«А пробовали - хоть раз - наизнанку?
И - голым, без хитина - в жизнь?
Вот так, прям с утра, спозаранку?
Чтоб -
вдох - стон
выдох - вой
шаг - крик
жест - бой
блицкриг с собой.
Закуклены, наглухо зашиты
Не чувствуем, не любим - не живем
Закрыли рот - и этой ложью дышим
Глаза закрыли - так не видно, что - не воду - пьем
А если, спозаранку – не с понедельника, вот с этого , сегодняшнего дня
Попробуйте раздеться. Расстегнуться. И - швом наружу, наизнанку.
Начните с дорогого самого. С себя».
Бовари
«- Мне нечего тебе рассказать, - повторил он, - я не знаю людей.
- Но ты же видел их в своей жизни великое множество! – воскликнул я, придя в себя.
- Да, - спокойно сказал он и я ждал, что он продолжит, но он молчал.
- Как же можно было, узнав столько людских судеб, не узнать людей?
- Я не знаю их судеб. Они не исповедуются мне. Я лишь перевожу их с одного берега на другой.
- И всё?
- И всё.
- Они просто сидят напротив тебя и ждут, когда ты перевезёшь их на тот берег?
- Некоторые из них задают вопросы – вот так, как ты, - другие молчат, но они никогда ничего мне не рассказывают. Я не знаю о них ничего.
- Неужели тебе никогда не было интересно, кто они, откуда они пришли и почему решили отправиться в это путешествие?..
- Нет.»
© Диас, 2001
«Лодочник»
http://proza.ru/2001/11/13-95
«- Государь! – нарушил этикет министр и остался стоять на месте, понимая, что ему остается последний шанс, нет, не на милость тирана, а всего лишь на то, чтобы напоследок высказать вслух свои крамольные мысли. – У Вас есть три пути. Первый – идти по стопам Вашего деда и войти в историю
как Великий Воин. Второй - идти по стопам Вашего отца и войти в историю как Мудрый Правитель. Но есть третий путь…
- Почему ты замолчал? Что это за третий путь?
- Не воевать с соседями, не строить дворцов. Короче, не разорять страну. Позаботиться о своих подданных - землепашцах, пастухах, рыбаках, садоводах, мелких торговцах, ремесленниках… Об улучшении их жизни… Вызвать у них желание трудиться, желание восстановить их запущенные хозяйства. Тогда и в казну что-то начнет поступать.
- И кем я тогда войду в историю?
- К сожалению, тогда Вы скорее всего в историю не войдете».
© I.Pismenny, 2001
«Три властелина»
http://www.proza.ru/2001/07/07-28
«- Город, в котором я живу, он мне как вызов, как перчатка, брошенная в лицо, - объясняла Ляля. - Перчатка из вонючей, грязной кожи. Её нашли на помойке или на старом чердаке, понимаете? Я принимаю вызов. Я поднимаю эту перчатку и даже натягиваю на руку. Внутри чувствую что-то очень мягкое, нежное. Выворачиваю её наизнанку и вижу красный богатейший бархат. Так вот, мой Петербург и ваша Венеция – это одна перчатка. Это один город. Вы понимаете, что я хочу сказать?»
© Sonia S., 2002
«Петербургская сказка»
http://www.proza.ru/2002/02/02-41
«И вот тогда, мы впервые попробовали – что это такое, двести двадцать километров в час. Какие ощущения? Прежде всего, конечно, рев в ушах. Рев не мотора, нет, мотор верещит, где-то там, под капотом - воздух, только человек, ездивший больше двухсот, может знать, как ревет воздух на такой скорости. Педаль, утопленная до пола, дрожит бешеной дрожью, будто пытается вырваться из-под ноги, выщербленная бетонная полоса стремительным потоком исчезает под капотом, машина рвется вперед, и кажется, нет в жизни другой цели, кроме как пролететь эти два километра, пулей разрезая воздух».
