2
Раб Божий Кирилл, отец Сергия Преподобного, прежде обладал большим имением в Ростовской области, был он боярином, одним из славных и известных бояр, владел большим богатством, но к концу жизни в старости обнищал и впал в бедность.
Вряд ли был боярин Кирилл потомком от варяжского корня. Если бы это было так, то непременно упомянул бы о сем факте премудрый Епифаний, составивший дошедшее до наших дней житие Сергия Преподобного. Не умолчал бы любопытный монах о подобном факте. И о других корнях рода сего поведал бы нам средневековый писатель. Точно бы поведал, если хотя намек какой-то на славную родословную Преподобного имел. Нужный намек и в нужное время. Но монах о родословной отца героя своего повествования промолчал. Значит, не были предки Сергия славными воинами, которые мечами острыми завоевали себе наделы земельные. Не ходили они в битвы бок о бок с князьями русскими, а потому и не с руки было при князьях тех такими предками особо гордиться. Воинами они не были, с князьями славными никогда не дружили, но земли обширные в пределах города Ростова у них были. С чего бы это?
Я так думаю, с того, что был Кирилл потомком человека имевшего великое уважение среди людей шеа. И жил он на своей земле, на земле которой когда-то правили его предки. Среди своих одноплеменников жил. Среди одноплеменников свято чтивших женское начало в жизни человека. Одним из доказательств высокого места женщины среди родственников и соседей досточтимого боярина Кирилла, может послужить описание первого чуда, случившегося с Преподобным Сергием еще до рождения его. Это то чудо, когда он еще находясь в утробе матери, трижды в церкви прокричал. И вот, описывая такие чудеса премудрый Епифаний (именно премудрый и никакой иначе), рассказывает, как активно вели себя женщины в церкви, услышав странный крик. Сначала, они недоумевали про себя и говорили: «Что же будет с младенцем?». Потом подошли к Марии (матери Преподобного) и стали спрашивать её: «Что это – не ребенок ли у тебя за пазухой в пеленках, а мы его крик слышали раздавшийся по церкви?». Растерянная мать ничего не ответила им, и женщины стали допытываться и искать таинственного младенца по всей церкви. А когда поиски их не увенчались успехом, они снова подошли к Марии, которая призналась им: «Младенца за пазухой у меня нет, как вы думаете, но в утробе у меня ребенок еще не родившийся. Он и кричал». Женщины же спросили её: «Как может быть дарован голос до рождения младенцу, еще находящемуся в утробе?». Она же ответила: «Я тому и сама удивляюсь, вся объята страхом, трепещу не понимая случившегося». И женщины, вздыхая и бия себя в грудь, возвращались каждая на свое место, так говоря про себя: «Что же это будет за ребенок? Да будет с ним воля Господня».
Подробно рассказывая об активности женщин, ставших свидетельницами преславного чуда свершившегося с младенцем, о мужчинах же премудрый Епифаний упоминает весьма кратко: «Мужчины же в церкви, все это слышавшие и видевшие, в ужасе стояли молча, пока иерей совершил святую литургию, снял ризы свои и отпустил людей». Так что же хотел сказать нам мудрый сказитель, подробно повествуя о женской заботе и мужском ужасе? Наверняка, хотел что-то сказать, за то и прозвали его премудрым. Нет дыма без огня и невозможно единым махом веру народа переломить. Долгий это путь. Я так думаю, что, исповедуя веру христианскую, коренные жители Залесья все-таки продолжали почитать свою богиню. Пусть бессознательно, но продолжали. Хотя, почему бессознательно? Борьба с верой шеа продолжалась не одно столетие и только в первой четверти четырнадцатого века вошла в решающую и последнюю фазу.
А началась эта фаза переселением русского митрополита Петра в город Москву. В «Истории Русского государства» Н.М. Карамзин приводит следующий отрывок из жития святого Петра, составленного митрополитом Киприаном. «Если ты, - говорил митрополит Петр князю Московскому, - успокоишь мою старость и воздвигнешь здесь храм, достойной Богоматери, то будешь сильнее всех иных князей, и род твой возвеличится; кости мои останутся в сем граде; святители захотят обитать в оном, и руки его взыдут на плеща врагов наших». Если попробовать перевести последнюю фразу на современный русский язык, то мы получим примерно следующее: и руки его возлягут на плечи врагов наших. Непонятно чуть-чуть, к чему призывал князя московского митрополит. С врагами своими обниматься что ли? Вряд ли. А если попробовать перевести эту мало понятную фразу так: и руки его поднимутся на племя шеа – врагов наших. Где тут истина, не знаю, но уж больно много совпадений, которые всё больше и больше убеждают меня, что было в Залесской земле такое племя – шеа. Если же оно существовало, то события перед началом завершающего этапа по искоренению веры шеа вполне могли развиваться следующим образом.
