Глава VIII
1
Я валялся на разложенных сиденьях, словно труп царя Тавлура на жертвеннике. У меня было такое чувство, словно из меня выцедили всё содержимое. Марины рядом не было. Поднимающееся в синем небе солнце насквозь просвечивало снимок на лобовом стекле. Голова мумии скалилась. Она ухмылялась. Злорадствовала. Рядом, ощупывая стекло остреньким жалом, ползала оса, мухи колготились. Я рывком поднялся и, выдернув фотографию из-под уплотнительной резины, хотел бросить её в бардачок. Но, заглянув в нишу на панели, называемую уменьшительно-ласкательным вариантом слова «бардак», увидел мерцающее в темноватой его глубине лезвие. Оно даже не мерцало, а как бы светилось изнутри. Или как-то так необычно падал на выкованную древними мастерами сталь свет утреннего солнца? Замуровав портрет мумии в мини-склеп бардачка, я вынул нож и с удивлением увидел, что со вчерашнего дня лезвие несколько изменило форму. Нет, оно не изогнулось от ударов о броню моих мускулов. Но по краям резака проступили остренькие отростки-зубчики. Это меня весьма заинтересовало.
Раньше зубчиков, в чём я был совершенно убеждён, не было. Теперь нож походил на привезённое мною из экспедиции клуба «Нептун» орудие колдунов маленького полинезийского островка Ниауа. Далеко, говоришь, Рувимыч? А то! Понятно, что не близко. Нож был памятью об экзотической поездке на коралловый атолл и исчез из моей квартиры вместе с видеоплейером, иконами, старинными книгами и другими дорогими мне вещами.
Я коснулся одного из непонятно откуда взявшихся зубцов указательным и почувствовал, как шип мгновенно вонзился в подушечку фаланги; так решительная медсестра вонзает железную колющую штучку в палец, чтобы взять анализ. (Меня, в жизни по врачам не ходившего, понесло-таки по этому кругу: кардиолог, андролог, невропатолог, сексопатолог, психиатр и, наконец, — да, мой друг, чего не сделаешь по наущению дражайшей супруги?! — экстрасенс-целитель!)
Отдёрнув палец и тут же отсосав из ранки кровь и сплюнув, я всё больше и больше заинтересовывался ножом. Золотая, выполненная в виде клювастой головы грифона, ручка. Инкрустированные лазуритом «перья» на шее-рукояти. Пальцы ощупывали каждую деталь. И когда я непроизвольно даванул большим на красный рубиновый глаз, лезвие ножа выпало из рукояти, и я едва успел отклонить ногу, чтобы эта ерундовина не воткнулась мне в ляжку. Рукоять оказалась пустотелой и, тряхнув этот столь искусно украшенный пенал, я извлёк на свет небольшой свиток из тончайшего пергамента. Вот, наверное, когда глаз учёного-археологодона вспыхнул красным огоньком, наподобие рубина-кнопки на рукояти!
Поспешно развернув пергамент, я увидел, углядел, узрел знакомую мне тайнопись. Мне, корпевшему в своём кабинете над этим уникальным жреческим письмом годами, не нужно было словарей, чтобы прочесть.
+++
...Пульсирующий звездный ток вошёл в меня. Ты, Тавлур, был наполнившим моё тело светом. Твой натиск, быстрый, как стрела, оснащённая пером птицы Амаюн, достиг цели…
+++
От чтения тайнописи меня отвлёк шум на пляже. Через открытые для проветривания салона окна я слышал крики, не похожие на шумы вновь производимого обряда посвящения в нудисты.
Солнце уже поднялось довольно высоко. Припрятав в бардачке манускрипт, нож и лезвие, я устремился туда, где теснилась толпа зевак. Не с моей ли грёзой из сновидения, отправившейся искупнуться поутру, чего-нибудь стряслось? Девица так ныряла, что могла и занырнуть. А тут как-никак недавно аквалангист утонул! Подбежав к толпящимся, я увидел сидящего на песке Олега. Его всегда улыбчивую физиономию исказила гримаса боли.
— Сволочь! Я чуть-чуть не придавил его ногой!
— Кого — его?!! Ската? — сворачивал в жгут полотенце Гена.
