И С Т О Р И Я “З А Н О З Ы”
11. “Их нужно резать или стричь…”
12. Старый провокатор
13. Реинкарнация “Занозы”
Д О П О Л Н Е Н И Я
11. “И х н у ж н о р е з а т ь и л и с т р и ч ь…”
ПРИМУС-ИДЕОЛОГ
Первая попытка водворения Верхотурского в редакции “Занозы” по видимости закончилась неудачей. После № 18 наступила пауза, заполненная, надо полагать, ожесточенной борьбой в “коридорах власти”: издание журнала... на время прекратилось. Следующий № 19 “еженедельного издания”, датирован сразу июнем-июлем, но – он вышел уже безо всякого “А.Верхотурского”, с прежним обозначением Б.Волина как ответственного редактора. Об этой маленькой победе в рубрике “Полезные сведения” не без гордости сообщал фельетон, подписанный именем одного из авторов прежних “свинских” публикаций “Занозы” Егора Каменщикова, с “говорящим” названием: “Признаки действительной и мнимой смерти контр-революционера” (стр.4).
“Смерть” была мнимой; “оживление” состоялось. Но какой ценой! Журнал уже был очевидно не тот. Из всех материалов последних его пяти номеров нас заинтересуют только прощальные “булгаковские” публикации, часть из которых, к тому же, мы уже рассмотрели. В № 19 нельзя не обратить внимания на стихотворение М.Андриевской “Мещане на «Воробьевых»” (стр.2). Не только из-за горьковских аллюзий в его заглавии (первая пьеса Горького “Мещане”; срв. начало названия второй пьесы, “На дне” – в продолжении названия фельетона: “...на «Воробьевых»”), – но, главным образом, потому, что те же “Воробейчиковы горы” фигурировали в одном из предшествовавших автопризнаний Булгакова – “Разговорчиках” К.Шелонского в № 8.
Здесь сохраняется та же сакральная антитеза, что и в “Разговорчиках”:
Узлы, корзинка, чемодан...
Назвав природу «раем»,
Коптит на примусе маман
Громадный чайник с чаем.
Сынишка Вова, пес «Барбос»,
Папаша, дочь-невеста...
Вдруг... комсомольцев чорт принес
Как раз на то же место.
– Ребята, – лодку на прикол!
– Скорей защурься, Надя!..
На 50 процентов гол
Там чуть не каждый дядя!..
[...]
– Скоты!.. – папаша проворчал, –
Я сам читал намедни:
Программа ихняя скандал,
И все другое... бредни!..
[...] Папаша дремлет, мама спит...
Исчезли Вова, Надя...
Лишь примус ревностно шипит,
С далекой песнью ладя.
И льется примусова речь
Все жарче, все победней:
– Теперь детей не уберечь
От комсомольских бредней!..
Но в эту очевидную антитезу (“рай” – “чорт”) встраивается совершенно новый материал: система мотивов булгаковских очерков на смерть Ленина начала этого года. “Примус” проходит лейтмотивом через все стихотворение, и в конце из безразличного аксессуара становится даже... активным персонажем, идеологом! В булгаковском “Воспоминании...” “примус”, царствующий на кухне коммунальной квартиры, претерпевает ту же каламбурную метаморфозу: становится “первым”... человеком в государстве, предсовнаркома Владимиром Лениным! Соответственно, и в стихотворении появляется... Вова, а затем совершенно закономерным образом выясняется, что его сестра-невеста – Надя, то есть тезка Надежды Крупской!
О КОПОТИ И КОПЧЕНИИ
Еще один прием указания на Ленина – тот же самый, что и в комиксе о “рыбе-пиле”: аллюзия на другого, наряду с Булгаковым, автора некрологического очерка о Ленине, и тоже – Ю.Олешу. На этот раз для указания была использована подробность из биографии Олеши, которую он сам впоследствии опишет в воспоминаниях о “Встречах с Алексеем Толстым”: визит Алексея Толстого в Одессу в 1918 году, чтение Олешей своего стихотворения о пушкинской “Пиковой даме” и указание мэтра на то, что слово “коптят”, употребленное в нем (“Шеренга слуг стоит, и свечи Коптят амуров в потолке”), следует заменить на слово “закапчивают” (Олеша Ю.К. Избранные сочинения. М., 1956. С.394-395).
То же самое замечание автора “Золотого ключика…” касается строк в “Мещанах...”: “Коптит на примусе маман Громадный чайник...” Более того, аллюзия на Олешу содержит в себе указание на предыдущий комикс: если чайник – “закапчивают”, то ведь “коптят”... именно рыбу, которой этот комикс был посвящен!
НЕ РОЙ ДРУГОМУ ЯМУ…
Реминисцируемое стихотворение Олеши “Пиковая дама” из его юношеского цикла “Пушкиниана” тоже указывает на булгаковский очерк о смерти Ленина, в котором, как мы знаем, Крупская представала в ореоле карточной фигуры, пушкинской старухи-графини, подмигивающей Герману. То же, что с “Воспоминанием...” происходит и со вторым булгаковским очерком на ту же тему: в стихотворение “Мещане...” переносится его центральная метафора, ради которой он и создавался, – образ безропотно идущих на смерть людских масс.
Папаша называет комсомольцев: “скоты”. Но на соседней же странице журнала находится карикатура М.Черемных “НЭП на курорте” (стр.3). Повод, послуживший ее появлению, указан в эпиграфе: “В Алупке морской пляж превращен в выгон для скота. (Из прошлогодних газет.)”. На рисунке изображен лежащий вверх животом толстяк; подпись: “Скот на пляже”. Комсомольцы в стихотворении – “скоты”, на рисунке “скот” – их антагонист, и по своей идеологии, и по своему... внешнему виду.
Но эта метафора для “нэпачей” уже использовалась в апрельском № 7 родного “Занозе” журнала “Красный перец”. Она предстает здесь в уже знакомой нам модификации. Карикатура Ник. К. называется “Приобщение к НЭП’у”, и на ней изображено, как тот же толстяк, что и на рисунке М.Черемных... ест из одного корыта с тремя свиньями (стр.6). Заметим, что число животных уже вплотную приближает рисунок к октябрьскому фельетону Булгакова (в том же журнале) “Три вида свинства”.
Свиньи в предыдущих номерах журнала “Заноза”, как мы видели, подразумевали судьбу самого издания, которому предстояло быть, как и они, зарезанным (напомним, что на соседних страницах с разбираемым стихотворением находится материал одного из авторов тех “свинских” публикаций – “Полезные сведения” Егора Каменщикова). Разумеется, такая же судьба ожидала и “скот”, “свиней” – нэпманов, героев карикатур в недалеком историческом будущем.
“Ад”, подразумеваемый сакральной символикой стихотворения, в публикациях журнала, как мы знаем, приобретал современное обличье застенков ГПУ. Но здесь есть один очень важный нюанс. Вернемся к тому, что папаша – герой стихотворения называет “скотами”... комсомольцев. И действительно: мы прекрасно знаем, а автору стихотворения – Булгакову это было доподлинно известно еще в 1924 году, что многим комсомольцам (вряд ли менее, чем упомянутым в его тексте “50-ти процентам”!) предстояло разделить судьбу их антагонистов, быть “зарезанными”, точно как нэпманы, именно как “скот”!
