2025. Последний год Угрюм-реки. Подраж. Шишкову

ПОСВЯЩАЕТСЯ
проректору СКА ГС (РАНХ и ГС)
потомственному кубанскому казаку
Сергею Петровичу ДАВЫДЫЧУ!


                У Г Р Ю М - Р Е К А 
               
                РОСТОВ - 2008
               
                ПОДРАЖАНИЕ ВЕЛИКОМУ
   
                РУССКОМУ ПИСАТЕЛЮ В.Я.ШИШКОВУ
            
   
             "В думе - все дураки. В правительстве - одни идиоты. В синоде-
             одни животные. Не пора ли, мой дорогой, их ВСЕХ отправить в
             Сибирь для проветривания мозгов?!"
             (из письма Александры-Алисы Романовой
              своему мужу -  царю Николаю Второму,
              январь 1917 года).

      
                Ч А С Т Ь    П Е Р В А Я

               
                ГЛАВА ПЕРВАЯ.

...Медвежья падь утопала в снегах. Зима в этот год выдалась знатной - снегу навалило под самые крыши. Кругом дремали вековые, в два обхвата, сосны и ели, великаном-красавцем стоял кедрач в белоснежных пушистых шлемах.День был короток, вечер наступал быстро - белесое зимнее солнце, едва успев осветить тайгу,вскоре  скатывалось за изломанную линию бескрайних сибирских лесов.

 Торопливый  сумрак жадно схватывал все кругом.
Ночь надвигалась тихая, чудная, звездная. Все в этом мире жило по раз и навсегда заведенному порядку. Короткий день сменялся длинной ночью, хандра и скука жителей - безудержным весельем.
И только строптивая и непокорная Угрюм-река неторопливо катила свои стальные воды к далекому ледовому океану, не подчиняясь никому и ничему.

... Пьяных гостей развозили по квартирам на тройках с бубенцами.Кое-кого разносили на руках. Илья Петрович Соханых, громко икнув, вежливо раскланялся со всеми.Во дворе отказался от предложения быть доставленным к порогу родного дома с комфортом и потому ушел домой пешком. По дороге несколько раз валялся - видно, ущербный рог скупого месяца плохо освещал его извилистый путь. Добрые люди не преминули сообщить его дородной супруге о необычайных дорожных приключениях, и вскоре Илья Петрович был доставлен домой силой. Потом несколько дней прикладывал огромный медный пятак к левому разукрашенному радугой глазу.

Бывший поручик и отставной карточный шулер Аркадий Аркадьич Приперентьев, он же всем известный кутила лейтенант Чупрынников, невесть каким ветром занесенный сюда, в сибирскую глушь,с берегов далекого Питера, решил последовать героическому примеру Ильи Петровича, но не рассчитал свои подорванные знатной сибирской кедровкой силы, и потому по дороге несколько раз падал, ругался и кричал, отморозил уши, пальцы, ноги и еще кое-что, и под утро проснулся в чужой постели.

На прибывшего с инспекцией генерала, помещавшегося в трех парадных комнатах верхнего этажа громовской резиденции, напала чудовищная икота, и потому он, плача, умолял непреклонного Исидора соединить его с ненаглядной мадемуазель Софи, которая одна только и могла излечить его.

Потом генерал вдруг вспомнил, что так и не добил в берлоге огромного бурого медведя, и потому ему надо срочно надеть шубу, стать на лыжи и уйти в тайгу, пока медведь еще там. Трезвый Исидор доказывал генералу, что сейчас на дворе цветущий май, так что напрасно их превосходительство беспокоятся. Генерал распахивал окно, дышал свежим морозным сибирским воздухом, топал ногами,возмущался, даже кричал, что отдаст старого дурака в солдаты, но Исидор был неумолим.
 
 Через три часа Исидор наконец понял, что сладить с генералом не сможет и потому без лишних слов толкнул к нему в комнату хорошенькую Наденьку в одном пеньюаре, а сам, трижды перекрестившись, пошел в сторожку играть с дворовыми в подкидного.

В девять вечера зажгли иллюминацию. Счастливая Наденька в новой изящной беличьей шубке подлетала то к одному знакомцу, то к другому, и смеясь и морща свой хорошенький и розовый от мороза носик, с восторгом говорила:
- Проздравьте! Теперь я исправничиха! Мой дурак наконец-то повышение по службе получил!

  Гости орали и пели, поливали друг друга шампанским и бросали в сугроб горничных и всех подвернувшихся под пьяную руку молодых одиноких женщин и девах.
 
Илья Петрович, прикладывая к посиневшему глазу большой медный пятак, с гордостью говорил всем знакомым коммерсантам:
- Щас я тебе такой ужас расскажу, что ты в сугроб упадешь!
Отведя в сторонку,Илья Петрович показывал изумленному собеседнику подбитый дородной супругой глаз и заговорщицким тоном сообщал:
-Видал? Кавказец, проклятый Ибрагим-оглы присветил!Хорошо хоть ни прирезал. У них ведь человека жизни лишить, что вам по ветру плюнуть...

Скалистые берега Угрюм-реки освещались кострами. Как изумрудная, врезанная в сибирскую тьму игрушка, блистала тысячами лампочек башня "ГЛЯДИ В ОБА". Столичные гости восторгались чудесным сказочным видом.
Новоявленный исправник в новом мундире с медалями ни на шаг не отходил от грозного столичного генерала, а тот прижимал к груди весело и задорно хохочущую Наденьку, ни на кого не обращая внимания, и говорил громко и восторженно, словно они были вдвоем на берегу:
- А ведь я еще могу! Представляешь, красавица, сам не ожидал! Ого-го! Я , оказывается, мужчина!!

Счастливая Наденька хохотала пуще прежнего, засыпала ошалевшего от неземной любви старичка-генерала снегом, толкала его в грудь своими игрушечными кулачками,а все чиновники облегченно улыбались, торопливо крестились и жали с благодарностью руку своему спасителю - новоиспеченному исправнику Федору Амбрееву: в этот раз , кажется, пронесло, никаких отставок не будет, жизнь продолжается!
"Благодетель ты наш, спаситель, дорогой Федор Степаныч! А то я уж, чего греха таить, с семейством распрощался - супружница моя уж и котомку собрала тюремную. Я-то и взял всего сто тыщ, да ведь раскопали треклятые ревизоры! Я уж и в ноги падал, и золотишко совал - куды там. Неподкупные. Строгие. Государевы слуги. А оно вишь как вышло! Кланяемся тебе до земли, спаситель ты наш! Век не забудем!" - Федор Степаныч смущенно улыбался, но с удовольствием жал руки всем здешним чиновникам. 

Вершины сопок, как жерла огнедышащих вулканов, горели огнями громадных костров.
С головы башни звонкоголосый мальчишка крикнул вниз:
- Федотыч!Эй, Федотыч!
- Чую! - Отвечал трезвый одноногий пушкарь, и один за другим гремели, потрясая ночь и тайгу, чудовищные выстрелы. Ошеломленные гости ахали, визжали, затыкали уши, генерал охал, хватался за сердце, картинно падал в снег, и Наденька с приставом поднимали его. Все были веселы, довольны и счастливы.

-Колоссаль! - Хрипел мистер Кук, который непонятно как успел отморозить уши. - Канонада как в Севастополь! О, это странный русски  обычай! Гут, зер гут!

Только Прохор Петрович Громов, внезапно помрачневший и осунувшийся, равнодушно взирал на эти сатанинские пляски и гигантские пушечные всполохи.

"Шапошников, Анфиса, Синильга, Ибрагим!Встают из гроба мертвецы. А ведь бог создал неправильный мир! Бог создал неправильного человека!И совсем не торопится его переделывать. И куда мир катится?!"

Прохор не принимал участие в танцах.С четырьмя приезжими из столицы он сидел у себя в обширном кабинете, довольно  неуютном, отделанном в псевдомавританском стиле.

 - Простите, но так совпало! - С пыхтящим сопением начал питерский карточный шулер отставной поручик Приперентьев, которого еще совсем недавно господа гвардейские офицеры щедро отделали подсвечником и вышвырнули из ресторана вон, прямо в сугроб. - Мы должны вас огорчить. Нами возбуждено в столице дело об отчуждении у вас золотоносного прииска "Новый"...

- Мы - это кто? - Нетерпеливо перебил его Прохор.
- Мы - это новые собственники! - Бывший карточный шулер с сожалением потер так и не прошедшую шишку от подсвечника.-Эффективные собственники! Опора режима!Надежда державы!
- Ну да! - Прохор насмешливо потянул носом. - Эффективные собственники, говоришь? Вы , господа, ничего хорошего создать  не можете. Вы изначально , с самого рождения, не способны ни к какому производительному труду, ни к какой работе!
- Это почему же?! - Взвился уязвленный шулер Приперентьев.

- А что можно сделать, если кругом одни только воры, бездельники и невежи? У вас нет практического опыта работы. Вы живете канцелярским трудом. Вы сосну от березы отличить не сможете. В вас нет огня, активности! Вы мои предприятия завтра же пустите на ветер. Оборудование продадите на металлолом, рабочих голодом уморите, а рудник и шахты на лондонской бирже спустите за гроши!

- Вряд ли, соколик, вряд ли! - Сморкнулся в красный платок купчина Сахаров.
- Ну почему же! - Прохор развалился в кресле. - Господа, скажу вам как на духу, что о вас здешние люди думают: приехали столичные бездельники: ни ума, ни таланта, ни положительных знаний - одна фанаберия!
- Я высшее учебное заведение закончил! - Вспылил горячий поляк Парчевский.

- Знаем, как вы там учитесь! - Тут же пресек его попытки Прохор. - Нашел чем гордиться. Наличие диплома еще не означает наличие ума и знаний! Присылают мне вот таких ученых людей, а потом мы с инженером Протасовым целый год только тем и занимаемся, что учим их основам горного дела! Они кварц от шпата отличить не могут. А уж про чиновников я молчу! Они государственную службу рассматривают исключительно с точки зрения своего бездонного кармана...
Зато все берутся учить, понукать, приказывать. Кухарка Горбачева возомнила себя графиней! Гидротехник Зурабов стал профессором медицины, бухгалтер Уринсон стал попечителем пенсионного фонда, торговец фиалками Чубайс занялся энергетикой огромной страны, а бригадир лесорубов Абрамович стал главным хранителем фонда будущих поколений. Бездари и неучи - да вас и близко нельзя даже к лавке с колониальными товарами подпускать, а не то что к закромам Державы!
 Вам, господа, на бирже воздухом торговать, а не прииском или заводом руководить. Я бы вам даже лесопилку не доверил. Это сложное дело. И ему надо долго учиться. С прилежанием-с.
И начинать надо с нуля! В голой степи или в дикой тайге возьмите делянку и своими руками начинайте завод строить. Вот тогда вы и поймете прелесть настоящего труда. Вот тогда вы и оцените...

- А ты нас не учи, соколик! - Перебил Прохора купчина. - Мы, чай, тоже смолоду лаптем пустые щи хлебали. На медные гроши церковно-приходскую заканчивали! А потом в люди вышли. И щи стали наваристыми, и вместо лаптей - серебро да золото. И с губернаторами, и с товарищами министра, и с депутатами Думы в одном зале сиживали. Вот так вот, Прошенька, дорогой ты наш!

- Не верю я вам, господа, не верю! - Прохор обвел всех четверых недобрым взглядом. - То, что легко досталось, легко и уходит. Как пришло, так и ушло. Как говорится, бог дал, бог взял. Чужое ведь не ценится. Не свое - не жалко! Ох, чувствую, доведете вы страну родную до голода и бунта, доведете непременно!!
- Вы себя слишком высоко цените, уважаемый Прохор Петрович!

- Да, я свой труд в миллиард ценю! Я пришел сюда, на дикий берег реки десять лет назад. И вот сейчас здесь вы видите европейский город с населением в сорок тысяч! Потом и кровью я обустроил этот край! Своим умом, кровавыми мозолями. Три завода, две фабрики, три прииска, дюжина пароходов, десятки лесопилок, да еще на десять миллионов золотых рублей государственных заказов! Я, господа хорошие, родной державе шпалы и рельсы делаю. А вы все пустите прахом,продадите иноземцам заводы и лесопилки за копейки, потом на радостях в ближайшем ресторане напьетесь, передеретесь и передушите друг друга...

- Ну это не ваша забота, соколик!

- Можете льстить себя надеждой сколько угодно! - Прохор расхохотался. - Но шиш вы получите! Да что я вам - мальчишка?! Сегодня - мое, а завтра - ваше?! Да я в столицу поеду жаловаться! Есть же законы, есть же правила и нормы, без которых жизнь просто невозможна, есть же честь и совесть, в конце концов...

- Хе-хе, уважаемый, - купец прыснул в бороду, - какая честь и совесть в наше время, когда все вышли на рынок со своими услугами?! От сантехника и гинеколога до губернатора и прокурора. Вы же сами знаете, какие у нас законы! А в столицу ехать не советую. Вашего защитничка с треском выперли. Так что напрасны ваши старания! Зря потратитесь на дорогу!

- Простите, Прохор Петрович, - разжал тонкие губы юрист Арзамасов, - позвольте ввести вас в курс дела. Ваш прииск и заводы выставлены на торги. Акционерами являются крупнейшие капиталисты и банкиры Европы и Америки. А с ними ссориться, сами понимаете, никто не захочет! Вы уж извините, но так вышло!

- Господа! - Прохор вскочил. - Но ведь это грабеж! Вы срываете государственные заказы! Ведь страна рассчитывает на мои рельсы...
- Ну что вы, - картинно изогнул брови юрист Арзамасов, - это не рейдерский захват, а вполне заурядная рыночная операция. Вы задолжали налог за землю...

- Сколько?! - Прохор подался вперед.
- Два миллиона золотых рублей!

- Но позвольте, господа! - Прохор откинулся на спинку стула. - Здесь земли много. И она столько не стоит! Вы цену задрали как минимум в миллион раз...
- Ну почему же? - Бывший поручик и карточный шулер Приперентьев дернул плечом.- Раньше не стоила. А сейчас стоит!
- Почему вдруг?
- Новый министр оценил по - новому! - Бывший поручик Приперентьев опять пощупал шишку на голове. Черт, как болит! А здоровые все-таки господа офицеры в столице живут!
- И мы, - поручик покосился на своих компаньонов, - решили создать акционерное общество, и чтобы земля и рудники с вашими заводами не уплыли закордонному владельцу...

- Шиш вам! - Вскричал Прохор. - Я потом и кровью заработал! Я поднял на дыбы дикую тайгу. Я десять лет пахал, как раб на галерах! А вы приперлись на все готовое?!

- Что поделаешь? - Притворно вздохнул купчина Сахаров. - Жизнь не стоит на месте. Кто-то пришел, кто-то ушел. Кому-то повезло, кому-то нет. А государству надо много денег! Ведь у него и расходы большие, и обязательства огромные. Вот оно и вынуждено брать налоги даже с тех, кто живет на краю света ...

- Прохор Петрович! - Юрист поправил золотые очки. - Дело поправимо. Если вы найдете хотя бы миллион золотых рублей, то можно уплатить налог и добиться отсрочки исполнения судебного решения...
- Так вы уж и в суд подали?!

- Разумеется! Мы ж не идиоты ехать из столицы в такую даль, в медвежий угол, не имея никаких козырных карт в рукаве! - Ляпнул шулер Приперентьев и тут же под уничтожающим взглядом поляка Парчевского, племянника здешнего губернатора, быстро поправился. -

- Господа, я хотел сказать, что все надо делать по закону! Закон превыше всего! Иначе бунт, анархия, революция. А русский бунт, вы сами знаете, всегда жестокий и бессмысленный. Прохор Петрович в настоящий момент не имеет наличного капитала, оборотных средств у него нет, все его счета в банках заблокированы, так что ему остается одно - по-хорошему договориться с нами , то есть взять нас в долю!

- Шиш вам! - Крикнул Прохор. - Кукиш с маком, а не прииски вы получите!
- Это ваше последнее слово? - Юрист собрал бумаги.
- Я найду деньги! Я заплачу грабительский налог! А вас голыми по снегу, по тайге пущу назад в Питер! На потеху всему православному люду.

- Желаем здравствовать. Разрешите откланяться?

... Люди всех предприятий Прохора Громова снова стали на работы.
 Началось новое десятилетие , обещавшее Прохору новые миллионы и всероссийскую славу. Ему уже грезились долгожданные генеральские эполеты, хрусталь и бронза великолепного Зимнего дворца, вежливые сановники, улыбающиеся банкиры. Но он, видимо, забыл, как круты склоны человеческих желаний, как низко пал человек в своей зависти и алчности!

