В неважно каком году, за неделю до католического Рождества на обычный российский мегаполис обрушился циклон с известным древнегреческим именем, наворотив кучу безобразий на дорогах и немыслимые по высоте сугробы.
Миля, не радуясь, но и не особенно горюя по этому поводу, как обычно в пол-шестого вечера вывела своего полуторагодовалого отпрыска Митю на прогулку. Малыш едва двигался в теплом, но слегка великоватом (с чужого плеча) комбинезоне, однако упрямо переставлял ножки по снежной тропе. Мама с сыном пробирались к детской площадке. Миля шла, приглядывая за Митей, и думала о своих бытовых проблемах, в частности, о том, не пора ли заняться поиском детского сада для ребенка. На город уже опустилась зимняя приятная темнота – небо закоричневело, фонари красиво освещали пока еще, можно сказать, чистый снег, минусовая температура находилась в рамках приемлемого.
Митя покачнулся и сел в сугроб, Миля, не отрываясь ни на секунду от своих дум, вернула ребенка в исходную позицию.
На площадке царило спокойствие.
Женщина посадила малыша в качели и принялась раскачивать. Он улыбался, показывая целую грядку молочных зубиков. Минут пять Миля совершала механические движения, а потом стащила сынишку со словами:
- Попой примерзнешь к сидению. Давай копать!
Вооружившись лопатками, они вдвоем стали рыть небольшие ямки в снегу. У Мити дело совсем не шло – шерстяные варежки не позволяли ребенку нормально обхватить рукоятку. Малыш злился и ворчал, сердито швыряя свое орудие в сторону. Миля возвращала лопатку и успокаивала его:
- Митенька, смотри, как надо! Все получится, - а в сторону добавляла: - Ты уж прости, что не могу тебе купить модные финские перчаточки…
В какой-то момент Мите удалось крепко схватить лопатку, что принесло результат. Ребенок увлекся, а Миля облегченно вздохнула и приподнялась с корточек. Много лет назад вывихнутая в коленном суставе нога не давала долго находиться полусидя.
Она встала как раз вовремя, чтобы засечь огонек сигареты, погасший в снегу между урной и песочницей, едва видной под сугробом. На скамейке восседала фигура, поначалу незамеченная Милей.
- Эй! – окликнула она докурившего. Человек поднял голову и уставился на нее.
- Да, вы! – сердито выдвинулась на него Миля. Это явно был мужчина – вот и все, что она смогла бы сказать в вечернем полумраке. – Что вы себе позволяете? Вы сидите на детской площадке! И если уж курите, будьте добры выкидывать окурки куда положено!
- Простите, - хрипло ответил он. – Я бы встал и отыскал свой хабарик, если бы мог.
И его голос звучал отнюдь не саркастично – он был искренен и… О, он показался очень сексуальным Миле – низкий, слегка изломанный, но густой.
«Черт, вот что делает с приличным человеком длительное отсутствие половой жизни!» - выругалась про себя она.
Миля отвернулась от мужчины к Мите, достала из кармана платок и вытерла малышу сопли.
- Еще немножко покопаем, и домой, да, зайчонок? – проворковала она сыну, присев снова на корточки. Он же увлеченно складывал на лопатку небольшие порции снега и раскидывал их.
- Когда вы не сердитесь, у вас красивый голос, - раздался голос со скамейки.
«У вас тоже», - чуть не брякнула Миля, но опомнилась и вежливо ответила:
- Спасибо.
- Можете, присядете рядом? Ребенок никуда не убежит, - предложил мужчина.
Милино колено начинало пульсировать, и, конечно, только поэтому она села на заснеженную лавочку, даже не расчистив.
- Лыжные штаны? – с улыбкой в голосе спросил сосед. Миля кивнула, не пускаясь в рассказы о том, сколько лет этим штанам и что они повидали на своем веку.
- Мирон, - представился мужчина. Миля и виду не подала, как ее изумило его совсем не современное имя, и назвала свое.
- Вас не удивляет то, как меня зовут? – спросил Мирон. Она улыбнулась:
- Ну, за это, наверняка, не вы несете ответственность.
- Да, за это несет ответственность Андрей Миронов, которому поклонялась мама. И еще, пожалуй, десятка два передо мной родившихся пацанов, которых назвали Андреями.
Они одновременно рассмеялись.
- Курите? – Мирон достал из кармана пальто пачку «Кента» и предложил собеседнице. Миля помотала головой:
- Только дома. Когда Митя спит.
