Спустя всего неделю Зара подошла ко мне сама. Её такт и обходительность сразу свели меня с ума. С того дня мы долго не расставались, почти везде и почти всегда появлялись в паре, если не считать наших вдруг ставших многочисленными друзей.
Мамочке моей она совершенно не понравилась, ей казалось, что Зара со всеми без разбору любезна и уж приторно ласкова. Мне же именно этого всегда, почти с пелёнок, не хватало. Мамочка просто ревновала: не умея отдавать душевное тепло, она его и не получала, а это ужасно. Но её мнением в этом вопросе я не собиралась руководствоваться. Своей жизнью я распоряжалась сама, как умела, как получалось.
Мысль разменять квартиру пришла нам с мамочкой одновременно. Она всегда была холодна и эгоистична,и зализывать мои раны,как,впрочем,и купаться в безбрежном море счастья,я с глубокого детства предпочитала в одиночестве.
Мне была найдена двухкомнатная квартирка в старом двухэтажном деревянном доме. Соседи оказались людьми неплохими, весёлыми, общительными.
Квартирка была порядком запущена, потолки чернели от копоти, полы давно не знали краски, печи были скорее чёрные, чем белые. Печей было две:одна в кухне, другая в комнате, обложенная плиткой, изображавшая камин. Зато дров не было вовсе, как впрочем и денег на них.
Большая комната была вся заставлена комнатными цветами, геранями, от чего казалась тёмной и нестерпимо пахучей.
Кроме того, до моего вселения в квартире друг за другом умерла пожилая пара, муж и жена. По этой причине собственно и подыскивал их сын обмен. Со дня похорон мужчины, который, тоскуя, спешно отправился вслед за своей женой, не прошло и полутора недель.
Я показала квартирку Заре, боясь однако, что она придёт в ужас и отговорит меня вселяться, но она меня поддержала, сказав, что люди всегда и везде умирают, а многие живые многим в более худших условиях живут, и что поселиться и жить в этой квартирке для начала совсем неплохо. Это у страха глаза велики, а с обустройством на этой жилплощади делов-то, сказала она, мне всего «на пять копеек».
В качестве иллюстрации худшей, и даже никакой жизни, Зара пригласила меня в гости к её семейному брату.
Семья её брата жила в бараке с одним удобством на всех жителей дома в общем узком тёмном коридорчике в виде уборной с дыркой в полу. Если в коридорчике встречались два человека, то с трудом протискивались, чтоб разойтись. Лампочка, периодически вкручиваемая кем-либо из жителей,выживала в таких условиях не более суток. Её выкручивал и уносил какой-нибудь прохожий с улицы,часто захаживающий справить нужду.
Комнатка их была столь малюсенькой, что едва вмещались кровать и стол. В семье росли двое детей-дошколят. Брат Коля был на костылях, с поломанной ногой. Жена пришла с работы, села на старенький табурет, уставилась мутным, совершенно отсутствующим взглядом в угол, и так просидела, не проговорив за вечер ни слова.
Коля сходил в сарайку за дровами, затопил печь, принёс воды. Он пока через силу заставлял себя шевелиться, поэтому их любовная лодка ещё держалась на плаву. Он даже сохранил чувство юмора! А его жена социальными изысками бытия была сломлена окончательно.
Семья была непьющая, тем не менее в таких условиях совершенно потерявшая всякий смысл в жизни. Для деревни или села уборная в доме, даже если это просто дырка в полу, - роскошь. Но та же клозетная дырка в самом центре столичного городка – это уже дырка в общественном сознании.
Надо сказать, что дом и вправду находился в центре города, в самом его сердце, под шикарным многоэтажным бетонно-стеклянным боком подслеповатой республиканской администрации, хиреющей сознанием, с проседающей, как гнилые полы, ответственностью за горячо нелюбимый ею трудовой народ. Но видно та смотрела вперёд, а что делается на задах, администрации было неведомо.
Впоследствии этот дом ещё долго будоражил сознание городской общественности. Но, как говорится, собака лает, ветер носит.
Жители дома постепенно, но прочно входили в то состояние, в котором всё начинает нравиться, исчезают потребности, желания, стремления. Человек смиряется со своей долей, и пусть даже на улице самая что ни на есть жара, не говоря уже о стуже, отмораживается душой настолько, что дальше уже его гнобить бесполезно. Он перестаёт воспринимать это изощрённое издевательство над званием человек. И тогда уже, как говаривал незабвенный непревзойдённый наш бытописатель жизни Аркадий Райкин, становится не понятно, «или они нас, или мы их». Правда и тут находятся шутники, которым мороз нипочём, и их гражданская жилка оказывается морозоустойчивой. Таким товарищам эти планомерные социальные отмораживания излишнего народа под предводительством власти – до буйков. Один такой «стоик» взял да и украсил стены своего дома надписями «Господа, мы не скот, скот не мы», «SOS», «Мы здесь, мы рядом, мы в вашей заднице, оглянитесь».
Так бы ничего: сзади–то и вправду не видно господам. Да вот беда, рядом вырос центральный универсальный магазин, а туда народу ходить стало немерено. Газеты чуть не захлебнулись, освещая актуальнейший коллизион.
И представьте, реакция чиновников оказалась ещё более заторможенной, чем реакция отмороженной жены Коли. Любовался город на эту самостийно организовавшуюся местную музейную достопримечательность ещё долгих несколько лет, пока–таки не добили тему вездесущие журналисты, хвала им и почтение. И дом наконец-то снесли!
После посещения брата Зары мне эта моя угрюмая запущенная деревяшка показалась почти райским местом.