А белый лебедь на пруду...

               
Светало ни шатко, ни валко, но к половине одиннадцатого день всё-таки прояснился. И почти сразу городской пятачок, застроенный в семнадцатом веке, затрепетал белым кружевом  на белых пригорках. Этот ансамбль церквей много раз открывался взгляду Галины, она могла бы уже не замечать узорочья башен, крылечек, окошек, не вглядываться в изящество куполов, но снова и снова её тянуло это видение; казалось, церкви сошли с небес, уютно устроились, и лишь потом потянулся сюда народ.
 
Таксист тоже, видать, засмотрелся, –– передние колёса выскочили за колею, и машина упёрлась в сугроб.
–– Фу ты! –– мужчина вышел расчистить дорогу.         
Откинув снег, снова уселся за руль.      
–– Каторга! 
               
Всю ночь они боролись с убродом. Трасса была в глубоком снегу, порой шофёр не справлялся один, и тогда Галина садилась за руль, а он сзади толкал машину. С Божьей подмогой одолели двести пятьдесят километров.         
–– Дня три никто дорогу не чистил! –– возмущался водитель. –– Прямо какое-то средневековье!   
      
Он повернул к городскому рынку, а оттуда  до «Белого лебедя» было недалеко.  Спросил  у Галины:      
–– Кто у вас там?      
–– Сын.  За наркотики посадили. Пришили дело…

В секунду громадных размеров холст предстал перед ней   отдельными  лоскутами!
В пятнадцать лет сын уже «наркоман»,  и  лишь потому, что безмозглая ребятня взяла в руки те страшные сигареты. Подпитой мужичок приставал во дворе, щедро выдав «на пробу» по штуке. А затем в торцевом кабинете милиции они клеветали этому «подпитому» на какого-то парня,  якобы предложившего им наркотик.  Саша  не мог клеветать, даже когда «подпитой» угрожал ему детской колонией; был занёсен в чёрный список, а остальные отделались лёгким испугом.
      
За «наркоманию» Сашу не взяли в армию. Галина была счастливейшей женщиной на земле!  Пусть «наркоман», «разложенец», пусть хоть какое клеймо, но только не армия!  Хватит ей старшего сына! Инвалидом вернулся из армии.  Страшные ночи и дни, дрожь от любого звонка –– сейчас сообщат, что Алёша погиб! А телевизор, словно назло,  тыкал в лицо ей  убитых в Чечне солдат, и следом –– банкеты детей  элиты.  Не пугали её даже угрозы:  «Всё равно твоего Сашку засадят!»  За что?          
Засадили. Не простили, что не солгал, «не помог» следствию в поимке «матёрого наркоторговца».  Показания  запуганных  сопляков против Саши, два обыска в доме, когда Галина следила в четыре глаза, чтобы не подсунули «порошок». Адвокат, прокурор и судья в одной связке… Галина пыталась их уличать, но Саша со всем соглашался, и только потом, при свиданье, шепнул, что она вела себя глупо. 
Семь лет! За подкинутый порошок в Сашин  рабочий шкаф. 
      
–– Ну, всего вам хорошего! –– шофёр помог Галине дотащить сумки до КПП. –– Авось повезёт,  трассу прочистят, а то и не знаю, как возвращаться.
–– Дай Бог вам удачи! –– перекрестила она его на дорогу.
В гостинице, куда её провели после досмотра, Галина кинулась сразу в общую кухню. Вчера напекла пирожков –– разогреет, угостит сына.  В кухне,  знала по опыту,  у плит и столов очереди, но ничего, она подождёт.

Столы и плиты действительно были заняты, не было и свободного стула.  Галина прислонилась к косяку, держа в руках пакет с пирожками, растительным маслом и «Каплей» для чистки посуды. Молодой парень с безобразной татуировкой кочевряжился перед матерью и накрашенной  женщиной –– то ли сестрой, то ли подругой. Этих «подруг» в «Белый лебедь» приезжало бессчётно. Мат висел под потолком, казалось, шевелясь  вместе с дымом от сигарет и  копотью от горелого масла.
 