Эта мысль выражается не только в реплике персонажа стихотворения, прозорливо назвавшего их “скотами”, но и в предвосхищающей реминисценции, принадлежащей самому его автору. Упоминаемая им кличка пса указывает на знаменитый фильм Л.Гайдая, действие которого разворачивается в тех же самых декорациях, что и стихотворение: “Пес Барбос и необычный кросс”. Напомним коллизию этого короткого фильма: браконьеры, глушившие рыбу динамитом, сами превращаются в жертв, преследуемых псом с динамитной шашкой в зубах!
Комсомольцам, жаждущим уничтожения “нэпачей”, третирующим их как “скот”, предстояла та же самая метаморфоза... А это и есть центральная тема очерка Булгакова “Часы жизни и смерти”: людские толпы, без разбора социального происхождения, несомые течением истории в смерть... которая к тому же имеет совершенно конкретное, провидческое название: Беломор.
“БОЛЬШЕ ВСЕГО ДОСТАВАЛОСЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ТУЧНОСТИ…”
Вновь остановимся на том, что в финале рассказа “Воспоминание...” Ленин и Крупская предстают как бы в виде карточной пары: дама – король. Мы узнали в этом образе предвосхищающую реминисценцию набоковского романа “Король, дама, валет”, тем более, что в том же финальном пассаже фигурирует слово, ставшее названием другого его романа – “Отчаяние”. Все на том же развороте журнального номера “Занозы” 1924 года это привело к непредсказуемым последствиям. Рядом со стихотворением, реминисцирующим булгаковский рассказ, в карикатуре “НЭП на курорте”... с поразительной точностью предвосхищается самый текст набоковского романа “Король, дама, валет”.
В заключительных, роковых для одного из действующих лиц курортных сценах романа персонаж видит сувенирные открытки – пейзажи, жанровые сценки, и одна из них... точь-в-точь повторяет изображение алупкинского пляжа на рисунке М.Черемных в журнале 1924 года: “Оставив жену и племянника на террасе кафе, он ходил по лавкам, разглядывал открытки. Они были все те же. Больше всего доставалось человеческой тучности [...] Плывет толстяк на спине, и куполом вздымается над водой пунцовое пузо...” Автор подчеркнутой нами фразой почти признается в своем заимствовании! Мы знаем, что точно так же, и в сопровождении такого же полу-откровенного признания, другая карикатура “Занозы” будет использована в романе Набокова “Дар”. Присутствует здесь и эпиграмматический образ “скота” из “Занозы”: пузо у загорающего толстяка – “пунцовое”. Словно бы этот буржуй уже зарезан, ему уже выпущены кишки!..
Вот почему тот же самый толстяк у Набокова на открытке – не лежит на пляже, как на рисунке “Занозы”, а плавает в море: реализуется выражение – “море крови”!..
ГРАН-ПАСЬЯНС
И вновь – совершенно предсказуемое соседство: на следующем развороте номера эта подспудная, опосредуемая булгаковским очерком и набоковским романом, карточная тема – и вновь в политической аранжировке – уже открыто реализуется на рисунке того же М.Черемных с подписью “Пики-козыри французской буржуазии”, где в виде изображения – но не на двух, как у Булгакова в рассказе, а на одной игральной карте представлены Думмерг и Мильеран (стр.5). Мы уже вкратце упоминали об этой карикатуре. Смысл ее становится ясен из эпиграммы “Наследство Мильерана” (стр.6), имеющей эпиграф: “Новый французский президент Думмерг заговорил языком Мильерана. (Из газет)”.
Французам Левый Блок внушал довольно рьяно,
Что нет Пуанкаре да нет и Мильерана...
– Как Мильерана нет?.. – раздался снизу крик,
– Когда он Думмергу... оставил свой язык!..
Как это уже не раз случалось, эпиграмма бросает разоблачающий свет на другой, довольно давно появившийся, и не в самой “Занозе”, а в “Красном перце” рисунок. Это карикатура Ю.Г. в № 1 за 1924 год “Карты для игры в партстроительство” (стр.6). Здесь уже не пики, а бубны, и одна и та же карта изображена дважды, как гласят подписи: “Образец до-дискуссионный” и “Образец после-дискуссионный”. На карте предстают аппаратчик и рабочий, и смысл повторения в том, что в первом случае аппаратчик сверху – а рабочий снизу, а во втором случае – наоборот. Но на фоне позднейшей карикатуры “Занозы”, утверждающей, что смена президентов разной политической принадлежности ничего не меняет, благополучный смысл политической агитки сменяется на острокритический по отношению к советскому строю: вскарабкавшийся “наверх” рабочий неминуемо превратится в точно такого же аппаратчика.
У КОРМУШКИ
Помимо Горького и Набокова, еще одна литературная фигура представлена в стихотворении “Мещане на «Воробьевых»”. Ее присутствие выдает, в первую очередь, еще одно лейтмотивное слово этого стихотворения, вообще очень выразительного в своих лексических пуантах, разрывающих обманчивый налет обычной журнальной жвачки. Слово, о котором мы говорим, связывает стихотворение с упоминавшимся рисунком “Приобщение к НЭП’у” из “Красного перца”, парным (как карточное изображение!) к рисунку “НЭП на курорте”, соседствующему со стихотворением в “Занозе”. Ведь толстяк, жрущий из одного корыта со свиньями... это не что иное как иллюстрация к евангельской притче о блудном сыне (наподобие тех лубочных картинок, что описываются в повести Пушкина “Станционный смотритель”).
Автор карикатуры, изобразив состоятельного человека, опустившегося до скотского состояния, с исключительной глубиной проник в смысл этой притчи. Дело ведь не в голоде, постигшем блудного сына, растратившего свое состояние: не от голода же ведь, не по принуждению герой притчи возвратился домой! – а в потере человеческого обличья. Даже найдя себе работу, человек продолжает вести себя… как скот, и окружающим приходится запрещать ему есть из одного корыта со свиньями, напоминая, что теперь он может получать плату и покупать нормальную человеческую еду! Тогда-то он и обращает внимание на то, чем он стал, и решает вернуться к Отцу.
Для того автора, который творил журналы “Дрезина”, “Красный перец”, “Заноза”, все они – и разжиревшие нэпманы, и полуголые черти-комсомольцы, похищающие девушек и юношей, – заблудшие дети. В стихотворении “Мещане...” тоже просматривается евангельский сюжет, как и в том, более раннем рисунке. “Бредни” от слова бред омонимично тому же слову в значении сети. И этот потенциальный каламбур – действует в стихотворении.
В ОЖИДАНИИ МАНДЕЛЬШТАМА
“Сети” действительно имеют отношение к комсомольцам, которых обвиняют в распространении “бредней”. Словно рыбаки, они приезжают на лодке, которую к тому же ставят… на “прикол”: “прикол” ведь тоже обозначает не только причал, но и жаргонное обозначение шутки, в частности – каламбура! Но в то же время этими сетями-“бреднями” они ловят... людей: в этой игре слов, таким образом, реминисцируется евангельское обращение к будущим апостолам – рыбакам, призывающее их стать “ловцами человеков”.
