Ливны 1948 -1949 годы

               
Походное крещение.

В город Ливны (Орловской области) семья Лофиченко, в составе: меня -  шестилетнего мальчика, моих родителей и бабушки, приехала в 1948 году из Молдавии той же осенью, в снятый руководством Ливенской экспедиции Гипроводхоза маленький щитовой домик, из одной комнаты и небольшого входного тамбура, находившийся у самого края лежащего в развалинах  разрушенного войной города.
Первым делом, внесли туда главную ценность, тяжеленный ивовый ящик с лущённой кукурузой и несколько чемоданов с самыми необходимыми вещами и минимальным количеством посуды, которая обычно потом докупалась на новом месте жительства. Минимальное количество мебели - стол,  табуретки и панцирные кровати, если везло, обычно бывали на месте, если нет, то родители шли на местный рынок и покупали там недостающие вещи. 
Никогда прежде Коля не видел такого большого количества разрушенных домов. Уже прошло достаточно времени после последних боёв с немцами, но местная администрация смогла пока  лишь расчистить проезжие части улиц, по сторонам которых возвышались развалины, состоящие их разного размера кирпичных обломков, уже поросших травой и мелкой древесной растительностью.
Через некоторое время он подружился с двумя сверстниками, которые жили неподалёку в своих полуразрушенных домах. С ними теперь он которыми целыми пропадал на этих развалинах в поисках чего-нибудь интересного для мальчишек этого возраста, ведь никаких детских игрушек тогда не было ни  у кого (хотя однажды он видел на базаре большую куклу, привезённую из Германии,  которая, когда её клали горизонтально, закрывала свои глазки  и произносила похожее на «ма-ма»).

Была ещё причина, почему они упорно лазали по городским развалинам,  на них рос паслён (невысокое травянистое растение), который на местном мальчишеском жаргоне  звался «бздникой», они ели их ягоды, когда те из зелёных превращались в чёрные и сладкие, после такой пищи язык, зубы и губы становились тёмно синими, иногда приходилось по нескольку раз навещать одни и те же развалины из-за разного времени созревания этих вкусных ягод. Из паслёна местное население умудрялось даже варить варенье (естественно, в те годы без сахара). По отдельным признакам, мальчишки понимали, что раньше было на месте этих развалин, так по обилию разбитых стеклянных пузырьков, определяли, что тут была аптека (или больница), и т.п.
Мы целыми днями проводили на этих, заросших бурьяном городских развалинах, пытаясь найти чего-нибудь интересное для нас мальчишек.  Любые найденные предметы, даже  небольшие металлические трубочки становились предметом обмена, а осколки цветного стекла были особенно привлекательным «товаром», ведь через них было так интересно смотреть на солнце!
По другую сторону от нашего домика простиралось большое поле, поросшее скудной травяной растительностью, на котором паслось большое стадо свиней,  которые сильно отличались от обычных белокожих свиней, которых Коля видел на хуторе Бунаки у деда Кирилла. Эти свиньи были высокого роста, поджарые (с впалыми боками), серого цвета с чёрными пятнами, а некоторые и вовсе чёрные, и для Коли они выглядели как-то устрашающе.
Зиму в Ливнах Коля не запомнил, а вот весну помнил хорошо. Колина мать Людмила ждала второго ребёнка и по вечерам вышивала гладью большого петуха с большими цветными перьями в хвосте на наволочке для подушечки будущего ребёнка. А в начале апреля 1949 года её отвезли в Ливенский роддом, накануне Колиного дня рождения. А вот в его день рождения 11 апреля Колин отец Фёдор повёл его в ливенскую церковь. Был  какой-то православный праздник и народу было  так много, что не все  поместились внутри и терпеливо ждали снаружи, пока кто-нибудь не выйдет оттуда. Церковь была небольшой и без верхней её части, которую вероятно немцы сбили снарядом вместе с нашим артиллерийским наводчиком.

Коля запомнил большой колокол висевший своим верхним «ухом» на большом (прогнувшимся под его тяжестью) металлическом ломе, один конец которого был вделан в церковную стену, другой лежал сверху на остатке толстой кирпичной стены.  Верёвка, привязанная к колокольному языку была довольно длинной и извилисто лежала на молодой весенней травке. Отец, видя такое обилие людей вздохнул и направился сразу внутрь церковного помещения, тесно наполненного стоящими людьми. С первой попытки проникнуть внутрь он наткнулся на недоумённые вопросы, что не видишь? – не куда тут.
Тогда отец наклонялся к  уху впереди стоящего и что-то ему говорил, тогда тот понимающе сдвигался чуть-чуть в сторону, давая ему  с сыном протиснуться немного вперёд. Дальше отец опять что-то говорил следующему впереди стоящему, и опять ему давали возможность пройти вперёд, туда, откуда доносилась молитва священника.
В самой церквушке был полумрак, свет исходил лишь от редких свечей в руках молящих и, главным образом от иконостаса, освещённого церковными  свечами, сильно пахло человеческим потом и горящим воском.

