Поговорим как Розенфельд с Розенфельдом

               
                Поговорим
                как Розенфельд с Розенфельдом
               
                Рассказ

      - Простите, ради Бога. Проход такой узкий, никак не разминёшься. Значит, это ваше место у иллюминатора? Так хотелось смотреть в окошко, но... Зато с попутчиком повезло: в этом огромном самолёте всего двое русских, вернее, русскоговорящих, и они, то есть, вы и я, оказываются рядом. Я вас ещё в аэропорту заметил и даже вспомнил, как cовсем недавно мы гуляли в русском ресторане в Бруклине, правда, в разных компаниях. С вами была очень привлекательная блондинка... Верно? Я бы её непременно узнал... Как вам моя наблюдательность? Да, надо было на шпиона учиться, а не дурака валять...
     Даже страшно подумать, если б не такое прекрасное соседство, весь этот долгий полёт мне пришлось бы молчать. А если у человека большая радость и не с кем поделиться?
     Первый раз в жизни лечу в Париж. Всего каких-то 20 лет назад такое и во сне не могло присниться. Помните анекдот? Беседуют два приятеля: “Хочу ещё раз в Париж,”- говорит один. “Ты что, там уже был?”- спрашивает другой. “Нет, я уже раз хотел.” И это точно, потому что в нашем бывшем государстве в Париж можно было хотеть вечно. Действительно, чего туда хотеть? Родственничков, бежавших от советской власти повидать захотелось, товарищ? Вам что, наша Сибирь не нравится? Сидите и не рыпайтесь! Зато теперь, в графе о наличии родственников за границей, с удовольствием написал бы: “Да, имею: в Израиле, Австралии, Канаде, приятеля в Париже и назло вам живу в Нью-Йорке. Жаль, что теперь этим не перед кем похвастаться.    
      Но пока что мы ещё едем, а не летим. Да здравствует ньюйоркская взлётная  полоса - самая большая полоса в мире! Почти час катаемся по аэродрому – так, глядишь, и до Парижа дотянем…Вам, случайно, башня мисье Эйфеля в иллюминатор не видна? Шучу... 
     Не обращайте внимания на мою болтовню. Нервы. В Париж ведь, как ни как...За 8 лет американской жизни привык ко многому и повидал немало. Был и в Испании, и в Швейцарии. А в Париже не довелось, всё весточки ждал от приятеля. Париж ведь город особый. Мы воспитывались на песнях Эдит Пиаф, обожали Ив Монтана, Симону Синьоре. А Гюго, Дюма, Ван Гог, импрессионизм, Шарль Азнавур, Собор Парижской Богоматери... Да что там говорить? Мы о Франции знали больше, чем о своём родном городе. Может, поэтому и побежали наши граждане в заграничные посольства на родные места посмотреть? Я встречал земляков везде - в Барселоне, Зальцбурге, Вене. Не представляю, как они там оказались. Но особенно удивляет, что мой лучший друг, в отличие от всего советского народа никогда не помышлявший о загранице, вдруг оказывается в Париже и работает там part time в известной французской фирме во время своего летнего отпуска, а потом почему-то возвращается в Киев и продолжает добросовестно трудиться на благо родной Украины. Не иначе, как задумал в президенты баллотироваться. Представляете? Президент Украины пан Александр Розенфельд! - так зовут приятеля. От него можно ожидать чего угодно. Летает же он в такую даль на работу?
     Уезжая, я больше всего боялся, что расстаёмся  навсегда, потому что, как невозможно представить его в очереди в заграничное посольство, так и мне вернуться, чтобы ещё раз посмотреть на родные места. Помните историю парохода с израильскими туристами? Бывших одесситов, потративших тяжко заработанные деньги на туристические путёвки, чтобы хоть одним глазом взглянуть на оставшихся родственников, не только на родную одесскую землю не пустили, они пароход остановили посреди Чёрного Моря, чтоб даже в бинокль не разглядеть, а причал оцепили милицией. Говорят, что от слёз повысился уровень морской воды, а от нечеловеческих  криков начался шторм. После того случая Одесса, как после погрома, недосчиталась своих не самых худших граждан. Даже стойкие и упрямые уехали. 
      Но вернёмся к Саше Розенфельду. Без него жизнь  стала пустой и неинтересной. Кроме того, что он необыкновенный человек, так ещё и талантлив невероятно. Представьте: кандидатскую диссертацию защитил в тридцать лет, докторскую - в сорок  и получил должность профессора в институте экономики в нашем родном городе  Киеве, не будучи при этом членом партии, обладая явно неукраинской фамилией  и неприличной в те времена “пятой графой”. Он обладает ещё одним талантом, - влипать в такие истории, что нормальный человек  в них даже поверить не может. Не буду о них рассказывать – я почти все знаю, но как Александр первый раз попал в Париж расскажу. Это случилось как раз перед моим отъездом, так что все подробности мне известны. Только, что произошло потом и как Саша устроился в Париже на работу могу только догадываться.