В 1285 году новый русский митрополит Максим был в Орде, а, возвращаясь, он посетил восточную окраину вотчины своей. Посетил и ужаснулся. Ужаснулся тому, что не все гладко на землях русских. По рассказам епископов вроде бы везде тишь да благодать, а вот на деле…. А на деле никак не могут отречься племена шеа от богини своей и продолжают почитать её всячески. Дети иудины! Утром они истинному Господу рьяно молятся, а вечерами этой богине своей. Сплошные безобразия в краю лесном творились. Око бы на них не смотрело, но надо было смотреть. Должность такая у Максима была, чтоб догляд всему вести, что супротив веры истиной выступает.
Сразу по приезду в Киев собирает митрополит всех епископов русских на тайный собор. Был этот собор весьма значительным событием на Руси, потому и дошли сведения до нас о проведении и секретности этого собрания. Что уж говорилось и как, нам остается только догадываться, но вполне возможно и молвил Максим в сердцах:
- Уж, если безобразники эти жизни своей не мыслят без поклонения женщине, то пусть Богоматери Святой поклоняются, а не какой-то там босой простоволосой девке. Поучить нам их надо. Крепко поучить.
На том и порешили. Порешили, собрали всех, кто мог в благом деле пользу принесть, и разошлись, чтоб народ за лесами дремучими надлежащим образом к вере истинной направлять. А народ возле Клязьмы славный жил. Добрый народ. Не из тех он был, кто только и мечтает, чтоб око за око да зуб за зуб. Здесь всё наоборот было, эти люди, без всякого сомнения, последнюю рубашку ближнему своему отдадут, и любое поприще пройдут с ним безропотно. В беде ближнего своего не оставят и никогда не позавидуют счастью его. Хорошие люди и веры настоящей достойные! Их бы только с пути языческого сбить.
Сам Максим тоже в Киеве сиднем сидеть не остался, а пошел ходить по земле русской. И вот что летопись Никоновская говорит:
- Он по обычаю своему хожаше по всей земле рустей, учаше, наказуюше, управляюше.
И учил митрополит подданных своих, и наказывал он их, и управлял ими.
- Можно поклоняться женщине, - говорил он недоверчиво взирающим в его сторону людям селений шеа, - и не только можно, а и нужно. Но только поклоняться можно самой достойнейшей из женщин. И одна такая на всем свете белом – это Матерь Господа нашего Иисуса Христа. Вот ей мы и должны все вместе поклоняться. Ей и никому более!
По всякому встречали его люди в селениях лесных. Чаще всего встречали добром, но бывало и колом по спине доставалось проповеднику (в семье не без урода при соседстве таком), но не сдавался митрополит русский и, несмотря на трудности всяческие, достойно дело свое вершил. Особенно много постараться пришлось ему во Владимире-городе. Хотя и здесь корни веры людей шеа во множестве превеликом расплодились, но и поддержки от истинно верующих в городе много было. Понимающий народ во Владимире жил. Предки его все больше с Киевской земли на берега Клязьмы пришли, а потому и богиню Шеа не особо жаловали. Правда, и против неё ничего не имели, но если надо….
Со стержнем крепким народ. С настоящей сердцевиной. Да только и здесь постараться пришлось. Для начала собор Успенья Пресвятой Богородицы построили. И возложил собственноручно Максим на престол собора того икону Божьей матери. Написано же на той иконе было вот что: «Сей святый чудотворный образ Преподобной Богородицы написан бысть в лето 1299 (6807) по видению Максима митрополита Владимирского и всей России чудотворца….». Сперва люди со стержнем крепким соседей своих силой в храм Богородице поклониться вели, а потом всё потихоньку образовалось так, как надо. Признали Владимирские шеа Богородицу за Ту, Которая поклонения их достойна. Добился митрополит Максим своего. И пусть пока в одном только городе, но добился. Дальше полегче у него пошло, скоро в Суждале народ к вере истиной пристрастился, и уж дальше намеревался Максим шагнуть, но не каменной плоть митрополита была. Не выдержала она вскоре всех свалившихся на неё тревог да мучений.
Не жалел себя митрополит ради дела праведного. Много в трудах пребывал, так много, что не вынесло сердце его забот тяжких. Не выдержало и остановилось зимой года 1303 от рождества Христова.
