Больше, чем на самом деле ошибиться люди боятся только одного – услышать, что они ошибаются. Терпеть не могут своих, а еще больше, чужих ошибок. Честно сказать, меня это удивляет. Ведь все их достижения основаны именно на ошибках! Помнишь, я говорил тебе, что они по ошибке натолкнулись на электричество? Да, именно по ошибке! Они приняли молнии, которыми мы, ветры, иногда бреемся, за какую-то там энергию, назвали ее электрической, понастроили вокруг себя всяких там электростанций, понаизобретали вокруг этого самого электричества всякие там тостеры, ростеры, тестеры, холодильники, телевизоры, компьютеры… Интересно, как это у них все-таки работает?
Все их открытия это, по существу, одни сплошные ошибки, которые их ничуть не приближают к пониманию того, что происходит вокруг них на самом деле. Потому что потом – и достаточно скоро – появляется новая ошибка, которая опровергает предыдущую. И так все время! Не веришь? Ну, сама посуди. Сначала, очень давно, люди считали, что земля плоская и стоит на спинах трех слонов, которые сами стоят на спине огромной черепахи. И все были довольны!
Потом кто-то, очевидно самый умный из них сказал, что земля не плоская, и стоит не на слонах с черепахой. Он сказал, что земля висит в центре Мира и все остальное крутится вокруг нее. Ну, там, Солнце, Луна, другие звезды… И снова все были в восторге! «Наконец-то у нас есть истинные представления о природе вещей» - говорили они друг другу и были этим страшно горды.
Потом кто-то совсем другой сказал, что Земля не висит в центре мира, а сама крутится вокруг Солнца. А еще – что она круглая. Ему не поверили и сожгли его на костре. Потом другой, не тот, которого сожгли, а другой другой повторил то же самое. Ему сначала тоже не поверили. Но жечь не стали. Не поверили ему только сначала, а потом опять стали поздравлять друг друга с новым прорывом к истине.
И, самое главное: пока люди верили в одну ошибку – они умудрялись успешно применять именно эту ошибку. И как-то все более или менее обходилось. Потом, когда они переставали верить в эту ошибку и начинали верить в другую и ее применять – тоже все как-то обходилось. И до сих пор обходится.
Сейчас они думают, что Земля не круглая, а сплюснутая с полюсов. И как-то умудряются запускать с нее всякие ракеты и спутники. Я совершенно не удивлюсь, если скоро они начнут думать, что Земли вообще, как таковой, в природе нет. Или что она не планета, а нечто размазанное по времени и пространству. И ведь опять научатся извлекать пользу!
Ошибки бывают разные. Бывают своевременные ошибки и тогда все, ну, почти без исключения, начинают с радостью впадать в эту ошибку. А того, кто первый эту ошибку придумал, они называют великим ученым.
Бывают ошибки несвоевременные. В эти ошибки начинают верить только через некоторое время. А пока не верят в эту ошибку, тех, кто первый ее придумал, то на кострах жгут, то в тюрьмы сажают, то еще как-нибудь им пакостят. А потом постепенно начинают верить. И то не все и не сразу. И потом-потом того, кого спалили, или в тюрьму посадили, или еще что-нибудь гадкое сделали, так вот его начинают называть мучеником во имя прогресса или еще как.
А еще бывают очень несвоевременные ошибки. Вот про такую я тебе и расскажу.
Ранним весенним утром один ученый, уж не помню точно как его звали… Точно не Бойль-Мариотт. И точно не Джоуль-Ленц. И не Менделеев-Клапейрон… И, это абсолютно точно, не Жолио-Кюри-Скаладовская… И не надо удивляться. У людей уже давно все не как у людей, а у ученых – тем более. У всех ученых даже имена не такие, как у остальных, ну, у нормальных людей. Если, например, ученого зовут Мария Кюри-Складовская, то это еще не значит, что она, ну, в смысле женщина – это он, в смысле ученый. У них так: или ты – ученый, или ты – женщина. Обязательно что-то одно.
Ну, так уж они для себя решили.
Так вот, ранним весенним утром один ученый… Как же его все-таки звали-то? Не помню, представляешь?!
