Ритм - это многое. Биение сердца, - rows of houses - тоскливая и манящая мелодия, это сыпет снег, это мне двадцать лет, это Петербург - all bearing down on me - это я иду по Крестовскому и падает первый снег, совсем скоро - i can feel their - я запорошен и вхожу в парк, - fade out again -
летом здесь стояли эстрады, выступали известные артисты, - то ли поле, то ли моpе синий лён, - вспоминает бабушка за чаем, когда я сижу на кухне и рассказываю, как я гулял в парке. Мне приятно слушать рассказы из её молодости. Пью чай. Другая кухня, другие разговоры, другие люди, мне двадцать два. Другие языки, другая семантика общения, отношений, - э-и-э-э...э-и-э-э - всё уносит меня вместе с дымом к потолку, это сначала, затем же - в Бурятию, на степи среди гор, к ручью, к Дацану. Там красиво. Бабушка смотрит на меня и говорит, что здесь живут монахи, и что надо покрутить каждый барабанчик и возле него положить монетку, я кладу, так здесь принято, так принято делать у каждого "Хаима", там стоят деревья в пёстрых тряпочках, туда кидают монетки. Есть наш Хаим. У нас. Совсем рядышком. Едешь с дедом, остановишься, кинешь монетку. Поехали дальше. А вот дядя Саша неправильно делает - он туда бумажку кинул, так нельзя. Надо, чтоб монетку, чтоб блестело или ржавилось, это важно, чтобы круглешочки. Дядя Саша не понимает, отмахивается, говорит странное "пускай полакомятся, у меня много!". А дедушка понимает, украшает ещё одним медным круглешком дорогу. Там Байкал, мы уже проехали, уже не видно, но он там. И мы скора приедем домой. Going home. Да-да. Качаю головой, добавляю, да. Было, говорю.
Заходишь в гости без причин
и просишь свежих новостей,
просто хочешь ты знать,
где и что происходит.
Вчера ходил по центру. Вчера, кстати, лето было ведь. Плюс двадцать два. Душно. Жарко. Пыльно. Жёлто. Ближе к вечеру - гуляю по Марата, через некоторое время - уже в октябре - пинаю листья в парке на Петроградской, темнеет в восемь,
сейчас темнеет в пять.
И с кем-то рядом ты сидишь,
и с кем-то рядом пьёшь вино,
просто хочешь ты знать.
В воскресенье пили вино, пели песни, я слышал их голоса, я не вслушивался, они о чём-то говорили, мне просто было приятно сидеть рядом и слушать, впитывать воздух и тёплую атмосферу.
Apres moi le deluge, after me comes фе
враль достать чернил и плакать
Нет, декабрь. Ты рядом, хоть и в южной части города. Я тебя сегодня видел. Ты садилась в джип к какому-то дяденьке. Он намного старше тебя. Это неприятно. Хотя я всё выдумываю. Наверное это и есть то, что называется ревностью. Огромные сосульки свисают с крыш. Впереди идут две женщины. Одна полная, другая, которая впереди, худая . Пытаюсь обогнать, но мешает узкая дорожка между сугробами. Идём гуськом. Полная женщина произносит:
-Ахуееть, ну ты посмотри, какие!
-Да уж, - добавляет худенькая, - этакая как влетит, так мало не покажется. Весит, наверное, много.
-Ничё, я, если что, пузом поймаю.
Смеются. Обгоняю наконец полную и добавляю на ходу:
-Да уж, шторы у кого-то выросли.
-И не говори, с рисуночками! Фиг знает, стоит ли таким шторам завидовать...
Дальше я не слышу. Я тороплюсь. Я иду.
байкалы, амуры разъедают их сердца - и где я сейчас? и в мае десятого года, весна, мамина юность, обратный отсчёт, конец семидесятых: красивая девушка идёт по мосту лейтенанта Шмидта, или по набережной, справа - Нева, слева - поток машин, идёт и думает - куда броситься, в какую лавину? Догоняет парень,
-Девушка, постойте!
-Да?
-Девушка, вы расстроены. Нехорошо. Давайте я вас провожу.