— Какого ската! Сказочки про подводное чудовище, живущее в морских пучинах! Это был человек! Он сначала схватил меня за ногу, когда я ему на спину наступил. А потом уж он пырнул меня чем-то. И главное — тут же ухватил за вторую ногу и хотел утопить. Тащит на дно — и всё. Ну да не на того нарвался!
Надоевший мне ещё на раскопе телевизионщик Роман Гостев нацелил на пострадавшего фаустпатрон наплечной видеокамеры и снимал. Ирина ассистировала, подсказывая, с какого края зайти, чтобы кроме фигуры мужчины с окровавленной ляжкой в кадр попали и живописные нудисты, и море, и белый катер на рейде. Гена и держащаяся довольно неплохо для такой экстремальной ситуации жена раненого коммерсанта Клара возились со жгутом для остановки кровотечения, но нога жизнерадостного Олега быстро наливалась сливово-фиолетовым цветом и, разбухая, к его собственному ужасу обращалась в безобразное неподъёмное бревно.
— Не надо! Ничего не надо! — отбросила Клара змеёю упавшее на песок полотенце, ещё больше становясь похожей на погребальную маску Тутанхамона.
— Сейчас приедет «скорая»! Потерпи! — склонилась она над мужем. Среди сгрудившихся живым кольцом тел нудистов плотной группкой выделялись сдержанно-молчаливо наблюдавшие за происходящим бодибилдерши. Овладевшая вчера вечером мною на эстраде их атаманша, скрестив руки на груди, стояла невозмутимая. Олег был более не в силах сидеть. Откинувшись на песок, он часто дышал. Фиолетово-зелёный цвет быстро распространялся вверх по всему телу. Лицо разбухало, отекая. Глаза бессмысленно блуждали. Рот скалился.
— Ой! Как страшно! — вскрикнула хорошенькая нудистка и, тряхнув грудяшками, побежала в сторону палаточного городка. Бодибилдерши во главе с командиршей македонской фалангой античных тел отступали к отелю. Толпа зевак рассасывалась.
Остались Роман и Ирина, Гена и ещё двое нудистов, пытавшихся помочь Кларе.
Роман продолжал снимать. Ирина, вооружившись микрофоном, вела репортаж с места происшествия. На журналистке, комментирующей происходящее, была майка с изображением Майкла Джексона, да и сама она, как-то марионеточно-изломанно жестикулируя свободной от микрофона рукой и деланно пуская кукольным ротиком комиксовые «пузыри», весьма походила на моложавого прародителя рэпа. Белая майка. Чёрный микрофон. Море. На фоне — лицо — произведение пластической хирургии ещё не уличённого в педофилии кумира, что-то напевающего, несмотря на происходящее. В море, метрах в трёхстах от берега, белел катер. Парила чайка, красивая и белая, как лебедь на картине Дали «Атомная Леда». Скорее всего, это был баклан, не тот, что «бакланит», не умея «фильтровать базар», а птица. В какой-то момент мне показалось, что всё это я вижу сквозь аккуратненький прямоугольник в теле ребёнка, строящего на пляже песочные замки; он так был увлечён своим делом, что не замечал быстро превращающегося в синий труп купальщика рядом. Где же она, моя грабительница? Внезапно я потерял её из поля зрения, как в своё время, случалось, терял Сёмушку где-нибудь в толкучке торгового центра: пока я рылся на полках в книжном, пленённый пластмассовыми пистолетами-пулемётами карапуз ухитрялся улизнуть в отдел игрушек.
Присмотревшись к катеру, я увидел, как по трапу, спущенному в воду, взбирается аквалангист. Несмотря на приличную дистанцию между нами, я хорошо разглядел — он был в чёрном гидрокостюме с ярко-красным дайверским снаряжением за плечами.
Забыв на мгновение обо всём, я глазел на происходящее в истаивающем сюрреальном прямоугольнике: аквамарин моря, слившийся с синью неба, белый катер, двигающаяся по палубе чёрная фигурка дайвера, поднявшего к голове руки, чтобы снять маску, пикирующий в воду, распластавший крыла, словно Лебедь для совокупления с Ледой, баклан… От созерцания удивительно оподробневших деталей этого отпечатавшегося на сетчатке глаз пейзажа меня отвлёк выпавший откуда-то сбоку и сзади «рафик» «скорой помощи».