© Александр Арген, 2003
«Двести двадцать километров в час»
http://www.proza.ru/2003/06/09-77
«— И что дальше? — в голосе Иртенева звучало нетерпение. Игнат спохватился, что так и сидит за столом, положив руку на черную коробочку с красной пипочкой на крышке. А буржуй топчется в распылителе и ждет, что будет дальше. А ничего не будет — для тебя. Игнат нажал на пипочку, и не стало Бориса как-там-его-по-батюшке. Был — и нету.
Игнат нее удержался, и подошел к аппарату. Никаких следов буржуя, ни пылинки на черном пупырчатом круге. Как и обещал очкастый изобретатель Пухольский, приговоренный распался на эти… на молекулы. Игнат очень смутно представлял себе, что такое молекулы, хотя слушал бывшего студента старательно. Но в то, что весь мир состоит из таких крошечных штучек, что глазом не различишь, так и не смог поверить. И Богоробов, кажется, не поверил, все пытался что-то рассмотреть на собственных ладонях, подносил к глазам, ногтем ковырял. Но факт вот он — разлетелся контрреволюционный элемент на эти самые молекулы, стал воздухом, а значит — ничем. А кто был ничем, тот стал всем.
— Харитоненко, давай следующего!»
© John Do, 2004
«Распылитель пухольского»
http://www.proza.ru/2004/05/12-55
«Раньше плюнешь, бывало, на что-нибудь, перешагнешь и не заметишь. А теперь не пускает... А ведь все равно переступал, и мучался потом. Вся жизнь человеческая так – грешишь и мучаешься, мучаешься и грешишь. Никакого просвета...
А все-таки хорошо, что мучаешься. Искупить чем-то хочется. Но здесь другой искус берет. Подашь нищему, и мыслишка противная тут же. Зачтется, мол, после и вернется сторицей. А ведь сам с собой торговался...
И еще порок страшный – гордость. Скольких людей зря обидел. А не обидь – сам обиженный ходишь. Вроде бы как отомстить надо. Это все больше с женщинами. А зачем спрашивается? Помнишь, у Лескова старикашка был, всем всё прощал. Так ведь до этого дойти тоже надо. Собственное «я» истоптать и выбросить далеко... А может оно и будет тогда собственным, когда в других растворится...»
© Алхел Манфелд, 2006
«Конец Потряхина»
http://www.proza.ru/2006/06/20-06
«Говорят, что время стирает в памяти имена, даты и образы, примиряет врагов и отпускает грехи. Но этот общечеловеческий закон не распространялся на мою память. Наоборот, я рос, а мои страхи не только не улетучивались, но и множились, заполняя душу порой безысходностью и обреченностью. Но вместе с тем мною владело страстное желание встречи со своей судьбой. Я жаждал этой встречи, как бредит о зрелой женщине сопливый мальчишка, одновременно пугаясь ее».
«Навязчивая мысль просеять миллионы человеческих существ, населяющих землю, для того чтобы найти одного-единственного нужного мне человека, не покидала меня. Я не мог поверить, чтобы человек этот ушел в мир иной, не сведя со мной счеты. Я же был достаточно силен, богат и уверен в себе, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Я готов был встретить грозный взгляд судьбы, не прося у нее пощады и не унижаясь. Я готов был заплатить ей за индульгенцию золотом. Я готов был купить ее, как портовую шлюху,– но она не продавалась. Отправляя в другие страны свои грузовые корабли, я моим верным людям приказывал хватать всех слепых в портах и везти обратно в Тарс. Но среди сотен увечных не было моего слепого».
© Микаел Абаджянц, 2006
«Навада»
http://proza.ru/2006/01/09-335
«Но у меня дела обстоят иначе. У меня — два пальто, и я это не я, а два разных человека. Да и люди, с которыми сводит меня жизнь, тоже ведут себя по-разному, в зависимости от того, какое на мне пальто.