Здесь находит себе отражение фамилия писателя – автора романов о репрессированных комсомольцах 30-х годов, “Детях Арбата”: Анатолий Рыбаков. Срв. также название еще одного произведения Е.И.Замятина, апелляция к которому часто встречается нам в материалах, связанных с творчеством Булгакова: “Ловец человеков”.
Вот почему мы говорим, что для автора стихотворения комсомольцы действительно не только “скоты”, но и заблудшие дети (об этом прямо говорится: “Теперь детей не уберечь...”), потенциальные апостолы, мученики.
Комсомольцы, разумеется, появляются здесь не случайно для символико-аллюзивного плана стихотворения. В “Московском комсомольце” в эти годы работал Осип Эмильевич Мандельштам, знакомый Булгакова еще со Владикавказа. Он, кстати, тоже является автором маленького шедевра – очерка о похоронах Ленина (опубликованного только почему-то не в “Московском комсомольце”, а в отпочковавшейся от “булгаковского” “Гудка” газете “На вахте”). Ему-то и принадлежит позднейшее (1931 года), написанное вплотную к эпохе, когда бывшие комсомольцы толпами становились мучениками, трагическое стихотворение, в котором тоже... каламбурно обыгрывается слово “бредни”:
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни – шерри-бренди, –
Ангел мой...
В конце же 1924 года, ознаменовавшегося кончиной “примуса” советского государства – Ленина, у Мандельштама выйдет маленькая книжка стихотворений для детей, которая будет озаглавлена вторым лейтмотивным словом стихотворения “Занозы”: “Примус”.
ПРОГРАММА “НАМЕДНИ”
Есть, наконец, в стихотворении еще одна реминисценция, обращенная в отдаленное будущее: в реплике папаши одна строка заканчивается словом “намедни”, а вторая начинается словом... “программа”. Телевизионная программа “Намедни” с Леонидом Парфеновым: одна из наиболее заметных информационных программ десятилетия, последовавшего за крушением того политического режима, перспективы которого набросаны в стихотворении 1924 года “Мещане...”
Но этот мотив не столько важен для самого стихотворения, сколько служит прелюдией к еще одной соседней публикации номера, – публикации, которая носит отчетливо булгаковский характер. Она и называется созвучно с названием отразившегося в стихотворении рассказа Булгакова “Воспоминание...” Это рассказ Е.Толкачева (имя, которым подписан один из встретившихся нам “свинских” материалов журнала) “Воспоминатель”. Срв. с фамилией Толкачев – от слова “толкач” – псведоним в журнале “Дрезина”: “Смазчик”, в котором можно обнаружить игру с жаргонным выражением “подмазать” – подкупить, содействовать совершению какого-либо дела (что и происходило в стихотворении “Тайный ход” из предыдущего номера “Занозы”!) – и за которым, возможно, скрывается фигура В.Катаева.
Да и само заглавие стихотворения “Мещане на «Воробьевых»” имеет прямое отношение к герою рассказа. Он тоже мещанин, обыватель... описываемый в ситуации отдаленного будущего: “лет через 50”, то есть в середине 1970-х годов. Здесь узнаваема ситуация будущей комедии Маяковского “Клоп” (само это слово, как мы помним, обыгрывается в самом первом выпуске “занозинского” “Вентилятора”). Эта ситуация использовалась еще в фельетоне “Красного перца” за подписью некоего Флавия Окусова (то есть: “Ф.Окусова”) “Один день подпольщика. Из рассказов о будущем” в № 7 от 15 июня 1923 года. Только в этом случае комедия Маяковского разгружалась от своих фантастических мотивировок благодаря тому, что изображался современный автору человек, доживший до старости и в 1967 году рассказывающий молодежи будущего о своем времени.
Почти так же построен и рассказ “Воспоминатель”, герой которого говорит о себе: “я единственный доживший до вашей эпохи. Много было нас, титанов, но все сгорели в бурном, пламени революционной борьбы”. Специфика ситуации в данном случае в том, что рассказчик не реально, а лишь в своем воображении переносится в предстоящее ему будущее: “Лет через 50, когда мои волосы будут белы и зубы черны, я буду счастлив: у меня будет хорошая, радостная, обеспеченная старость.
Почетная старость.
Потому что я буду воспоминателем”.
НА ДРУЖЕСКОЙ НОГЕ
Рассказ Булгакова “Воспоминание...” может быть воспринят как пародия на воспоминания о мнимом знакомстве с Лениным, начавшие появляться в огромных количествах после его смерти (Соколов Б.В. Булгаков: Энциклопедия. М., 2005. С.265). Это пародирование подхватывается в рассказе “Воспоминатель” и распространяется... на многих других политических деятелей того времени. Рассказ пестреет именами Буденного, Радека, Зиновьева, Сокольникова, Чичерина, Красина, Воровского, Троцкого, Бухарина, Стеклова – чуть ли не вся верхушка советского государства! И со всеми ими рассказчик... был “на дружеской ноге”: эти слова из гоголевского “Ревизора” он сам употребляет, говоря о “Карлуше” Радеке. Именно Леонид Парфенов – автор программы “Намедни” любил в шутку монтировать свое изображение с кадрами, представляющими государственных деятелей СССР!
Соответственно этому – и тема рассказов: “О чем мне рассказывать вам сегодня, детки... О событиях? Вы их знаете. Вспомню-ка я свои встречи с теми, чьи имена хранит история свободных людей. Уж простите старика, выражаюсь высокопарно, героическая эпоха требует высокого стиля. Ах, дети, дети, разочарую я вас. Вот вы думаете, что мы были гениальными машинами революции. Нет, дети, мы были обыкновенными людьми, имели свои слабости, ошибались, попадали в смешные положения... Много анекдотов с нами случалось”.
Этим содержанием и определяется причина появления рассказа в финале истории журнала “Заноза”. Он как бы дает портрет во весь рост главного его вдохновителя. Ведь булгаковское “Воспоминание...” представляет собой тоже не что иное, как рассказ об анекдотической встрече автора с Крупской. Собственно, он предвещает те позднейшие устные булгаковские анекдотические рассказы о встречах с вождями (Булгакова Е.С. Дневник. М., 1990. С.306-311), отражение которых мы находили уже в “Дрезине”, а еще более узнаваем облик этих будущих рассказов в “Воспоминателе”. Сотрудники Булгакова по “Гудку” рассказывали, что подобные истории он сочинял уже в эпоху работы в этой газете (Мягков Б.С. Булгаков на Патриарших. М., 2008. С.291-292).
