Случился как-то в нашем городе катаклизм. Дошло до нас отголоском сильное землетрясение с Алтая. Тем, кто привычен, может, оно и ничего. А у нас народ дикий, городской, цивилизованный.
Да и правду сказать. Сидите вы вечером дома, никого не трогаете, чаек попиваете. И вдруг вся картина мира почему-то едет у вас перед глазами. Ладно бы еще сильно выпивши были. Так нет. Трезвый, как стеклышко. Кстати, оконные стеклышки так противно скрежетать начали. А рамы, их держащие, не менее противно скрипеть.
Ну, на улице шум, гам поднялся. Это, значит, те, кто поопытнее уже на улицу повыбегали. Бывали, наверное, и в Средней Азии, и на Кавказе, и на Сахалине. Власти, надо сказать, довольно быстро сообразили, что к чему. И по радио-телевидению начали народ успокаивать. А чтоб не сильно расслаблялись (какая же власть хочет, чтобы народ расслабился), советовали всем выходить на улицу с ценными вещами и документами.
Ну, народ и пошел. И не только с ценностями и бумагами. Но и с баянами-аккордеонами, гитарами, табуретками, посудой и шашлыком. Развели костерки во дворах, соорудили столы, подтащили неподъемные скамейки. Пошла гулянка! Выпивают, закусывают, тосты произносят, поют, за добавкой бегают. За одним столом-ящиком и бизнесмен, и полубомж, и непримиримые доселе соседи, и собачатники вместе со своими питомцами, и ненавистники оных. Детям – раздолье. Никто домой не зовет. Да и кому звать-то? Предки тут же под кустом своими делами занимаются.
Все летние кафе, забегаловки (крыша-то – тьфу!) и подворотни заняты мужиками. И ни у кого это не вызывает неудовольствия. Никто домой не торопиться. И жены не пристают. Разрешения-то возвращаться к очагам не было!
Радость, веселье кругом. Еще бы! Не каждый день праздник такой – общая беда, всенародная почти катастрофа.
Под утро, подустав, так и не дождавшись отбоя тревоги, стали расходиться по домам. На робкие замечания пессимистов, что, дескать, может еще чего и приключиться, плевали и махали рукой. Спать уж больно хочется. А завтра, как ни крути, на работу.
И только самые старые бабушки еще долго молча сидели у самых подъездов на лавочках. Сжимали в замерших замерзших руках узелки с нажитым за всю жизнь и думали о чем-то своем.
А всего лишь так, тряхануло маленько.