       Наконец-то! Если в проходе появилась стюардесса, значит нам дадут чего-нибудь выпить. Но самое главное, что мы  летим. И, надеюсь, в нужном направлении. А как мы взлетели я, старый болтун, даже не заметил. Я не большой любитель крепких напитков, но сейчас коньячка выпью с огромным удовольствием, чтобы не думать, почему эта железяка держится в воздухе и как она вообще забралась в это заоблачное пространство.
      Стюардесса - явно француженка – худючая, как бельевая верёвка. Где она берёт силы толкать эту тележку? Знаете, у меня никогда не было романа с худой стюардессой. Правда, с толстой тоже. Я как-то со стюардессами не очень… Кстати, я забыл спросить: вы тоже в Париж или в другой город? У вас отпуск? Командировка? Понимаю, служебная тайна…Ещё раз извините!
     Никогда не перестану удивляться этой самолётной сервировке. Мозги у них – что надо! Я в Cоюзе летал немало, но всегда только кислые конфетки сосал. Нас и не выпускали потому, чтобы не видели как у них в самолётах сервируют и не знали как их худые стюардессы вкусно пахнут. Выездными были только члены партии после подписки о неразглашении тайны что там едят, что носят и чем пахнут.
     То, что меня не выпускали за границу – не велика беда, но когда врали, что профессор Розенфельд, несмотря на уговоры украинского правительства, приехать не может, было стыдно за державу. В конце концов, когда граница начала трещать по всем швам, его выпустили на какую-то научную конференцию в польский город Варшаву с докладом о наших достижениях. Всего на три дня, но их оказалось достаточно, чтобы ничего не подозревающий Розенфельд оказался в эпицентре события, повлиявшего впоследствии на мирное течение его жизни.
      Как мой бывший соотечественник, вы, наверное,  догадались, что Саша поехал за границу не один.  К нему был приставлен младший научный сотрудник института по фамилии Сводников. Конечно же Александр вёл себя достойно и никаких хлопот своему напарнику не доставлял.
       И вот вечером третьего дня, когда утихли страсти и усталость буквально сковала всё тело, Саша уселся в ванну и с наслаждением намылился душистым польским мылом. Пока он занимался водными процедурами, Сводников спустился в бар гостиницы, чтобы истратить на пиво и сигареты чудом уцелевшие десять тысяч злотых.
      В баре было немноголюдно. Бойкий розовощёкий бармен разливал напитки, болтая с каждым клиентом, как со своим старым  приятелем. Увидя Сводникова, он на чисто русском языке спросил: “Хотите выпить? “Столичная”, “Горилка з перцем” …
     - Мне бы пива и сигарет, если хватит…- сказал Сводников и, глядя на бармена как провинившийся кот, выложил на стол все наличные. Тот  посмотрел на деньги потом на Сводникова и молча поставил перед  ним металлическую баночку, а на неё сверху положил пачку дешёвых сигарет.
      Сводников сгрёб своё богатство и уселся за свободный столик, откуда ему удобно было наблюдать за посетителями.
       Невысокого роста человек вошёл в бар и чем-то сразу привлёк к себе внимание. Пожал руку бармену, потом подсел к какому-то столику и оттуда раздался громкий смех, в общем, чувствовал себя как дома, - видно часто сюда захаживал.  Засмотревшись на гостя, Сводников не заметил подошедшего к нему бармена.
      - Как  дела? Всё в порядке?
      - Да, спасибо. Всё хорошо. Откуда такой русский, совсем без акцента?
      - Потому что родом из Москвы. А живу здесь. Женился на полячке и переехал. Но это очень длинная история. - Бармен помолчал немного, а потом спросил: - Скажите, а этот …с бородкой, который с вами..., он что, пиво не любит?
      - Не знаю, может и любит. Мы завтра утром улетаем. Профессор устал и решил принять ванну – смыть, так сказать, пыль вашу заграничную. Бармен на шутку не среагировал.
      -  Профессор? Такой молодой… А как его фамилия, если не секрет?
      - Розенфельд его фамилия – сказал Сводников и, увидев удивлённые  глаза  бармена, спросил:  – А что? 
- Не слыхал никогда. А зовут его, случайно, не Александром?
- Да. А говорите, не слыхал.