Вместо поездки на мотоцикле в Кремль к Сталину (сюжет одного из таких засвидетельствованных слушателями булгаковских анекдотов) – поездка на автомобиле в Ленинград к главному его, Сталина, тогдашнему конкуренту, а также заклятому врагу самого Булгакова Зиновьеву: “С Радеком Карлом мы были на дружеской ноге. Я его все очками изводил. «Похож ты, говорю, Карлуша на мудреца китайского» [т.е.: сионского?]. Очень сердился. А так совсем другой сорт... Голова... Строгий... Но меня уважал. Никогда я не забуду, как он как-то на улице автомобиль свой остановил, подсадил меня и до самого Питера вез, к Зиновьеву мы тогда ехали. А дорогой со мной все о московских делах советовался. Приехали мы в Питер к Зиновьеву во дворец. Удивился я, что так хорошо дворец сохранился... Это, говорит, что! Вот пойдемте в Коминтерн, там действительно роскошь. Понравилось мне, а он и говорит: «Не хотите ли, Евгений Васильевич, комендантом этого дворца быть?» – «Нет, говорю, я на своем месте больше пользы принесу». Очень упрашивал, но я был тверд”.
“НАШИ РЕЗОЛЮЦИИ ПО ОЧЕРЕДИ ПРИНИМАЛИСЬ…”
Как видим, помимо сходства самой ситуации беззастенчивого вранья, с “Ревизором” Гоголя рассказ связывают прямые цитаты. Помимо Карла Радека – в эпизоде с Троцким и Бухариным: “С Троцким часто спорить приходилось: очень уж спорить любил. И все это дельно, хорошо. Только были случаи, когда и мне уступал. А больше так: наши резолюции по очереди принимались: сегодня – моя, завтра его. Меня часто Бухарин поддерживал, Вот душевный человек был. «Ну, как, спросишь, – дела-то?» – «Да ничего, – ответит, – Женя, так все как-то»”.
В “Красном перце” мы еще в начале 1923 года встречали обыгрывающий гоголевскую фабулу рассказ Исбаха “Ревизор” (№ 5). В нем тоже кратко варьируется ситуация хлестаковского вранья: “Во время дессерта, Зеньков сидел, свободно развалившись в кресле, курил трубку, немилосердно кашляя, сбрасывая пепел на френч сидевшего рядом редактора и лениво рассказывал:
«Д-да, друзья мои, в Кремле у нас не такие обеды бывают... Сижу это, я раз с Троцким у себя в кабинете, вбегает Чичерин. Там, говорит, вас, Андрей Петрович, американский президент по радио хочет видеть... А надо вам сказать, что с американским президентом мы давно друзья... Да что американский президент!.. Да я такой... Без меня – ни один декрет не пишется... Я нэп выдумал... А Луначарский, – так надоел мне даже... Придешь с работы, знаете, усталый, а он дожидается. Стихи свои читает, просит устроить через госиздат. Я даже приказал его совсем не принимать... Да я»...”
Эти пассажи о руководящем участии вруна в советской политике прямо отразились в некоторых местах “Воспоминателя”: “Вот только кому ни в чем отказать не мог, это Сокольникову. Вместе с ним ведь червонец выдумали... приятель. В ночь, полночь машину присылает... «Приезжай ко мне, посоветоваться надо». И едешь. Вместе курсы устанавливали, на биржи всего мира влияли. Так и не заметишь, как ночь пройдет.
А перед тем как в Геную ехать, вызывает меня Чичерин. Я его запросто Жоржем звал. Приезжаю. У него там Красин, Воровский, все. Совещание. Совсем было решили долги платить, да я отсоветовал. Такую речь произнес – ах. Три часа говорил. И уговорил. И хорошо вышло, как знаете. С тех пор без меня ни одного договора не заключали”. И гоголевские реминисценции в “Воспоминателе”, конечно, тоже имеют функцию указания на журналистскую деятельность Булгакова: исходный замысел издания им с Катаевым журнала “Ревизор”.
“ВОЛОСЫ БЕЛЫЕ, ЗУБЫ ЧЕРНЫЕ…”
Можно усмотреть еще одну причину завершения “булгаковской” истории журнала “Заноза” рассказом “Воспоминатель”. Встречи рассказчика с “великими” людьми на фоне этой истории уже не кажутся только анекдотическими: ведь Булгаков-журналист действительно вступает в единоборство с партией большевиков, с советским государством, со всеми персонажами этого рассказа! Вспомним, что в рассказе “Веский саботаж” герой его точно таким же образом, как герой “Воспоминателя”, вступает в прямой контакт с... “Деспотом”, только с совершенно противоположными намерениями: “...будто бы я был у Деспота пьяный в дрезину и повышибал у него все стекла...”
“Стекла”, между прочим, – просторечное, разговорное название… очков. А что мы слышим от героя “Воспоминателя”? – “С Радеком Карлом мы были на дружеской ноге. Я его все очками изводил…” Ведь эта фраза звучит прямой параллелью фразы из “Веского саботажа” о “стеклах деспота”, вышибленных его “пьяным в дрезину” героем!..
Любопытно, что рассказчик “Воспоминателя” соотнесен не только с Булгаковым, но может быть отождествлен и... с полностью противоположной ему фигурой. Ведь рано или поздно читателю рассказа приходится задаться вопросом: а кто же этот загадочный “воспоминатель”, который был “на дружеской ноге” со всей партийной и советской верхушкой – и при этом... самодовольно говорит о себе: “я единственный доживший до вашей эпохи. Много было нас, титанов, но все сгорели в бурном пламени революционной борьбы”!
Подсказку как раз и можно разглядеть в связанном с этим рассказом “Ревизоре” Исбаха: “Зеньков сидел, свободно развалившись в кресле, курил трубку...” Курение трубки – знаковая деталь, которая, после уничтожения всех остальных курильщиков в партийной верхушки (как, например, столь же привязанного к своей трубке К.Радека), отойдет к одному-единственному историческому персонажу…
Думается, этот загадочный “воспоминатель” и был И.В.Сталин, который в это время... как и Булгаков! – вступил в единоборство со всеми остальными “вождями”. У Исбаха, буквально в той же фразе фельетона, обыгрывается… и фамилия другого вождя: “...и лениво рассказывал”. Обратим внимание также на детали автопортрета “воспоминателя”: “волосы белые, зубы черные”: они напоминают о... шахматной кепке Ленина и служат знаком государственного статуса персонажа, отошедшим преемнику покойного!
И, наконец, то обстоятельство, что герой рассказа единственный из всех остался в живых, – напоминает о “Роковых яйцах” Булгакова. С явной проекцией на современную политическую жизнь, там будет описываться размножение микроорганизмов в “красном луче”: “побеждали сильнейшие, и эти сильнейшие были ужасны...” Одним словом, рассказы “воспоминателя” – это рассказы… охотника за черепами о своих жертвах!
ДВА БОЙЦА
Наиболее явно этот мотив уничтожения советской партийно-государственной верхушки под видом борьбы с “контрреволюцией” выступает в первом анекдоте рассказа – о встрече “воспоминателя” с Буденным: “Много анекдотов с нами случалось. Вот, например, как я с Буденным познакомился. 1 мая это было. Идем мы с товарищем с шествия. Настроение, сами понимаете, восторженное. А на углу какой-то военный стоит, так это странно улыбнулся. Не стерпел я, товарищу говорю: «Вот белогвардеец проклятый... проучить надо бы». Мы к нему. «Стыдно, говорим, гражданин, в такой праздник... В Берлине вашему брату место... Мало вас Чека расстреливала». А он улыбнулся и говорит: «Я, товарищи, в Берлин не хочу... Буденный я». Да вот какие анекдоты бывали”.