 - Если я срочно не найду деньги, - говорил с умным волком Прохор, упиваясь коньяком в башне, - то эти босяки отберут мое добро! Они смогли подкупить всех. Даже судей. Ничего святого! До чего ж все-таки власть наша продажная! Ну не дают деловому человеку развернуться! Так и норовят прирезать курочку, хотя она только начала нести золотые яйца. Ну погодите - я брошу на прииск всех рабочих, пообещаю им горы денег,и они добудут мне много золота - на десять, на двадцать,на сто миллионов рублей. Я уплачу налоги за десять, за двадцать, за тридцать лет, подкуплю губернатора, нет, лучше министров и судей, куплю их всех с потрохами, и с их помощью пущу этих босяков и хватов голыми в тайгу! Они надолго запомнят Прохора Громова! Такого позора и хамства я не забуду!!

   Угрюм-река также молча, торжественно и величаво, катила свои стальные воды к далекому океану.Мистер Кук и дьякон Ферапонт, на удивленье всем, начали купаться! Холодная вода обжигала тело и быстро выбрасывала пловцов на берег, где собралось много зевак, в том числе и довольно хорошенькие горничные и официантки из резиденции Громовых.

 Илья Петрович Сохатых, одетый в новый полосатый купальный костюм - по последней столичной моде, как уверял его знакомый телеграфист,- тоже попробовал окунуться, но каждый раз отскакивал под раскатистый хохот уличных мальчишек и серебряный смех красивых девушек.

 Наконец он решился!
Трижды истово перекрестился, возопил как архимандрид на всенощной:
- Православные! За веру нашу пострадаю, как спаситель наш Христос!
С этими словами он бухнулся в воду.

Быстрое течение подхватило и понесло тощее тело несостоявшегося спасителя. И если бы не расторопный дьякон Ферапонт, то быть бы еще одной безутешной вдове. А так схватил Илья Петрович насморк и огромный флюс на правую щеку, зато ходил по улице гордым деревенским петухом. И ни одно сердце молодой вдовы (а после недавних суматошных залпов солдат и жандармов их стало здесь особенно много) дрогнуло при упоминании его имени.

Прохор участия в купании не принимал, хотя в другой раз наверняка разделся бы догола (в от отличие от мистера Кука и Ильи Сохатых), восхитив всех местных дам своим могучим сибирским телом, разбежался и прыгнул бы в ледяные воды реки. А потом выкатил бы шестипудовую бочку водки на берег - пей, народ, веселись: сегодня хозяин добрый!

- Всех рабочих бросить на новый прииск! - Сказал Прохор инженерам и главноуправляющему Протасову. - Работать в две смены. По двенадцать часов! Работать способом хищника - как на земле неприятеля! Брать только богатые жилы и россыпи золота, остальное бросать.И пусть питерские дьяволы-хваты с императорскими особами из Европы получат огрызки с моего стола! Я им покажу, как с нами, сибиряками, связываться!! В отношении заводских рабочих - с сегодняшнего дня рабочий день удлинить на два часа, составить новые договора, недовольных рассчитать и немедленно выслать!

 Трудящийся люд был ошеломлен неожиданным решением хозяина. Назревала новая буча. Снова появились крикуны, которые опять звали всех писать петицию в столицу государю и идти крестным ходом к резиденции Громова.
Но толпы новых рабочих с Урала, прибывающие огромными партиями, быстро охладили горячие головы и снизили начавшуюся было бучу.

Огонь в глазах погас. Решимость растаяла.
Народ понял - придется покориться хозяйской воле, изменить которую оказалась не в силах даже пролитая недавно кровь.

 Сотни трупов с простреленными спинами перевернулись под землей! А поверх земли - тайный зубовный скрежет, потаенные слезы и сокровенные пожелания всех мыслимых и немыслимых несчастий и бед хозяину, его слугам и даже Самому государю...

Неделя пробежала быстро.
Прохор опух от трудов, недосыпа и пьянки.
Желанного миллиона собрать не удалось. Подсчитав все добытое золото, Прохор с зубовным скрежетом заключил - не хватает каких-то жалких трехсот  тысяч...

-Ах, как мне все это надоело! - Прохор откинул в сторону кресло, пнул не вовремя подвернувшегося под ногу волка,отчего тот заскулил и убежал. - Никто, никто не хочет меня понять! Доведете вы меня - брошу все и уйду в тайгу, к раскольникам!

Мысль об уходе выпорхнула из уст Прохора случайно, как ненароком вспугнутая  охотником ворона. Напугав и удивив его, мысль эта накрепко засела в голове.
- А и в самом дела - не бросить ли все? Да гори оно синим огнем! - Прохор вынул платок и вытер вспотевший лоб. - Не скрыться ли мне куда-нибудь? Пусть эти столичные жулики попробуют без меня прокормить сорок тыщ здешнего народу да выполнить государев заказ! Хотел бы я посмотреть на их постные рожи месяцев эдак через пять, когда будут проедены сделанные мною запасы и выработаны заделы. Если, конечно, они успеют "добежать до канадской границы"!!

Мысль об уходе привела в кабинет Прохора и инженера Протасова.
Он достал из портфеля сложенный вчетверо лист бумаги.
- Я ухожу, Прохор Петрович!
- " И ты, Брут?" - Вскричал пораженный Прохор.
- При сложившихся обстоятельствах... не считаю нужным принудить себя...
- Вы губите великое дело, Андрей Андреич!
- Понимаю! - Эта манера и выдержка, которой Громов всегда тайно завидовал, сейчас прямо-таки  бесила его. - Я люблю дело. Я вам не врал. Но я не могу работать с человеком, которому перестал доверять!

... Пристав, получив тайное известие, что рабочие золотоносного прииска "Новый" начали тянуть волынку,с двумя урядниками и полуротой солдат тут же отправился туда.
Золотоискатели - народ матерый!
И потому вели себя развязно и крикливо, никого не стесняясь.

Пристав говорил с ними с крыльца  конторы.
Все его уговоры сводились к одному - надо потерпеть, братцы, всем тяжело! И к тому же из столицы понаехали безжалостные кредиторы и сборщики дани, так что придется затянуть пояса и немного подождать!

- Немного - это сколько? - Крикнул здоровенный мужик, с мордой потомственного уголовника. Немытые и нестриженые космы спадали на лоб, а борода закрывала все лицо, и только злые глаза сверлили собеседника насквозь. Пристав взглянул на него - и рука судорожно сжала рукоять сабли: с таким в тайге на одной дорожке лучше не встречаться!
-Тихо, ребятки,тихо! - Увещевал пристав толпу. - Разберемся! Кровопийцу Ездакова с должности уберем. Нормы снизим.Питание улучшим. Но не сразу! Вы ж должны понимать текущий момент!Говорю ж вам - кредиторы из Питера понаехали!

- Почему хозяин не выполняет своих обещаний? Просил потерпеть восемь месяцев, а уж пять лет прошло. А улучшения все нет! Обещал принародно и клятвенно - "ЛЯГУ НА РЭЛЬСЫ!" А сам нас всех на рельсы положил. Да еще и солдат вызвал. Сколько трупов похоронили! И никто за это не ответил! А нам опять - терпите, всем плохо. Сколько можно...

- Разберемся, ребятки, разберемся! - Пристав вытер вспотевший лоб. - Питание улучшим со следующей недели. Завезем вам яблоки и редьку. Нормы выработки снижаются с завтрашнего дня. Управляющего Ездакова убираю сегодня же, сейчас же! А вы работайте, и все будет хорошо!А фордыбачить не советую. У хозяина солдат - аж три роты. Так что давайте вместе телегу тянуть, и все будет хорошо!

Инженеры, техники, механики со всех сторон докладывали Прохору, что рабочие тайно бузят, везде недоделки, умышленная порча инструмента.
- Что?! И вы меня учить? - Взвился Прохор.
Инженеры и мастера уходили от хозяина, пожимая плечами и теряясь в догадках.
А Прохор лихорадочно искал деньги!

Купец Медведев, бывший питерский дворник, пряча глаза, каким-то незнакомым, хриплым голосом сказал:
- Извини, Прохор Петрович, но больше двадцати тысяч дать не могу!
Торговец свечками Чубайс долго и нудно шабашил, накрывшись покрывалом, так что Прохор через три часа в него плюнул и ушел.

Ноги сами понесли его к дому бывшего соратника.
Почему-то подумалось, что тот не откажет - все-таки вместе когда учились.
Но хозяин ломбарда Кудрин молча вытряхнул свой кошелек - жалкие три "катеньки". И так же молча развел руками.
Скототорговец  Кац-Лужков долго шарил по сусекам своего огромного сейфа, так что Прохор понял, что он просто тянет время - и потому вышел вон.

Банкир Вексельберг сказался больным и не принял его, а слуга в ермолке, получив от Прохора четвертной казенный билет, ласково нашептал: банкир пьет горькую второй день, видно, и вправду дела его плохи!

Ни один именитый горожанин не смог или не захотел ему помочь!
- Придется своих попросить! - С горечью подумал Прохор.

Илья Петрович со слезами на глазах принес свои кровные пять тысяч. Мистер Кук с плохо скрываемой гордостью выложил десять тысяч - все, что смог отложить на обратную дорогу в Америку.Молодой инженер Абросимов положил на стол хозяина тысячу.
Нина наотрез отказалась заложить свои фамильные драгоценности! Сколько ни умолял, сколько ни угрожал ей Прохор, она так и осталась непреклонна.

- Жизнь кончена! - С тоской подумал Прохор. - Завтра набегут эти столичные хищники и пустят по ветру мой адский труд. Не свое - не жалко! Ведь все прокутят в один месяц. Спустят в ресторанах. Или проиграют на бирже. Обидно до слез -- я десять лет пахал, как проклятый, а они пришли на готовенькое. Эффективные собственники?! Жулики и прощелыги. Купи-продай-обмани! На большее они изначально не способны...

Прохор налил полную рюмку коньяку. Проглотил. Закусил лимоном. Волк сидел в углу, боясь подходить к удрученному хозяину.
Мысли Прохора скачут.
В голове - смута, тоска, развал!

- А может пустить красного петуха?! - Прохор пил и не пьянел. - Взорвать все к чертовой матери!! На складе скопились семьдесят пудов динамита. Помирать, так с музыкой! Ну совсем, скоты, обнаглели - ни чести,ни совести, ни ума, ни таланта, зато кичатся связями. Пугают меня европейскими фамилиями! Нет, Прохора Громова вы просто так, голыми руками, не возьмете! Нате, выкусите, господа Парчевские-Квасневские, вы-то нас, русских, и за людей давно не считаете, вам ненавистно само слово "русский", вы спите и видите как бы поскорее стереть с карты мира так ненавистную вам страну РОССИЮ, а Сибирь нашу, Матушку, Кормилицу, давно числите ничейной землей, зоной свободной охоты с временным русским населением. Нет уж, вот вам пудовый шиш и ядреный русский кукиш! Я буду драться! Я вам просто так свое добро не отдам...

И тут вдруг Прохор вспомнил слова своего батюшки:
- Вот когда все прокутишь, пропьешь да прогуляешь, и придут к тебе в дом тупые судебные приставы описывать стол да стулья, то ты залезь на этот стол, привяжи к люстре брючной ремень и сделай петлю! Уж лучше помереть, чем жить в позоре и нищете! Так меня дед Данила учил,а он мужик был неглупый и гордый! Смотри, Прошка, выполни волю отцовскую и дедову! А то прокляну! А на том свете черти тебя на сковородке жарить будут!

 Того света Прохор Громов давно не боялся, еще со времен смерти красавицы Анфисы и ссыльного Шапошникова. Но слова отца запали в душу!
Прохор спустился вниз, прошел крадучись мимо спящего одноногого Федотыча, и заглянул в старый родительский дом.
Огромная бронзовая люстра висела , покрытая толстым слоем пыли.
Дубовый стол, дубовые стулья, дубовый пол - все выглядело прочным, надежным.

Дед Данила все делал крепко, прочно. Крепкий был старик, жилистый, потому и прожил без малого сто лет...

- А ведь все это наше, громовское! - С тоской подумал Прохор.- Потом и кровью нажитое! Сначала дед, потом мы с батей все тут делали. Своими руками. По бревнышку, по досточке везли черт знает откуда. С любовью делали, думали - для себя! А завтра придут чужие люди и все выкинут на свалку. Обидно до слез! А все почему? Да потому, что так ловко законы у нас писаны. Было мое - стало ихнее! Одним росчерком пера! И все по закону. И главное - жаловаться и некому, и бесполезно!!

 Прохор смахнул непрошеную слезу.

- Жизнь кончена!! - Он с тоской посмотрел по сторонам. - Пили-ели за мой счет. Здравницы пели. А когда мне срочно понадобился всего-навсего миллион - все мигом по кустам попрятались. Кто больным прикинулся, кто медяки на стол кинул. Друзья называются!

 Страшен миг смерти. Все смерти страшны, жутки, жестоки. Сколько людей - столько и смертей. Видно, и вправду бог создал несовершенного человека...

Прохор , не торопясь, вытащил брючной ремень, сделал петлю, подергал, проверяя, выдержит ли ремень его, и полез на стол. Там он приладил ремень к люстре. Она слегка качнулась,щедро осыпав его десятилетней пылью.

- Гордыня, гордынюшка тебя заела! - Прохор вспомнил столетних таежных старцев. - Да, таежные отшельники правы - сатанинская гордость не позволяет мне пережить крах моего дела!!
 
Прохор приладил петлю и прыгнул со стола...

Люстра с грохотом упала на пол вслед за Прохором.

А с потолка, из черного жерла, посыпались ... золотые червонцы!
Прохор сидел на полу с ремнем на шее и тупо смотрел на быстро возвышающуюся гору золотых червонцев.
- ДА! Скажи кому - не поверят! - После некоторого раздумья сказал потрясенный Прохор. - А дед Данила был большой шутник, царствие ему небесное...

 На шум прибежали дворовые люди. И тут же застыли в дверях - в старом доме на полу сидел с петлей на шее хозяин, а с потолка золотым дождем сыпались бесчисленные червонцы...

- Здоровья и долгих лет жизни нашему дорогому Прохору Петровичу!! - Купцы и торговцы стройными рядами выстроились вдоль дороги, по которой на резвой тройке с повеселевшим и ошалевшим от счастья Ильей Петровичем Сохатых вместо штатного кучера промчался Прохор.

- Да не я вам нужен!! - Прохор вытащил кошелек и сыпанул золотом на дорогу. - Вам мое золото нужно, христопродавцы! Жрите, я сегодня добрый!Я прииски выкупил! И всех питерских живодеров голыми в тайгу пустил! Пусть знают, какая тут у нас жизнь веселая!
Нас не купишь! Нас не запугаешь! Они-то нас, сибиряков, и за людей не считали, а мы им кукиш под нос! Веселись, народ! Жизнь продолжается, как и прежде!

**************************************************

         
            Г  Л  А  В  А        В  Т  О  Р  А  Я

    …Земля несется вокруг Солнца, как мотыльки вокруг яркого фонаря. А дальше, за пределами солнечной системы, - черный небесный мрак и холод, жуткое космическое пространство без конца и без краю. Но Земля заключена сама в себе, и каждый шаг по спирали времен вокруг Солнца и вместе с Солнцем означает для всех живущих на Земле год.
    Прошло три долгих и длинных человеческих года – мгновенье для Солнца и вечного Космоса! Трижды за это время меняла свой ледяной покров своенравная Угрюм-Река, трижды гремели над Медвежьей падью, над высокой башней и резиденцией Громовых радостные майские грозы.
    Три года прошло с тех пор, как незваные питерские визитеры – карточный шулер и мерзавец, не раз битый в столице подсвечниками, отставной лейтенант Чупрынников, он же всем известный бывший поручик Аркадий Аркадьевич Приперентьев, красномордый и толстозадый с бородой лопатой прижимистый купец Сахаров, племянник здешнего губернатора гордый полячишко Владислав Парчевский и лысоголовый старичок, присяжный поверенный Арзамасов, тихой сапой, маскируясь под обычных транзитных пассажиров прибыли на резвой почтовой тройке в таежную резиденцию Прохора Громова.

       Три года прошло с тех пор, как четыре непрошенных столичных гостя, матерясь и проклиная и толстомясую Дуньку, бывшую публичную салонную девку, крашеную красотку Авдотью Фоминишну, и товарища бывшего министра, и свою собственную жадность и корысть, по колено утопая в жестоких таежных снегах, под дикий хохот здоровых мужиков и улюлюканье дворовых мальчишек гуськом  потопали к ближайшей деревне, потому как все местные сибиряки и даже вольные и ни от кого независимые прасолы наотрез отказались – даже за тысячу рублей – везти их в город. А до него как минимум – девятьсот верст.
       Прохор Громов – не дурак! Он знал, где, в каком именно месте, поставить свою неприступную крепость, чтобы иметь поменьше контактов и с властями, и с разными нехорошими людьми.

