можно было сказать, что они этому особо сопротивлялись, в какой-либо значительной степени. Джону казалось, что между ними вообще ничего не изменилось. Ну не считая секса, конечно, как такового.
Шерлок Холмс никогда не относился к людям особо эмоционального типа, как и Джон, в принципе, поэтому у них никогда не было проблем с тем, чтобы кто-нибудь из них чувствовал, будто ему не хватает внимания или будто его недооценивают.
- Джон, не хочу, чтобы ты подумал, что я сую нос не в свое дело, но можно личный вопрос? - спросил у Джона как-то Лестрад, пока они сидели в его офисе вдвоем и ждали новостей от Шерлока, который был под прикрытием в другом конце города, настояв, что только он один может с этим справиться.
Джон настороженно, но не без любопытства, посмотрел на Лестрада и кивнул:
- Наверное?
- Я все хотел спросить, - продолжил инспектор и вдруг понизил голос. - А вы с Шерлоком... ну... кхм... того? Вместе?
Джон замер и подумал о том, что до этого их еще никто ни разу не спрашивал об этом напрямую.
- Наверное, - осторожно ответил он наконец, после непродолжительного молчания, разглядывая носки своих ботинок.
Лестрад только хмыкнул, но Джон не видел выражения его лица, так что это могло означать все, что угодно.
- Лестрад спросил у меня, вместе ли мы с тобой, - сообщил Джон Шерлоку, когда через пару дней у них выдался довольно расслабленный вечер дома.
- Когда? - спросил Шерлок, и осторожно взял Джона за предплечье, перемотанное бинтом — ни в чем не повинного доктора намедни ранили в одной из их передряг.
- На днях, - Джон пожал плечами, а Шерлок погладил бинт большим пальцем.
- Ты сказал, что да.
- Я сказал, что наверное.
- Что это может значить? Я думал, что ответ на этот вопрос может быть только да или нет, - Шерлок выглядел растерянным и любопытствующим одновременно, и отпускать руку Джона, похоже, пока не собирался.
- Ну знаешь, есть же на фейсбуке в отношениях опция «все сложно».
- Меня мало интересует эта опция фейсбука, - скептически ответил Шерлок.
- Да уж, мне следовало догадаться, что пытаться объяснить тебе что-то через фейсбук — гиблое дело, - пробормотал себе под нос Джон, осторожно высвобождая руку из хватки своего друга.
Шерлок пожал плечами, но не стал педалировать эту тему, хотя, возможно, стоило бы. Джон заметил, что его сумасшедший сосед не всегда понимал, когда нужно акцентировать внимание на чем-то в отношениях, а когда нет. Джон вообще не особо знал, какие у Шерлока когда-либо были отношения, хотя довольно часто вопрос об этом крутился у него на языке.
Джону иногда нужно было, чтобы его ударили по лицу (в переносном смысле) и сказали, что рефлексия — это не выход. Так же, как ему иногда нужно было, чтобы его оставили в покое.
Некоторые люди, как он знал, любят, чтобы их обнимали, когда у них что-то болит. Чтобы их прижимали поближе к сердцу и нашептывали всякую муть о том, как все пройдет и давай-ка я поцелую, где болит. Джон (и Шерлок, кстати, тоже) никогда не был одним из таких людей.
Когда-то давно у него была подружка, довольно серьезная подружка — ее звали Мэри и они какое-то время жили вместе, а кто-то даже пророчил им счастливое совместное будущее. Мери была очень тактильной девушкой, и хотя в целом Джону это даже нравилось, иногда были моменты, когда он был на гране сенсорной перегрузки — он терпеть не мог, чтобы его трогали, когда у него что-нибудь болело.
За то время, которое они успели прожить вместе, Джон умудрился слечь с гриппом дважды, все это сопровождалось высокой температурой, наждачкой вместо горла и отвратительным, непробиваемым насморком. Ночью Джон только и мог делать, что нагромождать под собой две-три подушки и пытаться спать почти сидя. Мери же старалась всяческими способами его успокаивать, обнимать и прижимать к себе, утыкаться носом ему в шею, так что Джон не мог пошевелиться, а он едва сдерживался, чтобы не рявкнуть на нее, дабы она отползла подальше и дала ему хоть какого-то личного пространства, потому что ему было невыносимо не иметь возможности и дышать, и двигаться одновременно.
Когда речь шла о Шерлоке, то слова «личное пространство» обычно невозможно было ставить с ним в одно предложение. Этого Джон иногда и боялся.