В этом эпизоде карикатурно обнажаются черты Сталина – хулигана из подворотни. Буденный, правда, остался жив, но зато здесь предсказана маниакальная страсть вождя к уничтожению военных. А что это за “товарищ” с ним был такой? Не иначе, как будущий его “Малюта Скуратов” – Лаврентий Павлович Берия? Срв. созвучие фамилии: Бер-ия и неоднократно упоминаемого в рассказе места, куда хотят отправить Буденного: Бер-лин...
И Сталин тоже... написал о своей борьбе “воспоминания” – “Краткий курс истории ВКП(б)”. За этим делом мы, помнится, застали его на страницах “Занозы” в более раннем рассказе, в облике “товарища Стайкина”! И там, в “Кратком курсе…”, вся эта бестолковая “история” представлена ничуть не в менее анекдотическом виде, чем в “занозинском” “Воспоминателе”.
Рискнем добавить, что эти анекдотические рассказы о встречах с великими людьми отзовутся... в невероятных сообщениях “булгаковского” Воланда о встречах с Кантом, а затем – и с самим Иешуа Га-Ноцри! Воланд, как уж не раз замечалось исследователями, некоторым образом соотносим со Сталиным, хотя и полностью ему противоположен по сути. Точно так же... обманчиво-анекдотически соотносим со Сталиным Булгаков, находящийся в противостоянии с теми же, что и он, политическими врагами...
12. С т а р ы й п р о в о к а т о р
“ОН БОДРО, ЧЕСТНО ПРАВИТ НАМИ…”
Намеченная коллизия – самопожирание коммунистическим режимом своей партийной и государственной верхушки – будет еще определеннее очерчена в одном из рассказов начала 1925 года. Дело в том, что в это время… произойдет “чудо”, и Булгаков (согласно нашей догадке, о которой речь еще впереди) ненадолго станет руководителем “Красного перца”. Рядом с упомянутым рассказом в январском № 4 находится карикатура, отражающая эту своеобразную ситуацию.
По своей теме и исполнению она из всех карикатур журнала наиболее соответствует той, которая, согласно августовской дневниковой записи Булгакова 1924 года, обсуждалась на заседании редакции с участием Верхотурского – жонглер на арене, изображающий “Европейское равновесие”. Это обложечный рисунок К.Елисеева под названием “Немецкий цирк”; подпись к нему составляют реплики двух зрителей: “ – Смотри, Ганс, как Эберт плохо правит!
– Зато как он хорошо правеет!”
Вместо воодушевленных коммунистической идеей рабочих, которые, согласно Верхотурскому, должны войти и этот “буржуазный цирк” разрушить, – вход на арену украшен свастикой: символом режима, которому предстоит реализовать мечту недальновидного редактора-комиссара, нанести сокрушительный удар по “европейскому равновесию”. На арене же – усатый мужчина... в балетной пачке скачет, стоя сразу на двух лошадях. В центре военный с кнутом в кайзеровской каске на голове.
Одна лошадь желтая, другая – черная, обе покрыты вместо седел листами газет, что должно, видимо, обозначать либеральную и реакционную прессу? Благодаря этому намеку, можно догадаться, что рисунок иллюстрирует проблему отношений власти и прессы или литературы. То есть той самой проблемы, временное, паллиативное решение которой назревает в общественно-политической жизни Советской России как раз в это время.
И центральная фигура, совмещающая в себе женские и мужские черты, и попытка наездника скакать сразу на двух лошадях – причем по своему характеру диаметрально противоположных, – все призвано передать шаткость и недолговременность того равновесия, которое достижимо в современных условиях существования отечественной культуры. Двуликий персонаж на рисунке указывает на двойное руководство, сложившееся в данный момент в редакции журнала и находящее себе выражение в характере публикуемых материалов: неформальное, представляемое фигурой вдохновителя журнала – Булгакова, и официальное, представляемое мрачной фигурой душителя творческой свободы Верхотурского.
Попытка же наездника скакать на двух лошадях соответствует положению Булгакова, пытающегося активно сотрудничать в официальных советских изданиях и сохранять в то же время независимость своей идейной и художественной позиции. А реплика зрителя (“плохо правит”) вполне может быть адресована Верхотурскому, показавшему свою полную неспособность выпускать хороший журнал. Появление карикатуры, воскрешающей в памяти дневниковую запись Булгакова, сделанную полгода назад в связи с захватом власти Верхотурским, – знаменовало собой последнюю попытку писателя принять участие в делах “Красного перца”.
НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ
В этом январском номере 1925 года и напечатан рассказ за подписью М.Андр. и под названием “Сила привычки”. С прошлогодним рассказом “Воспоминатель” его связывает тема “обеспеченной старости”. Герой рассказа – “старый провокатор”, он ревностно служил царскому режиму за “оклад и наградные к празднику” и тяжело переживает то, что под старость остался не у дел. К довершению бед, он разоблачен и попадает на скамью подсудимых. В его воображении проплывают картины прошлого, он забывается и... начинает воспринимать происходящее на суде в своей прежней роли: “Сердце старого провокатора расплывается в блаженстве. Душа, как старый боевой конь, рвется к новым подвигам. Он сжимается в комочек, настораживается, начинает прислушиваться.
То, что он слышит, носит... явно революционный характер:
– Имя Желябова для нас святыня!.. – слышит он... – Знамя, оброненное тогда «Народной Волей», было немедленно поднято и понесено..
Старый провокатор подпрыгивает на месте, рука сама собой хватается за блокнот, карандаш бегает по бумаге, как заблудившийся таракан:
– Святыня! Так-с, так!.. Я вам, шельмы, покажу святыню... Я вам, курицыны дети, пропишу знамя... Запомнить бы в лицо которые тут выступают!.. Он осторожно косится назад и видит... целое море голов. Все слушают с глубочайшим вниманием. Молчанье – муху слышно.
– Народу-то!.. – радуется старый провокатор. – Жаль, что имен не знаю... Ну, да все равно, лишь бы главарей записать... Революционер Кры... Крыленко... Террорист Кон... Рево... Вот это так повезло… Что там «Народная Воля» – за этакую организацию пять тысяч единовременно не грех взять...”
И дальше перед “старым провокатором” возникает затруднение – кому “сдать” всю эту “организацию”: “Вдруг... страшная мысль молотом ударяет в голову.
– Стой!.. Хорошо – предать. А кто... платить будет? Дурново?.. Трепов?.. Столыпин?.. Николай II?.. Ах, черт возьми, такая хорошая организация пропадает ни за понюшку табаку... Кого же мне теперь... предать?!.”