2
Распахнулись дверцы белого катафалка. Материализовались два санитара и врач. Мелькнула мысль о белорясниках. Но я её тут же отогнал. Как-никак человек погибал. И при чём тут была Мэри-Дэви Христос и её оглашенный легион?
Вздрагивающему в предсмертных конвульсиях посиневшему Олегу набросили на лицо кислородную маску с хоботом, словно собираясь отправить его под воду ловить своего обидчика или предоставить возможность сыграть Слоника в мультфильме про Удава и Попугая.
— Вы думаете — хвостокол? Его отравленный шип? — подвернулась к молоденькому эскулапу Ирина с микрофоном. Роман держал происходящее в прицеле объектива видеокамеры.
— Нет, я думаю, это дырокол! — скривясь в нехорошей усмешке, отвёл рыцарь красного креста и полумесяца от губ обутую в чёрненький поролоновый чехольчик звукоулавливающую гранату и всадил иглу в вену отходящего в мир иной.
— Это несерьёзно! Вы обязаны сделать заявление для прессы! Право на информацию!
— Я никому ничего не обязан! — огрызнулся врач, одной рукой прощупывая пульс на шее, другой додавливая из шприца в вену то, что, видимо, было положено потратить на одну отходящую в мир иной человеко-единицу. — Я же вам сказал! Дырокол! Тот, которым бумаги сшивают! И оставьте меня. Оставьте. Поздно. Он мёртв. Острый токсикоз с некрозом. Нужно делать экспертизу. До экспертизы я ничего не могу сказать для прессы. Вы же видите. Человек скончался от царапины…
Ловя эффектный кадр, Роман наехал объективом на лицо покойника. Санитар убрал ненужную более кислородную маску. Лицо стало серовато-фиолетовым. Отёкшим до неузнаваемости. Словно это был не жизнерадостный бодибилдер-коммерсант Олег, а некто совсем иной, кем его подменили у нас на глазах, как Александра I в гробу — запоротым шпицрутенами солдатом. А этот кто-то, кого нам подсунули вместо него, только что выдрался из могилы или всплыл, освободившись от долгого заточения в трюме затонувшего эсминца.
— Так, значит, вы утверждаете? — продолжала интервью Ирина.
— Я ничего не утверждаю! — захлопнул врач дверцу белого катафалка с алым тамплиерским крестом, куда санитары спешно утолкали носилки с трупом. Обдав меня вырвавшейся из-под колеса струёй песка, микроавтобус сорвался с места, вместе с сарацинским полумесяцем унося покойного в последний путь.
— Снято! Снято! — подпрыгивала, радуясь, Ирина. Клара, став окончательно похожей на погребальную маску, висела на руках Гены.
— Это сенсация! — не могла скрыть ликования и буквально сияла журналистка.— Надо быстрее связываться с Таганрогом! Смерть от укола морского кота! Скат-убийца! Или даже — роковая серия убийств! Ведь это не первый случай! Кто-то хотел утащить несчастного на дно! Или ему померещилось! Концовку щас наговорим… Дадим две версии... Подпустим трэша...
Журналисты совещались, готовясь к тому, чтобы снять конец репортажа.
— Пятнышки, пятнышки на песке хиловатые! — сказал Гостев. — Ничего не будет видно.
— Это поправимо! Нальём лака для ногтей! Испытанный приём! А лучше — кетчупа!
— Да ну его! Бегать за ним ещё! Давай так! Без пятен! Трупак и так выйдет шикарный. Видела, как у него морда поплыла? А нога! Эту ногу — на экран — крупным планом! И — все рекламодатели наши!
К счастью, этого не слышала уводимая под локти вдова. И ребёнок, продолжавший строить песчаный замок, невзирая на то, что посреди груди у него зияла аккуратная супрематическая брешь. В углу этого оконца одиноко белел парус. Рядом с ним я и увидел бегущую по кромке пляжа Марину.
