Эта история была так давно… А может и вчера – такие как я почти не следят за временем.
Я просыпалась, и мой мальчик снова звал меня. Я любила этого человека. Иногда мне кажется, что я приходила в город Святого Петра только потому, что он так сильно любил меня. Он звал меня каждый вечер, и в глазах его были столь невыразимая тоска и слёзы, о, эти слёзы, они были словно бриллианты моего колье, которое я одеваю со строгим чёрным платьем.
Этот вечер не был исключением: опьянённый моим присутствием, он вышагивал по снегу, словно верный паж в моей свите, а я улыбалась ему, ему одному, из многомиллионного города.
Нелегко дарить свою благосклонность святому. Всегда так странно – чистое благородное сердце и терзаемый всеми демонами разум; святость – божье проклятие.
Он разговаривал со мной, мой Святой Джон, очень тихо, нежно-нежно, а я целовала его в губы вместе с морозным ветром, обжигала его ухо своим дыханьем. Мы оба знали – это всего лишь игра: я не способна любить такого, как он, я могу лишь дарить свою благосклонность, невинно флиртовать. Он же преклонялся передо мной, как перед богиней, и не способен был по-иному; мне же нужна была обычная повседневная любовь, любовь к земной женщине. Мы оба знали, что нам нет судьбы вместе, но всё же не могли отказать себе в удовольствии наслаждаться друг другом на этих редких свиданиях. Снег скрипел под моими чёрными туфельками, пар шёл от огромного, нечеловеческого сердца Святого Джона.
Мы шли к нему домой. Джон, как и полагается святому, жил в маленькой тесной келье, где все стены и потолок были расцарапаны разноцветным потоком его сознания. Мысли, удивительные по своей красоте, были пришпилены булавками, словно бумажные листочки, к ковру на стене.
Потом я укутывала его огромным пуховым одеялом, пила вино его губ, и он засыпал, блаженно улыбаясь, а я, я всю ночь смотрела, что бы дурные сны обходили прочь этот маленький мирок, в котором были только он да я. Он так красив, когда не двигался и едва дышал.
В тот день всё повторялось – Святой Джон знал, что он будет вечен, пока заключён в оковы повседневного возврата: другие люди проживают свою жизнь, и умирают, потому что жизнь всего одна; Джон проживал день за днём, и потому был бесконечен, как бесконечны восходы и закаты.
Мы шли к нему домой; было холодно и близко. Было поздно, но никто никуда не мог опоздать, ведь в эту ночь по-настоящему жили только те, кто не знали о времени. Время умерло вместе с последним желанием, ты будешь проклят временем лишь до тех пор, пока не освободишься, убив в себе желания. Со-временность подразумевает лишь временное существование, и так ли, иначе ли, придёт замена.
Мимо отбросов и домов, где они жили, мы приближались к келье святого. Джон внезапно почувствовал чей-то взгляд. Из тьмы между мусорными баками на него отчаянно блестели бусинки глаз – и Джон сначала решил, что это крыса. Потом его глаза привыкли к сумраку, и он увидел нищенку, окружённую огромными целлофановыми пакетами; то, верно, был её скарб. Женщина смущённо спрятала лицо. Впрочем, к тому моменту Джон, как и должно святому, уже не помнил о её существовании. Он был полностью погружён в себя, и его тёмные зелёные глаза были тёплыми. Он улыбался мне, но женщина думала, что он потешается над ней
С тех пор она часто попадалась ему на глаза; не берусь утверждать что он действительно её видел. Однажды она набралась смелость и тихонько, почти нежно спросила его о времени. «Что?» - не понял Джон, - «я не знаю». Он и правда ничего не знал о выдуманных богах. Потом он улыбнулся ей, и за одну эту улыбку можно умереть.
Джонни стал часто получать письма; они были то на розовой бумаге, то на просто клетчатом листочке из школьной тетрадки; все конверты были не подписаны.
