Я повешу белую простыню над потолком и спущу вниз. Прочную, из жесткой льняной ткани, немного хрустящую, от чистоты. От нее еще будет пахнуть порошком и хозяйственным мылом...
* * *
Я помню по папиным словам, что маленькая Дороти, когда ей надоедали пластмассовые куклы и мягкие медведи которыми в то время была забита вся небольшая детская комнатка, она просто подвешивала плотную, льняную простынь к потолку и спускала вниз, садясь с другой стороны. Потом подпирала ткань стулом, делая себе уютную норку, забиралась под письменный стол и часами могла сидеть внутри, разговаривая со своей выдуманной подругой Джейн. Они смеялись, рассказывали друг другу разные истории, шептались, секретничали, рисовали карты неведомых миру материков.
А иногда она брала с собой старые расскраски, карандаши и довольно таки потрепанную книжку о путишествиях Алисы, прочитанную ей перед сном мамой от корки до корки.
Дороти была очень умной девочкой. Тихой и послушной. Она очень редко выходила во вдвор, что бы поиграть с соседскими ребятами в салки или полазать на деревья в сезон яблок. Не вплетала ленточки в косы, как делали все остальные девочки. А ведь у Дороти были такие красивые волосы! Шелковистые, густые, каштановые кудри, волнами спадающие по плечам.
Она все время проводила дома, сидя напротив старого фортепиано, которое досталось в наследство отцу от его покойной мамы. Сюзанна Кинг была пианисткой, да такой хорошей, что вся улица собирала зевак под окнами, стоило ей лишь сесть за инструмент. Так живо сухие, уже тронутые старостью пальцы бегали по клавишам, вытягивая потрясающие звуки, сливающиеся вместе в душевные мелодии.
Дороти не умела играть на пианино. Но зато, у нее был чудный голосок.
Так вернемся к нашей плотной, льняной простыне, которую Дороти подвешивала под потолок и спускала вниз, когда ей было особенно скучно.
Она сидела в своем шалаше до вечера, пока мать не звала всю семью ужинать. Нехотя откладывала Алису в сторону и прощаясь с Джейн, девочка спускалась на кухню. Съедала свой кусок мясного пирога, выпивала чашку клюквенного чая и поднималась на чердак.
Садилась на подоконик, окна, что под самой крышей, она всегда смотрела отсюда на небо по вечерам.
С этой стороны не было улиц, посаженных один на один серых, скучных домов. Тут был пустырь. Огромное поле на котором кроме обычных сорняков попадались еще и нежно-голубые васильки и яркие головки ромашек, и даже маки. Дороти любила маки.
А дальше тянулась дорога, целая стена из сосен и елей. Это был лес. И небо над ним было особенно красиво. Все усеянное звездами.
Они мерцали, как будто танцуя, перекидываясь невидимыми людским глазам нитками, лесками, нанизываясь на них, словно бисер для браслетов.
Дороти начинала песню. Песню о птицах, летающих высоко в небе, о шуме ветра, прогуливающегося между ветками елок и шелестящего у них в перьях, о танцах белок и о шепоте раков в реке. Она прижималась лбом к холодному стеклу, закрывала глаза и пела.
Рядом сидела Джейн, вплетая цветные звезды, которые она снимала прямо с неба в каштановые волосы Дороти, думая о маленькой Алисе,у которой перед самым носом растворился в воздухе Чешир, оставляя лишь свою кошачью улыбку. О том, что и она по утру сама испарится точно так же, как фиолетовый в розовую полоску кот, с зелеными глазами, стоит только ее подружке сладко засопеть. А по этому, нужно бы снять плотную, белую простынь с потолка, пока мама не заметила, что Дороти, как всегда не спится..