Леда помнила их до мельчайшей детали.
Один из дней ей показался странным, каким – то угнетающим. Был довольно тёплый день. Совершенно нежданно им дали выходной. Подойдя к церкви, Леда обмерла: всё было мрачное, и какое–то чужое. Во дворе церкви стоял невыносимый гомон, казалось, вся крылатая рать ближайших лесов слетелась на этот маленький пятачок двора. Громадные чёрные птицы атаковали старые деревья, гроздьями вися на их ветвях. Они пролетали прямо перед носами прохожих, нахально вглядываясь в их лица, совершенно беспардонно и беспрестанно каркая, приводя их своим карканьем в замешательство и испуг. Люди,проходившие мимо церкви–клуба, старались побыстрее проскочить этот мрачный сегодня и такой обжитой каркающим племенем уголок.
Воспользовавшись будто с неба упавшим выходным, девчонки группами гуляли в осеннем лесу. Они без умолку тараторили о своем, о девичьем, строили планы на будущее, перемывали косточки парням. Некоторые успели покататься на лодке, кто–то даже умудрился поймать пару окушков, и уже строил планы сварить из них вечером ушицы с лучком, морковкой и сливочным маслицем.
Леда, Катарина, Ольга и Алёнка сгоняли пешочком в соседнее село Деревянное, где жили и работали их друзья с другого курса. Вместе с друзьями они посетили местную знаменитость - талантливого, даже уникального в своём роде, композитора Чисталёва, немало удивлялись, что такой бриллиант живёт в глуши и не мается. Удивлялись, что быт его скромен и неприхотлив, а музыка, которую он сочиняет, самобытна и удивительна.
Вернулись довольные и радостные, хотя, войдя в село, сразу в разной мере почувствовали, что природа необычна. Неопределённость состояния особенно угнетала Леду. Утреннее лёгкое беспокойство усиливалось с каждым часом.
Ветер энергично полоскал в воздухе листву старой берёзы, обычно тихой и смирной, приютившейся недалеко от дома, в котором жили Леда, Ольга и Катарина. Сине–фиолетовая прозрачная, лёгкая вуаль, с редкими вкраплениями первых вечерних звёзд, спешно опускалась на село. Она зацепилась за нарядившиеся во все мыслимые и немыслимые одежды редко стоящие пролески.
- Фу, как жутко, однако, что-то сегодня! – прислушиваясь к трепету берёзовых листочков, вдруг сказала Леда. – Жуть, девчонки, прямо окутывает, неспроста! Сто пудов, сегодня нагнетут природа с погодой покойничка.
- Ну, ты и скажешь! Жутковато, да, но не до такой же степени,- весело, но как-то натянуто, смеясь, отозвалась Катарина, распахнув дверь и входя в дом.
Свет зажигать было ещё рано, но рука сама несколько раз пыталась дотянуться до выключателя. Катарина поймала свою руку, засмущалась, уловив взгляды подруг, будто собиралась сделать что–то непристойное.
- Вроде светло, а что–то… - неопределённо махнула она рукой. Напустив на себя показного оптимизма, подчёркнуто громко изрекла: - Ну что, на танцы? Сначала зайдём к Алёнке!
Леда долгими сборами себя не утруждала, поэтому вышла на крыльцо первой. На танцы идти ей вовсе не хотелось. В основании позвоночника что–то нехотя шевельнулось. Ещё. Ещё. Как буксующая машина что–то пыталось подняться вверх по хребту. Не хватало запала. Обдало холодком, отчего Леду передёрнуло.
- Жуть, какая–то, – едва слышно произнесла Леда. – Вроде, всё как всегда, только слышится мне… - припомнились слова не то из песни, не то просто выдуманные.
Она прислушалась к себе, оценивающе – анализирующе охватила взглядом представший перед ней кусочек природы. Дом находился на самой окраине села – природы было достаточно. Дверь выводила на крыльцо, к убегающей вдаль песчаной двухколейной дороге, которой, однако, в селе пользовались, как запасным выходом, редко. Сине–фиолетовая вуаль, несмотря на её воздушность, медленно сжимала со всех сторон, звёзд на ней прибавлялось. В воздухе завис безотчётный ужас, хотя он был ещё очень мал и слабенек. Обычный ужас превращает человека в камень, но этот ужас никак не мог опуститься до пяток, завис где-то чуть ниже груди. Леда метнулась сначала в одну сторону, затем в другую.
- Не может быть! – внятно и громко произнесла Леда и сама удивилась своему удивлению. Она и говорить–то ничего не собиралась, а слова сами выскочили изо рта.
Она вполне реально чувствовала, как ею пытается овладеть постепенно крепнущий посторонний ужас. Посторонний ужас был не её ужасом, поэтому он не обездвиживал, а только как бы дестабилизировал, сбивал ориентацию. В подобных случаях Леда смело вступала в бой. И сейчас, дабы усмирить зарвавшийся ужас, Леда предприняла попытку отвлечься, пытаясь вышибить клин клином. Она вызвала на состязание своё подсознание.
- Ах, ужас напал! Интересно, смогла бы я вот сейчас, по этой дороге уйти вдаль одна? – прислушиваясь к себе, подумала Леда.
- Безоговорочно, Леди. Если бы пришлось, ты бы ушла, не задумываясь.
- Но там, в лесу, дикие звери, терзающие свои жертвы.
- Диких зверей давно, Леди, отловили, сдали в совхоз, получили причитающиеся суммы.
