-В детстве ты упал с лестницы и ушибся головой, удар пришелся на лобную часть.
Потеряв память ты не мог вспомнить как добрался до дома, - старик взял в руки
календарь и, отсчитав дни, сделал пометку в своих бумагах.
- Ты же знаешь,- старик помедлил, - случайности не случайны. Память позже
восстановилась, но у тебя начались мигрени, - пожилой мужчина описывал мои юношеские
головные боли и насыщенное приключениями детство. Редкий мальчишка не имел
сотрясения головного мозга, но как непривычно слышать это из уст чужого человека, более
того без видимой связи. Я пытался уловить ноты иронии или лукавства в его умных
глазах – человек обыденно говорил о привычных вещах.
- Что касается мигреней… Это мы калибровали и настраивали твой мозг. Немного работы и
мы получили доступ к твоей памяти - научились ей управлять. Я был тем лечащим
врачом, пахнущий стерильностью больницы, эфиром и лекарствами. Теперь ты не можешь
вспомнить и узнать меня, - Яков убрал в сторонку заполненный таблицей лист,
придавив его латунным пресс-папье.
-Еще в ранние годы ты ощутил в себе странное, неосознанное влечение к вещам, выходящим
за рамки привычного. Нарушая запреты взрослых, ты подглядывал за похоронными
процессиями. Ты был не по годам задумчив и наблюдателен… Маленький мальчик в коротеньких
шортах ловил и рассматривал в своем сознании картины, имеющие мало общего с окружающим
миром: вглядывался в проплывающую Москву, ту довоенную Москву, из старых черно-белых
фильмов - она была большая и нарядная, люди двигались естественно и не так спешно как
в киноленте. Ты видел полуразрушенное дворянское гнездо, с пустыми глазницами окон и
заросшим садом, видел город с крылатыми ангелами на фонтанах, ансамблями античности и
кружевом архитектуры - то был вечный Рим. Позже, в университетской библиотеке, читая
труды академика Бехтерева ты с сожалением узнал что это не более чем особенности работы
головного мозга, великолепная игра воображения, заслуга правого полушария, - старик по
главам читал распечатку моих мыслей, расставляя запятые и выдерживая паузы.
- Ты - Проводник...Проводник между этим миром и тем. Во все времена ты выполнял одну и
ту же работу - доставлял людей на тот Свет. Сценарии жизни разводят наши дороги, но
время от времени мы вновь прибегаем к твоим услугам. Мы заботимся о гигиене труда,
поэтому приходится стирать тебе память … и знакомиться каждый раз заново..По крайней
мере, тебе с нами точно, - он совершенно спокойно смотрел на меня сквозь толстые линзы
очков, - А как иначе – мозг инструмент тонкий, может не выдержать.
Я не мог поверить своим глазам и ушам. В голове шумело, маленькие молоточки стучали в
висках. Обрывки памяти волнами подкатывали ко мне. Они обволакивали мой мозг и
откатывались назад, ничего детально не показав.
- И совершенно напрасно ты Гаспара назвал подлецом. Хотя… ты всегда придерживался
стабильного мнения по поводу его внешности. Здесь старик поднялся. Сдвинув со шкафа
сферическую астролябию, старинный телескоп и песочные часы, достал тугой портфель,
подняв при этом невероятное облако пыли. Пыль разлетелась, обнажив потертые бока
грубой кожи. Старик громогласно чихнул. Поправил очки и, распялив пасть портфеля,
вытащил несколько фотокарточек.
- Вот, погляди, - он протянул пожелтевшую от времени черно-белую фотографию.
Широкая улица европейского города, столики кафе шахматно расставлены прямо на
тротуаре. Мужчины в светлых костюмах и их кокетливые спутницы в легких платьях. Люди
неспешно пьют кофе и читают газеты, тянут сигары и выпивают. Дружелюбная болтовня и
колкие шутки, иногда переходящие во взрывы смеха. На переднем плане повернувшись
полубоком, сидит Яков… Я не мог поверить своим глазам. На фотографии он выглядел точь-в-
точь как сейчас сидел передо мной. Яков, это был сам Яков!
- Это было лето 1921 года, - начал Яков, – кафе «Ротонда» на Монпарнассе.