3
Ступая босыми подошвами по пока что не раскалившемуся до состояния плюющейся маргарином сковороды песку, я возвращался к машине. Поймите, доктор, для того, чтобы разобраться в происшедшем, реалисту и фантазёру надо было поиграть в жука-скарабея. Эту игру я придумал для путающихся в доводах студентов. Для наглядности. Души мёртвых древних египтян являлись к богу Анубису, чтобы тот взвесил их грехи, имея при себе гирьки нефритовых навозных жуков. Почему бы и являвшимся ко мне с зачётками бедолагам не пользоваться чем-то подобным? К примеру — червями сомнений? На крючок не нацепишь. А вещь всё-таки полезная, потому как у сомневающегося всегда появляется шанс не прослыть дураком. Но то, что я видел на пляже, меня озадачило не меньше, чем инспектора Глебски, впервые столкнувшегося с заморочками внеземных цивилизаций. Рационалист пытался расчленить иррациональные события, но в его распоряжении были лишь доводы неуклюжей логики, в силлогизмы которой никак не умещалось всё случившееся. И тогда за неимением ясеня и осени я спросил совета у интуиции, что водила дружбу с обитавшими в сумрачных дебрях звериного чутья четвёртым и пятым.
И опять явилось тянущее чувство: где-то это уже было! Где же? На академгородковском пляже? На площади имени Лысого с Кепкой? У пьедестала Облачных Штанов? Возле ГПНТБ? Или ещё где-то? Утопленник на песке? Затоптанный на асфальте? Бурлящее человеческое море? Дома-берега? Тушино? Пашино? Нет, я не мог вспомнить.
В машине было душновато. Я опустил стёкла на дверцах, чтобы проветрить помещение. Честно говоря, я порадовался, что Марина так далеко уплыла вдоль берега и не захватила жутковатого зрелища: и без того ей мерещилось чёрт-те что. Надо полагать, нервы девчонки были сильно взвинчены. Зачем накручивать ещё больше? Солнце палило нещадно, но пляж опустел. Разгребая песок, пёстрый петух разгуливал по тому месту, где только что всё произошло. Рядом что-то озабоченно искала рябенькая курочка. Оса карабкалась по лобовому стеклу, выставив жальце из полосатого брюшка. Насекомое было величиной с петуха — не меньше. Глаза осы походили на два объектива телекамеры. Составленные из подвижных сегментов челюсти шевелились. Жало доросло до размеров кинжала.
— У меня есть мысль! — по-диванному развалясь у меня за спиной и забросив длинные загорелые ноги в копытцах сабо на приведённое мною после ночных кошмаров в вертикальное положение сиденье, моё привидение уничтожало орешки из хрустящего пакетика.
— Я доплыла до этой кафешки, куда мы заглядывали. Вернее, до гидросамолёта. Он там стоит, покачиваясь, на таких поплавках. Я ухватилась за какую-то верзовину и взобралась. В кабине сидел Григорий, бармен и хозяин «Фрегата».
— И ты ему отдалась? — Наблюдая за красавцем-петухом, я вскрыл пшикнувшую баночку колы, чтобы освежиться спохмела и усмехнулся тому, что вчера чуть было не принял аналогичную ёмкость в руках у придурковатого паренька за гранату.
— Ты, Сашуль, какой-то сексуальный маньяк! Думаешь, если с тобой, то и со всеми подряд трахаться буду?
Я отхлебнул приятно щекочущей нёбо влаги: значит, ночью не одна мумия Диотимы разделила со мной ложе. Выходит, всё-таки — было. Не примерещилось. Изловчась, петух взмахнул крылами, ухватил квочку за шиворот, мгновение — и, роняя перо для наволочек, взъерошенная квохтунья улепётывала от ненасытного злодея.
— Так вот. Забралась я в кабину, — продолжала рассказчица поглощать орешки. — А там этот Григорий сидит и щёлкает тумблерами, кнопочки трогает. В том же барменском прикиде и с бабочкой. Прикинь!
