Детектив

Вводная.
На занятиях артсинтезтерапии за 2-х летний курс мы пишем 5 пьес. Одна из них – психологический детектив. Здесь вашему вниманию представляются монологи из детективов разных авторов, написанных на занятиях АСТ. Никто из них никогда ранее не писал пьес.

По законам жанра все персонажи детектива попадают под подозрение в убийстве. Вынужденные оправдываться, они раскрывают перед нами всю свою подноготную.
В монологах-исповедях, которые мы предлагаем здесь вашему вниманию, описываются ситуации и конфликты, взятые из личного опыта. По законам драматургии они несколько утрируются, но ненависть и зависть, страх и отчаяние, которые звучат в них – настоящие. Оказывается, они никуда не делись, оказывается, они до сих пор приносят боль...
На занятиях артсинтезтерапии  мы учимся переводить свои переживания в произведения искусства.


***
…Да, нашу клинику основал мой отец. И я еще в детстве решила добиться не меньшего, чем он. Это стало моим смыслом жизни. Я как гончая, заряженная на дичь, дышала только этой целью. Каждый день я становилась на маленькую ступенечку и поднималась ближе к мечте. Сначала университет, потом ординатура, затем аспирантура. Это был сплошной бой с собой - продираться через тернии собственных «не могу». Это бой со всеми вокруг - нужно доказывать, что ты - лучший... Нет подарков на этом пути. И я бульдожьей хваткой держу каждый свой кусок. Загрызу любого, кто замахнется. Зубами в шею уцеплюсь. Раздеру. Душить буду, пока пальцы в глотке не увязнут. В крови буду стоять по пояс, захлебнусь, но не выпущу. Это мое. Заслуженное. Не отдам. За этим стоит каждый мой день. Каждый вздох.
И теперь, когда я почти дотянулась, мне на голову падает этот золотой мальчик - Анжело. Ему все помогают, кустики придерживают, чтобы он прошел, не зацепился. Да он сразу не жилец был! Только мне убивать его сейчас не с руки. Я бы сразу навела бы на себя подозрение, а мне нужна чистая репутация...
Алексей Д., программист


***
…Да ты хоть знаешь, какая она была? Я ее когда в первый раз увидел, остолбенел. Красивая, аж, что дух захватывало! Рядом с ней у меня ноги подкашивались. Сначала смеялся над собой. У меня же все под контролем, я человек приличный - что еще за глупости? Помню, как я ее поцеловал в первый раз. До сих пор трясет, как вспомню: жар какой-то безумный внутри. Я ни есть не мог, ни спать. Пил только воду.
Замуж она выскочила с радостью, но я видел – не любит. Неделями со мной не разговаривала, а я все просил: поговори со мной, что я не так сделал? Плакал, как маленький, а она улыбалась.
Знаешь, какая она была? Обольстительная гадина. В нее влюблялись все: женщины, мужчины, дети, животные...
Помнишь, какие тем летом были грозы? Так вот, я брал велосипед и в дождь ехал в лес, на озеро. Молнии во все небо, а меня трясет от любви и ужаса, как будто в водоворот затягивает. Падаешь в ледяную воду с разбегу, а не трезвеешь. Я чуть не помешался тогда.
Потом фотографии эти… мерзость. Простил. Поехали с ней в круиз, две недели вместе. Разговаривали до утра и не могли наговориться. Вот сейчас вернулись в город, а она опять холодная. И опять тоска бетонная, глухая. Хотел застрелиться, но струсил. А вчера она призналась, что у нее с зимы роман с 17-летним мальчиком. И что «он ей надоел уже своей любовью». Этот мальчик мне пишет, что сходит без нее с ума... и я его утешаю... нам всем уже пора в больничку, как ты считаешь?
Я чуть не умер, чуть с ума не сошел, но я бы никогда ее не убил. Потому что она - это самое лучшее, самое восхитительное, что было в моей жизни! Думал, пусть изменяет, пусть забирает всё, только пусть будет со мной.
А теперь ее нет, и у меня ничего не осталось. Пустота черная, глухая. Я больше никого… никогда…
Лиля Б., преподаватель английского языка