         - Значит, Александр Розенфельд сейчас у себя в номере принимает ванну?  Вы ничего не путаете?
       -  Путаю? Что мне путать? Я обязан знать, где находится мой приятель!
       - Не нервничайте, я  пошутил, -  сказал бармен  и  направился к посетителю,  привлекшего моё внимание. Пошептался с ним и пошел к себе за стойку.
       Сводников  допил  пиво,  сделал  последнюю  затяжку  и  погасил сигарету. Уходить ему не хотелось. Заграница всё-таки! Хоть и не настоящая. Не часто нашего брата заграницами балуют, даже такими, подумал он и вдруг увидел как бармен покатил тележку  прямо к его столику и пропев: “Ужин для господина Розенфельда!”, поставил две тарелки с чем-то вкусно пахнущим перед самым  носом оторопевшего Сводникова.
     - Спасибо..., но зачем это? – прошептал  тот спине бармена и подумал, что ужин этот очень кстати. Если честно, то проголодался он прилично. И бармен этот – отличный малый! Знает, как тут русские экономят на еде, чтобы привезти сувенирчик заграничный. 
     Ужин-ужином, но как нести эти тарелки в номер? Или сходить за профессором? Пока он разрабатывал технологию съедения ужина, к столику подошёл  тот самый господин, который привлек внимание, уселся напротив Сводникова и, сказав “Прошу пана”, принялся спокойно уничтожать  профессорский ужин. У Сводникова похолодела спина от такой наглости, но взяв себя в руки, миролюбиво спросил: Пану вкусно?- Сводников немного говорил по-польски.
    - О, да! Благодарю вас. Я часто здесь ужинаю, потому что живу недалеко – всего один квартал. А готовить не люблю, и не умею...Да, и бармен мой старый приятель. Потому и пускают сюда. Разрешите представиться: Розенфельд, Александр.
     - “Ну, гад, аферист проклятый! - подумал Сводников. – Как жрать чужой ужин “на шару'', так ты Папой  Римским назовёшься. Я т-те покажу Розенфельда!" - но  спокойным голосом сказал: - Сводников, моя фамилия. Не слыхали, случайно? Но несмотря на то, что у вас довольно редкая фамилия, мне точно известно, что в этой гостинице под вашим именем проживает человек. Причём иностранец.
   -  Как! Не может быть? – воскликнул  тот и чуть не подавился от  неожиданности.
   - Хотите, я вас познакомлю? – Сводников был уверен, что лжерозенфельд  будет искать повод, чтобы эта встреча не состоялась. Но тот даже обрадовался, мастерски расправился с ужином, совершенно не обращая внимания на текущие слюни визави, и бесстрашно засеменил за едва знакомым господином на встречу с однофамильцем.
                ***
   - Скажите, вам интересно? Или я своей болтовнёй мешаю отдыхать? Хотя, должен сказать, что слушатель вы идеальный. Поэтому, наверное, мне хочется говорить. Но, в итоге, конечно же, я рассказываю не так вам, как себе. Так я продолжу, с вашего молчаливого согласия.
     Давайте вернёмся в номер  к профессору, когда после ухода Сводникова в бар он остался в одиночестве лежать в ванной, укрытый душистой мыльной пеной, испытывая неописуемое наслаждение. Он чувствовал как отступает усталость. Перед его взором мелькали  события, речи, новые знакомства, лица, лица... Одно лицо вдруг всплыло перед глазами, он заметил  его около бара гостиницы ещё в первый день их приезда. Машинально оглянулся, почувствовав на себе взгляд. Что-то неприятное кольнуло под лопаткой, но в суматохе  некогда было копаться в памяти. Саша точно знал, что уже где-то  видел этого человека, давно, много лет назад, но где? Ведь в Польше он никогда не был. В этом лице было что-то мерзкое и отвратительное. И даже феноменальная Сашина память не помогла вспомнить  где и когда они встречались.
      Он вылез из ванны, закутался в махровый халат, купленный женой по большому блату, и подошел к окну. Из окна на него смотрела ночная Варшава. Разноцветные  огни замедленным фейерверком разрывали темноту. Мельтешили  глазастые автомобили, перемигиваясь друг с другом  горящими фарами. За окном бурлила непонятная заграничная жизнь. Засосало где-то внутри и он вспомнил, что сегодня не ужинал. И вдруг перед ним ясно и чётко возникла  Москва и он увидел себя, молодого и счастливого, только что зачисленного на физмат московского университета, бродящего по улицам  столицы и голодного как собака. В кармане лежал билет на поезд, а душа пела во весь голос, заглушая голод. Он вспомнил, как прошёл мимо ресторана и неземной запах всех  вкусностей мира пахнул оттуда, проник в него, одурманил и ноги сами пошли внутрь  и усадили за столик. Было три часа дня, значит ресторан ещё работает как столовая, по дневным расценкам, - подумал он. Может хватит троячки, - всё, что он не успел истратить. До отхода поезда в Киев оставалась ещё уйма времени.