–– Да заткни ты ему пасть! –– взывала женщина от плиты.
Но мать татуированного  лишь кукожилась и  молчала.
Таджичка, мешая плов, вставила своё слово:
–– Совсем некультурные русские люди.  Матерятся.  Женщины курят. У нас в Таджикистане никто так не делает, у нас народ культурный.
–– Молчи, крыса! –– взъелась «подруга» татуированного. –– Небось, когда со своим мужиком сидела  у нас на грязном  асфальте, просила на хлеб, мы не были  некультурными! Сезонные беженцы, растудыт-твою!..  Как весна, так вы вот они!  Детей не жалели, таскали с собой!
   
–– У-уу, собаки, поубивал бы  всех!  –– рыкнул татуированный. –– Четыре года её мужику отвалили за помощь следствию.  Вышку, б...,  за такое надо!   
–– Вешать их, как в Китае! Всех, б.., кто торгует наркотиками! 
–– Охрана, охрана, –– перепугалась таджичка,  сделав движенье к двери.
–– Не успеешь! –– гаркнула женщина с хриплой, как у мужика, глоткой.

Галина тоже не выдержала.
–– Зачем вы живёте в России, если все у нас некультурные? Возвращайтесь в Таджикистан, там теперь хорошо, сытно.
–– Хорошо там, хорошо стало, –– быстро закивала таджичка. –– Но мы же привыкли,  дети привыкли, они никуда не хотят.
–– Правильно, куда им хотеть? Папашу заменят, –– буркнул мужчина,  стоявший возле окна.   
    
Наконец освободилась одна из конфорок. Галина вымыла сковородку, и  в эту минуту вошел в кухню  сын. Строгий,  крупный.      
–– Спасибо, мам, что приехала, –– подошел к ней.       
На людях они никогда не показывали своих  чувств. Уже потом, в комнате, по их  тоскливым и любящим взглядам  было понятно, как  обоим им тяжко.       
–– Может, под амнистию попаду, –– подал надежду сын.
Галина  аж задохнулась:         
–– Деточка! И уехал бы ты к дяде Грише в Новосибирск!       
–– Никуда не поеду, я не виновен.       
–– Так работы же нет. –– Ей не хотелось, чтобы сын возвращался домой. –– Армяне налезли, работа теперь только у них: власти стараются.
––  Я не без рук, не без ног.    
Галина занервничала, быстро шагая по узенькой комнате.         
–– Не надо домой! Опять те накинутся!  Мало я слёз пролила по тебе и Алёше?          
Сын поймал её за руку:
 –– Сядь, мам, я очень соскучился. Гадать да гадать: выпадет мне амнистия или нет?   Может,  две трети срока придётся тянуть.

Она не присела,  а только остановилась. Слёзы скопились в глазах
–– Где справедливость-то, а? 
–– Ты в справедливость всё ещё веришь?  Мам,  расскажи об Алёше.      
Она не ответила, встала к окну.  Грязно-серое небо душило короткий декабрьский день.         
  –– Жалко, церквей отсюда не видно, –– проговорила. –– Как мимо них еду,  всегда вдруг подумаю:  с неба сошли... –– А что про Алёшу? Болеет. Получит пенсию и запьёт, говорит, что от водки боль утихает.  А меня на улице знакомые останавливают:  «Совсем твой Алёшка с катушек слетел».  И про тебя спрашивают: «А Саша-то где?» Будто не знают, где ты. В тюрьме, говорю. Думают,  буду выкручиваться.      
–– Переживём, мам…   
Галина вздохнула:
–– Ну, да. Целую жизнь, только и делаем,  что переживаем. –– Хотела ещё что-то сказать, но только закрыла руками лицо и заплакала.