Немцы в деревне Черная
Наша деревня Черная во время ВО войны была в глубоком тылу. Войну мы выиграли и в деревне появились пленные немцы.
Немцев было не много - человек 30 с конвоиром, и поселили их в клубе. Одна группа пленных работала на заготовке леса, а другая группа, на американских студобеккерах, из леса отвозила бревна к железнодорожным платформам на полустанок Шабуничи.
Жители деревни, хотя у каждого с войны не вернулся кто-нибудь из их близких, не испытывали ненависти к побежденным врагам. Я помню даже , как они осудили конвоира, поднявшего руку на беззащитного и голодного пленного.
Ну, а мы – мальчишки, испытывали лишь любопытство к чужой, хоть и потрепанной военной форме, да, пожалуй еще и жалость, к голодным, заросшим щетиной дядькам.
Кормили пленных плохо и голодные немцы ходили по дворам, предлагая за еду свои услуги: нарубить дров, вскопать огород, починить что-либо. Они никогда не попрошайничали, если не было работы, меняли на продукты свои ручные поделки: ножечки, портсигары, зажигалки из медных гильз, наборные из цветного плекса мундштуки.
А нам, мальчишкам (10-12 лет), это лето запомнилось новым развлечением – прокатиться в кузове студебекера на делянку лесоповала, а после погрузки бревен, на той же машине вернуться обратно.
Автомашины поднимались в гору по нашей улице медленно, и тут мы успевали группой - 5-6 мальчишек, заскочить в пустой кузов, благо у «студера» низкий задний борт и удобные для посадки два широких буфера.
Машина увозила нас от деревни за 8-10 километров в сторону самого высокого увала, сплошь заросшего лесом, названного местными жителями – «Чертовым Городищем». С его вершины просматривалась вся округа, даже город Краснокамск с его двумя высокими трубами бумажного комбината, а при ясной погоде сверкала полоска реки Камы.
Пока машина грузилась, мы объедались малиной, перекликаясь, чтобы не заблудиться, а заросли малины скрывали нас с головой. Мы совершенно не опасались медведей, тоже любителей малины,- шум распила древесины и стук топоров далеко отогнал их от этих мест.
После погрузки бревен мы опять забирались в кузов в узкое пространство за кабиной, совершенно не думая, что при резком торможении, вязка бревен может нас придавить и серьезно покалечить.
На подъезде к деревне на спуске немец - шофер останавливал машину и высаживал нас, чтобы их конвоир, отмечавший количество ходок, нас не видел. А на обратном пути шофер студебекера ехал медленно и подбирал нас снова.
Немцы к нашему присутствию в лесу относились ровно, нас не прогоняли, но и в контакт особенно не вступали, возможно, их так инструктировали. Порой кому-нибудь из мальчишек дарили свистульку или палочку с затейливой резьбой. Думаю, что глядя на нас, вспоминали себя в детстве или своих детей.
Как-то осенью в холодную дождливую погоду к нам в дом постучался немец и спросил не надо-ли отремонтировать обувь. Мама предложила ему отогреться и, найдя обувь требующую починки, угостила горячим чаем. Немец сносно владел русским языком, и они о чем-то беседовали .
Я же сидел в своем уголке и что-то рисовал, рядом был ящик с моими игрушками. Вдруг немец оживился и показал маме на мой ящик, там, среди разных кубиков, и другого нехитрого детского имущества, лежала трофейная губная гармошка.
Эту губную гармошку в 1942 году привез с фрона и подарил мне Ленинградский поэт Всеволод Рождественский. Его семья во время эвакуации жила вместе с нами в одном доме. Он был военным корреспондентом и, время от времени, навещал семью.
Я же дружил с его дочкой Наташей - моей ровесницей, а моя мама и его жена Ирина Павловна дружили и вместе работали учителями школы и в лагере Ленинградского Литфонда.
В нашей деревне Черная с октября 1941 по июнь 1944 г.г. в этом лагере жили и учились 140 блокадных детей ленинградской интеллигенции. В Черной тогда жили родственники Веры Пановой, Исаака Дунаевского, композитора Прокофьева, Карнауховой Ирины Валерьяновны – «Бабушки Арины», диктора ленинградского радио и много других известных работников культуры.
В школе завучем работала Зоя Никитична Казакова, ее сын Миша, (ставший известным киноартистом и режиссером российского кино), учился в классе моей мамы. У меня сохранилась фотография тех лет, где Миша Казаков, моя мама и я сфотографированы среди учеников 4-го класса.
Но я отвлекся. Вернемся к немцу. Он объяснил нам, что эта губная гармошка фирмы HOHNER (большая и двухсторонняя), не простая, а концертная, что сам он музыкант и тут же, по нашей просьбе исполнил несколько мелодий.
Он очень сожалел, что ценный инструмент в плачевном состоянии. Ведь я, «попиликав» из любопытства, в своих играх как только не использовал ее, то, как танк, то, как самолет, а то и как перекрытие блиндажа и почему-то обязательно вражеского, - вот и попадала эта гармошка под шквал «бомбежек» и «артналетов».
Сейчас я представляю, в каком бы ужасе был скрипач, увидев, в моих варварских руках, скрипку, да еще и Страдивари!
И, хотя мне было жалко расставаться с подарком, мама – (педагог), убедила меня, что гармошку надо доверить гостю, мол, он ее почистит, починит и вернет позже.
Уходя от нас, немец много раз сказал: - «danke», и музыкальный инструмент по вечерам стал звучать в казарме военнопленных.
Через несколько дней, поздно вечером постучался наш знакомый немец и радостно сообщил, что завтра утром их отправляют домой. Принес он починенную обувь и, начищенную до блеска, мою губную гармошку. И звучала она теперь, в умелых руках музыканта, совершено иначе: то чистыми, переливистыми и радостными звуками , а то какими-то грустными и дрожащими ....
Я подарил гармошку немцу, (конечно по совету мамы)и концертная губная гармоника фирмы Hohner, обрела достойного хозяина.
Прошло уже более полувека, а я, вспоминая этого немца, краснею от стыда, ведь чуть не покалечил музыкальный инструмент, и все же радуюсь, что, все хорошо кончилось, - музыкальный концертный инструмент оказался в руках музыканта.