— Вот именно — с бабочкой. С тобой, значит…
— Да ладно тебе. Слушай! А потом как включит! Пропеллер загудел. И мы поплыли. Правда, взлетать он не стал. Сказал — пока только мотор проверял. Но завтра или послезавтра — мы договорились — я буду, по типу, первая, кого он возьмёт на борт. Он про инопланетян говорил. Про ракеты-призраки. Про неопознанные летающие объекты. Рассказывал, как он их на истребителе преследовал. Вот бы кайфово — догнать такую «тарелку» — и в Штаты на ней! Они почему-то там приземляются! Видел в газете женщину с шестью пальцами на ногах? Если таких берут, чтоб в кино снимать, то уж меня — тем более. Ну, это, конечно, так, ерунда, эти инопланетяне. Ты не подумай, что я такая дура и поверила! А вот самолёт — это да!
— Мы ж на остров собирались.
— Я пока на остров не хочу. Мне и здесь по кайфу. Остановимся в отеле — баксы у нас есть. Можно в одном номере, — лукаво глянула на меня лётчица-налётчица. — Хочешь? Да хочешь, хочешь! Я же знаю! А то эта штангистка опять тебя изнасилует. И потом, — сбросив копыта в сабо с переднего сиденья, вонзила она в моё плечо острючие когти. — Я хочу купить этот гидросамолёт. И улететь на нём в Турцию. А Гриша купит другой, чтобы за «тарелками» гоняться. А там я накуплю себе платьев! Видел фильм «Антоний и Клеопатра»? Вот такое же, в каком её похоронили, хочу. Или как у героини «Унесённых ветром» — видал? И главное, чтобы — шляпка…
— Ну-ну. Ничего мысль! — смотрел я сквозь лобовое стекло на то, как Ирина собирала Рому в дорогу с сенсационным материалом. Теперь на то место, где вчера красовалась фотка мумии, «вставилось» её кукольно-стандартное лицо. Пляж обезлюдел. Говорили они громко, чуть ли не кричали. Поэтому всё было отлично слышно. Журналисты совещались — нужно ли оставлять видеокамеру? Ирина убеждала своего коллегу в том, что оставить надо; вскоре должна появиться следственная группа, возможно, удастся их снять и получить комментарий.
— Ладно! Оставляю и видеокамеру, и микроавтобус. Доберусь на перекладных с кассетой-то! А ты тут гляди в оба! И если что — крути динаму! Может, ещё кого замочат! — сделал дурашливую гримасу телевизионщик и, чмокнув коллегу в щёчку, швырнул на плечо ремешок сумки.
— Чао!
— Чего ты всё выпендриваешься! — перескакивала с мурлыкающих на визгливые нотки в голосе мультимиллионерша, в буквальном смысле сидевшая на золоте и долларах; она пока не хотела бы, чтобы представители второй древнейшей слышали об её экспансионистских замыслах. — Думаешь, умный? Я сказала — это классный самолёт! Сядем в него. И через два часа…
— Нас собьёт украинское пэ-вэ-о. И мы булькнемся в воду. Да и турки могут стрельнуть.
— Не стрельнут! Вон этот придурок Руст почти на таком же приземлился на Красной площади. А тут море. Проскочим. Гриша сказал, что он обучает вождению самолёта за пять дней. Да мы и его в пай возьмём. Денег и на троих хватит. А тебе что тут делать? В могилах рыться?
— Что ты понимаешь в археологии!
— Нароешь золота и сдашь, как идиот, в музей! Вот счастье-то! Я бы ни за что не сдала! Пусть черепки глиняные собирают! Скелеты этих, как их… Они ещё на жвачке нарисованы. Зубастые такие. С хвостами…
— Иной черепок дороже золотого украшения, — провожал я взглядом Романа в украшенных пальмами шортах, садящегося в легковую, притормозившую у обочины шоссе. — Ладно! Значит, на остров не плывём?
— Дался тебе, Шура, этот остров, когда и здесь клёво!
Так вот и с Яной, несмотря ни на что, мы находили общий язык. И я отправлялся чистить картошку, она — трудиться над материалами диссертабельной темы, и из сопредельной с кухней комнаты то и дело доносилось: «Сашенька, а что такое — брать на понт?», «Родной, уточни, пожалуйста, значение словосочетания петух Гамбургский», «Лапуль, а в вашем лагере употребляли слово клифт?», «Котёна, я не пойму всё же, какова этимология идиомы на белом катере к эбеновой матери… Это что — какой-то изыск? Или проявление международной солидарности с томящейся в застенках Анджелой Дэвис?»