Ну, в том, что люди не помнят его имени нет ничего удивительного. Никто не считал его не то, что выдающимся, но даже и просто ученым. Других считали, а его – нет. Хотя он был отнюдь не хуже, чем, например Бойль-Мариотт, или Джоуль-Ленц, или Менделеев-Клапейрон, или даже Жолио-Кюри-Скаладовская. Может быть он был даже лучше, чем все они вместе взятые! Только люди редко бывают признаны при жизни. Даже после смерти – и то не всех признают. У людей так принято, чтоб человек сначала умер, чтоб потом все остальные сокрушались и горевали о том, что так и не признали его. Но я-то именно об этом ученом рассказываю. Буду называть его просто Ученым. С большой буквы. В смысле, пишется так. И звучит примерно так же.
Так вот, ранним весенним утром один Ученый вплотную приступил к открытию, к которому он подсознательно готовился вот уже четыре с половиной года.
Все эти четыре с половиной года предстоящее открытие ни на час не давало ему покоя, не являясь, однако, перед ним в виде законченной конкретной задачи. Четыре с половиной года длинными зимними ночами оно приближалось к нему в зыбких и туманных снах. Четыре с половиной года это открытие днем шальной молнией проносилось перед его внутренним взором, оставляя его в недоуменном оцепенении. А сегодня утром оно открылось ему во всей своей грандиозности, которая вызвала невольную оторопь. Даже у него! У него, привыкшего встречать любые причуды судьбы спокойно и сосредоточенно. Ученый с самого раннего утра, проснувшись не в 2 часа дня, как обычно просыпаются все ученые, а с утра пораньше, часов, этак, в 1030, достал все необходимые инструменты и приспособления и стал ждать когда его посетит вдохновение. Без вдохновения бы ничего не вышло. Это был очень обстоятельный Ученый. Он всегда так и говорил: «Сразу, между прочим, это только кошки…»
Впрочем, не важно. Я не о том, что именно он говорил. Я о том, что это был настоящий Ученый, который решительно не допускал ни в своей работе, ни даже в своем распорядке дня никаких поспешных или необдуманных решений. И, уж тем более, поступков и выводов. Не веришь? Тогда я должен тебе это доказать.
За эти четыре с половиной года, пока он, сам того не зная, готовился к своему самому важному в своей жизни открытию, он ни разу (ни разу!) не отступил от распорядка дня, принятого среди всех настоящих ученых.
Как и все истинные ученые, он просыпался в 1400, тщательно чистил зубы, плотно завтракал и выходил на прогулку, захватив с собой исписанные за ночь листы. Это было необходимо делать каждый день, чтоб попытаться неторопливо навести порядок в своих мыслях. Просто жизненно необходимо когда проснешься (на свежую голову) проверять выводы, к которым ты пришел накануне. Дело в том, что у ученых принято сначала просто готовить выдающиеся открытия. Готовить их начинают во второй половине дня. Или даже в сумерках. Или, лучше всего, ночью. А уже потом открытия происходят сами собой. На свежую голову.
Делается это так: ученые возвращаются с прогулки после завтрака и основательно обедают. (Ну кто же станет всерьез думать о великих открытиях на пустой желудок-то?!) Потом ученые садятся за письменные столы. И не иначе! Не делать же великие открытия за обеденным столом – на смех поднимут! Они садятся за столы и начинают писать разные формулы. Это у них обязательно. Это как у всех остальных людей утренняя зарядка. Наш Ученый так и говорил: «Если я не посижу после обеда за письменным столом хотя бы пару часов, то я просто перестану себя уважать»!
Итак, каждый день после обеда он садился за письменный стол и начинал сосредоточенно думать о том, с какой бы это формулы сегодня начать.
Очень важно начать с правильной формулы. Желательно с той, которая уже прочно проверена не одним поколением мыслителей. Ведь заранее никогда не знаешь что же именно тебе доведется открыть – путь познания так извилист… Поэтому, чтоб ко всему быть готовым, надо начинать издалека.
