Аяталловским путчем знаменитым,
последним рейсом, взятым под конвой,
из Персии, под свист антисемитов,
бежал отец твой навсегда с семьёй.
С французским гимназическим акцентом,
высок и строен, дьявольски красив,
в Израиле мешки с сухим цементом
носил на стройке и раствор месил.
Семья жила, и обрезались дети
в еврейской синагоге из камней.
В один из дней январских на рассвете
одним ребёнком больше стало в ней.
Ты рос в согласье с голосом традиций –
евреем в доме, воином в бою –
чтобы персидской сказкою свалиться
однажды в жизнь бедовую мою!
Семья затрепетала, не желая
разноплеменья, смешанных кровей!
Семья кричала, что я всем чужая –
ворона белая с заснеженных полей.
Что не понять мне доли мессианской,
не исчерпать судьбы своей до дна,
что стороной далёкой христианской
душа моя навек уязвлена!
Что не жена кошерному еврею,
рождённая под русскою звездой!
Что с детства пред мужчиной не робею,
имею гордый взгляд и голос свой.
В семейных хрониках персидской новой сказки
Тебе дан статус объявившего войну –
за право жить, не следуя указке,
за право выбирать себе жену.
Мы победили в этой схватке пылкой,
когда любовь и жизнь – на волоске!
Прижмусь щекой к пульсирующей жилке
под смуглой кожей на родном виске...