По программе защиты свидетелей – я кузина шерифа,
убираю популярное кафе в этом городе. Вероятно,
у владельца серьёзные планы на постжизнь: помимо меня,
среди сотрудников – глухонемой и женщина с синдромом Дауна.
У её лица такая нежная маска, что хочется расцарапать своё –
неспособное на такую безосновательность.
В работе – я сторонница превентивных мер:
Кекс крошится, – убеждаю, – возьмите салфетки для ваших рук.
И если посетители станут читать что-нибудь тяжелее меню –
сразу выяснится, что книжные корешки липнут к столу.
Отсутствие навыков я маскирую улыбками. Структурирую
картины мыльной пеной в ведре. Легенда запрещает
рисовать – чтобы не выдать авторскую манеру, а также
всё тактильное – чтобы в ком-то не отпечататься.
Во избежание недоразумений местный путеводитель
рекомендует озвучивание части того, что приходит в голову,
подкреплять смайловыми движениями рта и пальцев.
Из страха быть принятой всерьёз я привычно ограничиваю
коммуникации, выбираю окрестности, где играют только
собаки и сбежавший из дома ослёнок Джулиан.
Говорят, поблизости жил Сэлинджер. Признаться,
он выглядел как один из тех неприятных типов,
с которыми в метро я занимаю одну скамейку,
чтобы не оказаться отчётливо напротив.
Хотя и был из тех, чей номер телефона хотелось набрать.
Вот Соловьёву и Бротигану я бы подышала в лицо
во время разговора – может, научили бы меня «Индийской защите»
и как сделать, «Чтобы ветер не унес всё это прочь».
Вечерами город похож на застывший пруд –
оживление лишь у той части берега, где крошат хлеб.
По выржавленным лицам понимаешь – дарвинизм утопичен,
эволюцию определяет общее вагинальное происхождение.
Тот же путеводитель предупреждает, что исповедоваться
малознакомому – ещё неприличнее, чем взять у него в рот.
Но мне здесь одиноко – и я всё же надоедаю глухонемому.
Шериф учит – надо изменить всё присущее, для маскировки
встречаться с женщинами. Это несложно, – делится он, –
можешь забыть ручные настройки, там одна автоматика.
Но, шериф, те с щенячьими звали в кинотеатр под открытым небом,
один обещал проливать кофе на пол, пока не выберу фильм.
А я бы и рада уметь объяснять отказы, соглашаться
и хотеть знать, каким всё видят чужие глаза,
но даже шёпот его гонга действует на меня сильнее
каких бы то ни было заманчивостей, –
всхлипываю, и шериф неловко гладит меня по волосам.
С обновлением кожного покрова притушенное
становится отчётливым, невыносимо хочется
вернуться, докатиться до возможности
«салют, как дела» – очень ведь беспокоит.
Сводки докладывают, что ты цветёшь гроздьями гнева –
я же начало убийственной серии, я твоё первое дело.
Вымытый пол кафе отражает бессмыслы жизни, и я решаю –
аутизм – скверный диагноз, надо тянуться хотя бы к похожему.
Попасть в новости – выдать тебе координаты,
улизнуть с боем – даже если с бойней, даже если
люди станут закрывать лица, звать своего бога, их будет жалко.
У меня получится это сложное во имя простого – ведь известно,
где в доме шерифа прячут рождественские подарки.