Этот Ученый, отличавшийся от всех своих коллег изрядной эксцентричностью и нестандартным подходом ко всем вопросам, очень любил начинать с простой, но предполагающей великое множество вариантов формулы 2х2=… Впрочем, и это он писал на листе отнюдь не сразу. Он был ведь настоящий Ученый и никогда ничего не делал второпях! Он всегда так и говорил: «Сразу, между прочим, это только кошки…»
Впрочем, я, кажется, об этом уже говорил.
Так вот, чтоб не попасть впросак, этот Ученый каждый раз сразу после плотного обеда садился за письменный стол и тут же погружался в размышления. Он напряженно думал: а стоит ли и на этот раз начинать с такого нетрадиционного подхода к проблеме? Он всегда думал напряженно и сосредоточенно. Очень часто – да почти всегда! – он настолько глубоко уходил в себя, что даже забывал дышать. Когда же нехватка воздуха становилась критической и уже начинала всерьез угрожать его здоровью, тренированный организм Ученого сам собой судорожно хватал воздух. Это происходило настолько резко и неожиданно для Ученого, что тот издавал звук, сильно напоминающий храп. Ну, просто очень сильно напоминающий. Поэтому любой, кто был случайным свидетелем этого, думал, что Ученый просто уснул.
Именно этот звук и заставлял Ученого вернуться к реальности. Причем настолько внезапно, что он тут же забывал весь предыдущий ход мыслей. Такой стройный, что, казалось, не хватает только обычной запятой для получения ясной и законченной картины всего бытия. В целом.
Конечно же его, как настоящего Ученого, такие мысли всегда сильно раздражали. Настолько сильно, что необходимо было срочно предпринимать какие-то решительные действия, чтоб как можно скорее восстановить душевный покой и трезвость мысли, необходимые для напряженного размышления. Например, попить чая. Или кофе. Или, хотя бы, пива. Что он, естественно, и делал.
А, поскольку все ученые весьма рассеяны, – так уж у них заведено: если ты ученый, изволь быть рассеянным! – наш герой, вынужденно прервав послеобеденное уединенное размышление, тут же начинал звать прислугу. Конечно же, никого поблизости не оказывалось.
Никого рядом не оказывалось потому, что прислуга в этом доме никогда надолго не задерживалась. Мы-то с тобой понимаем, что это только кажется, что быть гением легко. А прислуга, эти лодыри, сплетники и завистники, говорили всем кому ни попадя: «Да разве ж он придумает что-нибудь путное, если только и делает, что дрыхнет с утра до вечера»! И уходили от него. Кто куда. Кто – молотобойцем, кто – моряком, а женщины обычно уходили в прачки. Это было занятием, хоть и нелегким, но весьма прибыльным. Дело в том, что в этой местности население было чрезвычайно неряшливым и потому одежда здесь нуждалась в стирке до нелепости часто. Чуть ли не раз в неделю!
Но наш герой был истинным философом. Он понимал, что ему не приходится ждать, пока кто-нибудь его оценит, или хотя бы просто поймет и протянет ему руку помощи. Гениев начинают понимать и ценить только после их смерти. И то не всегда. Так уж у людей принято… Я же говорил, что у людей – все не как у людей.
Впрочем, я не случайно назвал Ученого героем. Он с героическим спокойствием переносил людскую черствость. Поэтому вспомнив, что ни прислуги, ни даже просто близких людей у него нет и, скорее всего, никогда не будет, он не жаловался на судьбу и на одиночество. Нет! Он никогда никому не жаловался! (Да и кому пожалуешься, если рядом-то никого?) Он спокойно – именно спокойно! – шел на кухню готовить себе чай. Или кофе.
А на кухне его уже давно поджидал его преданный друг. Друзей, настоящих-то друзей, даже у простого человека не густо! Ну, полтора, ну, два, от силы! В смысле, десятка. А у Ученого он был только один. Единственный. В смысле, друг, а не десяток. Его друг всегда отирался на кухне. Отирался он потому что это был кот, а коты всегда отираются. А на кухне он отирался потому что это был вечно голодный кот. Голодный в острой и хронической форме. Наверное, это была какая-то особая порода вечноголодных котов.
Однако, поскольку наш герой был не просто герой, но еще и настоящий Ученый, то он по рассеянности всегда забывал с вечера купить коту еды, а себе - чая. Или кофе. Он не мог себе позволить думать о таких мелочах, как кошачий голод или собственный уют, когда речь шла об эпохальных открытиях!