Наконец они оказались в первых рядах, и отец максимально (как позволяла обстановка) приблизившись к читавшему молитвы священнику и, выждав удобный момент, тихо сказал ему  что-то, в ответ священник  отрицательно покачал головой.  Тогда отец ещё раз, но теперь уже настойчиво повторил свою  просьбу, после чего батюшка, тихо сказал отцу, чтобы тот выставил своего сына вперёд. И когда  священник в конце службы обходил молящихся с чашей святой воды и веничком брызгал ею на них, проходя мимо он персонально остановился напротив Коли и, произнеся какие-то молитвенные слова окрестил его  крёстным знаменем и обильно обрызгал святой водой. Как потом Коля понял, протискиваясь, отец всем впереди стоящим говорил, что ему очень надо срочно окрестить своего сына, и все понимающе давали возможность им пройти вперёд. То же самое он сказал и попу, который ответил, что для этого существуют специальные дни (со своим специальным ритуалом), но, не знаю, что повторно сказал ему отец, но вероятно, слова были очень убедительны. 

Когда шли обратно домой, Колин отец запел в полголоса: «Миром господу помолимся ..» Так по походному, почти по военному, Колю и окрестили, батюшка для него не пожалел святой воды (из церкви Коля вышел весь мокрый). В это время мать Коли лежала в роддоме, где через шесть дней родит братишку Вову, а бабушке благоразумно отец ничего не сказал, куда они ходили, сказал, что решил погулять с сыном. (О том, что он всё-таки крещённый, хотя и в походном варианте Коля вспомнил много позже уже на заре перестройки. В те годы  стало  модным ходить в церкви и крестить  детей, а вот для взрослых некрещеных уже был особый ритуал. Когда Колина сестра, думая, что он некрещеный, стала его уговаривать покреститься, он вначале было согласился, но потом вспомнив про Ливенское «походное» крещение, сказал её об этом, и эта проблема была  сразу снята.) В Ливнах семья Лофиченко увеличилась на одного человека, у Коли появился братик Вова. У матери роды были очень тяжёлыми (хотели даже делать кесарево сечение) – ребёнок родился 5.7 кг весом, акушерка, принимавшая роды сказала ей, что такого крупного ребёнка она принимала второй раз в своей жизни.

Когда его принесли домой, то в качестве кроватки приспособили ивовую корзину из которой выгребли остатки кукурузного зерна. Счастливая мать быстро закончила вышивание и у Володи появилась красивая подушечка с разноцветным петухом. За проработанные без зарплаты дни в Молдавии Родители Коли получили солидные (по тем временам) деньги, и сразу пошли к местному портному, чтобы сшить себе новую модную одежду А увидев друг друга в красивой одежде (он был в белых брюках, она в белой юбке), так себе понравились, что тут же пошли в фотоателье, чтобы зафиксировать это редкое событие для семейного фотоальбома. Ещё отец тогда купил большой радиоприёмник «Электросигнал», работавший от двух больших и тяжеленных аккумуляторов. В те годы электричество в дома подавали с частыми перебоями, а  напряжение в сети колебалось  в больших пределах, поэтому к приёмнику (в целях его   сохранения) отец и купил аккумуляторы.

С 1948 года начались широкомасштабные гидротехнические работы по всей засушливой части России, являвшимися составной частью «Сталинского плана преобразования природы» рассчитанного на многие годы вперёд. Большими темпами сажались полезащитные лесные полосы, для защиты от пыльных бурь и суховеев. Сажали лесные полосы большой протяжённости и по берегам рек, которые, по замыслам авторов этого грандиозного плана, должны были прекратить рост овражно-балочной системы, смыв плодородного слоя с полей и заиливание устроенных на них водохранилищ. На Гипроводхоз была возложена задача проектирование и строительство малых гидротехнических сооружений: водозащитных речных дамб и водозадерживающих плотин для орошения полей и водопоя скота. По роду своей деятельности Колины родители  были инженеры-гидротехники и ему иногда приходилось бывать вместе с ними в местах строительства сельских плотин и ближайших деревнях.