    Его таежный стан, его знаменитая теперь на всю страну резиденция находится в пятистах верстах от Подволочной. А до Ербохомохли, последнего населенного пункта так и все семьсот верст наберется! Скорее всего, сгинули эти незваные столичные гости где-то в бескрайней тайге посредине между резиденцией Громова и ближайшим городом, откуда по чугунке можно было уехать в славный город на Неве.
        Ведь не зря же Прохор громко крякнул и радостно потер руки, когда узнал от Фильки Шкворня и теперь верного, как старая дворовая собака, пристава Федора Степановича Амбреева весть о том, что все местные мужики освистали и послали подальше незваных столичных гостей. Из жалости недавно прибывшие с Урала господа горные инженеры выделили беднягам свои подбитые мехом охотничьи лыжи…

    Ярко и весело топится печь. Гудят в ней сухие березовые поленья да смолистый кедровник. Жарко в кабинете. Жарко и Прохору Громову. Он ходит из угла в угол, лихорадочно листает свои старые записные книжки. Над крышей пролетает метельный ветер. С натугой силится он повалить мощную башню, но и он бессилен, и потому с лютой злобой лишь завывает и уносится дальше.

      Прохор ходит по кабинету. За окном гудит тайга, где-то близко пенится спокойная теперь Угрюм-Река – Прохор перекрыл ее бетонной плотиной, и ее буйные воды вертят три мощных электрических турбины, давая свет всем жителям его городка и многочисленных таежных поселков.

    Воспоминания, воспоминания! Живы ли те два таежных старика? Жив ли столетний Никита Сунгалов, который целый день сказал за ними по реке без седла лишь только для того, чтоб передать деньги на свечку богу?
 Ах, если б Прохор умел писать!
   Глубокое ночное время.

 Тишина в башне.
     Не трезвонят многочисленные телефоны, не прутся с докладами многочисленные инженеры и десятники. Дремлет в углу верный волк да трещат в печке сухие и звонкие поленья. Тишина одновременно и радует, и злит Прохора.
 - Надо завести кота! – Вдруг подумалось Прохору. – Вот тогда точно будет как дома!

    А в доме Громовых – самый разгар бала. После неизменной «Снегурочки» и доморощенного концерта начался бал. Весело звенит музыка – ноют скрипки, гремят турецкие барабаны, рыдает семиструнная гитара. Кружатся в танце веселые пары,  снуют по всем комнатам ряженые, шепчутся по затемненным углам влюбленные парочки.
         У длинных столов – а-ля- фуршет: ешь – не хочу, ешь - только смотри не лопни!

      Горы выпечки – пирожки с брусникой, с картошкой, с клюквой, с яблоками, с грибами, с капустой, жареные куропатки, жареные поросята, заливные осетры, домашняя колбаса, оленина строганная, копченая рыба, гуси жареные, куры отварные, отдельно в стеклянных вазонах млеет черная и красная икра, на серебряных тарелках разложены всевозможные копчености, грибочки, огурцы, горкой лежат яблоки.
Фасонистый, начищенный до золотого нестерпимого блеска, огромный трехпудовый медный самовар важно пускает пары.
               От рядов казенной водки с красными сургучными головками прямо-таки рябит в глазах. В сторонке стоят кувшины и бутылки со всевозможными домашними наливками – черносмородиновой, клюквенной, терновой, вишневой, рябиновой, калиновой, брусничной, облепиховой, жимолостной. Тут же горы разных конфет. Отдельно в серебряных ведерках – мороженое.

               Рядом на диванах стонут от переедания гости, там же отлеживается коммерсант Илья Петрович Сохатых. Слопав три порции своего любимого пломбира, он простудил горло и не смог выступать в концерте, и потому с горя напился. И вот теперь с холодным компрессом на голове отлеживается на диванчике.

      Две хорошенькие горничные, прибывшие вместе с уральскими горными мастерами, хлопочут и мечутся по залу, а Илья Петрович зорко наблюдает за ними одним глазом, как драчливый деревенский петух – он надеется, что они когда-нибудь и на него обратят свое внимание, и тогда болезнь и скука его мигом улетучатся, и он будет так лихо и задорно отплясывать гопака, что даже маленькая Верочка и та всплеснет руками:
     - Хосподи, и какой дурак напоил Илью Петровича?!

    На его счастье дородная супруга, семипудовая Хавронья Никитишна, сидит дома с годовалым ребенком, и потому златокудрый коммерсант может позволить себе «некоторые излишества», коих он был лишен целых три года – с тех пор, как его хозяин и благодетель Прохор Петрович Громов «задумавши себя жизни лишить в старом родительском доме»…

     Кружатся в вальсе радостные танцующие пары, тихо перешептываются молоденькие девушки-гимназистки, первый раз попавшие в «высший свет», у стены с огромными зеркалами, скромно, но с достоинством дожидаются своих кавалеров светские дамы.
    А над бескрайней тайгой вырастает весенняя заря.

Новая весна несет с собой и новые заботы. Но об этом никто из присутствующих сейчас и не думает.
 Сегодня – праздник!
 Сегодня – веселье!
 А все проблемы – завтра!

Могучий великан дьякон Ферапонт, вчерашний уральский кузнец, сладко посапывает во сне в далекой лесной избушке, рядом с неприлично голой красавицей Кэтти, которая пьет рюмками водку и утирает непрошенные слезы: «Боже, до чего ж я докатилась?! Подумать страшно! И это учительница?!»

   Но взглянув на могучего дьякона, блаженно улыбающегося во сне, Кэтти тут же вытирает непрошенные слезы:
- Какой мужчина! Просто жуть! Кошмар и ужас! Не то что эти слюнтяи господа жандармские офицеры! Они только и способны, что пальчики целовать да неприличные слова на ушко шептать. А этот схватил в охапку, кинул в сани и увез в тайгу. Вот это мужик!

Девица радостно закатывает глаза:
- Боже мой, как здорово! Вот это романтика! Чуть сердце не разорвалось! И этот великан достался одной этой мелкой и злой кошке Манечке? Нет, есть ли бог на свете?! А если есть, то почему он сквозь пальцы смотрит на такие безобразия?!

  А Ферапонту снится страшное – будто сам владыка мчит на лихой тройке, но не находит дьякона в церкви, ни в кузне, и потому грозится снова сделать его кузнецом. Но Феррапонт прекрасно знает, что владыка стар и отходчив, и потому лишь блаженно улыбается в сне.
        А Кэтти любуется его могучим телом, и видя сонную улыбку, вдруг со злостью говорит сама себе:
   - А вот всем на зависть выйду за него замуж! И рожу ему трех, нет, четырех прехорошеньких детишек! И пусть трусливый мистер Кук и презренный трус Парчевский лопнут от зависти!
     И довольная своим храбрым проступком, она роняет голову на грудь Ферапонту и снова засыпает сладким любовным сном…
     А в это время мистер Кук напрасно стучится в дверь красавицы Кэтти. Наконец-то он решился! Сегодня он подарит Кэтти красивое колечко с камешком и, пав на одно колено, попросит ее руки.
       Однако долгий стук остался без ответа – дверь не открылась. Мистер Кук плюнул со злости, выругался, потер обмороженные уши и пошел к Илье Петровичу Сохатых – надо ж кому-то излить свою пораненную душу...

      В такой поздний час в тайге и в поселке спят все. Не спит лишь верный сторожевой пес – новоиспеченный исправник Федор Степаныч Амбреев. Он поклялся хозяину Прохору Петровичу, что изловит таинственного безносого цыгана, что чеканит в недосягаемой чертовой хате настоящие червонцы из сворованного и спущенного ему босяками-золотоискателями золота. И содержание золота там выше, чем в казенных червонцах, и потому их охотно приобретают все мастеровые…

      Медленно раскачиваясь и скрипя, словно несмазанная телега, время движется вперед. Дороги начали портиться. Нина Яковлевна стала спешно собираться в дорогу. Прохор о предстоящей разлуке с женой нисколько не грустил, но стал подчеркнуто вежлив и внимателен, что не ускользнуло от глаз опытного в семейных скандалах Ильи Петровича. Единственное, что беспокоило Прохора, - это расставание с дочкой.

      Нина же по-своему расценила произошедшую в нем неожиданную перемену и потому старалась удержать подчеркнуто-фальшивую вежливость мужа на почтительном расстоянии. Теперь, после ухода с работы единственного понимающего ее человека главного инженера Андрея Андреича Протасова и пропавшего где-то в тайге вместе с залетными столичными гостями Владислава Парчевского, Нина считала себя несчастной, но свободной женщиной!

     Уныло и грустно перезванивали медноголосые трезвые колокола. После обильного возлияния и шумного гульбища на масленице для всех наступал великий пост. По приказу Прохора цены во всех заводских лабазах, магазинах и столовых разом подскочили на десять процентов.
              Рабочие начали роптать! Ничтожный  заработок  - жалкие сорок рублей в месяц – остался при этом прежним.
    Правда, рабочий день сократился с обязательных двенадцати часов на открытом воздухе (в лесу или на лесопилке) и десяти часов в закрытых сооружениях (шахты, копи, металлургические цеха и мастерские) до десяти и восьми часов соответственно, то есть снова вернулся к прежнему, довоенному, графику: видно, не зря погибли сотни бунтовщиков...

        Когда вздорожали хозяйские товары, рабочие начали брать продукты и товары у частных торговцев. Взбешенный Прохор, проверяя еженедельную выручку, тут же удвоил стражникам премиальные, и они с диким усердием рванулись отлавливать частных торговцев – так называемых коробейников, которые неведомыми лесными тропами пробирались со своим товаром и продуктами в громовские владения.

       Избитые и осмеянные торговцы ожесточились, но сдаваться не собирались. Они пробовали было действовать по закону – жаловались судье и прокурору, однако те, получив от Прохора приличную отмазку – казенные квартиры с отоплением, канализацией и освещением и солидные премиальные – отводили глаза в сторону и только разводили руками: таков закон, господа хорошие, частное владение, земля взята в аренду Прохором Громовым на двести лет, так что законы империи о свободе торговли и конкуренции там не действуют!

    Избитые и поруганные стражниками, обманутые судьями и прокурорами, вольные коробейники из верноподданных слуг царя тут же превращались в самых непримиримых оппозиционеров и заядлых крамольников!

     Они порой открыто подзуживали рабочих:
 - Ребята! И чего вы смотрите на эти порядки? Вкалывай на них по десять часов, а они тебе взамен хрен с редькой!  Хозяин – мазурик, пристав – холуй, судья – христопродавец. Да и вся власть должно быть точно такая же! Она только о богатых и печется, а на нас, трудящихся, она и не смотрит! Нас она в упор не видит. А зачем мне такая власть?!

      Третьего дня мороз держался на пяти градусах. Недавняя пурга припорошила дороги, накрыла белоснежным покрывалом все вокруг. Казалось, длинной сибирской зиме не будет и конца!
    Но вчера уже был нуль.
А сегодня выглянуло оранжевое весеннее солнышко и живо сьело и снег, и ледок, и снежные шапки на кедровнике. Замерзшая за зиму земля отошла, задышала, от нее заструился пар, как от потной кобылы на морозе.

      По размокшей в кисель таежной дороге прикатили наконец долгожданные гости – Иннокентий Филатыч Груздев и  Илья Петрович Сохатых. Опустевший после отьезда Нины и Верочки дом снова ожил. Плотный, широкий в плечах, с новыми зубами, Иннокентий Филатыч стремительно вошел в комнаты. Прохор лежал на кровати, уткнувшись лицом в стенку.
      - Прохор!! - Закричал он так громко, что две хорошенькие горничные разом картинно заткнули пальчиками свои уши. – А ну-ка, вставай! Хватит, как медведь, бока отлеживать! Весна на дворе! Принимай гостей!

        - А, это ты, Иннокентий Филатыч, - сонно протянул Прохор и встал, - плохо себя чувствую, как видишь…
         - Да ладно вам! – Илья Петрович картинно выставил вперед ногу. – А Иннокентий Филатыч вам хорошие новости привез!
       - Что? – Сонно спросил Прохор. – Опять кондуктора Храпова за нос укусил? Или графиню Закревскую, она же Авдотья Фоминишна, за задницу нечаянно ущипнул? А может девок на сцене в театре шугнул?!

        - Да будет тебе, Проша! – Иннокентий Филатыч налил смирновской водки в три стакана. – Смирновочка. Свеженькая. Настоящая! Здесь такой нет. Из Питера привез! Поверишь, всю дорогу дрожал…
     Расторопные горничные быстро принесли соленых рыжиков, черной и красной икры, огурчиков, моченых яблок, отварной картошки, аккуратно нарезанного белого и черного хлеба.
    - Эх, горлышко к горлышку! – Илья Петрович первым взялся за стакан. – Одно замочу, другое высушу. Благослови, Христос!
    За окном заливались прилетевшие с югов скворцы.
    - Ну, рассказывай, - окончательно проснувшийся Прохор после трех глотков смирновки пришел в себя, - как там в столице?

    - Да все так же! – Отвечал Иннокентий Филатыч. – Что ей сделается! Акции твои, как ты и говорил, я продал банкирам по десять копеек. Они, живоглоты, хотели по семь копеек с каждого рубля, но я пригрозил все спустить иностранцам. Они сразу и присмирели! Так что, Прошенька, на недавнем пожаре, на якобы сгоревших лесопилках и скипидарном заводике мы заработали девятьсот тысяч. Прости, господи!
 Купец истово перекрестился, глядя на старинную в серебряном окладе икону, которую еще семьдесят лет назад откуда-то из Тобольска привез дед Данила.

      - На вырученные деньги, - продолжил Иннокентий Филатыч, - я заказал товару для лавки на триста тысяч да оборудование на заводах согласно списка Андрея Андреича Протасова. Оно прибудет по железной дороге, а потом надо будет на пароходах али баржах сюда его привести. Все уже оплачено, уложился в аккурат в полтора миллиона! И вот еще что…
    - Ну, говори, не тяни! – Прохор аж привстал от нетерпения.

    - Ну, губернатор, значит, приказал следствие организовать по поводу пропавшей экспедиции и своего с головой не дружащего племянничка! – Иннокентий Филатыч опять перекрестился. – Темная , мол, история! Да и столичные банкиры все разом на дыбы стали – убивцы, креста на вас нет! Поехали к вам наши представители - и пропали! Но проведенное независимыми людьми (он выделил эти два слова!) следствие показало, что означенные столичные люди благополучно добрались до уездного города…
     - Надо будет дать Фильке Шкворню пятьсот рублей и новые сапоги с полушубком подарить! – С тайной радостью подумал Прохор.

     - Добрались, значит, они на лыжах до города, - продолжал монотонно бубнить Иннокентий Филатыч, - а там на радостях напились. Это все свидетели отмечали. Потому как они страсть сколько много посуды перебили, а платить отказались. А потом тройку взяли и умчались. Одни, без кучера! И с тех пор пропали. Так что подозрение, что они погибли или пропали в наших краях с нас, - он подчеркнул это слово, - вскоре были сняты.
 - Надо будет Фильке еще пару револьверов подарить! – Подумал Прохор. – Молодец, чисто сработал! Да, умеют люди...
   В углу тревожно затрезвонил телефон.

   - Алло! Да, я! Абросимов, ты что ли? – Прохор кричал в трубку. Илья Петрович так и замер со стаканом в руке. – Вода заливает шахты? Немедленно снять рабочих с котлованов! Мобилизовать копателей и лесорубов! Сейчас сам буду!
     - Алло, контора? – Прохор прокричал в другую трубку. – Вода заливает шахты. Я приказал мобилизовать всех рабочих. Платить всем по удвоенной ставке! Если управятся за два дня и спасут оборудование, ставку утроить! У меня все!
       Прохор встал, быстро оделся.

       - Илья, прости Христа ради! Сам видишь, какие дела! – Он повернулся к Иннокентию Филатычу. – Спасибо тебе огромное, дорогой! Весь товар, что придет сюда, забирай в свою лавку!
     Прохор нервничает, торопится. Надо успеть на шахту – там нового оборудования на полмиллиона золотых рублей!
     Мистер Кук, как всегда, вежлив до безумия. Неизменная сигара, хорошо выбритое лицо.
   - Мистер Громофф! – Инженер тут же разворачивает рулоны чертежей. – Надо собрать технический совет! Надо обсудить!
  - К черту! Какой совет? Некогда! – Прохор с нетерпением впивается в чертежи. – Так, фасад, разрез, план. Слушайте, какого черта вы так красочно раздраконили? Достаточно в карандаше!
    - Но я привык, мистер Громофф!
     - Пора отвыкать, дорогой мой, пора! Это Россия!

 Мистер Кук отчетливо выговаривал все цифры. Прохор, Илья Петрович и инженеры внимательно слушали его. Говорил он сухим, торжественно-холодным тоном, словно смакуя звук собственного голоса. Присутствующие инженеры и техники  кивали в знак согласия головами.
     - Голова! Определенно, голова! – С восторгом думал о нем Илья Петрович Сохатых. – Хотя до Протасова, ему, пожалуй все ж далеко. Фасон не тот. Нда, определено не тот. Уж слишком торжественно все делает!