- Насчёт сумм – не смешите, мизерные суммы только обозначают плату. Но оплата не наступает. Сколько стоит жизнь хищника? А во сколько оценивается жизнь человека? Однако, жутко. Что же это такое?
- Нечто. Неземное, происходящее на Земле, Леди. Завеса приоткрывается. Ты её должна прочувствовать, как почувствовала бы прекращение подачи кислорода, перекрытого краном.
- А берёза? Ствол тих и горд, но листья… Что с листьями? Бунт листьев. По какому поводу бунт, господа листочки?
- Всё шутишь, Леди. Вовсе не до смеха. Да, чувства юмора тебе не занимать. А в своём хладнокровии могла бы утопить всё зло Земли.
- Говорят, такие смелые рождаются, если предки страдали алкоголизмом. Возможно. Какой рос не любит огурчик да чарочку. Но с алкоголизмом промашка, мне не известны пьющие в нашем роду. Да и я никогда не увлекалась. Тогда что это? Откуда бесшабашная смелость?
- Это неумелая компенсация комплексов, из тебя лезут твои же комплексы, Леди, ты освобождаешься от комплексов. Более того, напомню, что алкоголики не бесстрашные, а безотчётные, безрассудные люди. Даже перед собой. Не способные или просто не желающие соизмерять степень опасности. Смелость, не подкреплённая чувством опасности – душегубство. А ты бесстрашная. Матросов из тебя не получился бы, потому что ты бы сразу высчитала бесполезность такого подвига – душегубства. Причём, совершенно бесполезного, убийственно бесполезного!
- О, нет! – сморщилась, воспротивившись услышанному, Леда.
- О, да! К сожалению. Но твой организм не такой. Хотя, если будешь злоупотреблять бесстрашием – он разрушится. Береги его, бесстрашная.
- Чёткая логика, как всегда. Эксперт. Гений, - не скрывая восхищения, залюбовалась услышанным Леда.
- Это - знание, Леди, знание, подкреплённое мыслью. Тебе много дано, но ты можешь много больше, чем делаешь. Знаешь немало, но при своём бесстрашии сильно осторожничаешь. Это тоже комплексы… Хотя, это не плохо. Поэтому до сих пор ты жива и здорова.
- Что–то мне не по себе. Что–то должно случиться, причём неприятное, причём, неотвратимое, - произнося на одном дыхании, встретила Леда вышедших на крыльцо девчонок. - Причём, странно, это неприятное чувство будто утоплено в сладкой, где-то даже приятной мне истоме. Я чувствую неприятное, угнетающее, а, вместе с тем, мне совсем не неприятно. Мне хочется испытывать это чувство, похожее на провалы в воздушные ямы, ещё и ещё раз.
Девчонки остановились, но внешне это выглядело так, будто схватили за узды скачущих рысью лошадей. Они задержались и, чувствуя вину, торопились нагнать Леду. Увидев её на крыльце, услышав её слова, они оторопели.
- О, ты ещё здесь? Хочется испытывать всегда? Что это за чувство? Опять любовь? Кто на этот раз? Кто тот везунок? Кто наш избранник? – без остановки защебетала Катарина.
- Ах, оставьте вы свои шуточки для других дней! Мне сегодня вовсе не до шуток. Мне сегодня очень плохо и очень хорошо одновременно. Это - трагедия. Понимаете, одно–временно! – медленно, выделяя слова, ответила Катарине Леда.
Катарина, улыбаясь, оглядела окрест: - Да всё вроде … как всегда. Что – то чувствую, но чтоб оч-чень, такого нет. Это осень, подруга, вечера быстро становятся сумрачными. А ты, Ольга, чувствуешь что-то?
- Я не только не чувствую, но и тороплюсь на та-ан-цы. Ну, вперёд же, девчонки, мы теряем время! – находясь уже явно на весёлой волне, ответила Ольга.
- Пошли в клуб, ненадолго хоть, что здесь, с этим малахольным загостившимся насильником сидеть… весь вечер… одним… - неуверенно канючила Катарина, умоляюще глядя на Леду.
- Мы уходим, надумаешь - придёшь. Алёнка просила, чтоб ты обязательно к ней зашла. Сходи, они ждут, – потребовала Ольга, шагнув через забор, свернула за угол дома и помчалась напрямую огородами, навстречу развлечениям.
Катарина ещё раз огляделась вокруг, остановила взгляд на макушке старой берёзы. Неуверенно или растерянно сказала: - Полощут… как всегда. Да и шелест… мне кажется… обычный. Немного тоскливо, пожалуй. Осень, подруга, осень. Ну, я пошла, а ты захочешь – приходи.
Перепрыгнув через ограждение, Катарина напрямую пустилась догонять Ольгу.
Леда зашла в сени, завернула в нужник, но, не дойдя до него, вернулась. Там всё пространство, казалось, заполнено, буквально забито тяжёлыми эманациями. Даже включённая уже, довольно яркая лампа не помогала, не могла рассеять сконцентрировавшуюся, медленно очищающуюся эфирно-астральную тяжесть. В основании позвоночника билось что–то такое же тяжёлое и противное, будто разгневанная кошка медленно долбила хвостом о пол. Но и сладкая истома, разлившись по всему телу, не отставала, она приятно колыхалась внизу живота, порываясь в прыжках достать до груди, вытеснить это тяжёлое и противное наружу.