Звонок в дверь.
И кого могло принести сейчас в его обитель? Очередные сектанты распространяют свет истинного знания? Впрочем, не важно. Он с трудом оторвал тело от кровати. Глаза болели ото сна, а ощущения в голове были просто непередаваемы. Дневной сон – не самая хорошая идея, если ты действительно устал. Чертыхаясь, он нашел в кармане висевшего на вешалке пальто ключи и пошел открывать. Мимоходом глянув в зеркало в коридоре, он отметил про себя, насколько он помято и нелепо выглядит.
- Кто там?
- Перепись населения! Откройте, пожалуйста! – ответил мелодичный женский голос по ту сторону двери.
«Будь вы неладны» - подумал он про себя, но открыл. Что-то в голосе нежданной гостьи его привлекло.
Гостьей оказалась хрупкая брюнетка с робкими и наивными, но в то же время сильными карими глазами, зябко кутавшаяся в шарф неопределённого цвета, аккуратно убранный под строгое черное пальто. В ней не было ничего сногсшибательного, но все же она была на удивление гармонична, а потому – привлекательна. В руках она держала папку – обыкновенную, картонную, с тряпичными завязками.
- Вы можете уделить мне несколько минут? – сказала она робко.
- Да, конечно. Проходите, пожалуйста.
Он прошел вглубь квартиры – она проследовала за ним.
«Давайте, наверное, лучше на кухню. Там стол свободен, будет удобнее», - сказал он, бросив взгляд на катастрофический беспорядок в комнате, представлявшей из себя клубок проводов, бумаг, одежды и всяких ненужных вещей, которые непонятно как оказались здесь. Весь стол был заставлен чашками и завален книгами. Среди всего этого с трудом угадывалось наличие клавиатуры напротив монитора. Уже давным-давно здесь никого, кроме него, не было.
Они сели за кухонный стол. Она принялась развязывать узелок на папке, он замялся.
- Не желаете ли чаю? – спросил он.
- Нет, спасибо.
Повисла неловкая пауза
- Понимаете, я должна вам кое-что сказать, - продолжила она, - дело в том, что мне обязательно нужно представиться. Я – Смерть.
Сначала он не отреагировал, пропустив это мимо ушей, так как рассматривал потеки разлитого чая на пластиковом покрытии стола. Через мгновение он встрепенулся и вопросительно посмотрел на нее. В его глазах читалось лишь удивление.
- То есть? Как это – Смерть?
- Ну, вот так, Смерть. Обычная. Знаете, в сказках рассказывают.
- Но…
- Ожидали увидеть костлявую старуху в черном балахоне, я понимаю – сказала она утвердительно, - но вот она я, такая.
Он отнесся к этому как к странному розыгрышу. С чего бы это, вот так, посреди рабочей недели, днем, дома, к нему – и сама Смерть? Он здоров, бодр (ну, почти бодр, но это не в счет) и весел (это, конечно, тоже было вопиющей неправдой, но обычно пишут именно так).
- Так что получается я… Ну то есть мои дни, как это говорят…
- Нет. Я пришла поговорить. Профилактическая беседа, знаете ли. Как инспекторы ГАИ в школе с детьми беседуют.
После этих слов его удивление достигло, казалось предела, на который только способен человек.