Если я одет в свое новое, коричневое, пальто и в шляпу под тон ему, я шагаю солидно, разговариваю утробным басом, потому что мой природный голос — не бас; если мне нужно посмотреть в сторону, голову я поворачиваю важно, с чувством собственного достоинства; и когда со мной заговаривают, отвечаю не спеша, степенно, а подбородок при этом держу как можно выше. Это сплошная чертовщина, но это факт. Я заметил, что и думаю я по-разному и совсем о несхожих вещах, а кроме того, вместе с коричневым пальто я надеваю характер, ничем не похожий на характер, припасенный для меня черным пальто.
Я делю людей на две категории. Если я хочу испытать человека, я показываюсь ему в черном пальто и сужу о нем по тому, как он прореагирует на мою просьбу, совет или замечание. В этом смысле у меня имеется целая коллекция разных типов.
Итак, людей я делю на черных и коричневых».
© Роман Литван, 2007
«Два пальто»
http://proza.ru/2007/11/27/414
«Врач сказал, что будет двойня. Мальчики. Стасова обрадовалась и поспешила к крановщику, но была смена, и ей пришлось ждать до обеденного перерыва. Она с уважением смотрела на величавую стрелу крана, деловито протыкающую облака. Крановщик ступил на землю. Молча вымыл руки, молча выслушал новость о сыновьях и молча закрылся в бытовке. Просто он привык спать минут по двадцать до конца перерыва.
Стасова не стала ждать его пробуждения, а заторопилась на работу. Она красила стены и думала, что теперь также красиво выкрасит свою семейную жизнь. Вечером крановщик не пришел. Он вообще больше не пришел. Промолчал в последний раз».
© Никита Марзан, 2008
«Кукушка»
http://proza.ru/2008/06/16/556
«Все происходящее казалось Чернокнижнику сном. Он сидел за кухонным комбайном, пытаясь отвоевать на столе у внучки небольшое пространство, свободное от кружочков теста.
Обычно в таком случае внучка ворчала, а тут сама отодвинула плошки и ласково смахнула с клеенки остатки муки со словами: "Садись, Андерсен!". Других сказочников она не помнила и звала Андерсеном.
От такого обращения Чернокнижнику сейчас же хотелось творить: разложить на клеенке листы и удивить мир невиданной и неслыханной сказкой, ибо в душе он был поэт и сказочник.
Сказки у него выходили сами собой. Еще молодым он их рассказывал на ночь детям, потом - внукам, а теперь и правнукам, но, даст Бог, и мэтрам расскажет на семинаре молодых писателей, куда его внезапно вызвали телеграммой.
Телеграмма звала на подвиг. Он, Чернокнижник, мог и должен был сказать свое слово. Он это заслужил. Он перетерпел гастрит стиля и язву жанра. Он прочувствовал на своей шкуре желтуху композиции и корь сюжета».
© Сергей Донец, 2008
«Чернокнижник как откровение...»
http://proza.ru/2008/11/06/676
«Горе — это что-то настолько интимное, что выставлять его напоказ не просто нехорошо — неприлично. Я выживал и кое-как выжил... Одна мысль не давала мне покоя: если человек не имеет права быть счастливым, к чему он должен стремиться? Я твердо решил скакать по жизни если не на вороном, то хотя бы на гнедом коне. Никаких белых полос. Никаких искорок. Но они вспыхивали все равно — маленькие поводы для маленькой радости — сначала окутывая сердце теплом, а потом заставляя сжиматься от страха: вот сейчас меня обкрадут, ударят, накажут. Блик солнца на заиндевелом стекле, горячий кофе с булочкой по утрам, запах талого снега, разговор с симпатичной девочкой на переменке. У каждого свои разноцветные мячики под кроватью».
© Джон Маверик, 2010 «Черная собака»
http://proza.ru/2010/11/16/1145
продолжение http://proza.ru/2010/12/30/961