Буквы были словно вырезаны на бумаге: словно кто-то обмакивал иглу в чернила и чертил так слова. Джонни много перечитывал эти строчки, но нить постоянно ускальзывала от него – слова никак не могли сложиться в хоть сколь осмысленные фразы. Я иногда пыталась нашептать ему, и он как-будто ловил нечто, но утром не мог вспомнить ничего. Но я каждую ночь повторяла всё снова и снова, терпеливо объясняя ему то, что пряталось.
Иногда он думал, что это я пишу ему, иногда – что та, кого он любил больше жизни однажды.
Тот листок бумаги был исписан вдоль и поперёк неряшливым почерком. Почти все слова были перечеркнуты, запятые выглядели помятыми. Бумага выглядела так, словно её долго мяли, чтобы затем бросить в воду.
Джон задумчиво играл серебряным колечком, которое я подарила ему. Мы вместе нашли его на чёрном асфальте, когда гуляли вдвоём, на тонком ободке серебра было выбито мо имя. Он часто носил его на пальце.
Он долго не решался вскрыть конверт, боясь, что поток чужого безумия захлестнёт его.
Письмо начиналось словами:
«Я больше не буду писать тебе. Я не могу смотреть на тебя. Ты ослепляешь как солнце. Кажется, что я знаю тебя с самого детства, но никто на этом свете не знает тебя. Когда ты проходишь мимо, ты так близко, что я могу дотронуться до тебя, но в тоже время ты бесконечно далеко. Да и посмела бы я прикоснуться к тебе?
Сегодня я поняла, что твое сердце не принадлежит никому, кроме неё.
Но, это не ревность, нет. Я не понимаю этого: ведь если ревнуешь – значит, не доверяешь, если не доверяешь – значит, сомневаешься, если сомневаешься – то это не любовь, а просто желание обладать. А если это не любовь – то зачем ревновать?
Прощай.
Я люблю тебя».
Джонни задумчиво закурил.
После завтрашнего заката он не увидел меня. И потом. И ещё спустя. Он начал волноваться. Письма больше не приходили. Нищенка тоже куда-то исчезла, хотя Джон даже и не заметил.
Он, безумствуя, рыскал по городу, пытаясь найти меня. Не спал по нескольку суток.
И вот, однажды, мы повстречались.
Он широко раскинул объятья, но я холодно отстранилась. Там где есть другие женщины, нет места мне. Привет, Джон. Нам больше не стоит видеться. Не плачь, Джон. Жизнь очень сурова, но на то ты и Святой, чтобы быть сильным. Не отчаивайся. Ты знаешь, что одно твоё желание – и многие другие встанут на моё место, рядом с тобой.
На следующий день Джон сошёл с ума. Он пытался объяснить всем, что он потерял, но не мог объяснить ни одним словом мою внешность или мою сущность. В конце концов, он и сам позабыл, что именно он потерял, помнил лишь невероятно тёплоё обволакивающее чувство.
Я узнал потом, что он повесился в больнице. Мне его ничуть не жаль. Я жестокосердна, как Вселенная у которой нет сердца, бездушна, как вакуум космоса.
Не он был первым, не ему суждено быть последним; моя судьба не завершится даже в Свете Конца Миров, я буду последним, что останется в этой вселенной, я была первой, от начала и до конца времён.
Я есьм Альфа и Омега, я была и гряду.
Многие девушки и юноши добиваются моей улыбки, поэты всего мира слагают стихи и поэмы в мою честь, величайшие композиторы вдохновляются тем временем, что мне отпущено, когда я мягко обволакиваю своей бархатной красотой половину планеты. Мое царство – мир полутонов, прикосновений, царство дымки и самое благородное вино становится ароматнее, если я посмотрю на него. Я могу быть кромешно-чёрной, я могу быть светлой как день. Когда я неслышно вхожу в Город, он зажигает свои огни, преклоняясь перед моей красотой.
Но – довольно масок и притворства. Потому что Я – Ночь, Ничья Невеста.