Потому каждый раз после прерванного дневного размышления ему приходилось выходить на улицу. Он шел в лавку, что была через дорогу от его дома, чтобы срочно восстановить душевный покой и необходимую для напряженной работы трезвость мысли. Просто попить чая. Или кофе. Или, хотя бы, пива! А заодно и купить еды для кота.
По свойственной ему рассеянности, он все время забывал, что здесь, именно в этой лавке, мерзавцы-хозяева никогда не продают кошачий корм. Или чай. Или кофе. У них было только пиво, видите ли!
Еда для кошек, чай и кофе продавались в другой лавке. Аж в двух с половиной кварталах от этой. Да что там «в двух с половиной»? Почти в трех кварталах отсюда, не угодно ли?! Конечно же, он не мог позволить себе такую роскошь, как разбрасываться драгоценным временем, столь необходимым для углубленных размышлений. Вот и приходилось пить пиво!
И так каждый день!
Хотя в массе своей все люди черствые, грубые и недалекие, Ученый все-таки их не судил. Он отчетливо знал, что для победы над этими темными сторонами человеческой натуры необходимо постижение абсолютной истины. Он знал, что человечество просто позарез нуждается в свете истинных знаний. А законы мироустройства сами не приходят к людям! Они не говорят: «Вот они, мы! Пользуйтесь нами»! Нет! Эти стройные законы бытия необходимо вырвать из вселенского хаоса мироздания! Их необходимо постичь, порой нечеловеческим напряжением разума. И - главное! – необходимо спокойно (и трезво!) оценить готовность людей понять и принять плоды этой изнуряющей борьбы разума и стихии и использовать добытые в этой неравной борьбе знания себе во благо и не во вред ближним. Это истинный долг каждого Ученого! Не зря же великий Гиппократ всегда говорил: «Не навреди»!
— Нет, это был не Гиппократ… Геродот? Точно, Геродот!
— Или Герострат? Вечная морока с этими именами…
Движимый подобными мыслями и сомнениями ученый покорно покупал себе пару кружек пива и прямо тут же, не выходя из грязной лавки, садился и принимался за напряженную работу. В смысле, за работу ума.
Потом, конечно, приходилось брать пива еще. Потому, что хозяин заведения уже посматривал на него с явным неудовольствием. А для настоящего Ученого прерывать размышления, даже для того, чтоб просто дойти до дома, - это настоящее преступление.
Позже, уже в сумерки, он возвращался домой безмятежный и просветленный. Он был полон спокойной решимости вступить в неравную схватку с неведомым! Он неспешно шел к месту ристалища. Он медленно шел домой.
Ну, во-первых, он вообще не любил спешить.
А, во-вторых, он просто боялся упасть – темно же.
Придя домой он кидал коту поесть, если снова не забывал купить, и тут же садился за работу. Он начинал, практически, с любой формулы. Сама формула уже не имела значения! Это только в спорте необходимо знать исходную точку потому что в спорте точно знаешь где финиш. А мироздание безгранично! И, как нет конца открытиям, так нет им и начала!
К тому же путь познания так извилист, что и не знаешь куда он тебя заведет.
