Даже и сейчас эти давние воспоминания вызывают у меня и печаль, и какую-то светлую тревогу. Я возвращаюсь в своё детство, на много лет назад. С тех пор прошло уже немало времени, а чувства всё так же плещут прибоем в море моей памяти. Лет в четырнадцать, я была очень высокой и очень худенькой. Сейчас глядя на меня это, наверное, очень трудно представить. Большие голубые глаза и светлые, как солома волосы, тогда придавали мне вид неброский и незаметный. Я очень этого стеснялась, своих рук, своих ног, коленок, боялась насмешек своих хулиганистых и очень шустрых в общении одноклассников. Боялась их острых и злых языков, придумывающих для меня обидные клички. Ну, вы и сами, наверное, знаете, как называют девчонок такой хрупкой комплекции. В таком возрасте девчонки особенно трепетно относятся к своему образу и любой, даже самый маленький недостаток во внешности, разрастается до размеров вселенской трагедии. Вот поэтому старалась я держаться в школе как можно незаметней. Жизнь и так очень редко преподносила мне нещедрые подарки.
Отец и мать расстались давно, когда я ещё была совсем маленькой. Я не знала, почему так случилось, мать никогда мне об этом не рассказывала. Возможно, она сама не понимала, по чьей вине это произошло или может быть стеснялась и чувствовала свою вину. А тут ещё совершенно неожиданно моя мама, работающая продавцом в нашем поселковом магазине, за растрату попала в тюрьму. Не передать словами, какие чувства испытывала я, когда узнала об этом. Целых два месяца перед случившимся моя мама ходила подавленной, со скорбным лицом и печальными глазами. Тогда я первый раз в жизни услышала грозное слово – ОБХС. Представлялось что-то тяжелое и безжалостное, как огромный бородатый великан, вооруженный большой кувалдой со злыми сверкающими глазами. Что это такое, я не знала, и объяснить мне никто не мог, и не хотел, но то, что это что-то очень страшное, было понятно даже мне. Я вся сразу как-то сжалась и замерла. Посёлок был не очень большой и об этом сразу же узнали все в нашей школе. Мне казалось, что на меня все смотрят с осуждением, словно и я тоже виновата в том, что случилось с моей мамой. Ни капли жалости и сочувствия не проявили ни учителя, ни одноклассники и даже немногие родственники, казалось, навсегда отвернулись от меня. И только моя бабушка стала любить и жалеть меня ещё больше, чем прежде. Так мы и жили с ней вдвоём в нашем небольшом деревянном доме.
Летом, чтобы не топить печку и зря не переводить, достающиеся дорого нам с бабушкой дрова, мы готовили на старой газовой плите. Она давно стояла у нас в коридоре с привозными пятидесятилитровыми, покрашенными в красный цвет как пожарные машины, баллонами. Бабушка пользоваться газовой плитой не умела и боялась, поэтому включать и выключать её звала меня. Она опасалась забыть из-за угасающей памяти выключить клапан на баллоне. Сама она так до конца жизни и не сумела побороть страх перед этой сложной для неё вещью. И я с удовольствием щёлкала ручками и клапаном, чувствуя свою необходимость!
Как-то летом, когда я была дома совсем одна, у калитки остановился высокий мужчина, лет тридцати пяти. Посмотрев, что нет собаки, он без разрешения вошёл во двор и уже у самого порога спросил:
- Есть, кто? – и я выглянула из дома.
- Проверка газового оборудования, - громко произнёс он, - районная инспекция, - добавил и полез в карман за удостоверением, но видимо передумал. Молча вошёл в коридор и скептически посмотрел на нашу древнюю газовую плиту. А плита действительно была не очень. И хоть мы с бабушкой следили за ней, каждый раз после готовки мыли и протирали, но уж очень старой она была. Было видно, что тут-то он решил спуску не давать и показать свою власть в полной мере.
- Мать дома? – грозно спросил он, хмуря тщательно выбритое лицо.
- Нет, она сидит в тюрьме, - почему-то ответила я грустно, - и он удивлённо посмотрел на меня.
- Тогда зови отца, - уже спокойней и как-то неуверенно попросил он.
- Папы тоже нет, - ответила я. - Он с нами давно не живёт, - и я увидела, как в его глазах проплыло лёгкое облако печали.
- А с кем же ты живёшь? – уже почти совсем растерянно спросил он.
- С бабушкой, но она старенькая и плитой пользоваться не умеет, - наивно отвечала я, - поэтому иногда варю обеды я.
Было видно, что мужчина растерялся. С одной стороны, он должен был наказать нерадивых хозяев за плохое состояние плиты. А с другой стороны – как и кого наказывать? Старенькую бабушку с маленькой пенсией и маленькую девчушку, почти сироту? Он некоторое время стоял в задумчивости. Потом вытащил из папки какую-то бумагу, сунул мне в руки ручку, тяжело вздохнул, - распишись, - и молча отправился по улице в следующие дома. Я поняла…, он просто меня пожалел. Потом моей бабушке, сидя возле дома на лавочке, рассказывали соседки, что инспектором он был строгим и штрафовал нещадно.
Я понимала, что в душе он очень добрый человек. И его жалость ко мне разбудила в моей душе ответную грусть. Я стояла на пороге дома и еле сдерживала слёзы, которые были готовы покатиться из моих глаз.
Я остро почувствовала себя одинокой. У меня была бабушка, но мне так не хватало мамы.
- Приезжай быстрее моя мама, мне так тебя не хватает, - шептала я, глядя на одинокое облако, плывущее по высокому и синему как мамины глаза, небу.