     Принесли меню. Так, бульон – пятьдесят копеек, рагу из баранины – рубль двадцать, компот, хлеб – ещё сдачу дадут. Живём!
     Бульоном называлась жидкость с одинокой куриной  косточкой. Когда Саша уже собирался  откушать этой жидкости, к нему подошел интеллигентного вида молодой человек лет, эдак, тридцати, спросил, можно ли сесть рядом, хотя почти все столики пустовали, вынул какие-то бумаги из кожаной папки и стал их внимательно рассматривать. Потом жестом подозвал официанта и сказал: “Пригласите шеф-повара или кого-нибудь, кто отвечает за это безобразие, - и, повернувшись к Саше, тихо произнёс: - Сиди спокойно и ни во что не вмешивайся”.
    Начался переполох. Невидимый, потому что внешне ничего не изменилось, всё текло в том же ритме, только чувствовалось, как накалился воздух. В одно мгновение все сотрудники ресторана знали, что в зале сидит ревизор.
     Шеф-повар в белом застиранном халате, раздувая розовые то ли от рождения, то ли от специфики питания, щёки, семенил к нашему столику.
  -  Чем могу быть..? - только и успел проговорить шеф.
  - Скажите, любезный, - держа авторучку над листом бумаги, как-бы собираясь записывать ответы повара, сказал ревизор, - вы когда-нибудь заглядывали в государственные стандарты?
- Куда? – переспросил повар.- Мы всюду заглядываем, если надо.
  - ГОСТ – это документ,  который  вы обязаны знать назубок.  Вот, например, ГОСТ номер (называет шестизначную цифру, не заглядывая в бумаги) сколько грамм мяса предусматривает в одной порции бульона? А здесь почему-то только косточка, документом вообще не предусмотренная. Где же мясо? Нетрудно догадаться. Перейдём к рагу. Государственный стандарт номер...
           Саша слушал, затаив дыхание. Вот, оказывается, как борются с расхитителями социалистической собственности! Ведь мяса на косточке действительно не было.
      Что происходило дальше Саша не совсем понимал. Повар сначала согласно кивал головой, да, мол, действительно недостатки имеют место, а потом начал рассказывать, как он хорошо и вкусно готовит. Нас пересадили за другой столик, откуда зал был уже не виден и, как на скатерти-самобранке, начали появляться невиданные кушанья и напитки с заграничными наклейками.
      Саша ещё не пил крепких напитков, зато голод утолил на неделю вперёд. Ревизор тоже не пил, как он сказал, он только пробовал. Так опустела бутылка шампанского, потом коньяка, две бутылки перекочевали в большую сумку, уже доотказа заполненную продуктами.
     - Ненавижу их всех!- заплетающимся языком говорил ревизор. – Это страна  негодяев и  ворюг! Ты разве представляешь, сколько продуктов выносится отсюда? За счёт нас с тобой сыты не только их семьи, но и семьи их начальников, родственников. Уволишь этих – на их место придут ещё более хищные. Уеду отсюда! Любым способом. И тебе советую. Они тебя быстро превратят в себе подобных...Когда я работал в Комитете Стандартов, к нам приезжала польская делегация. Я  там одну  полячку заприметил. Год уже переписываемся. Женюсь на ней и  уеду.   Хоть к чёрту на кулички. Что-то я разболтался... Меня и с работы выгнали за язык паршивый. Говорят, что повезло, могли б и сослать подальше от цивилизации.
    Только теперь Саша осознал в какую историю влип. Он был уверен, что шеф-повар уже позвонил кому следует, выяснил, что ревизор этот липовый и уже мчится сюда “чёрный воронок” на большой скорости. Вот-вот откроются двери и дюжие милиционеры скрутят им руки, как преступникам. Прощай, университет, прощайте родители...
     Дрожали ноги. Не убежать отсюда. Надо что-то делать, а не выслушивать болтовню пьяного подонка. А если ему... тарелкой по голове?
    - Так, - взглянув на часы, сказал “ревизор”, - пора сматываться, - и подхватив сумку, нетвёрдой походкой  пошёл к выходу. Саша шагал  следом, пытаясь спрятаться за его широкую спину.
    - Акта не будет! Пока всё в порядке. До следующей встречи!