Дело же Максима продолжил митрополит Петр. Прибыв во Владимир в 1308 году, он осмотрелся, подивился свершениям предшественника своего и стал искать следующий город, где можно было являть силы для борьбы с языческими пережитками. И пал выбор нового митрополита на Москву. Вот где язычников вдоволь было. Кишмя кишели. Да как им там не быть, если Москва (Мошеаква) был одним из древнейших городов шеа. В середине двенадцатого века правил этим городом вождь Кушеа, презрительно прозванный славянами Кучкой. Именно в жену этого вождя и влюбился князь Юрий Долгорукий. Есть предание такое. Влюбившись в жену правителя земель московских, князь русский долгим размышлениям предаваться не стал. Он скоро убил здешнего вождя, овладел его женой, да и Москвой заодно. Что стало с женой Кучки после той княжеской любви, об этом история умалчивает, а вот город Москва с той поры стал именоваться русским. Именоваться-то он так именовался, но большинство жителей его были шеа. Их это город был. Князьям-то русским они подчиняться научились, а вот от веры своей языческой никак не хотели подобру-поздорову отступить. Не одну сотню лет супротив веры истиной шли.
- Ничего не хотят понимать, безобразники, - жаловался как-то митрополиту Петру князь московский Иван Данилович. – Уж я перед ними и так, и эдак, а они молчат, сопят себе под нос да на своем стоять продолжают. Может, ты мне как поможешь, святой отец?
И решил митрополит Петр, что если одолеет он верования языческие в Москве, то остальное ему все нипочем будет.
- В Москву пойдем, собирайтесь, - строго велел он своей свите и через пару, укрывшись на санях меховыми шкурами, вместе с Иваном Даниловичем отправился в его вотчину.
Вот в том пути они подружились крепко-накрепко.
Боролся митрополит Петр с языческой богиней, твердо следуя заветам своего предшественника митрополита Максима. Первым делом стал митрополит строить в Москве собор Успения Пресвятой Богородицы, чтоб люди шеа поклонялись той женщине, которой следует поклоняться, а не какой-нибудь другой.
Вот здесь хотелось бы мне небольшое отступление сделать и поделиться с читателем некоторыми наблюдениями. В каждом городе, название которого не имеет до сих пор четкого толкования (Суздаль, Ростов, Москва и другие) обязательно есть старинный храм Успенья Пресвятой Богородицы. Почему так? Может, просто совпадение? А может…
Собор Успенья Богородицы в Москве решили делать каменным. И уж что там случилось. Теперь неведомо. То ли каменщики где-то просчитались, то ли недруги чего подсудобили, то ли богиня Шеа напоследок воспротивиться решилась, но обрушился первый каменный храм на Москве храм еще недостроенным. Пришлось Петру вновь за него приниматься. А как построили храм, так стали Москву называть домом Пресвятой Богородицы. Больше всех Богородица на Москве почиталась.
Смог митрополит Петр люд московский убедить и приобщить к вере праведной. Скоро и среди шеа у него много сподвижников стало. В Радонеж он послал наместником Терентия Ртишеа (Ртища), который людям многие льготы даровал да обещал уменьшить многие налоги. И снискал Терентий великое уважение среди жителей Радонежа, а через уважение и смог он людей к истинной вере приобщить. Без насилия в Радонеже всё обошлось. По доброй воле. А вот в Ростове по доброй воле не получилось, не пошел народ тамошний за посланником московским Василием Кошеа (Кочева), пришлось в помощь к нему Мина послать с дружиной крепкой. Где добрым словом не получилось, там мечом булатным потрудиться пришлось. В первую очередь старейшего боярина ростовского по прозванию Аверкий вниз головой повесили, чтоб другим неповадно было. Потом с десяток горлопанов Мина при всем честном народе мечом порубил. Притаился город, но на покорность сразу не пошел. Город Ростов, он всегда непокорством своим славился. Еще в 1071 году епископа Леонтия убили горожане. Это с тех пор пошла гулять по Руси присказка, что в тихом омуте черти водятся. Вроде бы и тихий народ шеа, но никак его нельзя до крайности доводить. Попробовал Леонтий силой ростовчан от богини их Шеа отлучить, и головой своей поплатился. Конечно, к 1325 году многое изменилось в Ростове. И народ уж здесь не тот стал, но московские посланцы все равно опасались, как бы чего не вышло. И, то ли сами они придумали, то ли подсказал кто, но решили москвичи расселить часть наиболее именитых бояр ростовских по другим городам. Разделить их. Чтоб попроще было с городом непокорным совладать. Истинно ведь говорится, что если царство само в себе разделится, то не устоять ему. В Священном Писании так писано. Вот из-за этого разделения насильственного и приехал боярин Кирилл - отец Сергия Преподобного с семьей своей из Ростова в Радонеж. Приехал и стал здесь жить под присмотром Терентия Ртишеа.