- Он же еще не в возрасте отбирания у мамы сигарет? – снова удивился Мирон.
- Дело не в этом, - сказала она, но объяснять свой отказ не стала. Правда была неприглядна: на прошлой неделе, наблюдая на прогулке за сыном, Миля закурила, а он в этот момент шлепнулся на попу. И вот, помогая ребенку подняться, она чуть не прожгла его единственный комбинезон и с тех пор решила быть осторожнее.
От Мирона вкусно пахло смесью какого-то пряного парфюма, сигарет и алкоголя.
- По какому поводу празднуете? – поинтересовалась она.
- Обмываю вот эту бумажку, - он достал из кармана сложенный вчетверо листок и развернул. Под светом фонаря она без труда прочитала надпись «свидетельство о расторжении брака».
- Сочувствую, - сказала Миля, так и не придумав ничего подходящего.
- Не стоит, - улыбнулся Мирон. Улыбка была уж слишком нереально белоснежной для курильщика и намекала на хорошую работу стоматологов. И дорогую, конечно. – Все было давно определено. Просто немного грустно, не более того.
Она молчала, не зная, как поддерживать разговор и хочет ли она этого.
- А вы? – спросил он.
- Что, я?
- Замужем? – он красноречиво посмотрел на Милины руки в перчатках.
- Нет, и не была.
Мирон повернулся к ней, и запах алкоголя усилился. Стало ясно, почему, даже захоти, он бы не смог отыскать брошенный окурок.
- Почему? Вы ведь такая красивая!
Миля даже хохотнула от его слов. Ее – с совершенно неприметным, если без косметики, как в этот вечер, лицом и склонной к полноте фигурой – никто не назвал бы красивой. Много лет подряд ей удавалось держать себя в форме занятиями спортом, но в беременность и после родов она совсем забросила себя. Лыжная куртка от костюма угрожающе потрескивала при застегивании. А еще от долгого кормления грудью она лишилась порядочной части своих и без того не очень густых волос.
- Вы слишком много выпили, Мирон, - горько усмехнулась Миля.
- Не настолько. Посмотрите на меня, - попросил он.
Она, краем глаза удостоверившись, что Митя по-прежнему увлечен копанием, подняла на него глаза и получила возможность его получше рассмотреть.
Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь…. Секунды тянулись медовой патокой те мгновения, когда они смотрели друг на друга. Мирон оказался весьма приятным на внешность. Милая каштановая челка, спадающая на лоб из-под капюшона, темные глаза, резкие скулы, трехдневная щетина – в его лице с лихвой было пресловутой брутальности, хотя, конечно, на голливудского актера он не тянул.
- У вас глаза светятся, – мягко сказал он, бросил следующий окурок и не промахнулся на сей раз.
- Вы все-таки перебрали, - заключила Миля и поднялась со скамейки. – Извините, нам пора.
- Можно попросить ваш номер? – спросил Мирон.
- Пожалуйста, - она начала было диктовать ему, но он протянул ей свой мобильный и сказал: - Запишите сами. У меня руки совсем замерзли, - он показал свои ладони без перчаток.
« Или ты просто не в состоянии сейчас набирать», - усмехнулась Миля, но послушно забила свой телефон в его трубку.
Послушность – именно из-за этого Митин отец ушел от нее после прожитого вместе года. Еще накануне они занимались любовью (ей так казалось) именно так, как ему больше всего нравилось, а наутро, когда она проснулась, он стоял возле дивана, полностью одетый, с сумкой своих вещей.
- Ты слишком хорошая. Слишком. Не стоило подлаживаться под меня, перенимать мои увлечения. Ты слишком конформна, - выдал он на прощанье. – Не звони мне. Не ищи меня. Это конец.
Миля была так послушна, что, даже узнав через месяц, что беременна, не решилась побеспокоить его, хоть и тяжело было.
Но уже прошло.
- Всего доброго, - попрощалась она с Мироном, подхватила Митю и пошла к дому. Малыш брыкался и плакал, словно его оторвали от очень важного дела – он не дорыл самую большую ямку, но мама была непреклонна.
Следующие дни до нового года тянулись бесконечно. Город украшался, люди строили планы, а Миля просто занималась обычными домашними делами. Проснуться, покормить сына, поиграть с ним, погулять, почитать урывками книжку, поесть, искупать Митю, принять душ самой, уложить сына и себя – вот и все. С вариантами, вроде: постирать вещи, сходить в магазин, погладить белье.
Мирон не звонил, а Миля не удивлялась. Досадовала – не более того.