Ждать “старому провокатору”, как мы знаем, осталось недолго. Перечень “старорежимных” имен не случайно заканчивается именем главы государства – тем самым последний русский император как бы сопоставляется с организатором будущего тоталитарного режима. Как намек на сталинскую трубку рядом звучит выражение “ни за понюшку табака”, немного ранее фраза “мысль молотом ударяет в голову” напоминает одновременно и о псевдониме “Сталин”, и о псевдониме… одного из его ближайших сподручных, “Молотов”; а перед этим – аналогичный намек на вождя-усача делался через посредство заглавного образа стихотворения Чуковского: “карандаш бегает по бумаге, как заблудившийся таракан”.
СО ЗНАНИЕМ ДЕЛА
Еще один лексический мотив в самом начале приведенного фрагмента напоминает о заглавии будущей пьесы Булгакова: “Сердце старого провокатора расплывается в блаженстве”. Предвестие пьесы – дань родству рассказа “Сила привычки” с рассказом “Воспоминатель”: в одном рассказе герой в своем воображении переносится в прошлое, в другом – в будущее, а в “Блаженстве” Булгакова – в реальности происходит как то, так и другое!
Рефрен “Воспоминателя” – “у меня будет хорошая, радостная, обеспеченная старость” – полемически контрастирует с судьбой героя “Силы привычки”. Но и в этом последнем рассказе картины недалекого уже будущего, сулящего герою такое же “блаженство”, словно наяву возникают перед читателем. Провокатор решает предложить свое мастерство фабрикации политических дел к услугам новых хозяев. Думая, кого бы ему предать, герой рассказа вспоминает о своем бывшем начальнике, губернаторе Дурново. Перед читателем словно бы возникает фрагмент будущих политических процессов: “Старый провокатор думает. Мысль работает в тысячу лошадиных сил. Мелькают лица, фамилии, особые приметы, родословные...
Проходит несколько томительных минут. Старый провокатор просит слова для внеочередного заявления:
– Я... Это самое... дочь Дурново знаю!..
– Ну и что же из этого? – равнодушно спрашивает суд.
– Ничего... Для информации я!.. Она в Ленинграде кухаркой служит...
– Ну и чудак же человек!.. – громко изумляется кто-то сзади”.
Однако для “изумления” публики и “равнодушия” суда времени осталось немного. В последней из реплик звучит название журнала “Чудак”, в конце 1920-х годов сменившего бывших “Дрезину” и “Смехача”. В это время, и как раз в том же Ленинграде, будут происходить массовые чистки от “нежелательных элементов”, во время которых “кухарке” по фамилии “Дурново” вряд ли удалось уцелеть…
Документальный эпиграф к рассказу, объясняющий этот эпизод, обнаруживает, что рассказ – вовсе не выдумка журналиста, что в сознании реального подсудимого действительно совершался процесс, в котором автор, как опытнейший врач-диагност, разглядел… зародыш того механизма общественного и индивидуального сознания, маховик которого будет вовсю раскручен во времена будущих политических процессов: “Эту записку я писал дочери Дурново. Она в Ленинграде кухаркой служит. (Слова провокатора Окладского на суде.)”. В 30-е годы такой записки будет достаточно для вынесения смертного приговора.
ГОРЕ-ГОРЬКОЕ
Концовка рассказа вновь обращает нас к “Воспоминателю”, контрастно сопоставляя судьбы их героев: “Старый провокатор потухает. Снова бесконечной вереницей тянутся длинные старческие думы:
– Счастливая!.. – думает он. – Служит у хороших господ нэпманов и горюшка мало... К празднику, поди, отрез на платье или башмаки... А мне, горький я, и прислужиться не к кому!..
Он окончательно впадает в меланхолию. Из грустных провокаторских глаз падают тихие слезы...”
Обратим внимание, что в этом пассаже настойчиво звучит имя “великого пролетарского писателя” М.Горького: он тоже будет зарабатывать себе “хорошую, обеспеченную старость” оправданием сталинского режима 1930-х годов. Хотя, впрочем, автор рассказа, скрывшийся за криптонимом “М.Андр”, скрывает в своем тексте внутреннюю полемику с общепризнанным представлением об этой фигуре; не может удержаться от того, чтобы не воскликнуть, словно… “лягушка-путешественница” или гоголевский Плюшкин: “Горький – я!!!”
И мы… охотно готовы поверить этому сенсационному восклицанию: коль скоро М.Горький, так сказать, “дезертировал” со своего поста “великого пролетарского писателя”, отказался принимать участие в жизни первого в мире пролетарского государства, рождение которого сам же и “накаркал”. Свято место пусто не бывает, и ничего невероятного в том, что это место, оставленное Горьким вакантным, было занято кем-то другим…
Закулисное появление Горького – также общая черта рассказов 1924 и 1925 года: за “Воспоминателем”, как мы уже отмечали, просматривается фигура другого современного писателя – В.П.Катаева, и рассказ словно бы прогнозирует его участь.
Он тоже заработает себе “обеспеченную старость” своим старанием услужить советскому режиму, и под старость он вот уж действительно станет профессиональным “воспоминателем” – “воспоминателем” в каком-то гиперболизированном виде, выпускающим одну за другой книги своих мемуаров, в которых неизменно… оказывается “на дружеской ноге” со всеми почти своими великими современниками! Соответственно, и “Сила привычки” сопровождается этой фигурой: на соседней странице напечатан рассказ за подписью “Оливер Твист” – постоянным псевдонимом Катаева.
13. Р е и н к а р н а ц и я “З а н о з ы”
КТО БУДЕТ В ПЕНСНЭ?
В сюжете двух рассказов обнажается лейтмотив, постоянный для публикаций “Занозы”. Сплошь и рядом, во всех местах, вплоть до… общественного сортира, мы должны быть готовы увидеть на ее страницах физиономии вождей, подвергающихся самому жестокому осмеянию, более того – неустанно оповещаемых о грозящей им трагической участи. Ну прямо… пророческие книги Ветхого Завета! Не зря, видимо, люди, близко знавшие Булгакова в это время, сравнивали его, и по взглядам, и по темпераменту, с библейским пророком.
Об этом лейтмотиве, который, несомненно, послужил одной из основных причин ненависти к журналу со стороны власти предержащей, – прямо говорит рисунок Д.Мельникова в июльском № 21 (стр.4). На нем, собственно, представлено то, что ежедневно, еженедельно происходило в “Занозе” на всем протяжении ее недолгой истории. Изображен художник… малюющий один за другим портреты вождей. На подрамнике – в спешке испорченный холст, который в недоумении созерцает сам живописец: “ – Эх... Пенснэ нарисовал. Ну, ладно. Будет Каменев, либо Луначарский”. Этот казус – характерен для творческого метода “Занозы”. Мы не раз убеждались, что журналисты не искали “реалистического”, портретного сходства: им достаточно было какого-либо значимого аксессуара, чтобы утвердить незримое присутствие в публикации той или иной политической фигуры.
Карикатуре предпослан эпиграф, который также может быть, с известными поправками, отнесен ко многим рисункам “Занозы”: “Зло, с которым необходимо бороться, халтурное выполнение портретов вождей, совершенно искажающих их черты”. Мы встретили на страницах журнала массу портретов вождей, и действительно – с карикатурно искаженными чертами. Только это была не “халтура”, а наоборот – проявление высочайшего уровня политической сатиры. И это, с точки зрения деспотической власти, действительно было “злом”, с которым она неустанно боролась.
КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ БЕССМЕРТНА!
В июле еще вышел № 22, а затем – снова наступила зловещая пауза, после которой, датированный уже “июлем-августом”, вышел № 23. Вышел… в роскошном, контрастирующем с предшествующим ему обликом журнала, полиграфическом исполнении, с указанием какого-то неимоверного тиража в “70.000”! И “ответственным редактором” – вновь значился А.Верхотурский. Тогда же он стал и редактором “Красного перца”. Весь комизм этого шикарного, многообещающего жеста заключался в том, что этот великолепный (впрочем, совершенно пустой по своему содержанию) номер... одновременно был и последним. После него уже никакой “Занозы” не было. Или… была?
Мы уже упомянули, что в вышедшем после первой попытки водворения Верхотурского № 19 в рубрике “Полезные сведения” был напечатан фельетон Егора Каменщикова “Признаки действительной и мнимой смерти контр-революционера”. Думается, этот фельетон был не чужд торжествующего ехидства: “Не всегда с уверенностью можно сказать, действительно ли умер данный контр-революционер или он только обмер и имеет трупный вид для передышки, рассчитывая на восстановление старого режима.
Настоящая смерть узнается по следующим признакам:
1) Бегство за границу.
2) Получение высшей меры наказания. [...]
Оживление мнимоумершего контр-революционера дело нетрудное. Достаточно свести его с таким же типом и наладить разговор, например, о равноправии национальностей – и оживление не заставит себя ждать.
Когда оживление мнимоумершего произведено, следует позвонить в госполитуправление. Здесь оживленный и закончит курс своего лечения”. Срв. эту последнюю мрачноватую шутку и “«Дом отдыха» при Г.П.У.”, который появляется, и тоже в концовке, стихотворения К.Шелонского в № 17: а это был номер, где впервые появилась фамилия Верхотурского. Заметка о “мнимоумерших” тем самым ставится в связь с происходящим в редакции журнала. Таким “мнимоумершим” мог оказаться ведь и сам “зарезанный” журнал “Заноза”...
ПРИЗНАКИ СОВЕРШАЮЩЕЙСЯ МЕТАМОРФОЗЫ
В этой связи обратим внимание на одно обстоятельство: в номерах, последовавших после первой “смерти” журнала, частыми становятся скрытые отсылки к “Красному перцу”, его публикациям. “Заноза”... как бы превращается в “Красный перец”? В “Красном перце” свои прообразы имели, как мы видели, карикатуры “НЭП на курорте” и “Пики-козыри французской буржуазии”, рассказ “Воспоминатель”; сама подпись “Егор Камен(ь)щиков” часто появлялась на страницах “старшего брата” журнала “Занозы”. То же самое можно сказать и о рассмотренном нами рисунке из № 19 о полицейском на дирижабле и врезавшемся в трамвай автомобилисте.
Использованный в этом рисунке прием – разрыв двух составных частей изображения большим массивом постороннего текста, или, более обобщенно, использование пространства журнальной страницы как модели, иконического знака “реального” пространства, изображаемого на рисунке, – во всей полноте своих возможностей был развернут на страницах “Занозы” гораздо раньше – в знаменитой серии рисунков “У страха глаза велики” о погоне за Иван Иванычем Стайкиным. Но этот же тип рисунка, в своем простейшем варианте “диагональной композиции” одной журнальной страницы, как в № 19, не раз клишировался и на страницах “Красного перца”.
ЭТО ЧТО ЗА ПТИЦА?
В рисунке “Занозы” речь идет об английской полиции. Он принадлежит М.Черемных и появился в летнем номере, датированном “июнем-июлем”. А в “Красном перце” в октябрьском № 21, как раз том, где напечатан фельетон Булгакова “Три вида свинства”, находится рисунок Н.Купреянова (стр.8), организованный точно по такому же принципу: в левом нижнем углу страницы нарисован автомобилист, кричащий кому-то: “ – Эй, Колька! А я человека раздавил!” Осмотревшись хорошенько, мы замечаем в правом верхнем углу той же страницы второго автомобилиста, откликающегося на это сообщение: “ – Эка важность, – ты воробья вот раздави!” В чем истинная острота внезапного появления этого орнитологического мотива – из самого рисунка понять невозможно, и поэтому он кажется пресным. Но разгадка находится в одном из предыдущих номеров того же журнала.
В декабрьском № 17 1923 года находится рисунок Ю.Ганфа, также основанный на орнитологических мотивах: он называется “Пролетарский Снегирь” (стр.4). В левом верхнем углу его действительно нарисован снегирь, но центральное место на рисунке занимает фигура... милиционера. Красная грудка снегиря уподобляется красному верху недавно введенного зимнего милицейского кепи (оно будет упоминаться в некрологическом очерке Булгакова 1924 года, то есть месяц спустя!) – на этом основан перенос названия.
Некрологическая семантика закреплена за снегирем традицией русской поэзии: в стихотворении на смерть Суворова Г.Р.Державина именно эта птица стала заглавным образом. Поэтому когда в октябрьском рисунке автомобилист говорит о каком-то раздавленном “воробье” – это означает еще более завуалированное, осложненное опосредующей ступенью метафоризации упоминание того же милиционера. Выбор заменяющего слова не случаен: в нем содержится слово “вор”, обозначающее тех, за кем милиционер должен гоняться, отождествляющее блюстителя порядка… с его антагонистами! Действительно: задавить простого человека – это еще что, а вот что будет, если задавить самого регулировщика!..
БРЕМЯ ВЛАСТИ
Таким образом, и в этом рисунке, как и в рисунке “Занозы” речь идет о столкновении с неким блюстителем правопорядка. Мы предположили, что в “Занозе” столкновение автомобилиста и полицейского отражает конфликт вокруг журнала, тем более, что № 19 появился сразу после того, как была отбита первая попытка водворения Верхотурского. Есть основание предположить, что такой же подтекст носит и аналогичный по технике и, как выяснилось, по содержанию рисунок “Красного перца” в № 21.
Предыдущий сентябрьский № 20 “Красного перца” был, в противоположность номеру “Занозы”, первым по водворении на посту ответственного редактора Верхотурского. На последней странице его обложки мы находим рисунок (того же!) Н.Купреянова на темы французской политики, построенный на основе известного анекдота о пойманном медведе. Реплики диалога звучат близким эхом процитированного диалога автомобилистов, который появится в следующем номере: “ – Эй, Эррио! Я тут власть захватил.
– Тащи ее сюда.
– Так она не пуска-а-ет!”