   … Аварию ликвидировали быстро. Дорогостоящее оборудование и аппаратура были спасены. Счастливый Прохор приказал конторе выдать премиальные деньгами. И тут же разрешил продавать водку в любом количестве.
      - Черт с ними! - Сказал Прохор все понимающему волку, который сидел в углу. – Пусть напьются на радостях. Они мне  оборудования как минимум на миллион спасли!

    Тем временем Илья Петрович собрался праздновать свой день рожденья. Он разослал всем знакомым и именитым горожанам красивые разукрашенные золотом приглашения.

    В назначенный день многочисленные гости пришли в дом к Илье Петровичу. Именинник всех встречал прямо у ворот своего дома.
 Когда все собрались за огромным праздничным столом, Илья Петрович хлопнул в ладоши – лакей мистера Кука тощий и длинный Иван в белых перчатках и черном фраке с постной рожей вкатил в зал огромный самовар.

     Гости обмерли!  Было в нем не меньше семи пудов.
     - Вот, господа хорошие! – Илья Петрович торжественно снял шляпу. Золотистые кудри сыпанули на плечи. – Имею честь показать вам чудо столичной мысли. Самовар семипудовый! Иннокентий Филатыч Груздев, всем известный золотопромышленник и глава торгового дома «Груздев и сыновья» привезли нам в подарок!

    - У него дочь вдова! – Буркнул сидевший рядом Прохор, но Илья Петрович сделал вид, что не услышал его слов.
Они потонули в общем хоре радостных голосов.
Пили кто что – кто водку, кто шампанское, кто компот. Сам именинник пил огуречный рассол – он хотел быть в форме до самой последней минуты.

     Когда первые тосты улеглись, гости начали немного приходить в себя, Илья Петрович во второй раз хлопнул в ладоши. Слуга Иван шустро вкатил тележку с горой цветных бумаг. Именинник с ловкостью фокусника вынимал из этой бумажной горы карточку и торжественным голосом читал:
 - Его высокоблагородию, купцу первой гильдии сибирскому коммерсанту Илье Петровичу Сохатых от торгового дома уважаемого миллионера и благодетеля Саввы Морозова!

    На самом деле то была открытка от солдатской вдовы Марьи Степановны, которая как-то приютила гостившего в селе Медведеве залетного злато-кудрого коммерсанта и теперь, спустя два года, криком просила прислать ей хоть сто рублей на воспитание совместно нажитого сына. Илья с верным человеком послал ей семьсот рублей - с припиской больше не беспокоить его такими мелочами!

     …На другое утро к Прохору явился встревоженный инженер Абросимов. У Прохора после вчерашнего совместного с Ильей времяпрепровождения (когда уже все гости ушли домой и они остались одни) – под глазами мешки, на лбу ярко вырезанные морщины.
     - Прохор Петрович! – Инженер замер на пороге. – Положение тревожное. Рабочие собираются толпами…
      - Плевать я хотел на толпу!
      - Прохор Петрович, - инженер помялся в дверях, - шутить с огнем опасно! Рабочие возмущены. Вы не выполняете своих обещаний. Люди и так на пределе. Я обошел семь бараков. Везде одно и то же – рабочие требуют, чтобы хозяин сдержал слово…

      - Вот им фигу! – Вскричал Прохор так громко, что Абросимов невольно вздрогнул. – Фигу! Поезжайте и скажите им: хозяин – подлец и мерзавец! Законченный негодяй. И выполнять свои обещания он не собирается. Нет у него ни денег, ни желания. Поезжайте и скажите. И пусть они не фордыбачат!
     - Но почему?!
     - Дорогой мой, - Прохор сел на диван, - я потратился на взятки. Да-да, потратился на взятки в Питере. Ведь эти приезжие голубчики (вы же помните их бандитские рожи) хотели ни мало ни много оттяпать у меня прииск «Новый», а потом бы вошли во вкус и все мои предприятия схавали бы. А меня пустили бы голым по свету! Вот такие ребятки к нам прикатили…

       - Но, простите, Прохор Петрович! – Инженер вытер платком  вспотевший лоб. – По всем  документам прииск – ваш. По всем законам прииск ваш. Срок давности давно истек. К тому же брат этого поручика … как его…
      - Приперентьева! – Подсказал Прохор.

      - Вот-вот, - обрадовался Абросимов, - этого самого поручика  Приперентьева не удосужился оформить права собственности. Я сам оформлял все бумаги, так что ручаюсь.
      - Дорогой мой! – Прохор махнул рукой. – Я вам верю. Но эти прощелыги подключили императорские фамилии. И предлог нашли сразу – якобы я не платил налог на землю. А размер аренды они сразу чуть не в миллион увеличили! Думали, я не смогу выплатить. А я смог. И притом этот неожиданный пожар, это наводнение. Я понес гигантские убытки…
       - Но ведь, Прохор Петрович, - осторожно напомнил ему инженер, - вы получили страховку. И к тому же довольно выгодно избавились от акций. И неплохо заработали!

       - Дорогой мой! Драгоценный! – Прохор встал. Прошелся по комнате. -  Мне пришлось уплатить налог. Пришлось подкупить судью и прокурора. Мне пришлось заплатить еще кое-кому. Скажу честно, я разорен. У меня сейчас нет денег. Вот сдадим золото, Иннокентий Филатыч продаст товары, и через неделю я смогу уплатить и зарплату, и долг, и все обязательные платежи. И скажу тебе по секрету – эти приезжие рвачи хотели завладеть моим прииском, а потом и всеми заводами и лесопилками, выгнать всех русских рабочих и вместо них завезти сюда китайцев! Сто тысяч. Их ведь кормить не надо – они все жрут.
И траву, и лягушек, и рыбу.

Так что русских рабочих они живо рассчитали и выперли бы, а китайцев наняли бы. Разве мог я, русский капиталист, такого допустить?! Да никогда в жизни! Сегодня они сто тысяч китайцев привезут, завтра миллион, послезавтра десять миллионов. А нас всех выпрут. Или на березу привесят без лишнего шума! Они ведь нас, русских, и за людей не считают. А Сибирь нашу, Матушку, Кормилицу, давно числят ничейной землей, зоной свободной охоты. На готовенькое видишь, сколько ухарей сразу накинулось! А где же они были десять лет назад, когда здесь была глухая тайга?!

        - Прохор Петрович, - растерянно произнес Абросимов, - неужели они и вправду китайцев сюда пригнали бы?!
    - А что им мешает?! – Прохор пожал плечами. – Прибыль превыше всего. Китайцам ведь можно и не платить вовсе, они же только за еду будут работать. А еды здесь, сам видишь, много – она и хрюкает, и гавкает, и каркает, и мяукает. Единственное , что их удерживает – это то, что китайцы боятся холодов! НО и тут выход есть – они китайцев будут привлекать только на сезонные работы. Видишь, дорогой мой юноша, как у них все продумано!

      - Но ведь это кощунственно! Свои русские рабочие с голоду пухнут, а они приводят инородцев! Где же их совесть?
       - Уж таковы жестокие законы капитала! Ради прибыли они готовы на все! – Прохор схватил трубку. – Алло, контора? Всем инженерам и техникам оклады удвоить. Да, с сегодняшнего дня. За ненормированный рабочий день.

     И повернувшись в Абросимову, Прохор устало  произнес:
     - Вот такие дела, дорогой мой юноша. Идите, работайте. Я вас в обиду не дам! Сибирь была, есть и будет русской землей! Они там, в столице, спят и видят, как бы поскорее до подороже иностранцам наши земли продать. Надо ж им на что-то кутить в Ницце! Но вот им кукиш! Большой и ядреный от всех сибиряков!

*******************************************

                Г Л А В А     С Е Д Ь М А Я

        Понедельник. Шесть часов утра. Гудят заводские гудки. В доме еще все спят, досматривая самый сладкий седьмой сон. Прохор проворно вскакивает, обдает лицо обжигающе холодной ключевой водой из металлического ведерка, небрежно бросает перстом три укола в грудь да краем глаза косит на старинную в серебряном окладе Богородицу, дедову икону. Надо бы для оберега души обстоятельно перекреститься, а еще лучше отбить земные поклоны, как это любил делать столетний дед Данила, да лень. И время жалко терять. И потому Прохор натягивает спешно штаны и сапожки, хватает в охапку куртку и торбу с едой и боком, боком, чтоб домашние не услышали, черным ходом через кухню спешит во двор.

Дворник Нилыч кормит сидящего на цепи здоровенного пса Барбоса и пяток приятных ласковых полосатых кошек. Все они при виде хозяина поворачивают к нему свои умные мордашки. В другой раз Прохор обязательно потрепал бы за кудлатую гриву сторожевого пса, погладил бы кошечек, но сейчас только приветливо махнул им.
   Дворничиха тащит в свинарник месиво, где добродушные свиньи встречают ее довольным хрюканьем. Утки жрут в деревянном корыте корм, переругиваясь друг с другом. Корова Зорька из хлева смотрит своими все понимающими лиловыми глазами -- она никуда не спешит, и потому может подождать, в отличие от вечно голодных хрюшек или всем недовольных уток.

   Утро прозрачное, тихое, чудесное. Роса серебром окропила траву, листья и хвою. Прохор дышит полной грудью. Свежий бодрящий воздух окончательно разгоняет сон.
Прохор легко прыгает в двухколесный шарабан.

До лесопилки - три версты.
Дорога - прямая и широкая. Лес по сторонам богат и строен. Высокие и звонкие с бронзовым отливом сосны, белоногие стройные березы. Прохор дышит всласть. Радость предстоящего труда переполняет его тело.
Прохор несется по лесной дороге. Каждый  ствол, каждый камень, каждый сучок он превратит в золото! Он поставит на дыбы этот таежный край. Он молод, здоров, он полон сил!

Не доезжая до лесопилки, Прохор свернул к аккуратному деревянному домику.
Инженер Абросимов и бывший таежный бродяга Филька Шкворень уже ждут хозяина.
От Фильки чуть не за версту разило мерзким чесночным духом - видно, он с утра всласть поел с хлебом отвратительной пахучей травы - черемши.

Бродяга по извечной таежной привычке крутнул головой, издевательски ухмыльнулся и не ожидая приглашения, полез в шарабан. Прохор неспешно подошел в Абросимову, молча пожал ему руку и лишь после этого заговорил:
- Вот, дорогой мой, хочу вам новую делянку показать! Прекрасное место для нового производства. Есть у меня одна задумка, но ее надо с вами обсудить. А для этого надо полянку эту осмотреть, так что милости прошу в карету.

   ...Развели костерок, на скорую руку собрав соснового сушняка, воткнули в наклон к оранжевому языку пламени два таганка (еловые жердины) и на них подвесили котелок и чайник. Здесь было тихо и глухо, тайга сжала эту полянку плотной стеной синего ельника,темно-зеленого кедровника и молодого свежего сосняка. Неистово звенели комары, эта непростительная божья ошибка.

В этот год их было особенно много - на них можно было налететь словно на невидимую стеклянную стену, до того плотно толклись они в лесной  глуши. Лошадь нервно дергала головой и старалась поднести ее ближе к костру, где едучий дым от зеленых лап ельника и кедровника отпугивал этих небесных кровопийц.
    - Уважаемый, - начал Прохор, - скажите откровенно, что рабочие замышляют? Что-то тревожное носится в воздухе, а что именно - понять не могу!

    Абросимов по своей давней привычке некоторое время помолчал, потом потер переносицу и лишь после этого обратил свой взор на хозяина.
    Прохор и сам все отлично понимал, но ему было интересно, что ответит инженер.
     - Начнем с того, многоуважаемый Прохор Петрович, - Абросимов смотрел на хозяина в упор, - что угол падения равен углу отражения. Проще говоря, как аукнется - так и откликнется!
    - Ну-с! - Прохор весь внимание.
Филька неспеша ворошит раскаленные угли. Разговор господ его совершенно не касается!
    - Логика, Прохор Петрович, здравый смысл, наконец просто жизненный опыт говорят за то, что любое предприятие, любое дело может быть успешным и сильным только при одном непременном условии: каждый работник должен быть материально заинтересован в конечном результате...

     - То есть в прибылях! - Не удержался Прохор и перебил инженера.
     - Или в крайнем случае он должен быть обеспечен настолько, чтобы жить по-человечески! Жить, радуясь жизни, а не существовать. Жить, а не бороться за элементарное выживание!
     - А так как ничего этого у подлеца-хозяина нет, - Прохор опять перебил Абросимова, - то я есть эскплуататор трудового народа. И потому мои предприятия должны непременно рухнуть?
     - Если хотите откровенный ответ, то да. Должны  рухнуть.
     - Но отчего же они стоят вот уже десять лет и не думают рушиться? Более того, стоят и крепнут!
     - Стоят и крепнут? - Абросимов улыбнулся одними губами и тут же выпустил из ноздрей целое облако пахучего сигаретного дыма. Комары мгновенно ринулись в сторону. Прохор с интересом наблюдал за их кривляньями в воздухе.

     - Вы помните прошлогоднюю историю?
     - Какую? Напомните! - Прохор сразу напрягся.
     - Мы облюбовали могучий, в три обхвата, кедр. Огромный, крепкий. И вот по тайге вдруг пронесся ураган. Все деревья устояли, а он рухнул! И все потом изумлялись:  совершенно здоровый и целый снаружи -- а внутри сплошная труха...

     - Понимаю, понимаю, - согласился с ним Прохор, - но я бури ниоткуда не жду!
     - Рабочий, поставленный в нормальные условия, будет вдвое старательней!
     - Черта с два! - Не выдержал Прохор. - Не оценит рабочий этого, не оценит! И ежели все по правилам делать, то знаете во сколько золото нам обойдется?!

     - Прохор Петрович, ну как вы не поймете?
     - Милый мой, я все понимаю. Я половину рабочих уволю, половина останется. А завтра прибудет новая партия с Урала. Голодной скотинки на мой век хватит! Я даю рабочему минимум, беру максимум.Эти помрут - бабы еще нарожают!

    ...Фронт работ, суживаясь в одном месте, набирал обороты в другом. В этом году предстояли огромные расходы по обустройству новых золотоносных участков, угольных копей и разрезов. Посланные в управление железной дороги образцы каменного угля получили там высочайшую оценку.
Прохор взял большие государственные подряды на этот уголь и потому целую неделю не выходил из кабинета, целиком углубившись в расчеты. Он сначала раскинет своим умом - что и как, а уж потом начнет вести споры с инженерами и техниками, поражая их категоричностью суждений и смелостью решений. Он широко, умело пользуется богатейшей технической библиотекой, собранной еще инженером Протасовым. Они поначалу будут спорить и ругаться, но потом все равно уступят.

 Ему надо как можно скорее перебросить добываемый уголь на железную дорогу. А для этого надо протянуть новую ветку и соединить свои таежные мастерские и заводы с железнодорожной магистралью. Для этого Прохор уже выписал из Южной России, с Донбасса, с Юзовки, трех горных инженеров, специалистов по углю и пятерых щтейгеров. К нему также едут пять уральских инженеров и техников, специалистов по железнодорожному строительству.

Дело это новое, непривычное - никто еще не прокладывал в тайге, в таком удаленном месте железную дорогу.
Но Прохору и этого мало - он захотел прорубить в Шайтан-горе тоннель. Таежный бродяга верный , как дворовая собака, Филька-шкворень как-то принес ему образцы горных пород.

"Медь, цинк, никель! - Глаза Прохора загорелись.- Кто бы мог подумать!"
Прохор закрыл глаза и явственно представил себе Шайтан-гору.Она как кость в горле торчала в самом центре Громовских владений, заставляя делать порядочный крюк.

 - Если пробить тоннель, - сам с собою рассуждал Прохор, - то одним выстрелом убью двух зайцев : сэкономлю на строительстве магистрали и заодно потрясу медную гору! Дорога будет на три версты короче, а значит, и дешевле. Так, надо все еще раз просчитать!
 Ему уже виделись длинные ряды медных и никелевых чушек, слышался мелодичный звон золотых червонцев.
Ум Прохора четок и ясен - он знает, чего он хочет.
И идет к цели напролом!
 
   ...Вот уже третий день Прохор Петрович Громов с утра до ночи, до самых сумерек, осматривает работы - ему сразу бросаются в глаза порядок, организованность, прилежание рабочих. Он видит много полезных новшеств - жаль, что инженер Протасов так неожиданно уехал, жаль, без него Прохору придется плохо.
    Рабочие действуют слаженно, сосредоточенно - и никакого почтения хозяину. Они просто обходят его стороной. Это и радует, и раздражает Прохора: прав Абросимов - рабочий, заинтересованный в прибылях предприятия, становится старательнее,прилежнее, начинает думать, а с другой стороны - наели морды на его харчах и никакого тебе внимания: деловито обходят хозяина, даже не спрашивая его разрешения.
    - Ну как , дьяволы лесные, работается? - Не то в шутку, не то в брань кричит он бригаде рабочих, забивающих паровым копром сваи под перемычку.