Столько всего было! Аню отправили на картошку, её мужа - тоже, только в соседнюю область. И вот, помню, приехал он ко мне туда. а у нас хозяйка такая была, ну тёть Люба вроде. Мы у неё жили. А он, значит, заболел. Простыл что ли по дороге. Вобщем, лежит больной. Температурит. А тётьлюбы как назло дома нет. Ну, думаю, пойду искать помощь. Выбегаю, кричу, где тут у вас лекарь, женщина какая-то идёт. Бабка. Старая. И говорит: а пойди, доча туда, пойди сюда, а чё случилось-то? Ну выкладываю ей всё, бегу в направлении. Ничего не нахожу, нигде ничего, никаких лекарей в этой глухой деревне. Бегу обратно, вижу - сидит бабка в комнате у постели Вовкиной. Ну, думаю, что за добрый человек, сидит, водичкой поит, приговаривает: давай, голубь, не болей, милый. Пришла тётьлюба. Увидела бабку, схватила меня за рукав, отвела на кухню: гони, говорит, взашей. Ну, как так? Да ведьма, говорит, она. Ведьма. Гони бабку. Мне тут жить ещё, ну не веришь -не верь, комсомолочка, а мне жить ещё. Гони. Гоню. Уходит бабка, крестит меня, Вовку, приговаривает: будьте, милки, голубки, щастьюшка вам. Ушаркивает. Тётьлюба подзывает опять, говорит: она сглазить может, я сейчас Вовку сюда позову, а ты пока возьми железную кружку, из неё набери воды в рот и жди, пока твой зайдёт, стой у двери. Стою, жду. Заходит. Ты чё, говорит, Анька? Ну я и рассмеялась. Потом прошло какое-то время, он меня беременную бросил, ходила по набережной, руки на себя наложить хотела, отвлёк один молодой человек. Мама молчит, смотрит в окно, добавляет с улыбкой: А потом твой брат родился.
Теперь улыбаюсь я. Новый год буду встречать в гостях у племянника. Ему уже четыре. Сначала будем с мелким играть под ёлкой, потом, когда заснёт, посидим с братом и с невесткой, выпьем. Может, пойдём мелкого с горки катать, если допоздна засидится.
Настоящему индейцу надо только одного да и этого немного да почти что ничего. Да, да, да. Лето, солнце, запахи. Жёлтые фотокарточки в старом потёртом альбоме, а мы купаемся с пацанами. Давай ты первый под воду. А давай, кто дольше без воздуха продержится? Смотри-ите, а я по-собачьи научился! Здорово, а я под водой могу с открытыми глазами и нос не зажимать! Егор говорит: не-не, давайте все дружно. И мы ныряем. И мы брызгаемся. Позже сидим и трясёмся на берегу, прячемся от ветра за дедушкиной лодкой. Зимой каток был на болоте, там, за деревней. А на турбазу дядька какой-то важный прилетал на вертолёте. А осенью дед позвал меня, они плавали с мужиками сети ставить, дедушкина лодка, мотор Колькиного деда, и нас позвали невод тянуть. Вытянули. На конец невода попалась нерпа. Большая. Нерп той осенью в шторм много было. Раза два видел, как волны перекатывают жирную, раздувшуюся от воды тушу животного по берегу. Там у речки - один раз. а ещё там - с другой стороны деревни. Туда страшно в августе ходить, там все разъезжаются, палаток нет, людей нет, машин нет, много ножичков, цепочек, один раз брат часы притащил. А мне страшно туда, бабушка говорила, что иногда шатун ходит. Объясняет, что шатун - это такой медведь. С тех пор мне часто снятся медведи и мы с ними дружим во снах. Вроде бы. Ну, разве что один раз я мир спасал и медведь исполнял роль героя-антагониста и потому был убит и съеден. а в остальных снах мы дружим. Медведи хорошие, большие и добрые. И мне совсем не страшно, когда бабушка показывает мне на свежевыпавшем снегу медвежьи следы в детском лагере, который мы с ней ходим сторожить. А там, на болоте, такие красивые закаты. Солнце садится в Байкал прямо напротив речки, где она впадает. А перед устьем самым - болото широкое. А там, за болотом начинается горма, там дорога, а верхушки деревьев на горе (она ка мхом покрыта) горят в пламени заходящего солнца. И кремовые облака оставляют на горах свои лёгкие тени. Я улыбаюсь, я тогда любил один гулять.
Наступает время снов. Я знаю, моё дерево в этом городе обречено.
Мне кажется, что это мой дом.
Мне кажется, что это мой друг.
Я посадил дерево.
Мне печально, наверно. И светло. И очень-очень легко. И глаза постепенно закрываются. Ритм не слушается, ритм скачет.
Шаман живееоот в глухоом краюююууу.... но я туда билет достану. Я бы тоже уехал. За бубном луны. Танцевать у костра, петь песни небу, лесу, солнцу, луне и морю. Я бы. Я бы...
А бубен жёоолтый и рябоой
плыть будет кааак луна в тумааане.
И я уйду. И я уйду. И я уйду. Светло. Лето.
Зима.