Все началось многообещающе. Наш Никита Сергеевич, когда вернулся из Америки, решил строить дороги. У нас появились деньги, и мы, которые дорожники, бросились изобретать и строить новые машины, чтобы догнать и перегнать. Я как раз был свежий, 23 годочка, и у меня обнаружилась нездоровая склонность к изобретательству. То, что на Руси очень точно названо «Изобретатель х..в»
Короче, я наизобрел такого, что меня выслали на полигон в Ивантеевку под Москвой испытывать мои творения. Там же их и изготовили. И каждый день маленьким Пазиком нас возили туда по Ярославскому шоссе.
Поскольку энергии у меня было невпроворот, натворил много. А поскольку денег было невпроворот – то все это изготовили, и я начал все эти ужасы доводить до ума.
У меня была прекрасная бригада рабочих: ключевой из них - Котелин – это его фамилия, и он к тому же был котельщиком. То-есть, к нашему раннему приезду он поднимал пар в маленьком передвижном паровом котле. А без пара никакой работы и быть не могло.
Рабочий человек в Ивантеевке склонен напиваться с утра, до начала рабочего дня. Тогда время проходит быстрее и интереснее. В обед Миша пролезал в дырку в заборе и очень быстро возвращался с полкилом на обед.
Владимир Васильевич Митин, начальник лаборатории и из шоферов, тоже «любил выпить соточку и закусить хамсичкой», но ответственность и партийность останавливали. Поэтому каждое утро, впуская своих рабочих в цех-лабораторию, он их обнюхивал по одному, стоя в дверях.
Ежедневное появление абсолютно белобрысого и голубоглазого Котелина в семь утра уже вымазанного в мазуте и того, традиционно изумляло Владимира Васильича. Унюхав Котелина, с каким-то чисто русским восхищением Митин восклицал: «Котелин, бля, ты опять пьян с утра!» На что голубоглазый мастер острого пара, путаясь в языке, отвечал: «Не пью, Васильич, и не тянет».
Главным мастером в лаборатории был Веневцев – настоящий русский умелец, отвратительно тверезый и мастер на все руки. В нем было что-то чуждое строителю коммунизма – то ли честность, то ли аккуратность во всем, в том числе и в одежде. Какой-то кулак, ей-богу. Но он пользовался абсолютным уважением классовых собратьев и был надежен как страховой полис.
Из группы выделялся «Сварной» - сварщик. Во-первых по своей одежде – брезентовая несгораемая хламида и черная маска сварщика, закинутая с лица на голову. Он обожал варить и резать. Я у него ходил в любимцах: мои решения почти всегда были быстры и неправильны, и Сварной на полном серьезе спрашивал: «Игорь Петрович, давай чего резать будем, а потом заварим». Сварной обладал гоголевским чувством юмора, вокруг него постоянно крутились работяги, помирающие со смеху.
Особняком стоял Лифанец – Лифанцев, фронтовик, алкаш и высшего класса слесарь. На фронте он получил три медали «Солдатская слава» - советский Георгиевский крест для нижних чинов. Три приравнивались к «Герою Советского Союза». Лифанца побаивались – в подпитии он буйствовал.
Был еще «Молодой» - Миша, малый лет тридцати, огромного роста и силы. Будучи младшим, он бегал за водкой и после работы его посылали ко мне: «Игорь Петрович, выпей соточку». Потупив очи, я скромно принимал на грудь, закусывая домашним соленым огурчиком, принесенным Сварным.
*********
Вдруг появился Вен Степаныч, молчаливый и вообще какой-то очень тихий. Ребята объяснили мне, что его посадила жена, два года он провел «там» и его освободили за хорошее поведение. Меня очень заинтересовало за что это его. Охотно объяснили: работал на Ивантеевской автобазе. Хотелось выпить, конечно. С приятелем нашел способ: Вен Степаныч спускал в канализацию дефицитную шину, и она сама, канализационным потоком выплывала за пределы колючей проволоки, где через люк его приятель ее и вылавливал. Гениально просто.
Шины были в большой цене. Вен Степаныч не просыхал. Жена его (жуткая стерва, по словам ребят) продала его ивантеевским мусорам. Стерва.