Тридцать первого она достала из шкафа небольшую искусственную елку, привезенную из родного Новосибирска, украсила ее пушистой гирляндой и парой шоколадных конфет и водрузила на сервант, где Митя точно не смог бы до нее добраться. Подарок сыну – небольшой паровоз в коробочке – уютно разместился рядом. Из разноцветной бумаги Миля пару часов вырезала снежинки, защищая ножницы от ребенка, потом смазала самые удачные изделия с обратной стороны мылом и прилепила на окна в комнате. Единственную прошлогоднюю гирлянду она красиво укрепила на стене в виде елочки.
- Готово, - удовлетворенно осмотрела она результаты своих трудов. Генеральная уборка, занявшая у нее утро, прошла на ура, несмотря на все усилия Мити, - комната сияла.
К восьми часам вечера Миля накрыла на кухне небольшой столик – один бокал, тарелка, миска с салатом Оливье и несколько мандарин. Бутылка шампанского, которую она собиралась выпить в одиночестве, охлаждалась в холодильнике. Через двадцать минут она привычно собрала разбросанные Митей игрушки, постелила его кроватку и разложила свой диван. Она не собиралась нарушать режим ребенка, привыкшего в девять часов ложиться спать, из-за праздника, справедливо полагая, что он еще не раз отметит с ней Новый Год, став постарше.
В пятнадцать минут десятого Миля тихо выскользнула из комнаты, прикрыла за собой дверь и с полминуты прислушивалась. Митя уснул. Она прошла на кухню и включила телевизор.
В ту же минуту отчаянно завибрировал ее телефон, высвечивая на экране незнакомый номер.
- Миля? – спросил хриплый голос на том конце.
- Да, здравствуйте, Мирон, - конечно, она сразу узнала его. На пару секунд повисла тишина.
- Вы простите меня за молчание.
- Ничего страшного, - заверила она. Ну, не признаваться же ему, что ее жизнь настолько однообразна, что она вспоминала те несколько минут на скамейке ежедневно.
- Неправда. Очень страшно. Вы знаете, вы в темноте букву перепутали. Написали «Шиля» вместо Мили.
Она вдруг рассмеялась в трубку, и он тоже.
- Надо же, как глупо получилось….
- Я обнаружил, наконец, ваш номер, только вчера, когда дела отпустили. И не решался позвонить. Думал, вы обидитесь. Но сегодня решил, что просто обязан вас увидеть в этом году, - сообщил Мирон.
Миля удивилась.
- Увидеть? Но вы же понимаете, что я не могу с вами встретиться! Сын уже спит…
- Понимаю, - он снова ненадолго замолчал. – Как вы посмотрите на то, что я сейчас начну нагло напрашиваться к вам в гости?
У нее совершенно пропал дар речи. Да, это было слишком для Мили – они совсем не знают друг друга, а Новый Год – такой праздник, не говоря уж о том, что мужчина в ее квартире – это нонсенс…
- Я приду с подарками, буду вести себя тихо-тихо. Я ни в коем случае вас не обижу и уйду, как только вы меня попросите об этом, - заверил ее Мирон.
И вопреки кричавшему в ее голове голосу разума она сказала:
- Приходите. Только в домофон не звоните, наберите меня – я встречу, а то Митю разбудите, - и продиктовала ему адрес.
- Я доберусь минут через тридцать, - пообещал он.
Двадцать минут Миля сидела на кухне, курила в настежь открытое окно и дрожала в своем совершенно непраздничном наряде – домашних шортах и футболке. А на двадцать первой минуте она рванула в ванную. Пять минут ушло на бритье ног, три минуты на нанесение туши на ресницы, затем она пулей вылетела в коридор, благо шкаф с вещами находился именно там, и выудила из него свое единственное выходное зеленое платьице. Когда Мирон позвонил, она нырнула в свои пушистые бежевые тапочки с котятами и вышла в подъезд.
- Привет. Это вам, - сказал он, когда она открыла дверь, и протянул ей букет из еловых веток.
- Спасибо, - ответила Миля, чуть не расплакавшись, ведь еще пару часов назад она сетовала, что в их с Митей квартире напрочь отсутствует новогодний дух, в смысле, запах.
Когда они зашли в дом, она сразу заметила, что Мирон побрился и выглядит намного моложе, чем в тот вечер во дворе. Миля тихо провела его на кухню. Они, не сговариваясь, снова на несколько секунд задержали взгляды друг на друге.
- И все-таки они светятся, - обронил Мирон.
- Кто?