Не то, чтобы он часто болел, да и то все его простуды проходили относительно легко. Гораздо сильнее его беспокоили сезонные боли в его плече. В особо сырую и дождливую погоду, у него протяжно ныло над сердцем, и никакие лекарства и компрессы не помогали. В такие дни Джон не мог нормально спать, долго не мог найти себе место, ворочался, продавливал матрас и предпочитал иметь всю кровать в собственном распоряжении.
Шерлок прекрасно знал, что у Джона иногда болит плечо, но обычно оставался в стороне (возможно, его сочувствие можно было увидеть в том, что он обычно почти не называл Джона идиотом в такие периоды), поэтому доктор Уотсон немало удивился, когда однажды ночью, сырой, и отвратительной, и мерзлой, Шерлок тихо зашел в его комнату часа в 3 после полуночи и, скользнув рядом под одеяло, положил теплую (на удивление) руку Джону на плечо.
Джон застыл, но попытался расслабиться и выдохнуть. Шерлок в это время стал потирать место шрама медленными круговыми движениями.
Через полторы минуты, Джон стискивал зубы, потому что ему хотелось перевернуться и лечь на живот, заламывая руку под каким-нибудь невообразимым углом, чтобы растянуть и угомонить нерадивые мышцы.
С одной стороны он вдруг ясно осознал, что Шерлок... он никогда не делает ничего такого. Он редко когда показывает, что ему действительно не все равно. Поэтому подобное проявление привязанности для него равносильно... признанию в любви, не иначе. В обычной ситуации, Джон сказал бы ему: «Я тебя тоже люблю, придурок», - и улыбнулся бы.
В этой ситуации, он ничего не смог поделать со своим слишком часто подавляемым эгоизмом, перевернулся на живот и пробормотал в подушку:
- Шерлок, пожалуйста. У меня болит вся левая сторона тела. Не трогай меня, пожалуйста.
Он не видел, какое у Шерлока было выражение лица, и, честно говоря, не хотел. Ему и так хватало, что в душе у него вели противоборство чувство стыда за свою черствость и чувство неприкрытого и тающего обожания.
Шерлок не ответил, но и не ушел, только лег подальше на другой край кровати.
and one more
На самом деле Джону никогда не перестали сниться кошмары.
Раньше они были наполнены пустыней и тем, как он задыхался и давился песком, умирал, с опустошенными сосудами, по которым гулял ветер. Они стали реже, безусловно, но никогда так до конца и не пропали. Честно говоря, Джон привык и был даже не против, потому как кошмары — это не самое худшее, чем можно отделаться после того, как смерть осторожно срежет лезвием своей косы пуговицы с твоей рубашки.
Когда они с Шерлоком чуть было не подорвались в крытом бассейне в не самой приятной компании, к арсеналу кошмаров Джона прибавились еще и запахи хлорки, голубоватые сетчатые отсветы на стенах и красные точки. Но и к ним Джон тоже привык.
Чаще всего, у Джона не было времени задумываться о своих кошмарах, потому что реальность была намного лучше и намного теплее, чем приснившееся когда-то трупное окоченение. Джон вообще не мог ни о чем думать, когда Шерлок целовал его, или касался его, или говорил ему на ухо затасканные пошлости низким и срывающимся голосом. Иногда Джон чувствовал себя шариком, зависшим в точке неустойчивого равновесия, когда он прижимался губами к подбородку самого невыносимого человека в мире, и стоило ему качнуться, как он срывался по линии горла и скатывался к ключице в точку уже устойчивого равновесия, где и хотел остаться. Желательно, навсегда.
В какой-то момент Джон понял, что самая эротичная вещь, которую он когда-либо видел — это Шерлок, завязывающий использованный презерватив в узел и бездумно выкидывающий его куда-то в сторону мусорки (точное попадание следовало далеко не всегда).
Джон никогда не думал, что любить другого мужчину для него будет так просто и так невозможно одновременно. Все в Шерлоке было невозможно, точно так же, как все в Джоне было просто.
Джону приснилась ночь в бассейне, только вместо воды сам бассейн был наполнен песком, вместо Мориарти стоял сам Шерлок, а Джон стоял там, где должен был быть Холмс, вытянув руку с пистолетом перед собой. Во сне Джон нажал на курок и проснулся, вздрагивая, выдыхая и забывая вдохнуть.
Шерлок рядом что-то пробормотал и неаккуратно потянул Джона к себе, сминая в гармошку простынь между ними и, несомненно, заставляя дальний край этой простыни выскочить из ее подоткнутой под матрас позиции.
- Если ты сейчас скажешь, чтобы я оставил тебя в покое, я тебе не поверю, - выдохнул Шерлок Холмс Джону Уотсону в волосы и провел большим пальцем между его лопаток.
- Честно говоря, даже и не думал, - ответил Джон.