    - Да ничего, потихоньку! - Нехотя отвечают рабочие, ни на секунду не прерывая работу. Тяжелый молот ухает, сваи медленно,но верно вползают в грунт.
    - Довольны ли вы заработком, довольны ли питанием?
    - Довольны! Спасибо, хозяин! - И чтоб отвязаться от назойливого хозяина, дружно налегают на работу.
    Перед его глазами, перед его новым взглядом на мир мутнели горизонты.С наивным изумлением ребенка он жадно всматривался в темную синь ельника, в бурые камни Шайтан-горы, в стальные волны Угрюм-реки, омывающей его владения.

    По реке сейчас плывут механизмы, котлы, турбины - эти грузы направлены петербургскими фирмами по железной дороге.Надо организовать приемку и выгрузку - ах, как не хватает Прохору сейчас умелого организатора Андрея Андреевича Протасова!
В рабочей силе недостатка сейчас нет - новые партии рабочих с Урала, с Юзовки, техников и механиков из Харькова и Самары прибывают с бывшей пристани купца Карманникова чуть ли не еженедельно.

Местная колония политических ссыльных, устав от вынужденного безделья и бессмысленных споров о будущем России, с великим желанием взялась за работу. Нашлись и десятники, и механики, и техники, и геодезисты. Да и заработок хорош - после расстрела делегации рабочих и ожесточенных споров в государственной думе инспектора повсеместно резко ужесточили надзор, да и хозяева урезали свои аппетиты : и рабочий день сократили, и зарплату увеличили, и питание улучшили.

А специалисты стали получать вдвое, втрое больше, чем раньше. Все местные ссыльные сразу же согласились на предложение Прохора Громова поработать на строительстве его предприятий - хватит отлеживать бока, пора работать на благо своей политической партии , ведь часть денег можно послать с верными людьми своим товарищам в Европу!

     На прииске "Достань" - новый заведующий, молодой, но толковый инженер Александр Образцов. Это выдвиженец Андрея Андреевича Протасова. Он доложил Прохору, что россыпные участки здесь близки к выработке, и потому в скором времени надо думать о его закрытии.
    - Через два месяца, - оборвал его Прохор, - прииск будет давать в пять, в десять раз больше золота!
    - Ваше предположение, уважаемый Прохор Петрович, - робко начал инженер Образцов, - не вяжется ни с теорией, ни с практикой...

    - А ваши теории сбивают людей с толку!
    - Они основаны на знаниях и опыте! - Смело сказал инженер. - А ваши предположения построены на чистой интуиции.
    - Интересно! - Протянул Прохор, всматриваясь в миг посуровевшее лицо инженера.
    - За ваше отсутствие я прощупал все окрестности. И открыл два мощных золотоносных пласта, и потому есть смысл не распылять здесь силы в поисках мифического золота, а все усилия бросить именно туда...

    - И ваши золотые жилы затмят силу и славу прииска "Нового"?
    - Несомненно!
    - Интересно! - Недоверчиво потянул носом Прохор. Ему нравился норов инженера, но брать на веру его слова он не хочет, пока сам не убедится.

    - Кроме того, - продолжал инженер с плохо скрытой досадой - его юное лицо выражало гримасу незаслуженной обиды, - я открыл неглубоко залегающие пласты превосходных каменных углей и залежи графита и медного колчедана.

    - Даже так? - Прохор все еще недоверчиво смотрел на молодого инженера.
    - Вот держите, Прохор Петрович! - Инженер Образцов с легким румянцем, донельзя взволнованный протянул хозяину что-то завернутое в синюю оберточную бумагу.
    - Что это? - Прохор осторожно протянул руку.
    - Золотой самородок в два фунта весом! - Произнес инженер. - Я нашел его в тайге.
    Прохор порывисто обнял растерявшегося молодого человека.

    - Ты где живешь, мальчуган?
    - У коммерсанта Ильи Петровича Сохатых!
    - Переезжай ко мне! - Прохор повеселел. А из этого мальчишки со временем выйдет толковый специалист. - Я прикажу, чтоб тебе выделили пару комнат в моем новом доме. Иначе этот дурак с бесструнной балалайкой тебя с ума сведет. Да и приучит к нехорошим вещам типа пития вина да игры в карты. Уж я-то его знаю.
   Юноша потупил взор и зарделся.
Прохор вынул блокнот, черкнул карандашом:
"Немедленно выдать Саше Образцову 1500 (тысяча пятьсот) рублей на обзаведение и оформить ему две комнаты в моем новом доме!"

    Кучер хлопнул вожжами, лошади с места взяли в карьер. Прохор обернулся - молодой инженер вертел в руках листок с распоряжением хозяина: видно, все еще не верил своему неожиданному счастью.
    Прохор отер глаза, высморкался и улыбнулся:
- Черт, слеза навернулась! Молодец, мальчишка! Колчедан, каменный уголь, графит! Это же клад. Настоящий клад! Молодец Протасов - таких людей подобрал! Нет, каков чудак - отдал хозяину найденное золото! А ведь эти жулики наверняка бы прикарманили! Ну теперь я развернусь!
               
************************************************

                Г Л А В А     П Я Т Н А Д Ц А Т А Я

      …Обоз двигался прямиком по тайге, по наскоро проложенной рабочими грунтовой дороге. Еще неделю назад здесь колосились столетние  корабельные сосны, а сегодня ширится прямая, как стрела, дорога. Старики же предпочли старый, проверенный годами, сибирский тракт. Там и перекусить на станциях можно, и чайку вволю нахлебаться, и измученных лошадей сменить.

   На другой день путники увидели необычную для этих мест картину: застрявший на аршин в грязи тарантас с поднятыми к небу, словно руки, деревянными оглоблями, заляпанную по уши лошаденку, а в тарантасе сидел, по - турецки  поджав ноги, какой-то человек и читал газету.
    - Илюша, ты что ли?!
    - Я, Иннокентий Филатыч, я! – Человек опустил газету.
    - Давно прозябаешь?
    - Да с утра! Почитай, часа четыре уже!
    - А где ж ямщик?
    - За народом на пристежке ускакал! – Илья Петрович скосил в сторону глаза. – Влипли, что называется! А вы правильно сделали, что не пожелали по времянке прогуляться.
    - Ну, давай к нам! Веселее будет! – Илья Петрович молодым козлом перепрыгнул в коляску.
   
  К деревне ГУЛЬКИНОЙ, конечной цели путешествия, подьезжали ранним вечером. Солнце бросало косые лучи на бронзовые стволы сосен. Соляные варницы, где старики рассчитывали застать Прохора, находились недалече отсюда – в версте пути. Меж двух озер.
     Рядовые будни, а с деревни долетает ухарская песня. Пьяный мужик бревном лежит поперек дороги. Пьяная старуха, раскидав  серебряные пукли, бредет вдоль деревянного забора и громко разговаривает сама с собою. Пьяными голосами враз поют двадцать петухов. По улице носятся, задрав хвосты, молодые телята, в луже хрюкают довольные свиньи. Воздух напоен ароматом сивухи.
Голосит гармошка, нескладный хор из десятка мужичьих голосов надрывно повествует о горькой судьбе бедолаги, но их раз за разом перекрывает чей-то молодецкий бас.
   
  - Диакон Ферапонт! – Сразу догадался Иннокентий Филатыч.
  На гребне степенно спускающегося к реке зеленого берега застыла большая десятивесельная лодка. На корме высится, словно римская мраморная статуя, совершенно голый Прохор. Он прокутил всю ночь, он пьян, но бодр и весел. Окруженный толпой пьяных и веселых девок и молодых баб, Прохор Петрович чувствует себя как настоящий Посейдон.
   
 Шея крепкая, как у быка, плечи бугристые, руки натруженные, но уже чувствуется некоторый разгульный жирок. С какой-то дикой, забубенной  зоркостью всматривается он вдаль.
   Ему плевать на срам, на стыд, на всех!
Что такое толпа?!
Она продажна и послушна!
 За водку она готова идти за ним куда угодно!

За золото он заставит ее ползать на карачках, валяться в грязи вместе со свиньями, с подобострастием прикладываться к его купеческому брюху! И пусть только кто-то из девах откажет барину или кто-то из мужиков возмутится уж слишком нахальным поведением хозяина – Прохор хлопнет в ладоши и услужливый староста с десятком ретивых стражников отберет в уплату какого-то давнего долга и корову, и перину, и последние штаны!
     Прохор стоит на корме дубом, крепко держится за штурвал.
     - Господин атаман! – Кричит ему стоящий на носу дьякон Ферапонт в красной купеческой рубахе и новых плисовых шароварах. – А не видать ли чего в волнах?
     - Не видать! – В тон ему отвечает Прохор и взмахивает рукой.
Дружный хор мужиков и баб с уханьем, с присвистом, с притопом рвет речной воздух лихой разбойной песней.
   
 Десятка три молодых баб и девах, впрягшись в ремни, с натугой тянут судно, словно бурлаки. Десятники и сотский хлопают в ладоши, отбивая такт. Два десятка местных пьяных мужиков от нечего делать шатаются по берегу.
     - Вали веселей!! – Рычит дьякон.
     - Тяни, тяни! – В тон ему кричит сотский.
 Девки стараются – хозяин обещал каждой по золотому!
     - Атаман! – Снова кричит Ферапонт. – А не видать ли чего?
     -Теперь видать! – Отвечает ему Прохор. – Стоп машина!
Судно разом замирает. Бабы хохочут с голого и пьяного Прохора, стоящего у штурвала,  девки прикрывают глаза ладошкой – стыдно лицезреть мужское достоинство Прохора!
Ну, разве что так, исподтишка, сквозь пальцы.
     - А ну-ка, девки, - весело кричит Прохор, - живо снимай одежку! Да прыгай в воду! Всем по золотому!
     - А чего делать с голыми девками в воде будешь, барин? – Кричит Прохору сотский.
     - В русалки играть! – Прохор разминает плечи.
     - Огульник какой! – Сотский весело хохочет. Мужики на берегу  посмеиваются в бороды. – Смотри, Прохор Петрович, здешние голые девки сладкие. И потому опасные. Да и языки здесь больно злые. Вот скажут барыне! Что тогда будет?!
     - Плевать!! – Прохор бревном шлепается в воду.
Девки с визгом бросаются врассыпную! Прохор хватает не успевших увернуться девах, поднимает их над головой и с чувством роняет в воду.
 

Визг, крики, хохот. Столб брызг.
На палубе бухает турецкий барабан, на двух тальянках мастерски играют два коровьих пастуха. Визжит скрипка. Дирижирует хором сотский. Десятники стоят, сняв картузы.
Распустив павлиний хвост, над рекой плывет седая песня. Мужики и бабы тянут, тянут, старательно, с надрывом - насыщенная какой-то вековой тоской, песня  расслабляет души, прошибает слезу.
     - Всем девкам по два золотых! – Уставший Прохор поднимается на палубу. Сотский вытаскивает тяжелый кошелек – голые девки с визгом подбегают к нему и, схватив червонцы, тут же убегают.
      Прохор сидит в кресле на палубе и, потягивая душистую наливку, хмельными глазами смотрит на быстро тающую толпу. Девки визжат и убегают в кусты, крепко зажав в кулаке честно заработанные золотые.
     - Атаман! – Кричит дьякон Ферапонт Прохору Петровичу. – А что дальше делать будем? Врагов на горизонте не видать. Ярмарка отменяется. Мож в соснячке свежей ухи наварим? Вон мужики карасей да окуней три ведра наловили!
      - Рановато! – Кричит в ответ Прохор. – Я еще не дошел до кондиции. Не взопрел, значит. А ну-ка, Ферапонт, спляши.
И повернувшись к своим придворным, Прохор бросает сквозь зубы:
   

  - Кто перепляшет дьякона, тому сто золотых!!
      - А ну, спляшем! – Исправник живо сбросил мундир и сапоги, к нему присоединились еще трое. Сотский позвенел в воздухе мешочком с золотыми. Десятские оживились, бабы заулыбались – хозяин сегодня несказанно добр.
      - Уберите подальше ваши стульчики! – Дьякон сбросил рясу.
 Жеманная Стеша и мясистая кухарка Варвара, похахатывая, с интересом наблюдают за плясунами.
      
     Исправник в одних подштанниках и белой нательной рубахе подпрыгивает, тряся брюхом. Дьякон гарцует на палубе, как бешеный конь. Его сапожки четко выбивают пулеметную дробь. Через минуту по знаку сотского трое плясунов тихонько отпадают, а исправник продолжает трясти брюхом и обливаться потом. Прохор, затягиваясь душистым дымом из кальяна, с интересом наблюдает за поединком.
Исправник вскоре не выдерживает – весь мокрый, красный, потный, он с трудом соображает, ноги уже не слушаются его.
Прохор звонко хохочет.
 В тон ему дико ржут мужики, прикрывая рот ладошками хохочут воспитанные Стеша и Варвара. Громко, от души , в полный рот, заливаются десятские.
     - Слабо, слабо!! – Кричит дьякон, и задорно посвистывая лихим разбойничьим свистом, еще сильнее начинает топотать. По палубе пошли залпы, словно от ружейных выстрелов.
   
  Исправник, закатив глаза, падает без чувств на палубу.
Его с хохотом поливают водой из ведра, он открывает глаза, ошалело смотрит по сторонам. Добрая душа Стеша подносит ему ковшик холодного квасу – исправник медленно приходит в себя.
      - Разойдись, народ!! – Громко кричит Прохор и вскакивает с кресла. – А ну, Ферапонт, вприсядку! Держись, палуба!
       Вместе с дьяконом он добрых полчаса сотрясает палубу.
 Дворовые удивленно переглядываются – а хозяин-то силен, ох, и силен, чертяка!  От яростного топота двух пьяных богатырей – дьякона и Прохора – подпрыгивают кресла, трещит палуба. Кажется, еще немного – и судно развалится…
     На другой день Похор с дьяконом отправляется на пасеку. Там
 хозяйствует старый знакомый таежник Константин Фарков, а его здоровенный  сын Тимоха в одиночку ведет яростную войну с тайгой.
      
       Зверствует, как медведь – валит вековые деревья, корчует гигантские  пни – надеется весной засеять новое поле гречихой. Для пчел с отцовской пасеки.
Коровы, лошади, куры, увесистые свиньи – хозяйство у Фарковых большое.
А чуть в стороне – три новые избы. Приехавшие по весне с низовьев Оки семейные мужики-работяги из приготовленных Тимохой бревен поставили.
        Марфа Фаркова, еще не старая баба, шьет на продажу тунгусам кафтаны. Тунгусы довольны – бьют поклоны, славят белого царя, русского бога и везут Марфе шкуры.

           Правда, Илья Петрович Сохатых и тут не утерпел – сказалась привычка - напросился в долю: он возит из города золотые и серебряные нити и металлические с царскими орлами пуговицы, особо ценимые тунгусами, а Марфа шьет. Сам златокудрый коммерсант надевает эти изделия по особым праздникам – и хвастает, будто бы в столице проездом был и там по случаю (при этом он страдальчески закатывает глаза) с царицей чаи со своим брусничным вареньем гонял, и вывел ее из задумчивого состояния рассказами о сибирской жизни: будто бы Александра Федоровна сильно заинтересовалась жизнью сибиряков (при этом Илья Петрович многозначительно подмаргивает подбитым дородной супругой глазом), и в благодарность за это будто бы самый главный царский  придворный подарил Илье Петровичу кафтан с царского плеча.
         
        Все мужики дико ржут, но по глазам видно – не верят! Илья горячится, трясет кудрями,страстно доказывает, что вензели на кафтане истинно царские (они срисованы по его просьбе знакомым художником с настоящего царского портрета), но никто опровергнуть его не может – тунгусы далеко в тайге, а Марфа  язык за зубами держать умеет и вензеля царские вышивать тоже умеет…
   
      Прохор упивается душистым сотовым медом, заедая его теплым ржаным хлебом, а дьякон – медовухой. Солнце высоко - в голубом, без единого перышка облаков, летнем небе.
Прохору Петровичу сегодня грустно – из Ербохомохли странники привезли плохую весть – белоголовый столетний старик Никита Сунгалов приказал долго жить.
Когда?
 В самый что ни на есть покров!
    - Неужто в покров?! – Прохор долго, мучительно и отупело, смотрит вдаль, душа его заледенела, сердце обморочно упало, а по спине дружно непрошенной стайкой пробежали мурашки. В нем проснулась щемящая боль, непонятная тревога вдруг накрыла его с головой: вот недавно вроде допытывался он у стариков насчет счастья и удачи, как будто вчера, а сегодня уж у него самого борода с проседью.

