Циничный Волк, полуприсев, ждал и смотрел, как нужный ему автобус, фырча морозным дымом и недовольно отблёскиваясь светофорами и другими автобусами, распихивает вертлявую мелюзгу и елозит к его, Волка, остановке; в небе прогудёло – самолёт, подумал Волк, задирая скуластую морду и выискивая глазами, но тут же чувствительно получил слева под ребро – Маринка, змея шипливая, выцедила – какой тебе такой самолёт, дурень губошлёп – Птица Железная, зенки-то разуй; и точно! как и есть – Железная она самая, Сереброкрылый Феникс, Сияющий Превыше, Небесный Восемнадцать! – не отрываясь глядел Волк, покуда не стала Птица бомпы кидывать, как раз и схлопотал Циничный справа под то же рёбрышко, да пребольно – Машка, дура исполнений, хлобыстнула будто вожжой – какой-тастакой тебе Феникс Небесносияющий? самолёт! самолёт! – пригляделся Волк, но не успелся – автобус подошёл и закрыл полнеба, пришлось верить на-слово, и верно – откуда тут Фениксам? вдруг снёжинки западали, затанцевали кружевным вальсом, а как подвздохнуло холодным подухом – повело эти маленькие пушистые обрывыши, вытянуло вкруг хороводами – и так же вдруг дрожаще успокоилось; тёмная зимняя громада, тяжело дыша, смотрела на Волка сверху вниз, и робкие снёжинки опускались на Циничную скуластую морду – медленно, медленно, медленно, медленно, медленно… и снова тычок, и сразу – второй; с одного боку Маринка нетерпеливо стервит – когда уже пойдём маринку мою ерошить; с другого боку Машка второголосит, к чёрту посылает и много ещё всякого разного; Господи, отчего-то выдохнулось у Волка индивелым облачком, Господи, прошелестело окрашенное в оранж пересверкивающей бегущей строчкой автобусного маршрута, Господи, Господи…
Куда-то пропали снёжинки; опустевшее небо оказалось чёрно, плоско, выглажено и накатанно.
Волк улыбался, как и почти забыл уже – легко и хорошо.