Вен Степаныч обладал несколькими чертами характера, которые его сильно выделяли. Во-первых, у него не было зубов, хотя он еще не достиг сорокалетия. Когда он открывал рот, выделялся одинокий зуб, торчащий, как приговоренный к расстрелу.
Во-вторых, Вен Степаныч жутко заикался. Он относился к тем заикам, которые закрывают глаза, наклоняются вперед, хлопают себя по ляжкам, чтоб выдавить слово. Он даже смеялся заикаясь, чем ужасно веселил остальную братию. А он был весьма смешливый. Когда становилось скучно, Сварной звал к себе Вен Степаныча и рассказывал ему анекдот про еврея, Вен Степаныч широко раскрывал рот и, размахивая одиноким зубом, беззвучно хохотал складываясь вдвое во всех направлениях. Смотреть на него было очень увлекательно, и все работяги стекались к месту происшествия и рыдали от хохота.
Но и это еще не всё. Вен Степаныч ничего не боялся. Просто не знал страха. Он обожал громкие звуки, падения многотонных тел, взрывы, пожары и подобные развлечения. Владимир Васильич едва смог его увести с места катастрофы огромного ангара, кладбища импортного оборудования еще с войны. Деревянный ангар падал лениво, несколько часов, издавая оглушительную какафонию скрипов, взвизгов, шумов, вызвавших у Вен Степаныча состояние крайней эйфории. От возбуждения он застыл с открытым ртом, выставив свой зуб антенной для усиления звуковой гаммы.
Вен Степаныч тоже был мастер на все руки и охотно выполнял любые работы. Более того, когда белобрысый Котелин наконец запил по-человечески, Вен Степаныч взялся работать котел. Для начала он заварил предохранительный клапан котла, здраво рассудив, что таким образом может достигнуть взрыва. Для увеличения шансов, он часто отлучался от бурлившего чуда техники, и, издалека услышав знакомое шипение, предшествующее взрыву, нарочито медленно, неторопясь возвращался.
Чудом, но котел не взорвался. Это была честная копия американского изделия тридцатых годов.
*********
Вен Степаныч поступил в мое распоряжение для испытания моих монстров. Один из них выглядел настолько отвратительно, что я стеснялся на него смотреть. Это было нагревательное устройство, почерневшее снаружи от высокой температуры. Формой и цветом он напоминал погорелье – обгоревшую русскую печь, сохранившуюся после несчастья.
Я не знал, как отделаться от чудовища, оно мне снилось. Когда приезжало начальство, я всеми силами удерживал их от посещения того уголка полигона, где возвышался погорелец. Но мой жутко настырный босс однажды прорвался в этот угол, и ошарашенный зрелищем, угрожающе спросил «А это что такое?» У него, фронтовика, зрелище всколыхнуло грустные воспоминания.
*********
Вен Степаныч быстро почувствовал мою ненависть к собственному детищу. Однажды он подошел ко мне, когда вокруг никого не было и, складываясь во все стороны, выдавил: «Игорь Петрович, давай взорвем ее на х...».
Я смутился. Мудрое предложение простого рабочего мне ужасно понравилось. Простота решения не хуже шинного бизнеса, я вам скажу. Привлекательность революционного поступка особенно искушала тем, что я уже изобрел следующий выпендр, который должен был сменить этот паровоз. Моя комсомольская совесть чего-то там пыталась, но я ее быстро...
Оглядываясь, я тихо спросил Вен Степаныча: «А ты сможешь?» Вен Степаныч засветился и задвигался во всех направлениях одновременно. Желание высказаться распирало его. Я знал почему – после трагического падения ангара на всем полигоне ничего интересного с его точки зрения не происходило. Он хотел сказать многое, но как ни жмурился и не сгибался, он смог выдавить только «А х...ли!»
Я дал энтузиасту полную свободу, отойдя далеко в сторону и спрятавшись за солидный кусок прогресса. Вен Степаныч торопился, пока я не передумал. Через несколько минут раздался оглушительный взрыв. На месте хрущевского капиталовложения образовалось облако тяжелого, черного мазутного дыма. Оно медленно и вонюче расползалось. Наконец из него показался Вен Степаныч черный с ушанки до кирзовых сапог и с улыбкой, вышедшей за пределы физиономии. Его единственнный зуб сиял.
Путь прогресса был расчищен!