Прохор тиранит себя и других, Прохор вкалывает, как проклятый. Он поднял на дыбы этот медвежий угол.
Он забетонировал, укротил своенравную Угрюм-реку, он построил по тайге десятки заводов и лесопилок, он исполосовал ее просеками и дорогами, изрыл шахтами и разрезами!
 А ЧТО В ИТОГЕ?
Что в конце жизненного пути?!
Бугор с крестом на погосте?
 И помянет ли его кто?
И пустит ли кто по нему слезу?!

 …Вернувшись поздно вечером домой, Прохор пошел спать, отказавшись от предложения Ильи Петровича сходить в баню.
Но ему не спалось.
Дурные мысли лезли в голову.

      Никак не выветривались слова столетнего Никиты Сунгалова, брошенные ему в упрек давным-давно:
- Гордыня тебя заела! Гордынюшка. Первым хочешь быть! Всех хочешь под себя подмять. Все хочешь по-своему перевернуть. А то, что народ тиранишь, тебя не волнует! А ведь люди все тебе все потом припомнят. Народ не обманешь. Народ все видит, народ все помнит. А помирать будешь – выскажут…

 - Надо сходить к попу, все равно теперь не усну! – Прохор поднялся, натянул штаны и сапоги, взял в руки куртку.
Отец Александр в этот поздний час сидел в горнице – пил чай  с малиновым вареньем.
   На спинке кресла – огромный желтоглазый филин.
Священник отодвинул в сторону блюдце, поднялся навстречу неожиданному гостю, молча указал рукой на свободный стул. Прохор сел, с опаской покосившись на огромную птицу, но филин даже глазом не моргнул.
   - Вот, Александр Кузьмич, пришел…

     Прохор не находил слов.
Робость накрыла его с головой. Страх и уважение, воспитанные в нем к священникам с детства, сейчас дали знать о себе в полной мере.
    - Я, знаете ли, в последнее время…
    Прохор опустил глаза.

Священник сидел молча, скрестив на груди полные руки. Филин задумчиво смотрел в угол, где под образами горела большая лампадка. Ее мерцающий огонек интересовал мудрую птицу гораздо больше, чем тревожное состояние Прохоровой души.
  -Душа моя,– Прохор с трудом выговаривал слова, - за последнее время мрачнеть стала. Как будто загнивать…
 
      Лицо батюшки осерьезнилось, он поправил на груди большой золотой наперстный крест, расправил пышные усы.
   - Душа моя мечется, - Прохор сидел, опустив голову, - душа, моя болит, нет в ней покоя, а вы, я знаю, мудрец. Вы жизнь знаете. Вы колдовать умеете…
   
 Священник начал говорить – быстро и тихо, но слова его носились по комнате, как звенящие комары, и Прохор с трудом улавливал обрывки фраз. Голос отца Александра пролетал над ним, как вольный таежный ветер над только что срубленной рощицей. Прохор слушал и не слышал проповедника. Он думал о своем, но мысли его разбегались, и он не мог сосредоточиться на главном.
   
      Такая уйма дел!
Голова кругом идет. Столько планов и задумок!
 А в бороде уже начинают проскальзывать серебряные нити. Ранняя седина. А все началось с Питера! Не послушался  тогда умного человека – потянуло на приключения…
И вот результат – пережитый позор, побои клещами, душевная травма. Они ущемили душу, принизили Прохора в собственных глазах. Оставили тяжелый отпечаток.

Жаль, что там, в Питере, не было верного Фильки Шкворня да здоровенного дьякона Ферапонта. Прохор мигнул бы им – и завтра же в Неве случайные люди выловили бы и мясистую Авдотью Фоминишну, и двух бравых городовых, и треклятого купца Алтынова, переодетого генералом. Кого с проломленным магазинной гирей черепом, кого со свернутой, как у цыпленка, шеей, а кого и с камнем на ногах.

У Прохора аж застучали зубы – скрученная в душе пружина стала распрямляться, неутоленная жажда мести жгла его изнутри.
Он видит, как корчится облитая кислотой Авдотья, как визжит толстый купец Алтынов, как крутятся юлой два жандарма, как все четверо ныряют в черный омут Невской воды…

          Филин щелкнул клювом – и этим вернул Прохора к действительности. Голова его вмиг стала ясной.
   
     - В сущности, зла во мне нету, - Прохор теперь четко выговаривал слова, мысли его уже не роились пчелиным облаком, а стройной колонной, словно журавлиный клин, отпечатались в сознании, - но непредвиденные обстоятельства складываются так, что ЗЛО идет на меня и уже окружило меня со всех сторон. Иногда мне кажется, что зло – это я сам. Отец Александр, как мне отгородить себя?

    Прохор проговорил фразу и поднял полные грусти глаза на священника. Филин на спинке стула сердито пощелкал клювом и сказал ему что-то свое, мрачное и злое, на непонятном птичьем языке. Прохор замер – он ждал ответа и боялся его.
Да, трудна, сложна и непонятна жизнь!
    - Так ты, сын мой, ищешь оправдания зла, творимого тобою?
    - Нет точки опоры, - беспомощно бормотал Прохор, - нет точки опоры. Когда пытаюсь опереться на людей, они гнутся, ломаются. Протасов вот ушел. Жена Нина уехала. Мне очень трудно и тяжело!

     - Я рад, Прохор, - батюшка поправил крест на груди, - что душа твоя начала подавать свой голос. Я рад, что совесть твоя, наконец, проснулась. Желаю тебе, чтоб оглянувшись назад, на прожитое и сделанное, ты сказал себе: я стану другим…
    - Каким же? – Прохор вперся в священника горящим взором.
    - А это пусть тебе подскажет твоя ожившая совесть…
    - Ха, совесть! – Нагло ухмыльнулся Прохор. – Что такое совесть? Что такое добро и зло? Их нет. Все это выдумка!

    - Нет, Прохор Петрович! – Священник перебил его. – Это не выдумка! Добро и зло всегда идут рука об руку. А совесть – это внутренний голос. И он удерживает человека от роковых поступков!
   
       - Роковых? – В ушах Прохора зазвенело. Ему показалось, что сейчас перед ним не живой и умный отец Александр, а мертвая Анфиса. Мертвый Шапошников, мертвая Синильга. И они втроем смотрят на него с вопросом и укоризной.
    - «Жить надо не для себя и не для других, а со всеми и для всех!» - Пророкотал батюшка грудным голосом. – Тогда и не стыдно будет людям в глаза смотреть…

      - А как вы смотрите на жизнь?
      - Обыкновенно. С житейской мудростью, Прохор Петрович.
      - Не понял! Разьясните!
      - Уважаешь ли ты отца и мать? Не тиранишь ли близких? И что от твоих трудов праведных им достается? Не клянут ли тебя за глаза твои работники? Не хотят ли из-за угла угостить оглоблей?
   
      Прохор глянул в праведные глаза священника – и ужаснулся: тот как будто прочитал его мысли!
      - Колдун, колдун! – Подумал Прохор, и  давно забытый детский страх накрыл его.
Прохора передернуло, он закрыл глаза – и пред ним возникло видение: жарко натопленная избушка, разбросанная постель, а там горячая и желанная Анфиса, и на груди у нее маленькая родинка. И налетает из тьмы на Прохора стон ее - любовный и мстящий. Как мучительно больно, как мучительно сладко! Какая-то щемящая сердце боль – было это или не было?!
Он мотнул головой – видение исчезло.
         – Да нет, это всего лишь отец Александр!
    
        Где-то в подсознании, в глубине души, родилась и с каждой минутой крепла у Прохора мысль, что жизненный путь его уже  завершен. Все, что мог, он уже совершил. Все, что написано на роду сделать, он уже сделал. И живи он хоть еще сорок лет – никакой Америки не откроет, радости и счастья никому не подарит, даже свою собственную жизнь толком устроить не может. Так стоит ли вообще тогда жить?!
         - Пожалуй, вы правы, Александр Кузьмич! – Прохор с трудом поднялся с кресла. – Как слово наше отзовется. Как дела наши отзовутся. Вот живем мы, планы строим, дела делаем, себя не жалеем и других тираним, а сами даже не задумываемся – а зачем все это? Для кого? Если в конечном итоге, в финале жизненного пути – деревянный крест на погосте?!
    …И опять вся внутренняя жизнь Прохора Громова распалась на две полосы – на белую и черную. В черной он беспробудно пил, буянил, крушил мебель и грозил утопить Илью Петровича в проруби или кинуть его в берлогу к свирепому медведю, а  когда наконец наступала белая полоса, он становился совсем другим человеком – голова прояснялась, мозг работал четко и точно, кровь горячо и сочно бежала по жилам, Прохор с жаром, лихорадочно хватался за дело, поражая и инженеров, и рабочих своей необузданной энергией и решимостью…
      
       У Прохора Громова – до сорока торговых отделений по городам и богатым селам. Мануфактурная, галантерейная, колониальная торговля – иной раз голова пухнет от одного перечисления!  Раз в месяц он с Ильей Петровичем выкладывает на огромный стол толстенные канцелярские книги – надо провести ревизию и подбить баланс торговых операций. После смерти Якова Куприяныча и отьезда Нины златокудрый бабник Илья Петрович – единственный близкий человек.
          С ним можно и покутить, с ним можно и к кухаркам тайно наведаться. Можно и какой-нибудь веселый номер отчеканить, да так  смешно и жутко, что потом все дворовые неделю будут хвататься за животы при виде порядком трухнувших сторожей!    
           Сегодня Прохор один.Иногда ему надо остаться одному - собраться с мыслями, поговорить с волком или котом, осмыслить прожитое...
 Пред ним лежат полугодовые отчеты нескольких торговых отделений. Взбодренный хорошей порцией кокаина в обе ноздри и рюмкой старого коньяка, Прохор с чистой и ясной головой внимательно изучает отчеты доверенного приказчика Юрия Клоунова.
          - Ну и фамилия, прости господи! – Морщится Прохор. – Дурацкая фамилия! Не мог поменять что ли?
      Он внимательно проверяет сводную балансовую ведомость. Нет, ошибки быть не может! Не хватает  5782 рублей 32 копеек.      
      - Вор, сукин сын! – Прохор в ярости ломает карандаш и швыряет в угол счеты. – Клоунов. Дурацкая фамилия! Не Клоун, а натуральный жулик! Вор и мерзавец!
      Хватает трубку телефона:
      - Кто? Дежурный служащий? Это Громов. Немедленно узнать, какой был доход за второе полугодие по селу Встречные воды!
       Выпил микстуру.
Затянулся сигарой.
Ароматный никотин сразу ударил в голову. Комната как будто парит в облаках  табачного сизого дыма.
        - Алло! Ну? – Голос резок, нетерпелив. – Двенадцать тысяч? Молодец. Спасибо!
      
        И тут же черными чернилами резко и размашисто резолюцию на отчете: «Управляющему делами. Провести ревизию лабазов и лавок. Доверенного Митьку Медведева немедленно выгнать! Завести дело. Посадить на отчет Сергея Миронова, таежного геодезиста, ежели он сам пожелает. Прохор Громов.»
         Прохор посидел несколько минут, закрыв глаза.
Потом передернул плечами, задвигал ногами, щелкнул зубами и тихонько захохотал.
         Он загасил люстру, раздвинул шторы. За окном синело небо. Взялся за отчет магазина в городе  Ветропыльске…
 На пятом отчете Прохор размашисто и уверенно написал : «Приказчика Алексея Кудрина предать суду. Я его знаю, подлеца! И его подручного Сторчка тоже! Этот подкупил полицию. Возбудить дело немедленно. О чем доложить не далее как завтра! Громов.»
      
        Подумал и дописал там же, в углу, чтоб было видно:
        «Главному конторщику Грызлову! На все товары в магазине накинуть скидку в двадцать пять процентов, чтоб покрыть допущенные убытки. Все оформить незамедлительно! Громов.»
         На отдельном листке – в контору – четким почерком вывел: «На все товары во всех отделениях и лавках цены повысить на десять процентов, чтоб восполнить убытки от воровства и недостачи в магазинах и лавках!»
          Вдруг сразу тревожно зазвенели звонки в трех телефонных аппаратах, загремели беспорядочные суматошные выстрелы. Послышались дикие крики и конский топот.
    
        Сорвавшись с кресла, Прохор подскочил к окну. Выставился из-за портьеры. Мимо окон, топча клумбы с цветами, скакали разгоряченные всадники.
Высокий всадник, с черной бородой, привстав на стременах, с диким гортанным хохотом, хлестнул на всем скаку арапником по стеклам. Те разом сыпанули оземь.
     - Здраства, Прошка!!
Гортанный крик повис в воздухе. Изумленный, ошарашенный и испуганный, Прохор отскочил от окна и забился в угол.
          Быстро вбежали в комнату доктор, лакей и сторож.
         - Все в порядке! – Сказал спокойным голосом доктор. – Не волнуйтесь, Прохор Петрович. Это пьяные всадники развлекаются!
          - Доктор, не сводите меня с ума! – Прохор выполз из угла и выпрямился. – Я-то знаю, что это проклятый черкес.
         - Прохор Петрович! Хозяин! – Лакей поднес ему чарку. – Выпейте и успокойтесь. Дохтур сказал, что это всадники, значит, - всадники. Какой, к черту, черкес? Его и след простыл давно…
         - Я не слепой!
         - Вам  послышалось.
         - Я не глухой!
         - Прохор Петрович, голубчик! – Лакей налил еще чарку. – Не сводите нас с ума! Вам же сказали, что это пьяные всадники! Резвятся, как маленькие дети!
         - Доктор! – Прохор отстранил чарку. – Скажите правду. Это ведь бандитская шайка?
         - Ну что вы, голубчик! Какая шайка? – Доктор взял Прохора за плечи.  – Вам показалось.    
         
      Прохор давно приметил умного и толкового доктора в губернском городе. Больших трудов стоило заполучить его в свою резиденцию.  Он не сразу, но все-таки сдался под натиском приветливой образованной Нины и хорошенькой Кэтти. Ну, само собой разумеется, и за приличное жалованье. За круглый оклад, услышав про который главный врач немедленно отпустил своего заместителя в таежную резиденцию.
          - Это шайка разбойников! И среди них черный безносый цыган. И этот неуловимый спиртонос. Все там. И с ними черкес Ибрагим! Это он ударил плетью по окнам!
        - Прохор Петрович, дорогой мой! – Доктор сделал знак лакею и сторожу. Те покорно вышли. – Да не пугайте вы нас, Христа ради! Ну, зачем так волноваться?
         - Это шайка разбойников! – Прохор все еще дрожал.
         - Черт с ними, с этими цыганом и спиртоносом! Да и черкес ведь не варвар. Ну, проскакал и проскакал. Может, у него привычка такая? Может, он детство вспомнил? Люди гор. Что с них взять?
        - Мерзавцы! Средь бела дня!
        - Прохор Петрович, - доктор силой усадил его за стол, - работайте. И не напрягайте себя ненужными вещами.Каждый должен делать свое дело. Тогда и будет в стране порядок. Вам же было сказано: пристав скоро их всех переловит. И посадит в карцер. Как они того и заслуживают.
      
        - Клумбы истоптали! – Плакался Прохор. – Цветы порвали. Работать мешают. Дикари. Люди гор. Такой разбой!
       - Двое убито, трое ранено! – Стражник Оглядкин с красной мордой внезапно возник на пороге и рукой в белой перчатке отдал честь. – Что прикажете, ваш благородь?
        - Вы же видите, - перебил его доктор, - Прохор Петрович не в себе! Идите, голубчик, идите! Продолжайте преследование. Иван, выдай всем стражникам за усердие по стакану спирта!
        - Доктор! – Жалостливым голосом простонал Прохор. – Хоть вы не уходите! Мне страшно оставаться одному…
        - Да здесь я, здесь! – Доктор опустился в кресло. Налил пятьдесят граммов коньяку. Прохор прилег на кушетку.
        - Доктор! – Опять простонал Прохор. – Мне плохо. Душа болит. Ноет и ноет, как открытая рана. Мне никогда не было так плохо, как сейчас. Мне страшно. И опять эти видения…
      
         - Какие видения, Прохор Петрович?
        - Анфиса! Закрою глаза – и встает Анфиса. А ведь ее убили.
        - Это переживания. На нервной почве. Все скоро пройдет! – Успокоил его доктор.- Вам нужно заняться каким-то серьезным делом. И тогда все пройдет. Вы мне верите, Прохор Петрович?
          - Я чувствую какой-то душевный надлом. Как будто меня снова отходили клещами, как когда-то в Питере, в Мариинской гостинице, в Чернышевском переулке…

          Доктор  медленно процедил коньяк, закусил его лимонной долькой, густо вымазанной сахарным песком. И лишь после этого уставился на Прохора Петровича. Тот лежал на кушетке, поджав  ноги, как побитый волк. Вид его был жалким. Ничто не напоминало в нем бравого и уверенного в себе хозяина, каким он совсем недавно – как будто вчера – лихо отплясывал на палубе вместе со здоровенным дьяконом Ферапонтом под восхищенными взорами дворовых людей. Глаза его ввалились, морщины глубокими канавами прополосовали лоб. Голос дрожал. Да и самого Прохора как будто бил озноб.
      
