Когда я была пионеркой, нас привлекали к сбору макулатуры. Как мы ее добудем: вытащим всю бумагу, что есть, из дома, сдадим учебники, обойдем соседей или облазим помойки – неважно, главное – собрать макулатуры больше, чем в других классах. Мы и собирали. Папы и мамы помогали дотащить связанные стопки до школы, там в отведенном помещении навалом чуть ли не до потолка вторсырье ждало, когда его вывезут для переработки и новой жизни. Однажды наша пионервожатая решила привлечь к этому делу ребят. Сейчас я думаю, что ей дали нагоняй за то, что поздно объявила о сборе макулатуры в нашем классе или что-то перепутала, основную массу бумаги уже вывезли и гонять машину из-за двух десятков стопок бумаги не хотели. А хранить в школе, наверное, инструкция запрещала. Вожатая отобрала самых безотказных ребятишек и объявила, что после уроков мы понесем макулатуру в приемный пункт вторсырья. С энтузиазмом хватая самые тяжелые упаковки, мы отправились в путь. Дело было зимой или очень ранней весной. Земля бела от снега, но не холодно, а варежки защищают от впившихся в ладошки веревок. Мы понятия не имели, куда нас ведет наш вожатый, Сусанин в юбке, в те годы мы безоговорочно подчинялись старшим и доверяли им. Пройдя наши новые дома, минуя садовые участки, каждый из ребят постепенно осознавал, что мы погорячились, взвалили на себя непосильную ношу. И мальчишки, и девчонки стали все чаще останавливаться, отдыхать, пытаясь поудобнее перехватить тяжеленные связки книг и картона. Но ничего, потихоньку продвигаемся вперед – в неизвестность. Когда узкие утоптанные дорожки меж сугробов пошли резко вниз, пацаны, воспользовавшись этим, стали спускать свои связки вниз по горке, что вызвало большое оживление в нашей печальной процессии. Несколько сознательных девочек-отличниц, и я в том числе, убежденных, что макулатура должна быть только хорошего качества, не могли позволить себе этой роскоши – извалять бумагу в снегу – и, пыхтя, продолжали нести свою тяжкую ношу. Очень скоро мы поняли, что варежки у нас совсем не толстые, позволяют веревкам впиваться в озябшие затекшие пальцы, а тропинки очень неровные, постоянно теряются, и, оступаясь, мы набираем полные сапоги снега. Мы бредем через какие-то холмы и овражки, которым нет конца, а впереди еще – подъем между домишек и огородиков частного сектора на улицу Гражданскую. Так нам сказала вожатая, поторапливая, срезая путь и, возможно, уже жалея о своей затее. Несколько раз она оглядывается назад, как бы прикидывая, не вернуться ли, и снова продолжает свой путь, в нетерпении покрикивая на тянущихся сзади. И вот – кульминация! То ли она сбилась с пути и потеряла брод, то ли там вообще не было прохода, но внезапно один за другим мы ухаем по колено в ледяную воду обеими ногами. Повезло отставшим ребятам: видя наше несчастье, они остановились, присмотрелись и, обойдя далеко, невредимыми перебрались через маленькую незамерзающую речушку, куда промышленный город сбрасывает свои отходы производства. А нам – счастье, что не утопили сапоги. На мне, несмотря на зимнее время, резиновые сапоги с шерстяными носками (я стремительно расту, и во времена тотального дефицита родители не успевают соответствующим образом одевать и обувать свое чадо). Добежать до школы – три минуты и переобуться в сменную обувь, это одно, а вот набрать полные резиновые сапоги ледяной воды… Я еще пытаюсь что-то сделать. Балансируя на одной ноге, стаскиваю сапог вместе с набухшим носком, выжимаю носок, снова надеваю его и пытаюсь втиснуть ногу. Фигушки, на мокрый носок сапог не хочет налезать. Вожусь долго, пальцы рук окоченели, а от спины, наверное, валит пар. За второй сапог даже не берусь. Несколько ребят рядом со мной в такой же беде. Остальные приплясывают рядом. Но вот наконец-то двигаемся дальше. В сапогах хлюпает и чавкает. Наш путь бесконечен. По дороге пионервожатая начинает предлагать нам оставить часть макулатуры, тем более что начинается подъем. Но как же, как бросить то, ради чего мы столько вытерпели? И в приемный пункт вторсырья мы приползаем, чуть не волоком таща за собою мокрые, разбухшие связки никому не нужной бумаги, не потеряв ни одной стопки. Мрачные, забулдыжного вида мужики, безразлично взглянув на нас, швыряют наши дары в общую кучу.
Обратный путь кажется страшным. Темнеет, холодает, ног и рук почти не чувствуем. Несмотря на то, что мы освободились от своей ноши, идти тяжело, мокрая одежда давит, лицо сечет встречный ветер. Но ничего, на обратном пути даже удалось благополучно миновать вредную никогда не замерзающую речку-вонючку. Ползем в гору чуть не на четвереньках, и только засветившиеся в окнах огни посылают нам надежду на тепло и отдых.
Я плохо помню, что сказали дома, наверное, отогревали, поили чаем, кормили… Я помню, как проснулась утром, опустила ноги на пол – и поняла, что наступить не могу! Не могу ходить! Ноги оказались помороженными, распухшими. Два дня я не ходила в школу (и даже в туалет, рядом с диваном поставили горшок и помогали мне). Родители высказали претензии руководству, вожатую как-то там наказали, пожурили, наверное. Маму упрекнули в том, что на мне были резиновые сапоги (как будто, набрав полные кожаные сапоги ледяной воды, я осталась бы здоровой). На третий день я смогла встать и пойти в школу. Некоторые из детей температурили. Похоже, я оказалась самой закаленной. Массовые акции по сбору макулатуры и металлолома продолжались.
***