4
— Акваланги закачаны! — появился в окне Василий. — Плывёте? Лодка на мази. Моторка. Глиссер дюралевый. Как заказывали.
— Пока не плывём, — глядел я в манящую белым корабликом у горизонта даль понта, даже не злясь.
— А-а! Из-за этого? — понимающе тряхнул косматой головой стареющий хиппак.
— Из-за этого. Спасибо тебе, Василий, что позаботился. Вот тебе. Помяни погибшего.
Я сунул ему мятую купюру.
— Скатов тут этих развелось! — принял магарыч лодочник. — И откуда они взялись? Раньше-то их не видно было. А вы — в отель или в палаточный?
— В отель.
— Ну так там на последнем этаже как раз есть свободные номера с видом на море. Сотня баксов сверху — и без проблем. А за машиной я присмотрю, не беспокойтесь.
Собрав вещи, не забыв при этом прихватить и нож из бардачка, разобранные части которого я, сильно не афишируя того, уховал на дно сумы, мы направились к входу в отель.
Проходя мимо бассейна, я увидел, как с дороги в нашу сторону свернула милицейская машина. Не случись ЧП на пляже, можно было бы подумать, что милиция мчится, чтобы арестовать нас и изъять сокровище. Но это был выезд «копов» для осмотра места происшествия на пляже. Как всегда — с «отставанием по фазе».
В любом случае в нашем положении встречи с милицией не прибавили бы положительных эмоций.
— Куда это они? — как-то чересчур беспечно проводила взглядом налётчица-самолётчица машину, проскочившую мимо бассейна, где плескались спугнутые с пляжа адепты голого тела. Машина пронеслась мимо и, едва не врезавшись в металлическую сетку ограждения хозяйства Василия, встала как вкопанная, чуть не выронив шарики фар из глазниц носатого капота. С тормозными роликами у органов всё было в порядке, если не считать, что иногда сносило тент: выгоревший на солнце брезентовый крышак «бибишки» прихлопывал на лету краем «крыла», подобно курочке, спасающейся от сексуальных посягательств кочета.
— Вот тормозы! – оценила оперативные возможности «фараонов» разыскиваемая. — Чего они тут потеряли?
— Я тебе не сказал. Олега только что увезла «скорая»!
— «Скорая»?
— Да. Он скончался на месте.
— Он что — утонул? Такой здоровяк!
— Рана на ноге. Говорят — хвостокол! Морской кот.
— Во классно! Это меняет наши планы, Саш! Вот сейчас только устроимся в отеле — и пойдём охотиться на хвостокола! Я обожаю риск.
— Уколы морского кота смертельны.
— А я не боюсь смерти! — фыркнула она, колыхнув Цоя на сосках.
Мы вошли в отель.
— У тебя паспорт-то есть?
— А на што он мне — и так поселят за деньги.
Подходя к регистратору, я сразу протянул ему свой хвостастый-клювастый с вложенными в него баксами. Сжевав «зелень» загребущей пастью ладони, здоровенный мужик выдал мне гостиничную анкету на одного и, понимающе поглядев на девицу, пробасил:
— Вам повезло. Есть номер с видом на море. С выходом на кровлю. А там бассейн, бар, шезлонги…
Я склонился над бланком.
Поверх аквариума в нише авангардной отгородки я видел, как пятеро в чёрных пиджаках топчутся на пляже. Один из клифтов, подобно Ихтиандру, маханувшему со скалы в сомбреро и наручниках, скрылся за стеклянно-водной ширмой, и его уже можно было созерцать в сообществе зелёненьких валлиснерий, эхинодорусов, полосатеньких суматранских барбусов и пластмассового галеончика. Нос в нос с корабликом нюхательный аппарат детектива уткнулся в декоративный скелетик на дне. Остальные пиджаки наблюдали за унёсшим «браслеты» ныряльщиком с сожалением широколампасников, которым в качестве улова достался лишь покачиваемый волнами соломенный бубен с пипкой тульи.