***

…В детстве папа был самым главным для меня человеком. Я им гордилась! Мне так нужно было его внимание, хотелось, чтобы он хвалил меня и тоже гордился мной, и я так старалась… Помню, я ему во втором классе на день рожденья подушечку вышила крестиком, грибок, а на нём улитка. Несла ему, такая счастливая, щёки горят, а он: «Ты почему дома, а не на английском?», а на подушечку даже не взглянул. Для меня мир рухнул, так было больно и обидно. Я в эту подушечку потом всю ночь проревела. А если у меня что-то не получалось или я чего-то не понимала, его это раздражало. Я не имела права на ошибки и глупости, ведь я была его дочь. У него тогда лицо такое злое делалось, и говорил он сквозь зубы. Я вся сжималась и такой убогой себя чувствовала. Так и жила, как мышка в норке. Старалась не высовываться. Не быть помехой.
Когда папа про Вадима узнал, такой мне скандал закатил, мало не показалось. Я в слёзы, он - ни в какую. Сказал, сделает так, что я вообще его не увижу. Я испугалась. И сдалась. Но так мне было тошно, что я возненавидела отца. За вечную свою неуверенность, несамостоятельность, за то, что меня как будто нет. Я решила, что это он во всём виноват, и даже захотела его убить, и думала об этом, это правда. Но потом поняла, что это ничего не изменит.
Мне так захотелось простить его! Чтобы та маленькая девочка, которая плакала в подушку, наконец перестала стоять за моей спиной каждый раз при разговоре с отцом. Я не успела ему это сказать и уже никогда не смогу, и мне больно…
Надежда Б., экономист

***
…Друзья? Я тебе расскажу сказочку про друзей. Про тех, которые настоящие.
Ты когда-нибудь ходил на расправу, зная, что тебя сегодня будут бить? Идешь не потому, что смелый, а потому, что если не придешь – будет хуже. Так что лучше так, сжать зубы и пойти. Там главное - не разреветься от обиды. В башке все плывет, горит, плавится, тело тяжелое. А потом какое-то безумное, очень долгое унижение: стадо, выстроенное полукругом, и впереди эта мелкая дрянь, тупая и агрессивная. Все как в замедленной съемке, кадры как клеймо впечатываются в мозг, чтобы потом тысячу раз прокручиваться и доводить до сумасшествия своей четкостью.
А самое страшное было знаешь что? Там, за первым рядом, стояли мои друзья и молча наблюдали. Тишина была гробовая. А я все ждала, что кто-то подаст голос, все надеялась, что нас станет хотя бы двое.
Но мои друзья молчали. Те, за кого я дралась, кто должен был стоять сзади, сбоку, рядом, где угодно, только не в зрительном зале! Молчали. А за мной, за мной был - дверной косяк. Это я с ним, оказывается, была одной крови! Треск в голове стоял невыносимый, мир крошился. Я поняла тогда – друзей на свете не бывает.
А эти, кого я приняла за друзей, я на них не обиделась. За что? Они даже не мыши, они хомяки. Трусливые, глупые, в катышках дерьма в шерсти. К ним нужно относиться так, как они этого заслуживают. Играть, когда есть настроение, и запирать в аквариум, когда надоели. Их можно пинать - они для этого созданы, они же все терпят. Вот и пусть терпят, пока не накопят сил, чтобы хотя бы пискнуть в ответ. Их можно презирать в лицо, а они сожрут это.
Убить хомяка? Ха-ха-ха, как смешно, какая высокая честь! Убить это ничтожество, значило бы признать её человеком – да я бы лучше сдохла, чем ей такой подарок сделала...
Катя К., дизайнер


***

…Как я к ней рвался! Полгода вкалываешь, чтобы денег накопить, покупаешь в магазине ее любимые «Каракум», килограмм, на все, добираешься потом на электричках пять дней... А она выйдет к тебе на лестницу, и на секунду не можешь ее взгляд поймать, стоишь как щенок побитый, виляешь хвостом робко. Сердце готово вырваться, обнять. Ты же у меня одна, я же для тебя - да все, что хочешь! Хочешь – в окно выпрыгну, может, тогда заметишь? А она отстранится – и не пробиться. Счастье, когда до электрички провожала, хоть минуту, хоть секунду с ней побыть подольше, хоть с такой отстраненной, далекой…
А как-то раз навстречу нам идут знакомые ее. «Что это за кавалер у тебя такой?» - говорят. А она отвечает, до меня и не сразу-то ответ ее дошел, мол, знать не знаю, привязался. Они меня толкают, а я не чувствую ничего, не вижу, только слова ее «знать не знаю» будто пилой меня распиливают на мелкие-мелкие стружки и ветер по земле разметает, топит в лужах, мешает с грязью.
Я и учился-то, и рвался, только чтобы ей доказать, что стою чего-то, чтоб ей не стыдно за меня было. Плевать я на должность хотел, я на всю жизнь так и остался маленьким комочком на скамейке в электричке, прижимающим к себе кулек с «Каракумом». Ка-атька…