     Они вышли на улицу, вдохнули свежий московский воздух и разошлись в разные стороны, чтобы никогда больше не встретиться. Все годы учёбы в университете Саша ни разу  не проходил по улице, где находился ресторан, из которого когда-то так вкусно пахло.
     Саша  отвернулся от окна. Так вот, оказывается, куда черти занесли “ревизора”! Женился на той полячке или нашёл другой способ перебраться сюда? Значит, не разоблачили. Успел. Здесь ему, видно, легче машется ангельскими крылышками: нет ни воров, ни жуликов...
    Стук в дверь прервал неприятные воспоминания. Голова Сводникова просунулась в щель и спросила:
   -  Вы как, в порядке? Я тут вам гостя привёл.
   - Разрешите представиться, - сказал вошедший на ломанном русском, - Розенфельд, Александр, писатель, - и протянул Саше руку. Понимая, что здесь что-то происходит, он достал из кармана пиджака визитную карточку.
  -  Интересно...,- сказал удивлённый Саша, пожав протянутую руку, подошёл к встроенному шкафу, порылся там, нашёл свою визитку и протянул её гостю. – Розенфельд, Александр, профессор.
      Сводников наблюдал за происходящим с небывалым интересом. Два чем-то похожих друг на друга человека стояли перед ним, два Александра, два Розенфельда, один рождённый на Украине, другой в Польше, у обоих одинаковой формы борода, только у поляка чуть больше рыжинки в волосах и он ниже ростом на пару сантиметров. И они смеялись. Ах, как они смеялись! Один - заливистым украинским смехом, если только смех можно разделить по национальному признаку, смех другого напоминал сирену автомобильного противоугонного устройства. Сводников тоже смеялся, но смехом спокойным, уверенным  в себе, потому что именно он заварил эту необычную кашу.
     Ночь пролетела незаметно. Писатель рассказал, что когда Гомулка выдворил всех евреев из Польши, он несколько лет жил в Израиле, а при первой же возможности вернулся, что недавно вышла его книга об этой удивительной стране. И, как бы в подтверждение сказанного, открыл свой чемоданчик типа “дипломат”, откуда вынырнули  несколько книжек-близнецов и внимательно уставились на своего родителя. Тот достал одну из них, что-то написал на внутренней стороне обложки и вручил Саше. Наш Розенфельд потом шутил, что за три дня пребывания в Польше, успел написать книжку об Израиле и даже издать её. И представьте, верили, потому от Саши всего можно ожидать.
                * * *
       Я понимаю, что не поразил вас рассказом о встрече двух Розенфельдов. Мало ли таких встреч на белом свете? И не такая уж это редкость. Откройте телефонную книгу любого города и вы непременно обнаружите с десяток носителей этой фамилии, среди которых встретится и знакомое имя. Кроме того, я вдруг выкопал непонятно из каких недр памяти историю про то, как на загородном итальянском шоссе столкнулись два автомобиля. Оба водителя не пострадали. На радостях они решили познакомиться и... назвали одни и те же имя и фамилию. Обоих звали Джакомо Феличе, что, кстати, в переводе означает "счастливый"! Так что я постыдился бы мучить вас дурацкими сказками, если бы все на этом закончилась. Нет, с этой встречи начинается самое интересное.
      Вы же прекрасно знаете, как мы жили: одни ненавидели власть, другие целовали её в задницу. Осиротевшее поколение, внуки бывших “врагов народа”, упрямо лезли в коммунистическую петлю за сладким пирожком. У меня нет никакого желания расшифровывать сказанное, вам известно не хуже, чем мне, как власть уживалась с любимым народом и наоборот. Долго, на крови и костях строилось это непонятное сооружение, в одно мгновенье развалившееся при дуновении свежего ветра из под железного занавеса. А кто дул? Мы! Письма, посылки с заграничными шмотками своё дело сделали. Уже вся Москва ходила в американских джинсах и даже диктор телевидения густо краснел, передавая в эфир новости о перевыполнении плана по костюмам фабрикой имени Розы Люксембург. Но памятник нам  не поставят, не надейтесь.
