Петра Мешкова арестовали 14 декабря 1926 года в первом часу ночи. И после некоторых формальностей, описывать которые здесь скучно, ибо они хорошо известны, препроводили в одиночную камеру петроградской тюрьмы Кресты. Таким образом, ему было оказано особое внимание. Одиночка в Крестах – это большая привилегия в те, переполненные заключенными, годы. Следователь Лутц, так и заявил на первом же допросе, на том самом, где к Петру Мефодьевичу Мешкову, чекист Иосиф Лутц еще не обращался на вы.
Кстати, Лутц была подлинная фамилия следователя, в революционных кругах же, он был больше известен как Изя Рискин. Нервный, беловолосый, целеустремленный молодой человек двадцати семи лет. Вот такая странная гримаса, учитывая, что в те годы чекисты (ОГПУ) предпочитали на работе называться псевдонимами.
Мешков был розенкрейцер и эзотерик, имевший глуповатую привычку употреблять в речи на конце слов устаревшую частицу – с, словоерс (сокращенное от сударь). Например, он говорил следователю Лутцу:
-- Да-с, участвовал.
Или:
-- Никак нет-с, не состоял.
Лутцу в этих свистящих, чувствовалось презрение, которое он, по-хорошему, по-партийному хотел выбить из арестованного. На самом деле же, Петр Мефодьевич к власти относился лояльно, вину за собой признавал и к сотрудничеству был готов. А вина его состояла в проникновении в мистическую, сокровенную подоплеку событий. Кружок организованный им и Алешенькой Извенковым, носил явный, неукоснительный смысл подрыва. Собираясь по пятницам на квартире Мешкова, розенкрейцеры разных степеней посвящения, являли или думали, что являют собой кружок посвященных, тогда как на самом деле, генерировали альтернативное правительство духа.
Допросы не отличались разнообразием. Лутц предъявлял, Мешков соглашался. Лутц углублялся, Петр Мефодьевич раскрывался, желая очиститься перед народом и революцией. Называл имена и фамилии участников кружка, темы докладов и лекторов из других городов. Астрахани и Дерпта (дипломатическая неприкосновенность), Нижнего Новгорода и Москвы. Другое дело, что по названным адресам, ворвавшиеся среди ночи чекисты находили пшик. Какие-то фигуры, вроде брезжили за столом, но стоило прикоснуться к ним, как они таяли в воздухе. Беря во внимание увлеченность чекистов чаем по кронштадски (спирт с кокаином), ничего удивительного в этом не было, контра растворялась без остатка.
Иосифа Лутца это наводило на определенные мысли.
-- Хотите воздействия? – Грозил он Мешкову.
-- Нет-с.
-- Оставьте ваше кривляние. Сейчас приглашу Степку, будете умолять.
-- Не надо Степку – Петр Мефодьевич смотрел на следователя глазами беременной косули.
-- Сука – терял лицо Лутц.
– Ты у меня кровью ссать будешь в портки, гнида тыловая! – Переходил он на пролетарский жаргон.
Он даже замахивался, но не бил, и хотя была в нем должная лютость, для этих дел держали другого специалиста из матросов. Степочку Кривозобова, старшину первой статьи (ныне их величали краснофлотцами) с крейсера «Рвущий».
Мешков плакал.
Лутц дожимал.
Потом Петра Мефодьевича отводили в камеру, которую он потихоньку обживал. Четыре стены, нары, даже одеяло. Один-одинешенек, в отличие от иных казематов, рассчитанных на персону, но набитых по шестнадцать человек. Льготы же были обусловлены тем, что из Мешкова готовили главного свидетеля по крупному, полностью сфабрикованному делу, против группы партийных бонз первого ранга. И личной заинтересованности Самого в некоторых методах мистических практик кружка. По донесению агента Карл, Алешенька Извенков, на самом деле был ни кто иной, как стотридцатисемилетний граф Сен-Жермен. Чудны дела твои Господи.
Лутц нервничал, ответственный участок работы, а результатов пока не густо. Пора было переходить к радикальным методам воздействия. Избиения, простые, но эффективные пытки (расплющивание половых органов), имитация расстрела во внутреннем дворе и т.д.
-- Завтра со мной – говорил он Степочке.
-- Это, никак нет.
-- Что? – Лицо Лутца менялось страшно.
-- Работы невпроворот, товарищ Лутц.
-- Хочешь с ним местами поменяться?
Степочка харкал на пол, разбодяживал кокаин спиртиком и шел доделывать дела. А завтра нужно будет постараться особо, разве он не понимает, сам товарищ Лутц приказал, старший уполномоченный по мокрым начесам генерала Духонина.
Петр Мефодьевич остаток ночи не спал, давил вшей и думал. Сорок пять лет, за плечами почти прожитая жизнь, можно подвести итоги. Он подводил и видел бабочку, темную с белым рисунком крыльев. А завтра его превратят в инвалида, способного лишь произносить слова утвержденного сценария. Не получилось подчинить, сломают об колено. Он отворачивается к стене и сосредотачивается на длинной линии белого цвета, уходящей далеко отсюда. Это не матросский кокаин и не коридор между мирами, это дыхание человека, вытянутое и осуществленное. Тело Мешкова расслабляется, рука подрагивает, сердцебиение замедляется до одного удара в столетие. Начинают меняться цвета. Через секунду сердце застучит как революционный пулемет, косящий цепи юнкеров. Сейчас, сейчас…
Коридоры, натянутые сетки, поворот, еще поворот, вниз, еще, шаги, камера номер …, лязг засова. Конвоир привычным движение открывает тяжеленную дверь.
В камере пусто.
Никого.
На дворе 26 декабря, 26 года, одиннадцатый час ночи.