Ольга Я., преподаватель английского языка

***

…Я хотела убить его, но не сейчас, а лет двадцать назад, пока была молода, и могла прожить по-другому свою жизнь.
Я рано вышла замуж. Бесконечная готовка, уборка, дети – моя жизнь сомкнулась до удавки диаметром от дома до рынка. Муж был всем доволен, даже потолстел – потому что его представления о семье сбывались: жена занимается домом, а умытые, причесанные дети прибегают поиграть исключительно по его желанию. Он стал самым сильным неандертальцем в своей стае – добыл мамонта, завоевал самку и дал потомство. Больше ничего ему было не надо. Он перестал разговаривать со мной, прикасаться ко мне, отгораживался телевизором, футболом, чем угодно. Я чувствовала, что нужна ему как статусный аксессуар, которым можно похвалиться, а потом убрать в карман.
Я выла днем и ночью, как дикий зверь, но он не обращал внимания – ведь корма у меня было достаточно. А у меня под кожей выкручивались склизкие пиявки – не давали мне ни сесть, ни лечь, они сосали мою кровь, и все внутри зудело и раздражало, хотелось биться об стену со всей силы, чтобы размазать их всех и, наконец, успокоиться. Я боялась сказать мужу, как мне плохо в глухом пластиковом вольере с табличкой «Семья». Он бы не понял. Вот так, однажды он отшвырнул ногой нашего щенка, за то, что тот кинулся к нему, а муж только пришел с работы. Щенок ударился об стену и умер. Рыдая в ванной от боли и бессилия, я захотела убить его – задушить подушкой во сне, изо всех сил вдавить в кровать, пока вены на запястьях не перестанут пульсировать. Я пошла в спальню и вдруг увидела, что он уже мертв – несвежее тело, слюна течет изо рта, запах отсыревшей пепельницы и наплевательский храп. Я расхотела к нему прикасаться и ушла спать к детям. А утром, переспавшая боль, придушила пиявок тяжелым песком...
Прошло 20 лет – и сейчас мне уже все равно: жив он или мертв, потому что для меня он умер тогда, вместе со щенком. Оставьте меня все в покое!
Мария Ф., преподаватель итальянского языка

***

…Ненавидела, ну и что? Она, зайчик мой, всего лишь сломала мне жизнь. Я бы отравила ее при первой возможности, но это бы ничего не изменило.
Мы с ней знакомы были со школы. Я маленькая была и глупая, она старше. Я к ней прибилась, как дворняжка с голодухи прибилась бы к первому встречному, который ее поманит. А она всегда манила, да еще как: самоуверенная, все отвергающая. Поначалу я спорила с ней до хрипоты, до слез, а она никогда не повышала голос. Просто кинет пару фраз, а мне и сказать нечего. И все время так снисходительно посматривала сверху и улыбалась уголками рта.
Если я зачитывалась книгой, она советовала выбросить ее. Если восхищалась человеком – она кривилась от жалости ко мне, дурочке. Она все обесценила: моих друзей, мои мечты, но сама ничего не предлагала взамен. Я подсела на нее, как на наркотик – отказалась от всего, что мне было дорого, потому, что мне было стыдно, чудовищно стыдно своих слабостей перед этим супер-человеком.
Я стыдилась любить, плакать и страдать – всего того, что делает из каменного идола живого человека. Я старалась изо всех сил и лепила, лепила из себя идола по ее лекалу! Я отдала ей все, что у меня было, но оказалось, что ей это было не нужно. Я осталась лежать, как пустая банка на дороге, через которую она перешагнула и пошла дальше. Винить некого: я сама распродала себя на дешевом аукционе. Даже через много лет я не могу избавиться от ее яда, каждая моя мысль уже насквозь пропитаны горечью, а перед глазами стоит ее снисходительная, ледяная улыбка.
Какой смысл был ее травить? Она первая отравила меня. Но никто, представь себе, тогда не забегал и не запричитал. Не убивала я ее, перед Господом Богом могу поклясться. Зачем?