      У Саши, как и  у всего нашего оболваненного поколения,не было причин ненавидеть власть. В молодости, во всяком случае. Его родители благополучно пережили 37 год и поженились, а в следующем году, не менее страшном, у них родился сын. Почему их семья не была репрессирована – одному вождю известно. Просто, видимо, никто не накапал, не знаю. Говорят, что если человек долго живёт, то его документы в небесной канцелярии затерялись. У ГПУ, правда, канцелярия получше и сбои, к сожалению, случались крайне редко, но это как раз тот случай. Потом война, которую отец прошёл от Киева до Берлина и, слава Богу, не был убит. Ранен, контужен – это само собой. После войны жили трудно – как все, но Саша лично трудностей не ощущал. Его любили в школе за ум, феноменальную память, умение заводить друзей и ещё неизвестно за что. После успешного окончания школы он осуществил свою мечту и с первого захода, без блата и взяток, поступил в московский университет на физико-математический факультет. Защитил кандидатскую диссертацию, затем докторскую и получил должность профессора в научно-исследовательском институте. По большой любви женился на украинской девушке. Их сын, получая паспорт, выбрал фамилию отца, гордясь им невероятно и желая хоть чем-то быть на него похожим, ясно осознавая при этом все трудности выбранного им пути. Паспорт тот у каждого вызывал улыбку. Судите сами: фамилия - Розенфельд, национальность – украинец.
      Вы прекрасно знаете, что во всей огромной стране не было ни одной кухни, где бы не ругали правительство и не рассказывали политических анекдотов. Так вот: Саша никогда не участвовал в этих беседах, ни на кухне после рюмочки, ни в доверительной беседе с друзьями. И это не было позой. Он воспринимал жизнь такой, как есть, а может, просто хотел успеть реализовать свои способности. Разве у него был выбор? Родись он в другой стране, то и жил бы по тем законам. Вообще-то, такие люди как Саша не становились донкихотами. Он ведь понимал, что бороться  способен или  человек, который не может жить по другому, или идиот. Если бы знаменитый испанец жил в нашей стране, он бы не очень размахался своим мечом, думаю, что  даже занести бы его не успел – растворился б идальго, как сахар в стакане горячего чая.  Но Сашины мысли не знал никто, даже самые близкие. Хотя в его квартире водились и Пастернак, и Синявский, но это ни о чём не говорило. Саша очень много работал. Ему даже не было обидно, что выпускали за границу не его, а тех бездарей с партбилетами, которые беззастенчиво кормились за счет его работ.
     Для чего я вам всё это рассказываю? Просто я пытаюсь объяснить, почему Сашу можно отнести к той категории людей, которые не способны совершить поступок, за который пришлось бы перед кем-то оправдываться. Но лучше изложить всё по порядку, чем вдаваться в бессмысленные рассуждения.
     После возвращения в Киев, Саша целый месяц рассказывал о необычной встрече в Варшаве и говорил, что скоро пригласит в гости своего двойника и устроит по этому поводу грандиозный праздник. Но неожиданно польский Розенфельд позвонил киевскому и сказал, что нужно встретиться.
    -  Хочу поговорить с тобой как Розенфельд с Розенфельдом, - сказал поляк и в телефонной трубке раздался смех, напоминавший сирену противоугонного устройства.
     Я с Сашей ездил в аэропорт. Должен вам сказать, что сходство этих Александров поражает. Даже родители моего друга, выпив по рюмочке в честь приезда гостя, в грехе не сознались и искренне выражали недоумение по этому поводу.
     Поляк пробыл в Киеве несколько дней. Он был общительным человеком, рассказывал много забавных историй, что-то записывал в записную книжку, с которой никогда не расставался. Будем надеяться, что роман не за горами. Но об истинной цели его визита не догадывался никто.
     Раскрыл он тайну в последний день, перед самым отъездом. Когда Розенфельды остались наедине, писатель протянул  Саше письмо, которое получил ещё недели за две до их встречи в Варшаве. Адресовано оно было польскому Розенфельду, написано на русском языке человеком, проживающем в Париже. Содержания оно было странного. Писателя обвиняли в том, что он занимается не своим делом, имея совершенно иные таланты. Француз читал его научные статьи и считает, что книжка об Израиле, которую он, будучи по делам своей фирмы в Варшаве, купил, соблазнённый фамилией автора, не его амплуа. Француз не понимает также, каким образом Александр оказался в Варшаве. Эмигрировал? Женился? Кроме письма, в конверте было официально оформленное приглашение  посетить Францию и заверение, что стоимость поездки и проживания будет компенсирована. Подпись “Всегда твой Серж” ему ни о чём не говорила, научных статей он никогда не писал и в Варшаву не мог имигрировать, ибо там родился. Сначала писатель решил письмо порвать, но авантюрный характер, присущий пишущей братии, взял верх. Не долго думая, он подал документы на поездку в Париж и получил разрешение на выезд. Если это чья-то злая шутка, то всё выяснится само собой. Он заказал билеты, но вдруг вспомнил о недавней встрече с двойником. Профессор, пишущий научные статьи, больше походил на  абонента таинственного Сержа. Вот почему поляк оказался в Киеве. Наблюдая за читающим письмо профессором, он  понял, что в своих предположениях не ошибся.