      - Честно говоря, - доктор задумчиво крутил в руках рюмку с остатками коньяка, - я вам по-настоящему завидую, Прохор Петрович! Вы окунулись, хоть и ненадолго, в самую гущу событий, в столичную культуру. Побывали в таком прекрасном и блестящем городе, как Петербург!
       - Я ненавижу город вообще, а Питер в особенности! – Прохор резко встал, взьерошил волосы.
       - Почему? – Немой вопрос застыл в лазах доктора.
       - Нахальства в нем много, хамства. Какой-то паршивой самоуверенности! Самодовольства и наглости, я бы сказал.
       - Я бы так не говорил…
       - Вы вспоминаете город своей молодости.
       - Разумеется! – Щеки доктора при воспоминании о Петербурге порозовели. – Белые ночи, румяные гимназистки, мосты, мечты. Молодость, юность. Неповторимое романтическое время! И вот все ушло, ухнуло в какую-то черную дыру. И остались одни воспоминания. Сладкие, режущие душу…

        - Город, по-вашему, это все? Разум, культура, закон?
        - Ну да, культура, цивилизация. – Доктор вытер губы салфеткой. – А у вас, извиняюсь, с Питером связаны не самые приятные воспоминания?
        - Вы правы – не самые приятные! – Прохор прошелся по комнате. – Город всю жизнь оседлать хочет. Город хочет нам диктовать свои законы. Ритм жизни.
        - Все, что вы создали здесь, дал город. Турбины, дающие ток. Медеплавильные печи. Наконец все ваши домашние вещи!
        - Плюю я на ваш город! – Запальчиво возразил Прохор. Кожа на скулах натянулась, пожелтела. – Я не хочу быть его рабом! Я хочу быть свободным человеком! Что в городе осталось? Песок и камень. Мысли его – песок. Жизнь его – песок. Струится без всякой пользы! Город – это каменный нужник…
      
        - Интересно! – Удивленно протянул доктор.
        - А где там, в вашем городе, спрошу я вас, натуральная поэзия?! – Прохор остановился, посмотрел на собеседника хищным взором. Потом прошелся нервно рукой по волосам. – Где религия? Где воздух? Где горы, реки, леса? Где искренние люди? Да они, черти, изолгались все там! Взятки, обман на каждом шагу, мошенничество, подвох! Зависть, драка, состязание в подлости. Там поговорить по душам не с кем! И не о чем! Все бегут, торопятся, спешат. Все суетятся. Все заняты страшно важными делами. И все готовы плевать друг другу в морды. И сделают это при первой же возможности, верьте мне! А пока с кислыми рожами раскланиваются, целуют дамам ручки. Настоящий вертеп!
      
      Прохор налил стакан холодного вина и залпом выпил его.
      - Доктор, голубчик! – Прохор двумя руками пожал вялую руку доктору. – Спасибо вам огромное! Вы один понимаете меня. А эти не понимают. Вот излил вам душу – и легче сразу стало. И болезнь почти прошла! И я снова здоров…

      Но доктор неумолим – у него своя метода лечения!
От лечения пчелами и пиявками Прохор наотрез отказался – он вспомнил, как пчелы здорово покусали Илью Петровича, когда тот решил испробовать новую систему оздоровления, но «не рассчитал пропорции» (вместо десяти пчел на него налетела целая сотня) и потом целую неделю не выходил из дома. Опухшая морда веселила домашних и приводила в уныние коммерсанта, который мучился вынужденным бездельем.
       - Ну-с, голубчик, - ласково проговорил доктор, - ежели вы не желаете лечиться плечами и пиявками, придется испробовать на вас  лесных муравьев!
       - Чего? – Прохор встревоженно поднял голову.
      - Новая метода!
      
        - Тогда ее на Илье надо испробовать! – Хмыкнул Прохор. – Он у нас во всем первопроходец. Ему первому и пробовать. Пусть еще раз с опухшей рожей дома недельку посидит!
      - От муравьев рожа не опухнет.
      - Эт почему так?
      - Потому что, - доктор скрестил на животе пухлые руки, - муравей знает, КУДА надо укусить. Так сказать, точно и точечно воздействует на ваши больные нервные окончания. Правда, процедура длинная. Надо дней десять лечиться.
      - Вы мне сюда муравьев принесете?
      - Нет, голубчик, - радостно сообщил доктор, - мы с вами отправимся в лес, там найдем большой муравейник, вы разденесь – и животом и спиной туда, в кипящий муравьиный ад. Полежите минут десять-пятнадцать, и вашу скуку, боль и хандру как рукой снимет. Так лечились древние греки и древние египтяне…
      - Нет, - Прохор отрицательно качнул головой, - в следующий раз! А сейчас, дорогой мой, давайте что-нибудь попроще!
      
         Доктор дал Прохору лошадиную дозу слабительного, ложку брома, пару кружек горячего пахучего чая с малиновым вареньем, потом пару стаканов горячего красного вина, а под занавес – массаж спины и поясницы с тертой редькой, медом и скипидаром!
        Он сбросил куртку, засучил рукава рубашки, уложил больного на кушетку. А потом так начал массировать спину и поясницу, что тот только крякал. Отвлекаясь на минуту, чтоб вытереть обильно выступивший на лбу пот, давал Прохору перевести дух.
Потом проверял секундомером пульс, выслушивал сердце, и снова массировал спину…
    Больной трижды сменил мокрое белье, и наутро встал совершенно здоровым.
    Не время хворать!

Дела не ждут – везде надо успеть, везде нужен пригляд. Теперь, когда ушел Андрей Андреевич Протасов, когда Прохор подрался с мистером Куком, вся тяжесть забот легла на него одного. Нет, есть на производстве толковые люди – инженер Абросимов, инженер
Образцов, техник Матвеев, но все равно остро не хватает инженерной мысли Кука, деловой хватки Протасова!
   
        Эх, и зачем все вышло так паскудно?!
И вот теперь приходится одному отдуваться сразу за троих, а ведь спина-то не железная, и нервы тоже не чугунные. Хорошо хоть доктор знает, как лечить расшатанные нервы.
 Надо огребать барыши лопатой – казенные подряды на рельсы, на шпалы, на цемент, на уголь сыпятся, как из мешка деда Мороза подарки детям в новогоднюю ночь.
       Прохор в седле, на лыжах, на пароходе. Прохор везде – только что был тут, на лесопилке, а спустя час – уже на солеварне. После обеда он уже за полсотни верст на новом золотом прииске.
     Он звякает золотом, он гребет деньги лопатой.
Но ему кажется, что мало, мало, мало!
 Надо еще напрячься!
 Надо еще немного извернуться!
Он не спит ночи, он всех мучает, мотается по тайге.
 И сам не живет по-людски, и других нещадно тиранит. Ему от жизни нужно взять многое!
 И заглушая в себе совесть, он берет все…
 
*******************************************               

                Г Л А В А    Д В А Д Ц А Т А Я

      ***  ... Короткое сибирское лето прошло в какой-то лихорадочной деятельности. Столетние сосны, великолепные березы, прекрасный в два обхвата кедровник – все валилось под ритмичными ударами топоров и диким визгом стальных пил. Образовалось много росчистей. Будущей весной они будут выкорчеваны, вспаханы, засеяны пшеницей, рожью, овсом, просом.
На некоторых делянках приятным, радующим глаз голубым небесным колером, зацветет лен, чуть в стороне, ближе к пасеке, заколосится медоносная розовая гречиха.
   
       Из глубины тайги к реке, к пристани и причалам, протянулись многочисленные просеки – для новых дорог и железнодорожной ветки. Круглые сутки, день и ночь, исключая разве что церковные и государственные праздники, непрерывно, в две смены – по двенадцать часов – трудились здесь пятьсот лошадей и полторы тысячи лесорубов. По всей округе – на сотни верст – опять же день и ночь скрипели тяжелые крестьянские телеги. Они подвозили хлеб и мясо людям, овес и сено - лошадям.
    
 В горных участках наконец-то приступили к добыче свинцовых, цинковых и серебряных руд. Прохор выписал туда дюжину грамотных специалистов – инженеров и техников с Алтая.
     Стонет вековая сибирская тайга от ударов тысяч топоров, от визга стальных пил, от беспрерывного конского ржанья, ночных костров, лихорадочных суматошных выстрелов и пьяных залихватских песен.

    Всякая живность – звери и зверушки, от бурундуков и зайцев и до косуль и лосей – ошалело бегут дальше на север, прочь от этой круглосуточной суматошной работы! Ревет потревоженный бурый медведь, до недавних пор всесильный хозяин здешней тайги. Чутко прислушивается своей умной рогатой головой сохатый – и прочь, прочь, прочь, поскорее и подальше от этих мест, пока не стал добычей пьяных лихих людишек!
   
       Работы всем и каждому – по горло. И хотя каждую неделю прибывают новые партии рабочих с Урала, с Алтая, даже с далекого Донбасса, людей все равно не хватает!
     Машина большого предприятия, пущенная опытной и умелой рукой  главного инженера Андрея Андреевича Протасова, даже в его отсутствие не дает сбоев.
 Прохор крут, Прохор полон забот и планов.
 Прохор весь в деле! Он растрепан, наряжен – он горит работой.
 На новом месте уже работают три завода – скипидарный, медеплавильный, шпалопропиточный.
      
      Рабочие недовольны, рабочие ропщут – хозяин и сам не спит, и им прохлаждаться не дает. Работа идет круглые сутки.
Люди работают как проклятые и потому проклинают десятников и стражников, десятники и стражники проклинают техников и инженеров, и все заочно проклинают хозяина.
Но Прохор жесток и неумолим – звон золота подхлестывает его, заставляет торопиться!
      - Пристрелить бы его! – Свирепеют горячие головы.
      - Остынь! – Останавливают их холодные головы. – Вам какая польза? Вместо него придет другой – так тот, может, будет еще хуже! А этот, какой-никакой, но кормит хорошо, инструментом и одежонкой снабжает. Да и заработок стабильный. А выгонит – и куда ты подашься? Разве что в тайгу к дикой кобылке, к шарамыжникам, золотишко мыть. Так там у них век короткий – до первой крупной находки: либо свои прирежут, либо царские стражники подстрелят!
      
   А прибывающие новые партии рабочих с Урала и Волги привозят совсем уж печальные вести – второй год подряд там неурожай, земли мало, лошаденка сдохла, вот и пришлось продать корову да вот сюда всем семейством завербоваться.
И под валом новых впечатлений, под натиском страшных вестей с великой русской равнины постепенно стихают среди рабочих свирепые разговоры, пропадает адское желание пристрелить немедленно живоглота-хозяина – здравая мысль стучит в черепке: а ведь там еще хуже, там уж и жрать нечего: не зря семейные снялись с насиженного места и тронулись в неведомые края…
      
       Жизнь бьет ключом – хрипло лают собаки, мычат многочисленные коровы, что есть силы горланят на заборе петухи, закатив от напряжения глаза. Чумазые голопузики бесштанно брякаются в крапиву и истошно орут, накликая на свою попку очередные приятности в лице строгой старшей сестрицы или старой бабки. Черный кот уверенно пересекает дорогу. Отряхиваются на березе грачи.

 Жизнь бурлит. А ведь несколько лет назад тут был нуль.
 Дикая, труднопроходимая тайга!
       Славный вечер.
Усталое солнце падает за изломанную линию горизонта, за зубчатую стену далеких лесов. Бронзовеют облака. Серебряный месяц осторожно выглядывает что-то на земле, в тайге или в поле, с небесного синего покрывала. Отдудела пастушья свирель. Коровы уже в хлевах – равнодушно жуют хозяйское месиво из вареной картошки с отрубями и думают свою тяжкую думу. Деревня еще корчится веселыми криками парней и девчат, которые возвращаются с вечернего купанья. На небе зажигаются первые неяркие звезды.
   
         Прохор Петрович возвращается с очередного производства. День был трудный, тряский – за двенадцать часов отмахали без малого семьдесят верст. Илья Петрович Сохатых правит парой. Уставшие кони еле тянут тарантас. Прохор полусидя, полулежа на кожаных подушках, смотрит по сторонам.
      Наденька встречает тарантас возле околицы.
      - Илюша, осади!
      Илья Петрович смотрит на хозяина – тот кивает головой. Кони тут же остоповались. Наденька, несмотря на свои тридцать бабьих лет, бодро вскакивает на передок.
Налегая на плечо Прохору высокой грудью, Наденька грудным голосом пропевает на ушко:
     - Можно вас на секунду, любезнейший Прохор Петрович?
     - Ну?! – Прохор грубо и бесцеремонно одергивает вертлявую и жеманную любовницу.
 Бывшую любовницу!
      
       После  того, как она изменила ему с заезжим смазливым студентом, Прохор в кровь избил ее и теперь на дух не переносит Наденьку – как мужчина он питает к ней чисто физическое отвращение. И потому с дикой радостью передал ее влюбленному приставу Федору Степанычу Амбрееву вместе с приданым - выстроенным голубым домиком.
А через дорогу от него рабочие вскоре выстроили два других точно таких же домика – назло Наденьке!
 В них Прохор Громов поселил двух своих новых любовниц – нездешних красавиц Стешеньку и Груню.
     - Можно вам на ушко? – Нараспев говорит Наденька.
     - Ну? – Все также зло и нетерпеливо говорит Прохор.
     - Наклоните голову!
     - Не ломайся! – Обрывает ее.

   Наденька продолжает любить Прохора и всяческой лестью, клеветой и доносами старательно выслуживается – она надеется вернуть его прежнее расположение.
      - Федор Степаныч уехамши в Ключики, - сказала она звенящим шепотом и наигранная таинственность вмиг покрыла ее лицо, - там рабочие скандалят. Перепились очень. А мне приказано передать вам по секрету – насчет батюшки Александра…
     Наденька старательно применяет весь свой женский арсенал лести, притворства и хитрости.
Прохор разом напрягся!
     - Многие рабочие готовятся требовать! – Ее слова раскаленными пятаками падают на оголенную шею Прохора. – А батюшка Александр их на это науськивает. Вот так. Ей-богу! Чтоб мне провалиться на этом месте!
      - Ну, проваливаться тебе не надо! А то провалишься вместе со мной! – Резко прерывает ее Прохор. – На кого науськивает? Говори толком! Ничего не понимаю!
      - Ну как же! – Щеки Наденьки пылают огнем. – Отец Александр. На проповеди. Так сказать, науськивает. И вразумляет!
 Она с трудом произносит мудреное словечко и замирает, довольная собой.
Прохор – в ярости!
   
  В тарантасе пять ружей – два своих и три чужих, два утиных чучела, рыбачья сеть, ведро мелкой – с ладонь – рыбешки для его любимцев – дворовых котов, груда битой лесной птицы. Прохор в шведской кожанке, в кожаной фуражке – лицо его вмиг становится злым и белым.
         Он молча швыряет на землю – прямо к ногам Наденьки - пару рябчиков, куропатку, матерого селезня и, не сказав больше ни слова, даже не простившись, он коротко бросает кучеру:
   - Пошел!
   Кони помчались.
  Илья Петрович, слышавший весь разговор, от первого до последнего слова, хотел по своей многолетней привычке пуститься в обличительную философию по поводу всех священников вообще и отца Александра в частности, но дорога оказалась тряской, кони, несмотря на трудный дневной путь, резвыми – видно, почуяли долгожданный корм и отдых, - тут не до речей: того и гляди, язык прикусишь. И потому он набрал полную грудь пахучего таежного воздуха, надул живот и так и ехал молча до самого крыльца Громовского особняка…
   
      Домчали быстро. Прохор страшно зол. Стешеньки и Груни нигде не видать. То ли заняты комнатными делами, то ли ушли куда-то. Илья Петрович тряхнул своими кудрями – и боком, боком к хозяину. Лицо как у мартовского кота при виде сметаны!
     - Между нами говоря, - Илья делает глубокий вздох, - отец Александр – не священник, а целый фармазон!
     Он склонил свою длинноволосую кудрявую голову – Прохор молча выгружал дичь из тарантаса. Илья покрутил головой, подхалимно склонил ее набок и опять облизнулся.
     - За компанию покорнейше благодарю, Прохор Петрович! Благодарим покорно за удачную охоту!
      - Пришли десятского! – Буркнул в ответ Прохор.
 Злость переполняла его, но он молчал – была б дома Нина, он бы дал волю долго сдерживаемому бешенству – не один  семейный сервиз разлетелся бы в куски от его горячей руки.
     - Будет исполнено! – Илья покрутился.
Осмотрелся. Вокруг ни души.
Даже сторожей не видно.
    