Коля запомнил один такой случай. Внизу большой балки одиноко тарахтел небольшой трактор ДТ-54, выполняя земляные работы по созданию ложа будущего водохранилища. По бокам балки тогда проводились буровые работы вручную. Рабочие вращали буровую штангу за отрезки труб насаженные на короткие патрубки бурового оборудования. Работа шла туго и для её ускорения придумали усаживать сверху на  эти трубы молодых девчат для веса, а чтобы те падали рабочие (молодые парни) их придерживали за талию и за другие (пониже) места, отчего те начинали визжать и спрыгивали, но потом снова залезали, видно им нравилось таким манером помогать весёлым хлопцам выполнять свою тяжёлую буровую работу.  К тому же, всё это сопровождалось весёлыми шутками и прибаутками. Один куплет частушки Коля запомнил:  Эх дож, дож, дож; намочил мене дож; на сухому берегу; а я дура не бегу.
После окончания работ по получению грунтовых проб с различных глубин и запаковке пронумерованных кернов в подготовленные для них ящики, молодые рабочие и девчата отправились домой в ближайшую деревню. Надвигались сумерки, до города попутной телеги не было, и Колин отец вместе с другим инженером решили заночевать в одной из ближайших к балке хат. Подойдя поближе увидели, что вместо соломенной крыши торчали одни голые жерди. Как видно, солому скормили голодной скотине (что было весной обычным явлением). Открыв дверь и переступив порог, в полумраке, мы увидели телёнка мочившегося в центре хаты у печи на земляной весь в ямах пол.

Воздух был крайне спёртым, была жуткая вонь, пахло свежей коровьей мочой. У них сразу спёрло дыхание и, несмотря приглашение войти, прозвучавшее из тёмной глубины хаты, поблагодарив за приглашение, буквально вылетели оттуда. Немного побродив, они нашли заброшенный сарай, где кое-как и переночевали.    И ранним утром, на первой попутной телеге они отправились обратно в город.

В Ливнах мы впервые познакомились с экстравагантной коллегой моих родителей Надеждой Власевич, которая обращалась к моей матери просто – здравствуй Людка, получая в ответ – здравствуй Надька. Она тоже работала в Молдавии, когда из Москвы не присылали денег на зарплату (в период денежной реформы) и  получив в Ливнах причитающие ей большие деньги она купила себе большой и мощный мотоцикл, на котором носилась по полям. Теперь она не зависела от  государственного транспорта и приезжала в колхозное правление тогда, когда надо было ей заключить очередной договор с колхозным руководством на проектирование на их землях водохранилищных плотин,
Однажды летом она приехала в один колхоз, а предупреждённый заранее председатель колхоза задержался где-то на полях, была страшная жара  и в ожидании его в пустом кабинете Надежда разделась догола. И вот  весь в поту в свой кабинет влетает председатель колхоза и видит перед собой обнажённую блондинку с прекрасной фигурой и в испуге отшатнулся обратно, на что услышал от  Надежды ласковое – не стесняйтесь, заходите.

Потом ей уже в платье пришлось долго его убеждать, что она именно тот инженер, который будет проектировать пруд в его колхозе. Об этом трагикомичном случае  быстро узнали во всей Орловской экспедиции Гипроводхоза, и смакуя рассказывали о ней друг другу в самых разных вариантах, часто добавляя от себя вымышленные  подробности. Сама Надежда Власевич просто не обращала внимание на все сплетни вокруг неё, хотя приобрела звания странной женщины. Была она женщиной одинокой и будучи молодой красивой блондинкой внутренне переживала от своего одиночества. Некоторое время назад она ездила в деловые поездки (как и все в экспедиции) на служебной полуторке, и ходили сплетни, что у неё была интимная связь с  шофёром этой машины.

Но однажды в открытом поле у их машины заглох мотор и Надежда одна пешком вернулась обратно на экспедиционную базу, оставив шофёра одного в ожидании приезда ремонтной машины. Когда же приехала техпомощь к сломанной полуторке, то обнаружила её шофёра повешенным на её рулевой баранке. Эта таинственная смерть так и осталась не раскрытой. Может быть и потому тоже, Надежда  купила себе мотоцикл, чтобы не ездить на злополучной полуторке с новым шофёром – несмотря на свою врождённую экстравагантность она так же  была и немного суеверной.

Она с симпатией относилась к нашей семье и лихо подъехав на своём массивом мотоцикле, весело кричала: здравствуй Людка! Федька привет! Когда родился мой братишка Вова, она упросила мою мать взять его в руки понянчить, и когда тот неожиданно для неё описался, она воскликнула: У, засранец! И быстро вернула его обратно матери. По большому счёту, мужчины её боялись, боялись её острого языка, боялись её непредсказуемости во взаимоотношениях, и откровенно робели перед красиво сложенной светлокожей высокой блондинкой. Может быть, ей нравилась моя мать и потому, что тоже была яркой блондинкой (в Орловской экспедиции таких было только две).
Ещё её опасались за её бескомпромиссные заявления в адрес людей, которых она невзлюбила за их непорядочность в отношениях, а кто из мужчин был без греха?  За глаза её считали шизофреничкой и потому многие её высказывания в адрес коммунистической власти сходило ей с рук. Забегая вперёд, в период нашей общей работы в Чапаевске, когда  умер Иосиф Сталин, на слова о том, что весь народ плачет от такой потери, в ответ она заявила, что в деревне народ плачет от того, что тот так долго прожил. Она и тогда была одинокой женщиной, так и не смогла найти  достойного себе  мужа.