Лиля Б., преподаватель английского языка

***

…Да, я ненавидела его. Все: голос, взгляд, запах грязного тела, забитый тяжелой парфюмерией, и то, что мы назывались семьей, и то, что деться было некуда. Я хотела его полюбить! Я думала, найду, за что полюбить...
Он не был негодяем, наоборот, заботливым мужем и отцом. Не бил, не скандалил. Но... Я была для него туалетной бумагой. Зачем бить туалетную бумагу? Наоборот, нужно создать условия, чтобы подольше ее использовать. А чувств и желаний у туалетной бумаги ведь быть не может...
Я делилась с ним сокровенным и мне казалось, я вижу отклик в его глазах. Только потом до меня доходило, что все это не оставляло ни малейшего следа в его сердце. Тогда на меня наваливалось чувство пустоты и беспомощности, а я лепетала что-то доброе и хорошее в надежде, что все еще будет: тепло, понимание, близость...
Помню, в детстве я просила игрушку-медведя. Мне обещали. Мишка представлялся мне золотистым, мягким и плюшевым, с чудесными глазками - пуговками. Мишку мне подарили. Жесткого, безликого и набитого твердыми опилками. Просто тогда выбора другого не было. Я смогла скрыть разочарование и долго пыталась полюбить его. Я насильно играла этим грязно-желтым существом. Представляла, что он почти что похож на моего желанного мишку...
У меня были любимые игрушки в детстве, они почти стерлись из моей памяти. Но не этот злосчастный медведь. Не моя безуспешная попытка близости.
Но убить? У меня не хватило бы сил. Убить - значило б убить последнюю надежду...
Ольга Е., врач

***

…Я всю жизнь ей чужой. Помню, как-то приперся домой с проволокой в глазу. Как на меня орали! Как будто я что-то испортил. А я… холод в глазу от железяки и мокрый ужас внутри. Я же нечаянно. Несся к лестнице, а там эта штука намотана, я прямо глазом в нее. Ну, я молодцом - не реву. А внутри хуже некуда, комкает, жует, ужас, а убежать некуда. Скорей бы уже выяснилось, что там. Уж пусть как будет, только не ждать!
До сих пор кусками помню врача, кабинет, черные шторы. Глаз, говорит, открой! А мне страшно открывать, мне страшно смотреть через него. И никто так и не спросил: «Ну, ты как, парень?» А я так и не ответил: «Да, типа, все в порядке!» А он бы мне сказал: «Ты молодец, терпишь, зеленый сидишь, а не ревешь». Так закричать хотелось: «Мама, спаси меня!» Но она мне давно сказала: «Ненавижу тех, кто ревет». Понимаете, «ненавижу». Значит, все эти пытки я должен был терпеть молча. Как солдат, как на войне.
Я потом понял - я от всего этого не повзрослел. Я - отсидел.
Большой уже был, смотрел передачу про вьетнамскую войну. Они когда её проиграли, американцы эти, они сделали вид, что войны не было. Только потом поняли, что неправильно это. И устроили парад победы. Плюнули, что война была неправильная, и устроили. Солдаты, они же не виноваты, что так получилось, им же вернуться оттуда надо. Я тогда первый раз разревелся. Потому что это счастье, когда тебе дают вернуться с войны, неважно, победил ты или нет, ведь ты там был!
А я… я все никак не могу вернуться с какой-то богом забытой войны. Я не могу найти дорогу назад. И никто мне не говорит такую простую фразу: «Парень, ты знаешь, ты – молодец, что все это выдержал…»