      - Пришли десятского! – Хмуро повторил Прохор, вынимая ружья из тарантаса. Илья Петрович понял, что лучшего момента и не придумать – Прохор Петрович сейчас в прострации - и тут же колесом подкатил к нему с другого боку.
      - Чего тебе еще? – Прохор пожевал усы, подвигал бровями, но ничего умного в голову не пришло, и потому он замолк, выразительно глядя на своего компаньона.
       - Позвольте вам как благодетелю, - Илья от нетерпения даже затанцевал на месте, - открыть, так сказать, свою душу!
       - Ну? – Нетерпеливо переспросил Прохор.
       - Хотите верьте – хотите нет! – Бухнул Илья и тут же покраснел. – Ну, тянет меня к вашей Наденьке! Ну, прям сил нету!
       - Она не моя!
       - Все равно меня к ней тянет!
       - У нее муж есть.
       - Ха! Муж! Обьелся груш!
Прохор хотел обозвать Илью ослом, но передумал. Опять задумчиво пожевал ус. Тот танцевал от нетерпения.
      - Прохор Петрович! Не томите душу!
      - Ха! – Точно также ухмыльнулся Прохор. – Целый день терпел, а тут вдруг нетерпеж стало.
      - Так сил терпеть больше нету!
 
     - Валяй! - Махнул рукой  Прохор. – Только если твоя Хавронья повыдергает твои златые кудри или, не дай бог, сам Федор Степаныч вас ненароком застанет, - я тут совершенно ни причем! Так и заруби себе на носу. А еще лучше намотай на кудри!
      - Покорнейше благодарю, Хозяин! – Радостно прокричал Илья Петрович и тут же побежал к дому Наденьки…

     - Вот что, отец Александр! – Прохор все еще в кожанке. – У меня мало времени. Я с раннего утра на ногах. Страшно устал. Скажите откровенно: что замышляют мои рабочие?
     - Рабочие тобой недовольны, Прохор Петрович! – Пророкотал священник, сложив на груди свои пухлые руки.
     - Они всегда недовольны!
     - Ну что вы! – Священник всплеснул руками. – Если у человека всего в достатке, если он не думает, как прокормить семью, как прожить до зарплаты, то он не будет высказывать недовольство…
     - Среди рабочих появились разные нехорошие брошюрки, - глухо бросил Прохор, - они подрывают устои государства и нарушают порядок, и потому я не потерплю…
     - Логика, здравый смысл, - тут же перебил его священник, - говорят о том, что если рабочий обеспечен настолько, что может существовать по-человечески, он никогда не будет совершать противоправных действий.

     - Да вы что, - в ярости крикнул Прохор, - сговорились что ли?!
     - С кем? – Не понял вопроса отец Александр.
     - Вы повторяете те же мысли и даже те же слова, что и инженер Протасов, и Нина, и доктор, и многие другие!
     - Вот видите, - по-отечески сказал батюшка, - сколько близких и дорогих людей вам говорят одно и то же, а вы все равно гнете свою линию. Звон золота заглушил в вас голос совести, сын мой!

     - Совесть? Мораль? – Прохор остановился и пристально уставился на собеседника. – А что это такое? Их заместо сапогов на ноги не натянешь. И в кашу не положишь.
     - Совесть – это твой внутренний голос! – Пророкотал священник. – Он подсказывает человеку, что можно делать, а что нельзя. Реализуя свою волю, свое «я хочу», человек прежде всего должен думать, как это согласуется с общепринятым поведением.
    
      - Для меня главное – сама жизнь! Я привык уважать людей дела, созидателей материальных ценностей.
     - То есть ты уважаешь себе подобных?
     - Разумеется! – Прохор прищурился. – А на рабочих людишек смотрю как на навоз, как на необходимое удобрение.
      - То есть ты отказываешь людям в праве самовыражения? – Не отставал священник.
      - Рабочая сила необходима для разумного устроения земли под нашим руководством, разумеется. Отними у народной массы ее образованных и просвещенных руководителей – и твой хваленый народ-богоносец потеряет цель жизни, скоро сопьется и с тоски перережет друг друга! Нет, я люблю отдельные личности, но в целом я ненавижу людей. Я ненавижу народ!
       - Какой ты жестокий!
       - Уж какой есть, батюшка.
       - Больно видеть в тебе эгоиста, плюющего на своих кормильцев. Презирающего свой народ и поставившего единственной целью своей жизни – безудержную наживу.

       - Цель оправдывает средства! – Крикнул Прохор.
       - Это сказал Лойола, - священник опять сложил на груди руки, - но он был иезуит, а ты, надеюсь, числишь себя православным!
       - Вы хотите сказать, батюшка, - Прохор подчеркнул это слово, - что цель жизни – это уподобление богу, следование его заветам. Это не для меня. Моя цель – работа! Работа до седьмого пота! А потом – гульба!
        - Гульба? – Батюшка поднял голову.
        - Да! – с вызовом ответил Прохор. – Гульба! Без нее на одной работе пуп надорвешь и с ума скоро сойдешь. Душа требует! А вас я прошу не мутить моих рабочих! Если я распущу вожжи, если я уступлю, то все полетит к черту! А я в ответе перед казной…
    
        - А я в ответе перед Богом! – Перебил его священник. – Я ничего дурного и не говорил. Я против забастовки и считаю ее крайним средством, когда все другие исчерпаны. Когда на хозяина не действует ни голос разума, ни слово божье!
      - Вы не вмешивайтесь в мои дела!!
      - Прохор Петрович, - священник взял его за руки, - и в кого вы превратились за эти десять лет?! А я ведь помню вас эдаким наивным юношей…
      - С тех пор прошло много лет.
      - А я ведь и дедушку вашего знал! – Священник пристально посмотрел на Прохора. Тот похолодел. – Грешник большой был твой дед Данила. Много людей погубил. И потому тебе, как никому другому, надо грехи ваши семейные замаливать. И просить у Бога прощения. А ты тиранишь людей, выжимаешь из них все соки. И потому они клянут тебя и желают тебе всяческих несчастий и бед. Тяжко жить с человечьим проклятьем…
     - Я их работой обеспечил! – Выкрикнул Прохор. – Я им жилье дал. Я их кормлю. Я трачу миллионы на их содержание. А они все равно недовольны. Уж такова человеческая натура! Видно, бог и вправду создал неправильного человека…
    
      - Но ты получаешь десятки миллионов прибыли! – Перебил его священник. – Рабочие рвут жилы, а ты наживаешь гигантские капиталы, чтоб потом потратить их где-то за границей. На женщин или на безделушки. А может на автомобили. То есть себе на потеху. В тебе говорит хищник. Ты гребешь деньги лопатой, и тебе все мало. Тебе хочется еще больше! Но золото – прах, мертвечина. И все золото ты все равно не загребешь. Ни сил, ни времени не хватит! Остановись, Прохор! Опомнись!

     - Это твое последнее слово, отец Александр?!
     - Прощай, Прохор! – Священник поднялся. – О душе надо думать, о душе. И еще о памяти людской.
     - В царство небесное все равно не попаду. Да и нет его!
     - Ты о царстве земном думай, Прохор!
Священник ушел.
 Прохор скинул тужурку.
Бухнулся в кресло.
 Встал, подошел к буфету. Налил полный стакан коньяка, выпил не отрываясь. Зажевал лимоном.
Снова упал в кресло – тело ломило, спина болела, ныла шея, как будто он весь день землю пахал или возил воду.
    
        - Сговорились что ли?! – Мысль эта так и сверлила у него в голове. – Все одно и то же твердят – честь, совесть, мораль! А мне срочно надо обустроить станцию. И еще пару приисков! А на это нужны деньги. И где их взять? Только с рабочих. Вот накину снова цены в лабазах и лавках – и появятся деньги…
     Прохор закрыл глаза – и опять перед ним поплыли давно прошедшие картины его собственной жизни, уж порядком подзабытые в повседневной суете: вот они с черкесом плывут на шитике по темной таежной реке, плывут в неизвестность, а мечты влекут его по другому – волшебному- пути, усеянному красными розами: то он мчится с бешеной скоростью на своем собственном автомобиле по Америке, то правит большим океанским пароходом, то бьет китов ручными гарпунами, то вместе с Ибрагимом – верным Санчо  Панса – оба, закованные в стальные блестящие латы, бьются с шайтанами, с чертями, с кровососами, со всякой нечистью, мешающей людям нормально жить.
     И новая картина возникает в памяти Прохора – высунулось из дымного речного тумана какое-то чудище. Это большой шитик, его с натугой тянут пятеро, обвитые веревками.
   
        А на палубе горой навалены скупленные в тайге у тунгусов шкуры и три пуховые подушки: на них, как Будда на небесах, возлегает боровообразный человечище, весь заплывший салом, его клетчатая рубаха расстегнута, рукава закатаны, а грудь и руки в густой, как у медведя, шерсти.
       Шитик поравнялся. Прохор протягивает бурлакам свой серебряный портсигар – подарок красавицы Анфисы.
   - Если начнешь пухнуть с голоду, - жалуются Прохору новоявленные бурлаки – по профессии они люди умственного труда : фармацевт, бухгалтер, юрист, - на все согласишься! К мужичьему труду мы совершенно не приспособлены…
    - Нет, - говорит им юный Прохор, - я дело поведу иначе! Окрепну, заведу свое дело, буду богатым. Буду честно жить! Прежде всего этого жирного бегемота Аганеса Агабабыча и всех мерзавцев, что грабят мужиков, в омуте утоплю! А потом…
     Прохор резко вскочил, прошелся по комнате.
     - Приснится же такое!
Он подошел к окну – там темнело небо, на нем густо высыпали звезды. И месяца не видать.

       Жуткая ночь! Разбойная. Страшная!
Такая ночь только для воров и разбойников.
Как бы опять треклятый черкес не прискакал.
    - Да, пора начинать новую жизнь! – Сам себе сказал Прохор. – Вот только смогу ли я переломить себя? Смогу ли удавить в себе животное?  Пересилить свой шкурный интерес? Эх, жаль, нет здесь Протасова – он бы мне помог. Он умный, он быстро бы выход нашел! А отец Александр все к чести и совести взывает. И Нина тоже. Надо с Ильей посоветоваться!
    И ободренный таким решением Прохор лег спать…

     А Илья Петрович в это время сидел за большим обеденным столом в голубом доме у Наденьки.
     Огромный медный самовар пыхтит на столе. Там же стоят три бутылки казенной рябиновки, принесенные учтивым кавалером. На медном подносе горкой лежат печеные пирожки с картошкой, брусникой и яблоками, рядом стоят розетки с малиновым и земляничным вареньем.
    Илья не спеша пьет душистый чай, прихлебывая и причмокивая, и искоса поглядывает на соблазнительную хозяйку. Наденька стоит, опершись об угол буфета, - высокая, стройная, красивая. Гордо поджав алые губы, она молчит. Цветастое покрывало лишь слегка прикрывает высокую стоячую грудь – давний  предмет тайных воздыханий Ильи Петровича.

      Глаза ее полны холодной насмешки.
     Илья, наливая третье блюдце, отчаянно врет, рассказывая про свои многочисленные любовные похождения.
     - Ах, Наденька, это даже огорчительно, что вы мне не верите!
     -Дурак ты, Илюша, круглый дурак.
     - Женщина, можно сказать, во цвете лет!  И в поэтическом одиночестве. Очень даже непонятно!
     - У меня муж есть! – Наденька передернула плечами.
     - Ну, так уж и муж! – Тянет Илья.
     - А как же! Нас батюшка благославил.
     - Но вы же не венчаны!

     - Дурак ты, Илюша, круглый дурак! – Наденька заливисто хохочет. – И за что только тебя бабы любят? А, Илюша? Посмотри в зеркало. Рябой, курносый, чахоточный, чисто овечья смерть! 
     - А вот когда вы меня полюбите…
     - Никогда, Илюша, никогда!
     - Неправда ваша!
 
     Он вытирает вспотевшее лицо шелковым платком, и глаза его из масляных вмиг стали страстными и умоляющими.
       - Надюша, ангел мой неземной!
       - Изыди, сатана! – Она захохотала по-холодному.
       - Это мучительно! – Илья вскочил, потом сел. Потом снова вскочил. – Это невыносимо! Сил моих больше нету!
       - Дурак ты, Илюша, круглый дурак. Вот и страдаешь. Вбил себе в голову черт знает что. И никак не свернешь с заезженной колеи. И напрасно мучаешься. А ведь у тебя жена – достойная женщина…
       - Ага, - огрызнулся тот в ответ, - необьятных размеров!
       - Ну что ж поделаешь, такова жизнь…
Илья взлохматил кудри, закрыл глаза, на миг представил, как раскатисто звонко будет хохотать над ним Прохор, и решился.
       - Голубка моя! Пшеничка! Цветочек! Только один поцелуй! Умоляю вас – только один!
 Но Наденька по-прежнему холодна. Ее хитрющие глаза с поволокой все так же далеки и недоступны. Густые, роскошные, льняного цвета волосы ее закручены сзади тугим узлом, малиновые губы полуоткрыты.
       - Это конец! – Сам себе сказал Илья.
       - Шел бы ты домой, Илюша. Поздно уже. Выспался бы, а завтра снова был бы как огурчик. Ведь вы с хозяином проскакали верст пятьдесят сегодня, никак не меньше.
      
      - Все семьдесят! – Буркнул похолодевший Илья. – А тут такой облом. Совсем вы меня не любите, Наденька. А мне оэто очень даже обидно. Просто до слез! А вам меня не жаль. Вон старого генерала полюбили…
         - Кто тебе сказал? – Глаза Наденьки вмиг стали злыми.
         - Кто-кто? Добрые люди, кто ж еще!
         - И что они тебе еще сказали?
 Шальная мысль вдруг ударила Илье в голову!
Он даже порозовел от натуги.

Эх, была – не была!
         - А я знаю, кто в прошлом году цыганкой наряжался.
         - Это когда – на масленицу?
         - Нет, чуть раньше.
         - Когда же?
         - Когда царский обоз с золотом неизвестные пытались ограбить. И трех казачков уложили! Вусмерть…
         - И кто же?
         - А вот и не скажу! А вот и не скажу! – Илья сделал вид, что собирается уходить, но расторопная Наденька ловко подставила ножку, и он снова бухнулся в кресло.
         
          - Так кто же, сахарный ты мой?!
          -  Допустим, шайка разбойников, и среди них  одна жутко  прекрасная дама! – Илья завернул усы колечком. – Просто красавица. Женщина – мечта гусара. С высокой грудью. Ну, вот прям как у вас сейчас. Соблазнительная грудь!
          Наденька наклонилась к нему и глубоко задышала.

          - Я, пожалуй, пойду! Поздно уже! – Илья попытался привстать, но хозяйка упругой грудью, которой он только что восхищался, вдавила его в кресло.
Глаза ее вмиг помутнели и они из озорных и насмешливых превратились в самое страшное зрелище на свете - черное жерло чужого пистолета. Илья Петрович обомлел - мороз пробежался по его спине.
          - И у нее была маленькая такая родинка между грудей? Ну, вот как у меня! – Наденька рывком сбросила покрывало, резво рванула сорочку. Ситец жалобно затрещал, обнажив мраморные груди. А между ними – маленькая, словно спичечная головка, родинка!

          - Пожалейте меня! – Илья Петрович понял, что ему пришел конец. Сердце обморочно упало. В ушах разом зазвенели маленькие колокольчики. – Дорогая моя, драгоценная! Наденька, звезда очей моих! Я никому не скажу. Даже Прохору Петровичу. Отпустите меня!
          - Поздно, голубчик, поздно! – Яростно пророкотала Наденька, налегая на опешившего Илью всем телом. – Поздно, соколик! Ты слишком далеко зашел. Ты слишком много знаешь. Ты стал слишком опасен.

          - Ну что вы! Я же не опасен. И ничего такого я не совершил. И вообще - все это бред. Дохтур сказал, что со мной это иногда бывает...
         - Я думала, что ты круглый дурак, - Наденька задышала прямо в лицо вмиг поникшего ухажера, - а ты иногда соображать умеешь, и потому ты обречен умереть…
          - Отпустите меня, красавица, звезда очей моих! – Плаксиво загундосил Илья.- Я никому не скажу, честное благородное! Только не лишайте меня жизни!
    
    - Поздно, голубчик, поздно! – Наденька приподняла Илью, рывком бросила его на кровать. – Теперь ты мой! Только так я могу спасти себя и Федора Степановича от петли! Ты умрешь в моих любовных обьятьях!
          - Я не хочу так рано умирать! – Пропищал Илья.
          - А это от тебя уже не зависит. – Совершенно голая Наденька, хохотнув, навалилась на бедного Илью Петровича.
          - Это конец! – С тоской подумал он и закрыл глаза.
 Мир погас. Жизнь кончилась…

   П Р О Д О Л Ж Е Н И Е      С Л Е Д У Е Т...