Утром следующего дня я отправилась искать работу. Моя бывшая детсадовская воспитательница, милая душевная дама, теперь занимала неплохую должность, курируя все детские учреждения в городе. После двухчасового моего молчания в её кабинете, дала мне направление в ясли и назвала адрес, там меня уже ждали на работу. Дана Афанасьевна, так звали её, сочувственно сказала, что наслышана о взбалмошном нраве Жози, знает, на что она способна и догадывается о моей проблеме.
Я удивилась её житейской прозорливости. Дана Афанасьевна, в свою очередь, пожаловалась, что раздавая социальные блага в виде направлений на место в немногочисленные детские ясли-сады, она таких трагедий насмотрелась и наслушалась, что впору открывать при её кабинете стационарный пункт скорой помощи, потому что столько горя и несправедливости нормальному человеку просто не вынести. А социальная ловушка получателей благ – самая что ни на есть ловушка, как для мышей: кто в неё попал, ожидая помощи, тот уже автоматически лишается права на счастливую жизнь.
Мало-помалу жизнь моя входила в колею. Я работала завхозом, в мои обязанности входил закуп, доставка, учёт продуктов, их отпуск на кухню, заполнение отчётной документации. Повар, дородная, систематически не удовлетворяемая жизнью тётка, звали её Валентина Кузюрова, искренне восхищалась моим почти царственным спокойствием, хотя я считала, что по отношению к ней просто проявляю благоразумие.
Она с гордостью рассказывала мне, что прошлого завхоза доводила до такого состояния, что та бегала за ней с топором. Я ей парировала, что не вижу причин бегать за ней, да ещё с топором,как бывший завхоз, потому что она не так интересна, как вообразила себе, и вообще, топор — вещь тяжёлая и опасная.
Вскоре она нашла бесполезным цепляться ко мне, к тому же я, мимоходом, виртуозно и влёт выполняя часть её работы, часто здорово этим выручала. Она себе быстро определила другой объект занудливого обожания, а точнее, вернулась к прежнему.
Начальница, Марго, была ворчлива, но « добра». По дурости моего характера я как-то попеняла ей на то, что она разрешала повару Валентине гнобить педагога, пожилую, забитую, одинокую женщину. За неё иногда заступались и другие педагоги, но они были такими древними, что боялись быть выброшенными на обочину жизни, то бишь на пенсию, поэтому делали это так сказать из чувства долга интеллигентного человека.
В жизни встречаются такие люди, которых нельзя назвать несчастными, тем не менее, на протяжении всего жизненного пути они подвергаются нападкам. Где бы они ни были, где бы ни работали, всегда найдётся кто-то, кто будет их долбить по «родничку» и честить «и в хвост и в гриву». Такова была педагог Вера Николаевна. Придя в первый раз на работу, я усиленно вспоминала, где могла видеть эту женщину, затем вспомнила, и мне подумалось, что Вера Николаевна именно такой человек.
Мне припомнились события примерно пятнадцатилетней давности, тогда я была первоклассницей. Первой моей учительницей была Вера Николаевна. Как полагается первоклашкам, к Новому году мы освоили букварь, сносно читали, прилично писали слова и предложения, типа "Мама мыла раму". Учитель был добр, даже с нами – мелкотой — вежлив, тактичен и общался только на «вы».
В классе с нами учился Толя Фогль. Учился - по отношении к нему это громко сказано. За полгода учёбы он ни разу не открыл рта, не нарисовал ни одной палочки в тетради. Мы часто приставали к нему и просили сказать хоть слово, но он молчал, как немой, хотя мы точно знали, что он не немой, потому что слышали, как он разговаривал со своими родными. «Задержка умственного и психического развития» сказали бы сейчас и определили бы мальчика в другую школу. Тогда, в те давние времена, вызвали комиссию, Веру Николаевну отправили восвояси как не справившуюся со своими обязанностями. Народ первого класса буйствовал, противился решению комиссии, уверял, что лучшего учителя в мире не существует, но нам декларативно было объявлено, что нам так лучше, это для нашего же блага и вообще, это не нашего ума дело. Толю Фогля куда–то увезли, и больше мы о нём никогда ничего не слышали.