Ученый брал любую формулу и, повинуясь только творческой интуиции с осторожностью опытного алхимика начинал подставлять в нее неизвестные. Сначала, подобно маленькому ручейку, формула разлеталась во все стороны, когда в нее плюхались неуклюжие иксы и игреки. Но, с настойчивостью ручейка, стремящегося к спасительным водам океана, формула быстро смыкалась над этими буквами, поглощая их. Тогда Ученный пускал в ход уже другие буквы латинского алфавита. Охваченный порывом вдохновения он, все смелее подставлял в формулу новые и новые буквы. Он сидел и писал, писал, писал. Все новые и новые неизвестные вплетались, врывались, вламывались в формулу. Но она, казалось, от этого становилась все полноводнее и ее сопротивление от этого только нарастало. Потом, когда латинского алфавита Ученому уже просто не хватало, в ход шли буквы греческого алфавита. И даже клинопись! Формула все больше и больше сопротивлялась и вдруг происходило чудо: она начинала развиваться сама по себе! Свободно, легко и непредсказуемо. Ей было уже тесно в жестких границах человеческого разума, в этих неприступных гранитных ущельях гения! И сколько бы Ученный ни бросал в нее новых букв и даже составленных из них слов и целых предложений, формула все больше походила на своенравную горную реку, изобилующую горными порогами, вдребезги разбивающими эти неизвестные. И ее водовороты жадно поглощали жалкие останки ненавистных неизвестных. Буквы, теснимые бурным течением развития формулы, возникали и исчезали все стремительнее и стремительнее. И внезапно лавинообразно нарастающее напряжение творчества разрывало гранитные берега, в которых держал формулу человеческий гений. И ученый обессилено падал на исписанные листы. И спал до утра. В смысле, до завтрака…
Не зря же философы утверждают, что творение часто перерастает узкие рамки, отводимые ему творцом. Что произведение постепенно начинает жить по своим собственным законам, часто не повинуясь воле ее создателя. И даже побеждая ее!
Вот тебе яркий пример их правоты.
Потому на следующий день ученый просыпался с нестерпимой головной болью. Естественно, после каждого такого пробуждения Ученому необходимо было постараться постичь истинные масштабы и истинный смысл произведенного им научного переворота. Или, хотя бы, вспомнить какая из букв что обозначала. Конкретно! Увы, это происходило не часто, но Ученого не останавливали неудачи и к вечеру он снова рвался в бой с хаосом. В смысле, домой шел.
Как, все-таки, несовершенен разум людской! Как унизительно мало отпущено постичь ему в границах одной человеческой жизни! Пусть это - даже жизнь гения…
Так прошли четыре с половиной года непрестанных усилий. В смысле, приблизиться к истине.
Но это были мгновения настоящего творчества!
Но это были минуты борьбы стройной логики и разнузданной стихии!
Но это были часы напряженнейшего противостояния человеческого гения хаосу мироздания!
Четыре с половиной года истинного научного подвига.
Четыре с половиной года высочайшего вдохновения!
Эти годы не пропали даром! Ученый три раза вычислял примерные размеры Земли и приходил к выводу, что Земля круглая! И вращается вокруг Солнца! Он даже прикидывал примерно на каком расстоянии. Но всякий раз выходили разные результаты. По одним данным на таком расстоянии Солнца в принципе не могло быть видно, а по другим выходило, что Земля чуть ли не катается по его поверхности.
За это время он пять раз открывал закон всемирного тяготения. Безусловно, конечная формула была еще недостаточно лаконичной и содержала слишком много второстепенных переменных. Например точный срок правления третьего представителя династии Мин. Но то, что он на верном пути, уже не вызывало у Ученого никаких сомнений.
Он делал еще великое множество выдающихся открытий. Причем не по одному разу! Но все они теперь меркли перед грандиозностью возникшей перед ним задачи.
Два последних дня он ничего не делал. Он сидел в комнате и смотрел на кота, который все это время не прекращая выл. Ученый мучительно думал о том, отчего это именно эти два дня с котом происходит что-то непонятное. Какая мука! Именно в эти два дня он не мог даже выйти и купить коту еды. А себе чая. Или кофе. Или, хотя бы пива! У него внезапно закончились деньги. Они почему-то всегда заканчиваются внезапно.
Четыре с половиной года тому назад от него ушла жена. Она никогда по-настоящему его не понимала и всегда была против его упорных и регулярных занятий наукой. И даже прозвала его так, знаешь, ласково: «Лентяюга подлейший». А потом ушла.
Другой бы на месте Ученого впал в тоску и отчаянье. Именно другой. Ученый же, почувствовал даже некоторое облегчение. А потом даже радость! Наконец-то он мог предаваться только творчеству, не рискуя заполучить за это неприятность.
Жена, за день до того, как уйти от него, как всегда тщательно прибрала комнату – это была последняя уборка за четыре с половиной года – и, закончив убирать, заклеила на зиму окно. Окно закрыто…
И вдруг его осенило! Кот кричит от того, что ему душно!
