Бермудская линия
Разорвав один угол и разогнув два других, я думал, что освободился, но на самом деле я лишь увеличил своё пространство, навсегда отделённое от других.
Всё было так. Или, примерно так.
Школу я закончил с трудом, и аттестат получил только потому, что оттоптал её единственную-родную от звонка до звонка, отчего и сам был ей как бы родной. Половину последнего года я появлялся в ней вызывающе редко. Учительница по истории неизменно при виде меня повторяла одну и ту же глупую шутку – О! Явление нашего Христа народу – а я вымучено и виновато улыбался. Я уже понимал, как они относятся ко мне. Как к навсегда потерянному, несмотря на то, что десятый я закончил всего с двумя четвёрками, а потом... потом я просто разлетелся на куски, резко, на сверхсветовых скоростях, и мне потребовались долгие полтора года, чтобы вернуться к равновесию. Я думаю, это был мой личный Большой взрыв.
Странно, что сейчас я уже не помню, с чего именно всё началось, поэтому у меня два варианта. Два варианта, как два сгиба, которые превращают линию в треугольник, из которого так трудно вырваться.
Первый вариант такой – я в то время очень любил астрономию. В одиннадцатом астрономия была предметом на выбор, одним из трёх, и я её не выбрал, конечно же сглупив. Но как-то я взял у одноклассника, который в отличии от меня не сглупил и её выбрал, учебник с созвездием Ориона на обложке, и уже через две недели знал названия всех созвездий, номера всех туманностей и галактик, и купив бинокль, выискал на ночном небе всё, что можно было выискать с десятикратным увеличением.
Помимо учебника я притащил из библиотеки всё, что в ней было о бездонном и пугающем космосе, и зачитывался порою до утра. Я погружался в книги, словно в вакуум межзвёздных пространств, и ночи летели незаметно, за исключением той, когда...
Я читал что-то о возможности существования других цивилизаций, почти уже засыпая, но не в силах остановиться. Мозг мой плавал в тумане транса, мягко покачиваясь на его лёгких волнах, но всё же иногда я отводил взгляд от букв, и быстро оглядывался по сторонам. То, что я читал, и полная тишина спящего мира, пробуждали в глубине меня неприятные, напряжённые мысли, но я тут же возвращался к книге и бежал сосредоточенным взглядом дальше по ровным строчкам. Из транса, схватив казалось за само сердце, меня выдернул жуткий шум вперемежку с грохотом. Я молнией обернулся и вцепился глазами в то место, где было одно из окон. Звон разлетающегося стекла, шипящий треск, натянутая занавеска, словно кто-то с той стороны упёрся в неё руками – моё сердце обледенело и я почувствовал, как мне не хватает воздуха. Я шумно потянул его в себя, глядя, как на занавеске появляется чёрное пятно. Через полсекунды оно вспыхнуло, и я ничего не соображая, вскочил и изо всех сил дёрнул горящую занавеску вниз. Мне было страшно увидеть, что там за нею, мозг нарисовал чудовище, рвущееся через окно в комнату, но я увидел только зияющую дыру в раме. Маленькое пламя погасло само, а я осел на пол, чувствуя, как совсем не в ритме пульсирует моё запуганное сердце. Тяжело, с дрожью дыша, я смотрел на осколки, разбросанные по полу, и мой взгляд наткнулся на маленький камешек, размером с небольшую сливу. Он и цветом был похож на сливу. Я схватил его, но тут же отбросил от себя. Камешек был очень горячим, и мне вдруг глупо подумалось, что внутри меня сейчас бьётся точно такой же, маленький и горячий камешек, становясь всё тяжелее и тяжелее...
Вариант второй, конечно же, уже сам по себе является производным от того камешка, но иногда причина так переплетается со следствием, что уже невозможно отделить их друг от друга.
Я уже совсем не помню, сколько прошло времени между этими двумя событиями, но думаю, что вряд ли очень много. Второй вариант, как и первый, происходил ночью, и мне иногда кажется, что дни созданы для чего-то совсем иного, серого и безликого, нежели те...
Ночи, самые обычные, шли своим чередом. Я уже успел забыть о переживаниях с камешком, как произошло следующее.
На часах было немного заполночь, и я устало бросив на пол не помню какую книгу, лёг на диван, натянув на себя тонкое одеяло. Шёл июнь, и в комнатах уже было достаточно душно. Я закрыл глаза, и стал монотонно думать о прочитанном, стараясь побыстрее уснуть. Почти провалившись в тёмную бездну, я почувствовал лёгкие прикосновения к спине. Видимо, покрывало со спинки дивана сползло, подумал я, и обернулся, чтобы поправить...
Но уже ничего нельзя поправить, и всегда, когда это воспоминание в очередной раз терзает меня, я задаюсь одним и тем же вопросом – если я был уверен, что прикосновение, которые я ощутил, было прикосновением сползшего с диванной спинки покрывала, почему я увидел кошку?
Почему я увидел кошку? Белую, можно сказать самую обычную кошку. Она смотрела в мои глаза своими. Потом она отвернула мордочку, и в лёгком, красивом прыжке, оторвалась от спинки дивана и исчезла в стене. Я до сих пор чётко вижу в памяти, как в стене исчезает голова, потом тело, потом хвост.
И лишним будет говорить, что через неделю я попал в больницу с диагнозом – миокардит. Или не лишним? Впрочем, на прямой - лишнее-не лишнее, как и на каждой прямой, любая точка всегда будет только точкой, и ничем больше, пока ты сам не навяжешь ей свои координаты. И дело совсем не в геометрии.