      Хрущёвское потепление привлекло много иностранных  студентов в Россию и Серж был одним из первых. Его дедушка, бежавший от конницы Будёного во Францию, говорил: “Поверьте, дети мои, настанет время, когда мы снова увидим нашу Россию”. Он бережно хранил русские традиции, заставлял всех читать русские книги, изучать русскую грамматику и все надежды о возвращении на Родину возлагал на внука.
     Отец Сержа не помнил Россию. Он пересёк границу своей родины в тепле пелёнок, прильнув к материнской груди. Любовь к России привил ему отец, дедушка Сержа. Хлебнув немало из эмигрантского котла, он сумел выжить и дать сыну приличное образование. Отец Сержа хотя и считал себя стопроцентным французом, мечтал побывать в России, о которой столько слышал. Он хорошо учился, преуспел в экономических науках, много работал в разных компаниях, потом основал собственное дело. При первой же возможности он отправил сына в Россию. Внук осуществил мечту дедушки, приехал в Москву и оказался на одном курсе с Розенфельдом. Вот так Саша познакомился с Сержем или Серж с Сашей – не имеет значения.
      Способность Саши делать себе друзей сказалась быстро. Незаносчивый, добрый, умный, схватывающий всё “на лету”, не устающий помогать любому, заслужено пользовался любовью и уважением однокурсников. Серж не был исключением. Он так прилип к Саше, что даже на каникулы ухитрялся не уезжать на родину в свой Париж, а с удовольствием спал на раскладушке в двухкомнатной малогабаритной киевской квартире, где Саша проживал вместе с родителями. Родители Саши полюбили парня и считали его чуть ли не вторым сыном.
       Недолго продолжалась учёба Сержа в Москве. За потеплением пришло похолодание. Все несанкционированные поездки в Киев расценивались как грубое нарушение режима проживания иностранцев. Серж спешно покинул Россию и прекрасно закончил образование в Париже. Сначала они с Сашей переписывались, а потом связь прекратилась сама собой. Контакты с иностранцами могли иметь печальные последствия для Саши и оба это прекрасно понимали.
      Прошли годы. Мир снова потеплел. Писателю Розенфельду разрешили вернуться в родную Варшаву. На радостях он написал книжку о своей жизни в Израиле, а путешествующий Серж эту книжку купил, увидя на обложке знакомую фамилию.
      Поляк слушал тёзку с колоссальным интересом. И думал. Он думал о том, как  отправить Сашу вместо себя в Париж. Если связаться с Сержем, переоформить документы, объяснить ситуацию и получить новый вызов, то на это уйдёт уйма времени и всё равно Сашу не выпустят, а крупных неприятностей не избежать. Горбачёв ещё не успел развалить систему и жернова отлаженной коммунистической машины могли поймать зеваку и перемолоть ему косточки. Хотя в воздухе уже ощущался запах свободы и первые смельчаки осваивали ближнее социалистическое зарубежье, расслабляться было нельзя. Так что Парижа ему не видать – кто мог тогда предвидеть полный развал Союза? Проще всего - это улететь по чужому паспорту и уже через неделю обниматься с Сержем. Конечно, они обсуждали этот вариант, но даже страшно представить, что может произойти, если подлог обнаружится, да ещё где-то в международном аэропорту: арест, наручники.., крах всего, что с таким трудом создавалось. Зная Сашу, я был уверен, что он выберет первый вариант, потому что вряд ли я назову кого-либо из своих знакомых, кто выбрал бы второй, слишком  тернистый и совершенно непредсказуемый. Вы, например, поехали бы в другую страну по чужим документам? То-то... 
        Не знаю так ли всё было на самом деле, но Саша оформил отпуск и вместе с однофамильцем вылетел в Варшаву. Там писатель проводил его в аэропорт и до самого вылета оба тряслись как на первом школьном экзамене. Правда, поляк успокоился быстро, а мой друг дрожал до самого Парижа.