Катя К., дизайнер
***

…Убить сестру из-за квартиры? Чушь. Я в этом доме не была лет десять. Не могу там находиться. У нас отец там умер. Мне тогда было 15 лет. Знаешь как это? Это когда пять лет ходишь мимо его кровати и прислушиваешься, дышит ли. Это когда ночью у него припадок, а утром тебя отправляют в школу, как обычно. Ты плачешь, а тебе говорят: ты ему ничем не поможешь. Ты. Ничем. Не. Поможешь. Поняла? Топай давай.
Та последняя весна была такая тихая, а он высох совсем и уже не срывал злобу на нас, был такой родной, как когда-то. Приготовил мне обед – я только с учебы вернулась. Знаешь, такая простая еда: яйца вареные и горошек. Мне так приятно было, «папа, ну ты даешь!» Обнять его хотелось, но неловко. А ночью он умер. У меня все тело кричало как ошпаренное кипятком, каждая клетка и еще миллион клеток внутри нее. Километры, клубки боли….
И среди всего этого ясная и радостная мысль: «Наконец-то!». Я обрадовалась, понимаешь? Я, сука, обрадовалась, что все это закончилось, что друзей теперь можно приводить! Когда эта мысль возникла, у меня все внутри обрушилось от самой себя. Как будто ветер завыл в доме, который только что был теплым и родным.
С тех пор я дома не была ни разу. Там кровать, на которой он умер. И там же в воздухе висит, навеки впечатанная в стены, моя мысль: «Наконец-то». Там мне всегда 15 лет. И не у кого просить прощения...

Лиля Б., преподаватель английского языка


***


… Мы с ней в одном классе учились. Она красивая была, такая, какой должна быть девушка. Загадочная, спокойная. Пол школы было влюблено в нее. Я даже шубу ее помню ; из серебристого песца ; и шелковые кофты, новые каждый день. Девочка с другой планеты, из другой жизни. С чистым умиротворенным лбом. Ей все улыбаются, о ней все говорят.
А я была поленом. Крепким, сучковатым поленом. Одутловатым и толстым, с рожей, равномерно покрытой прыщами. И вдобавок ко всему из бедной семьи. Я изворачивалась, как могла, пытаясь скрыть эту стыдную нищету, но ее все равно было видно. Каждый день невыразимая каторга – ходить в школу в обносках. И медленно синеть, представляя, о чем там шушукаются за спиной.
И вздрагивать, проходя мимо класса, где учится он. Втягивать шею ; не дай бог заметит. Ведь он из другой касты. Он для нее, для красавицы. Все в этой жизни ей. А мне ; кто пострашнее, кто никому не нужен. Объедки с барского стола. А не хочешь жрать, что попало, готовься провести жизнь в одиночестве.
Обидная мысль, правда? Как со всего размаху в стену лицом.
Но потом я решила, что у меня отличная фора ; мне не страшно стареть! Они, красавицы, не знают, что такое быть уродиной. Что это такое, когда никому не нужна.
Убить?? НЕЕЕЕТ! Поселиться рядом, в одном доме… Каждый день начисто протирать зеркало. И видеть, как оно сводит ее с ума, забирая все, что есть у нее. Как она ненавидит собственных детей, которые унаследовали ее красоту. Как само время отравляет ее каждый день, и ее нежный ровный лоб корежат обиды. Я хотела смотреть, как она выплачивает по счетам!
Какая-то сука испортила мне большую часть удовольствия...

Катя К., дизайнер
***

… Какие мы чувствительные! Кажется, ты не был таким, когда тебе на прошлой неделе пришла в голову мысль разослать мое письмо по всему офису? Мне ничего не оставалось, как посмеяться вместе с вами, до крови впиваясь ногтями в ладони. А потом я пришла домой и вспомнила, это ведь было уже со мной…
В седьмом классе я пошла в новую школу. Меня в классе не приняли. Не травили, но и не замечали. У меня тогда было ощущение корабля, потерпевшего крушение в огромном ледяном море. Первые полгода я не помню совсем: что было, как училась. Меня спас мой сосед по парте ; мы решали задачи наперегонки, играли в морской бой, он пугал меня зашприцованными лягушками. И в душе начало теплеть.
А потом было 23 февраля. Мы с девчонками договорились, что будем дарить цветы. Я выращивала подсолнух – кладешь между мокрыми ватками семечку, ставишь под лампу и ждешь, пока проклюнется, белым робким завитком, а потом смелым росточком. Он вырос! С бархатными листьями, а желтой любопытной головой он всегда следил за солнцем. Укутав потеплее, несла его, а внутри радостное ожидание, как удивится и обрадуется… Удивились все. Среди вялых зимних гвоздик он говорил о чем-то неприличном. Он не знал об этом и так же с интересом дружелюбно держал свою головку.
А мой сосед не обрадовался, взял, несмотря в глаза, что-то промямлил. И круг молчания.
На перемене никто не подходил ко мне. Будто я была заражена чем-то. Только в конце наша вездесущая староста подошла и сказала, что он просил поговорить, что я ставлю его в неловкое положение.
И я избавила его от этого позора. Чуть качнула парту, цветок начал падать, и мне казалось, что это происходит так медленно, как в кино. Мой подсолнух даже успел обернуться на меня и доверчиво удивиться – что же это такое происходит? И удар. Комья земли на полу, сломанный стебель. Я несла осколки в мусорное ведро и смеялась вместе со всеми, мы никому с тобой такие не нужны, мы уроды. Я раздвоилась в тот момент: одна часть меня смеялась, а другая приросла к осколкам и летела обломками в мусорное ведро. Мы были уродами, наше место в мусорном ведре.
И вот когда на прошлой неделе я вернулась домой, то вдруг ощутила, как разжимаются пальцы, и я лечу в мусорное ведро. Но ведь урод ; не я! Уроды – это вы! Вы ; чертовы уроды! Я ненавижу Вас! Это Ваше место в мусорном ведре!
Да, это я убила, я подпилила стропы…