Надо просто открыть окно и свежий воздух успокоит несчастное животное! Воистину, все гениальное просто!
Конечно, эту задачу было проще сформулировать, чем выполнить, ведь все настоящие ученые обязательно непрактичны и не приспособлены к любой работе по дому. Какой же ты, спрашивается, ученый, если ты умеешь заколачивать гвозди или, не дай Бог, выбивать ковры!?
Ученый подумал, что уже достаточно времени отдал человечеству, и что пора бы побеспокоиться и о ближних своих. К тому же и сам уже едва выносил запах, который кот, естественно, после себя оставлял.
Для того, чтоб открыть окно ему понадобились все имеющиеся в доме инструменты: 4 линейки, аптекарские весы, небольшая полоска бумаги для заклеивания окон, остатки клея, нож, молоток и два согнутых гвоздя, невесть откуда взявшиеся под кухонным столом. Конечно, Ученый с трудом представлял себе что конкретно нужно делать со всем этим чудовищным арсеналом, и немного волновался. Кот уже подозрительно долго молчал в течении добрых пяти минут и у Ученого забрезжила смутная надежда на то, что удастся, если не избежать, то, хотя бы отодвинуть роковое открытие. В смысле, окна.
Внезапно кот взвыл с новой силой и Ученый понял: промедление смерти подобно! Во всяком случае ему самому точно грозила смерть. От удушья.
Не буду говорить о подробностях этого противостояния человеческого гения и обстоятельств. Они слишком драматичны. Скажу только, что к концу дня смертельно усталый, со впалыми глазами и руками, изодранными в кровь, Ученый распахнул окно! С улицы донесся сильный запах жареного мяса. Такой сильный, что у Ученого аж желудок свело. А кот взвыл еще громче. Но даже это не омрачило Ученому светлое чувство триумфа. Его трепетное чувство победы.
Ученый взял кота на руки и стал ходить с ним по комнате, радуясь своей победе и одновременно проклиная соседей, которые позволяют себе жарить мясо когда у других уже вторые сутки нет возможности купить еды бедному коту. И себе! И чая. Или кофе. Или, хотя бы пива!
Чтоб утешить бедное животное, Ученый сделал из полоски бумаги ему ошейник и уже собирался объяснить все прелести жизни в ошейнике, как вдруг заметил, что полоска при склеивании перекрутилась. Он уже снял ее с шеи кота и собрался разорвать. И внезапно все поплыло у него перед глазами! Этого не могло быть! Полоска, которая до склеивания имела и верх и низ, то есть две стороны, теперь их не имела! Она представляла собой полосу с одной единственной поверхностью! Это было настолько простым и грандиозным открытием, что все остальные вспышки разума тускнели рядом с ним. Даже открытие окна!
Ученый бросился в лавку. Только там оставались люди, с которыми он раньше изредка разговаривал. Никого в городе он больше не знал. Влетев в лавку, он метнулся к первому же столику и отчаянно размахивая бумажным кольцом, горячечно блестя глазами, стал объяснять существо своего открытия. Посетители, уже привыкшие к его неожиданным выходкам и давно считавшие его городским сумасшедшим, сначала только спокойно его слушали. А потом одному из них пришла спасительная мысль напоить бедолагу чаем. Или кофе. Или, хотя бы пивом!
С тех пор так и повелось. Он приходил в лавку в надежде объяснить свое открытие, а возвращался домой только под утро, конечно же, так никому ничего и не сумев объяснить.
Все в этой истории было бы хорошо, и она была бы забавной, или даже смешной, если б не то, что Ученый, который открывал закон всемирного тяготения пять раз, не жил задолго до того, как на свет появился
Исаак НЬЮТОН,
английский ученый,
открыл закон всемирного тяготения.
Родился 4 января 1643 года.
Умер 31 марта 1727 года.
И, тем более до того, как родился
Август Фердинанд МЁБИУС,
немецкий математик,
установил существование односторонних поверхностей.
Родился 17 ноября 1790 года.
Умер 26 сентября 1868 года.
Я уж не говорю про Бойля-Мариотта, Джоуля-Ленца, Менделеева-Клапейрона и, тем более, про Жолио-Кюри-Складовскую.