        И вы думаете, что ему дали возможность спокойно подрожать? Это был бы уже не Саша. Рядом с ним, вот так же как сейчас сидим мы с вами, расположился его старый знакомый, о существовании которого Саша забыл и вспоминать не хотел. Думаю, вы догадались о ком идёт речь. Да, да, тот самый московский “ревизор”, ныне бармен варшавской гостиницы. Саше не хотелось заговаривать с ним и он уткнулся в первый попавшийся красочный журнал, который вытащил из кармана переднего кресла. Он не читал по французски, поэтому внимательно разглядывал фотографии молодых француженок  и товары, которые можно приобрести не вставая с кресла. Первым заговорил сосед. Я не могу в точности передать их диалог, но знаю, что первые полчаса бармен безуспешно пытался выяснить где и по какому поводу они с Сашей встречались и встречались ли вообще, а потом пригласил на свою свадьбу, потому что он женится на француженке, с которой познакомился как-то в баре, и теперь будет жить в Париже. Трепался о своей жизни, украшая небылицами и выбрасывая тот период, о котором Саша прекрасно знал.
       Какой всё-таки талантливый русский народ! Ну никак его не задавить. Мечтал человек жить при капитализме и добился своего, ни у кого не испрашивая на то разрешения. Использовать бы его способности на благо своей страны, - разбогатела бы держава. Но не талантливые люди нужны были ей, а послушные, как в том анекдоте про  идеального мужа, который должен быть слепым, глухонемым и капитаном дальнего плавания, то есть, слепоглухонемым строителем призрачного коммунизма. А этот колобок зрячий не только от всех ушёл, но и свадьбы справляет, если не в Варшаве, так в Париже. 
       Слушал Саша этого подонка и вдруг его как током ударило: Чем же он сам-то лучше? Что делает здесь, рядом с этим человеком? За границу не рвался, а всё равно оказался с ним в одном самолёте, причем, даже сам того не желая, участвовал когда-то  в его авантюре. Он ведь мог бы быть сейчас не преуспевающим учёным, а обыкновенным зэком. Хотя, это ещё не поздно... И летит ведь он как воришка, а этот – легально. Кто же заслуживает наручники в данной ситуации? Этот прохиндей или он, честный человек? Бог свидетель: он сопротивлялся, но уж очень не хотелось упустить такой шанс? Шанс? Шанс на что? Как легко скатиться в бездну,- всего один шаг в сторону и... ничего нельзя изменить. Остановить бы этот чертов самолёт! Вернутся в родной Киев, отдать билет поляку и ни за что не дать себя уговорить на этот безрассудный, безумный шаг. И навсегда исчезли бы и дрожь в коленках, и чувство такого унижения, которого он никогда раньше не испытывал. Не для него это испытание. Конечно, если бы наши законы не запрещали ездить и смотреть, тогда никто бы не лгал, не изворачивался, не угонял бы самолёты, а просто купил билет, посмотрел на других людей и обязательно вернулся бы. Какой идиот придумал все эти дурацкие законы? 
       Не знаю, как Саша тогда долетел с такими мыслями до Парижа, но всё, слава Богу, обошлось. Он остался неузнанным и даже получил персональное приглашение на свадьбу, на которую, как вы понимаете, идти не собирался.
            И вот, с тех самых пор я пытаюсь доказать самому себе, что Саша по своему характеру не был способен совершить противоправный поступок.  А он поступил вопреки здравому смыслу. Или здравый смысл взял верх – не знаю. Мы развращены свободой и уже не можем думать так, как тогда, в той прежней жизни. Сейчас невозможно понять, как мы могли стоять в огромной очереди за молоком и спокойно слушать по радио о перевыполнении плана по надоям?
       У меня ещё много мыслей по этому поводу, но если я что-то понял, то нас просят пристегнуть ремни. Мы почти в Париже! Саша, наверное, волнуется не меньше меня.
      Всё! Молчу! Мы садимся! Я бы с удовольствием продолжил нашу беседу, вы редкий слушатель– ни единым словом не прервали мои глупости, за что я вам очень признателен – мне необходимо было выговориться и вы любезно эту возможность предоставили.
      Браво, лётчики! Мягко сели. Так, где тут мой чемоданчик? 
      Послушайте, неужели мы никогда не встретимся? Я даже не представился и имени вашего не спросил... Хочется познакомить вас с моим другом, чтобы вы убедились в правдивости моего рассказа. А заключительная его часть, поверьте, будет не менее интересной. К сожалению, я не знаю, где буду находиться в Париже. Может, дадите свой телефон? Я вам непременно позвоню...
      Попутчик молча вынул из бокового кармана пиджака маленькую книжечку, что-то прочёл, шевеля губами, и, впервые за весь долгий полёт, картавя произнёс:
-      - Йа нэ панимайю па ррруськи.....ни херрра. - Он мило улыбнулся, сказал “Пардон” и ещё что-то на чисто французском языке, похлопал по плечу и направился к выходу.
     - Что такое? Что?...Не напирайте! Я тоже выхожу... Дайте опомниться человеку...
    
      
                Яков Ратманский