- Твои глаза, - вот так невзначай он перешел на «ты».
Миля вдруг смутилась и засуетилась по хозяйству – извлекла из пенала второй бокал, хлеб, приборы, поставила на стол шампанское.
- Прости, но я ничего не планировала, - она обвела рукой свое небогатое угощение.
- Я кое-что принес, не переживай, - Мирон ласково коснулся ладонью ее плеча, и все Милино напряжение вдруг куда-то ушло. «Это Он», - вдруг поняла она и заулыбалась, глядя, как он достает из пакета коробку конфет, яблоки, несколько упаковок мясной нарезки, большую банку красной икры и еще бутылку шампанского – только не российского, которым она украсила стол, а какого-то французского, брют.
- Вот это пир горой, - подивилась Миля.
- Я не успел купить многого, чего мне хотелось, и, я уверен, ты была бы не против… Прости, времени не хватило, - покачал головой Мирон.
- Да ты что, - она рассмеялась. – Это для меня и то – чересчур..
- Тогда давай же проводим старый год, - предложил он.
Миля быстро соорудила небольшие бутерброды, пока он разливал по бокалам игристое вино.
- Ты веришь в судьбу? – спросил Мирон, когда они в десять часов тридцать первого декабря неважно какого уходящего года соприкоснулись бокалами. Миля молча кивнула и пригубила. – Я до сих пор, как ребенок, пишу свое желание на бумажке, сжигаю его и под бой курантов выпиваю шампанское с пеплом.
- Я тоже, - шепнула она, не упомянув, что слегка модифицировала свое обращение к Деду Морозу в Новый Год.
- Я написал в прошлом году, что хочу встретить Ее – свою женщину. Ту, у которой глаза светятся.
- Теперь-то они точно засветятся, - пообещала Миля. – Знаешь, я совсем не умею пить…
До самой полуночи они разговаривали, курили, медленно пили шампанское и удивлялись тому, как, несмотря на открытое окно, становится все теплее и теплее в маленькой кухоньке.
За пять минут до ухода старого года осмелевшая Миля протянула ему листок с ручкой и потребовала:
- Пиши!
- Только не подглядывай, - подмигнул ей Мирон. Она деликатно отвернулась в сторону, формулируя в уме свое желание. И когда он протянул ей ручку, быстро написала: «Хочу, чтобы этот мужчина был со мной. Прыгну с парашютом»
Затем они дружно сожгли свои листки и высыпали пепел в бокалы.
Под бой курантов Мирон быстро откупорил новую бутылку и разлил шампанское. Они чокнулись, поцеловались, и он выдохнул прямо в нее – в Милю:
- С новым счастьем….
Еды на столе и к трем часам ночи не уменьшилось – они то разговаривали, то целовались, то курили, но аппетита не было ни у него, ни у нее.
- Не пойми меня неправильно, но мне совсем не хочется уходить от тебя, - взгрустнул Мирон, поймав взглядом ее зевок закрытым ртом.
- У меня маленький диван… - протянула она.
- Я понял, - сказал он и стал озираться в поисках своих вещей.
- И Митя спит рядом…
- Да, конечно, - он взял свой пакет и словно что-то вспомнил. – Я про подарки совсем забыл.
Миля отодвинулась от него.
- Какие подарки? Не нужно, что ты…
- Я хочу, - он взял ее руку и заглянул в глаза. – Я, правда, хочу. Прими, пожалуйста, не отказывайся.
Мирон протянул ей пакет. В нем лежали ее любимая туалетная вода, которую она уже давно не могла себе позволить, и синие финские детские варежки.
Миля села на табуретку и расплакалась, а он сначала недоуменно смотрел на нее, а потом протянул руки и аккуратно вытирал большими пальцами слезы.
- Спасибо, - сказала она, успокоившись. – Погоди, теперь я просто обязана кое-что сделать….
Она встала, обогнула его и подошла к окну. Высунулась из него почти целиком и выкрикнула в ночь, гремящую салютами:
- Спасибо, Дед Мороз! Теперь я знаю, что ты есть!
Мирон засмеялся, обхватил ее за талию и втащил обратно в кухню, осыпая поцелуями.
- Ты сумасшедшая… - прошептал он.
Миля помотала головой.
- Я просто отчаялась писать на бумажках…У меня ничего не сбывалось. В прошлом году я написала, что если встречу Его – своего мужчину, то сделаю то, что сделала только что.
Они надолго замолчали, занятые друг другом.
- Знаешь, что? - нарушила тишину она. – Я готова поделиться с тобой диваном…