Замечательное было время. Послевоенный Париж тогда пускал слезу под трогательную
Сильвию Берт и подпевал Морису Шевалье, в его непременной соломенной шляпе. Я отдыхаю в
компании своих добрых друзей. Обрати внимание - на молодого человека слева от меня,
- здесь Яков выдержал паузу.
Элегантный юноша в сером костюме, легкий шарф небрежно повязан на шее.
Ничего выдающегося в его чертах я не узрел, как и разительного сходства с Яковом.
- Это ты. Да, да. Не удивляйся, - он следил за моей реакцией.
- Это как же… Получается мы, и раньше были знакомы? – я начал теряться, холодом
засосало под ложечкой.
- В той жизни ты выглядел совсем по-другому. Ты был модным поэтом, родом с юга
Пиренеев. Из Гароны, - мягко улыбаясь, продолжил он.
Чужие воспоминания проступили античной лепкой из под толщин пыли … аромат
свежеиспеченного хлеба, солнечный город, кованые решетки ажурных балконов .…
Незнакомый город отчетливо прорисовался в моем сознании, словно выплывший из тумана…
Солнце заливает открытые террасы и балконы верхних этажей, белье натянутое между
черепичными крышам хлобыщет белыми парусами. В тесных улочках пахнет кислым, сыростью и
мхом. ...Шур-шур-шур - стая белых голубей всколыхнула лазурь неба.. Седой старик, с
кожей похожей на печеное яблоко, бранится на ватагу галдящих мальчишек. Те, дразнясь и
улюлюкая, пускаются от него врассыпную. Воспоминание вспыхнуло и погасло.
- А вот еще одна,- он передал мне другую карточку. На фоне уходящей вдаль Триумфальной
арки, что на Елисейских полях, стояла довольная троица - заметно постаревший «я»,
Яков и его, уже знакомый мне ранее, напарничек Гаспар. В отличие от возмужавшего
«меня», парочка выглядела как экспонаты музея мадам Тюссо – Яков и его бандюковатого
вида подельник были в том же возрасте, что и сейчас. Впрочем, меня это не удивило.
Позади них ненароком попали в кадр грустный клоун с меловым лицом и семенящий за ним
карлик.
- Август 1939, за неделю до нападения Германией на Польшу. Европа поистине сходила с
ума, в какие то моменты казалось, что сам воздух пропитан горем и кровью. Тогда у нас
было много работы, очень много. Мы не расставались с тобой вплоть до конца 1946 года,
исколесив всю военную Европу.
Голова шла кругом, предательские слюни тошноты подступали к горлу. Я просматривал
воспоминания, которые, никогда мне не принадлежали и, по сути, являлись чужим
жизненным опытом. Реальность расслоилось на плоскости и эти плоскости никак не
пересекались. Возможно, происходящее являлось причудливой галлюцинацией, плодом
моей буйной фантазии, а все это вместе зачатками шизофрении на ранней стадии? Я закрыл
глаза в надежде, что открыв их снова, все исчезнет.
- Никогда не бойся загреметь в дурдом, - нисколько не смутившись, продолжал читать мои
мысли Яков. Он посмотрел в окно, оперевшись о широкий подоконник. Солнечные лучи
пройдя сквозь пепельницу из гранатового стекла становились красными.
- Ты думаешь, в дурдоме собрались одни сумасшедшие? О Боги греческие и римские! Да
будет тебе доподлинно известно - в любом дурдоме обитает довольно порядочных людей,
которые помещены туда лишь за то, что видят параллельные миры. В этом мире все сложно
и одновременно просто. В этом его парадокс.
- В давние времена… Нет, нет, пожалуй не так,- Яков сложил ладони вместе. - Люди стали
слишком образованные. Люди забыли про Бога. Вместе со знаниями человек приобрел
искаженное представление о своем месте в этом мире. Человек окончательно забылся. Он
уверен, что будет жить вечно. Его лично смерть не застанет, - он искусно играл
паузами. - Смерть гуляет сама по себе, но его она не застанет. Он способен изменить
жизнь… И что же! - Старик поднял и веером опустил списки с таблицами.
- Да! Они отчаянно пытались изменить этот мир, – Яков был на высоте: он по-актерски
чеканил слова и выделял ударения, - и к превеликому сожалению сейчас они в этих
списках... Они все были уверены что выйдут победителями в смертельной схватке с жизнью.
Продолжение тут http://proza.ru/2010/12/22/1637