Мысль о чернопиджачниках, повсюду являющихся вслед за белорясниками, пришла самопроизвольно, как будто бы даже и без подсказки третьего. Они, отец Иоанн, елико не предавай их анафеме, — как нитка за иголкой, как верблюд за ушком штопающе-колющего изобретения человечества. Стоит появиться одним, как тут же объявляются другие, а там и третьи. А имя им — легион. Одни с увитым цветами фотопортретом скитающегося по застенкам тюрем и лагерей гуру. Другие с товарами сетевого маркетинга от абсолютно не тупящихся кухонных ножей и средств для мгновенного похудения до самых истинных вероучений. Их не интересует, что мне не нужен вечно острый нож, потому что прежде, чем почистить картошку, мне нравится брать в руки брусок и шоркать им по лезвию. Им невдомёк, что мгновенно похудев, я обращусь в доходягу-пеллагрика, и у меня нет никакого желания заделаться приверженцем самой правильной религии. За мыслью о них, вездесущих, пришли карнавальные картинки-воспоминания с обряженным в надувной каучуковый костюм «разбухшего трупа» Хуаном и неподдельно проливающей над ним тропические слёзы «дочерью» Кончитой: на эту утку-завлекалку я и купился! Следом услужливые четвёртый и пятый продемонстрировали жертву нью-йоркского маньяка и поджаривающегося на электрическом стуле незадачливого копа. Первая полоса «Нью-Йорк таймс» с рыдающими на ней чёрно-белыми американками прямо-таки проступила сквозь заполняемый мною бланк отеля. Метисизируясь, свободные граждане свободной страны преобразовались в негодующих присяжных, сквозь осуждающие лица которых проявились митингующие алтайцы, во избежание повторных подземных толчков требующих вернуть Пазырыкскую принцессу. Я опять ощутил на голове колпак: на снимке к репортажу о приведении приговора в исполнение на восседающем на электрическом троне несчастном была нахлобучена округлая «каска» с двумя рожками, из которых торчали проводки. Меня тряхануло, будто кто-то законтачил рубильник. Вдогонку, вопреки скорби Елизаветы и отпеванию в Казанском соборе, живчик Фёдор Кузьмич, гальванизировавшись, проворно выпрыгнул из гроба и, на чаплиновских скоростях сменив вицмундир императора на белые одежды, канул в таёжной глуши. Кроме всего прочего меня не на шутку «загрузило» то, что санитары в халатиках сильно уж походили на белых братьев. И почему это один из примчавшихся белорясников вместо «хвостокол», настаивал на слове «дырокол»?
Когда следак шил тебе, Гаврилов, дело на предмет «сведений порочащих», он тоже всё к дыроколу прибегал — больно уж пухлое получилось дельце! А когда «не брало» канцелярское орудие по производству вампирьих прокусов в плотной фактуре фактов и фактиков, прибегал к шилу или даже к дрели. Не чешуинки бумажного конфетти, так мелкофракционная стружка! Так вот крутит рукояточку, как, бывало, я на кухоньке, помогая жене в лепке пельменей приготовлением фарша, — и «колет» потихонечку. Конечно, коловорот — не скуловорот, но, друзья мои, подельнички, на нервы, я вам доложу, действует безотказно! То явственно воображаешь, что сверло вгрызается не в слои целлюлозы, а в верхние слои твоей тщательно обритой головы — и пятеро в чёрном вставляют в образовавшуюся дырочку крохотную капсулу, то ты представляешь себя затягиваемым в гигантскую мясорубку: шпок! плюх! — и из тебя уже налепили пельменей. И вилка колет в бок и, подцепив, тащит тебя, только что хранившего свою устричную слизь в бронированной скорлупке, барахтающегося, трепыхающегося, несогласного прямиком в отверстое хайло.
Что же касается Вещего Олега в качестве вещдока, то хитрый хмырь-коммерсантишка, поди, снимает сейчас с себя тонкий, скроенный из резины, так убедительно воспроизводящий разбухание тела надувной костюм и покатывается со смеху вместе с санитарами. Да и кто сказал, что это санитары, а не съёмочная бригада, без дублей отработавшая эпизод ещё одного розыгрыша для бесконечно длящегося шоу? По совершенству трюков и спецэффектов, по их зрелищности таганрогское телевидение, однако, вот-вот не только догонит, но и перегонит Америку…
© Copyright: Юрий Горбачев, 2010