Ольга Я., преподаватель английского языка

***

… Мать, она же золотая медалистка, идеальная девочка, первая красавица... Весь мир у её ног. Какое будущее ей предрекали! А что получилось? Учительница в сельской школе. Как же она всех вокруг ненавидела за эту свою жизнь. Ей ведь так дерьмово тут было. И на чем держался её вшивый мирок? А на чем держатся все вшивые мирки – на том, что у всех остальных должно быть так же дерьмово. И кого не прощают вшивые мирки? Правильно – выскочек. Я и был выскочка, глупый смешной выскочка. Я карабкался, когтями и зубами я карабкался вверх. Угадайте, кого это бесило больше всего? Где мне мешали больше всего? Правильно, дома. И ведь не в прямую. Не грубо. Нет, тихим голосом, вскользь, как будто и не обо мне даже. Что-нибудь вроде: «Я тут в газете прочитала ; ученые исследование провели среди горилл, про альфа-самцов. Так вот ; желание быть первым ; это биология, обычная животная жажда власти, не больше. Люди от другого радость получать должны».
А тут проект этот. Новую лабораторию построили. Весь цвет туда собрали. Представляешь? Туда даже техничкой не попасть. И наш проф туда уезжал, и двух человек с курса с собой брал. Такой шанс! Задание на три месяца дали. Как я жил тогда... Как в забытьи. Я же не по земле ходил! Не жрал, ночами не спал – не надо было. Как наркомана трясло перед дозой, я насытиться не мог. Мне сокурсники: «Ты устал, такая нагрузка». Идиоты – от этого не устают! От этого ; чем больше ешь, тем больше хочется. Как три месяца пролетело – не помню. Только лучшего времени у меня не было. Ответ так и не пришел… Я расстроился, а все равно благодарен был ; за время это, за эту маяту.
Я уже давно не тот молодой смешной выскочка. Я старое равнодушное чудовище, мне ничего не надо, кроме как лежать в своей берлоге. У меня со всеми отличные отношения, мне на все пофиг. Думал, не задеть уже.
А вчера, когда приехал домой, ручку у нее на рабочем столе искал, книги упали, и из них конверт, а на нем печати институтские. Я аж похолодел…
Достаю, а там уведомление, что я зачислен в тот проект и приглашение, с числом давним. У меня все в глазах перекосилось. Я прошел, я заслужил, меня там ждали!!! И не дождались, другого взяли. Потому что я, дебил, когда работу высылал, адрес домашний написал…
А еще на приглашении, поверх всех печатей, поверх подписи ректора знаете, что было?! Ободочек от заварки и подтеки чайные. Она на него кружку с чаем ставила, чтоб стол не заляпать…
Я не знаю, может она не специально, просто забыла отдать. Но так мне стало больно – за вот того себя, который как вечно мокрый цыпленок мыкался, тыкался… И все время плевки получал. И тут ярость такая! Встал – соляной кислоты плеснул в кружку с чаем. Получи вон за того за меня, которому что-то от жизни нужно было. Кого я не знаю, где теперь искать. На, давись кровью, выблевывай, как я, все твои тычки всю свою жизнь. Давай, мне теперь тоже ничего не страшно.
Тюрьма? А чем моя нынешняя жизнь отличается от зоны?

Катя К., дизайнер