- Итаааак… - весьма мило протянула она мелодичным голосом, - что у нас тут. Ну, впрочем как всегда… Сколько же я вас таких видела. Есть люди одинокие, есть совсем одинокие, а есть те, которые считают, что спасают человечество, до тех пор, пока я к ним не загляну ясным весенним утром. Вы знаете, сколько работаю – всегда самое жестокое разочарование настигает тех, кому приходится умирать теплым весенним утром, когда все утопает в зелени и птицы поют, когда все вокруг наполнено Жизнью… Странная, впрочем, метафора, ведь у Жизни весной обычно много работы, разъезды да командировки постоянно. Молодые пары, знаете ли, реагируют на весну совсем не так, как те, к кому прихожу я. Один мне битый час распинался – ну как же, мол, так? Умирать осенью, когда за окном проливной дождь – можно, в каком-нибудь декабре, особенно когда темно и слякотно – вполне логично. А вот как можно умереть солнечным майским днем - он понимать отказывался. После них, пожалуй, на втором месте по степени разочарования идут всяческие мизантропы и индивидуалисты. Всю жизнь упивались своим одиночеством, лепили из себя сверхчеловека, может даже книгу написали о какой-то чуши вроде национального превосходства. А вот какая ирония – умирать одному страшно. Лопочут что-то про то, что к всемирному духу хотят присоединиться в единении со всем человечеством, один мне даже сходу в любви признался и предложил замуж выйти, чтобы ему не пришлось самому умирать – как дети, ей-богу. Вот с кем приятно работать – это с потребителями. Вещей у них, конечно, многовато, все норовят за собой захватить что-то – кто сумочку модную (вот и что в нее складывать-то?), кто часы (и толку от часов в безвременье?), один пытался с собой коллекцию дисков утащить (дрянь, а не музыка, на мой вкус). Зато уж кто-кто, а они улетают легко – фьюить – и все. После себя-то не оставили ничего. Не понимают, глупые, – смысл не в том, что можно с собой забрать, а в том, что здесь останется. Точнее даже не здесь, а, так сказать, везде, в человечестве. И это куда ценнее того, о чем постоянно меланхолично рассуждают нытики-человечествоспасители. Хочешь спасать – я только за, ну сам посуди – как минимум, мне работы будет меньше. Да и небезразлична я к человеческому счастью, уж поверь. Не пришла бы сейчас с тобой беседу проводить, коль было бы наоборот. Только что толку говорить? Пойди и сделай. Эти люди-говоруны удивительно умудряются быть одновременно детьми и взрослыми – то есть, рассуждают они, конечно, много, основательно, по-взрослому, но рассуждения-то – детские-детские. Лучше бы решительности у собственных детей поучились. Один вот мне все жаловался, что, дескать, не понимают-не ценят-одиноко ему, даже тетрадочку показал, где он роман пишет про свое одиночество, с одной-единственной строчкой, я ее хорошо запомнила. «Щелчок выключателя. Свет. Вздох. Привет, пустая квартира». Ну вот как с таким человеком серьезно разговаривать?
А вот с такими, как ты, всегда сложно. Вроде бы, все правильно делаешь, и думаешь много, и помогать всем вроде стараешься. И ведь вроде бы даже окружающих слушаешь. То есть, в целом, неплохой человек. А мучаешься. Чего ты мучаешься? От невозможности сумочку с собой забрать, если вдруг что? Ах да, от одиночества… Подними глаза. Говоришь, никто не понимает тебя? Объясни им. Тебе неуютно в этом обществе? Измени его. Этот мир – дерьмо? Меняй и его. Тогда, может быть, изменятся и люди. И даже не надейся – изменишься и ты. Мне пора…
- Подожди… Мне кажется… Я люблю тебя!
Смерть разочарованно вздохнула.
- Ну вот, еще один балбес понял меня неправильно. Я о чем тут распиналась? А? Ты меня вообще слушал?
- Ну… Про весенний день там… И национальное превосходство… Не уходи! Поговори со мной!
- Нет уж. Давай, сделай себе чая, а как допьешь – иди и живи. И помни про весенний день, безымянный палец, коллекцию дисков и щелчок выключателя. Тебе ведь будет кому, кому-то получше, чем Смерть, сказать три слова, которые ты опрометчиво выпалил мне. Счастья тебе.
Смерть растворилась в воздухе.
- А зачем был нужен этот театр с переписью населения? – спросил он пространство.
- Чтобы этот визит был первым из двух, а не первым и последним – ответило пространство голосом кареглазой Смерти.
Он сел и задумался. Когда он очнулся, чай совсем остыл.