В контексте соответствующих материалов, напрашивается вывод, что этот диалог имеет прямое отношение... к только что состоявшемуся “захвату власти” в журнале пресловутым А.Верхотурским. Любопытно, конечно, будет проследить, что же происходило после этого захвата и насколько пророческим был приведенный диалог (это станет предметом второго выпуска нашей работы). Впрочем, ответ отчасти предрешен как раз той самой карикатурой на тему дорожной аварии из следующего номера: власть в журнале была захвачена, люди, в нем работающие, – подчинены и призваны к порядку, но… “воробей” – истинный зачинщик творившегося в двух московских сатирических журналах “безобразия” – остался пока еще “нераздавленным”…
К ИСТОКАМ “ДИАГОНАЛЬНОЙ КОМПОЗИЦИИ”
В случае с рисунками “Занозы”, построенными по охарактеризованному “дагональному” типу, настораживает то, что наиболее развернутая манифестация этой техники (погоня по страницам журнала) на несколько месяцев опережает появление простейшей диагональной композиции (транспортная авария). По логике вещей, должно было быть наоборот. И действительно, еще в 1923 году, в № 12 от 6 октября в “Красном перце” мы находим один из первых рисунков, организованных по этому простейшему принципу. Это карикатура Мина под названием “«Правда» глаза колет” (стр.3): в середине правой вертикальной полосы страницы мы видим... безошибочно узнаваемое изображение Булгакова в его зооморфной ипостаси – бык, да еще… в монокле!
Бык находится, однако, в загоне, снабженном надписью: “Иностранный отдел. Дразнить воспрещается”. Это изображение может показаться самодостаточным, и тогда лишь по чистой случайности обнаружится, что по диагонали, в середине нижней горизонтальной полосы находится рисунок, служащий дополнением и разъяснением первого. Сторож зоосада говорит человеку с газетой: “ – Гражданин, спрячьте газету! Ее нельзя показывать иностранным быкам”.
Значение этого рисунка далеко выходит за рамки журнала, и дать ему полный комментарий сейчас затруднительно. Однако для нас важно то, что и в данном случае эта ироническая (по отношению к читателю) диагональная композиция связана с историей самого журнала и более того – с фигурой самого Булгакова. Об этом говорит и самый первый рисунок, построенный по этой схеме, в “Красном перце” 1923 года. Он находится в № 10 от 20 августа, подписан Ю.Г. и называется “Неудобства от удобств” (стр.11). В нем мы находим характерные площадные мотивы, которые в это время уже становятся приметой сатирического стиля “булгаковской” “Дрезины”: “ – Ты, Вань, рот не разевай. Знаешь самолеты нынче пошли... с удобствами”. Разговаривают двое, изображенные в правом нижнем углу страницы. Они смотрят на самолет, нарисованный по диагонали через текст не относящейся к делу публикации.
В ПАРИКМАХЕРСКОЙ ИМЕНИ… В.Г.БЕЛИНСКОГО
Что касается первого из указанных рисунков, то, не вдаваясь в подробности, можно отметить лишь, что возбуждающее воздействие “Правды” здесь распространяется, по-видимому, не только на “иностранных быков”, но и... на отечественных “ястребов”: их антагонист “бык”-Булгаков, согласно с поставленными им самим условиями литературной игры, с ними отождествляется. Ведь именно со страниц “Правды” велась в 1923-24 гг. критика пролетарского экстремизма в подходе к литературе, имевшая своим следствием знаменитое постановление 1925 года. Возможно, что рисунок “Красного перца” является одним из отголосков этих сражений – случайно или не случайно залетевшим в наше исследование истории двух сатирических журналов и роли Булгакова в ней.
К теме этой литературной борьбы “Красный перец” обратился в том самом № 12 1923 года с быком-газетоненавистником. Здесь помещен рисунок Л.М. “Народная парикмахерская имени Белинского” (стр.13). В роли парикмахера подвизался... Л.Д.Троцкий – автор книги “Литература и революция”. На стене надпись: “Здесь стригут и бреют, и кровь отворяют”. В кресле сидит директор издательства “Круг”, к которому обращается Троцкий: “ – Пожалуйте, ваше попутничество, готово!... Мальчик, зови чумазых кровь пускать”. Рядом с креслом стоит другой “попутчик” – редактор журнала “Красная новь”, держащий шляпу и трость своего сотоварища, а в отдалении теснятся “чумазые”, которые сейчас будут им обоим “пускать кровь” – редакторы экстремистких “пролетарских” журналов “На посту”, “Кузница”, “Горн” и “Леф”.
Наверняка именно эту знаменитую карикатуру “Красного перца” 1923 года и имели в виду журналисты “Занозы”, когда в июньском № 17 (первая попытка “путчиста”-Верхотурского!) печатали карикатуру “Невозвратное время”, представляющую то же место действия – парикмахерскую и некоего подозрительного “нэпмана”, вздыхающего на ее фоне: “Эх, было время, когда нашего брата брили только в парикмахерских”. Мы сразу предположили, что в этом липовом “нэпмане” изображен… гонимый властью литератор, журналист, и даже – сам Булгаков. И вот теперь эту догадку подтверждает первоисточник рисунка, найденный в “Красном перце”.
В этом смысл реплики: раньше, то есть во времена появления карикатуры 1923 года, “брили только в парикмахерских” – то есть “прорабатывали” на страницах враждебных журналов. Теперь же “неистовые ревнители” пролетарской литературы, как самые настоящие путчисты-погромщики, врываются в редакции и препятствуют журналистам свободно, в силу их собственного разумения заниматься своим делом…
МЫТАРСТВА ПИЛЬНЯКА
Вскоре, в ноябре 1923 года, в “Красном перце” появляется известная нам пародия на фельетон Пильняка в “Известиях”, несущая в себе отголоски той же литературной борьбы: Пильняк относился к “попутчикам” пролетарской литературы, которых беспощадно преследовали апологеты этой последней. “Фельетон” (в устаревшем значении – просто газетной публикации), пародированный в сатирическом журнале, в действительности представлял собой первую часть путевых заметок (главы I-III) под названием: “Великая Британия. (Очерки)”, напечатанную в номере от 7 октября (то есть на следующий день после номера “Красного перца” с изображением быка в монокле и “парикмахерской им. Белинского”!). В заметках апологетически описывалась страна, преимущественно – английские “крестьяне”, то есть фермеры. Продолжение, однако, последовало не скоро – только в номере от 24 октября и уже под другим названием: “Лондон. (Очерки современной Англии)”, со сдвоенным обозначением нумерации глав: “IV-V”.
Эта пауза объясняется тем, что заметки Пильняка, по-видимому, вызвали сильную негативную реакцию, и редакции “Известий” пришлось преодолеть большое сопротивление, чтобы не остановить публикацию крамольного очерка. Отражением этой борьбы и явилась пародия “Красного перца”. О ее перипетиях давало знать изменение заглавия, а также редакционное примечание при публикации продолжения: “Тов. Демьян Бедный и его друг т. Сосновский в большой обиде на тов. Троцкого за то, что последний признал Б.Пильняка не только честным «советским попутчиком», но и одним из мастеров слова в молодой пореволюционной художественной литературе. Ред. «Известий», вполне разделяя точку зрения тов. Троцкого на «советских попутчиков», печатает литературно-художественные очерки Пильняка, дающие хорошее бытовое изображение современной Англии”.
О той же борьбе говорила и публикация за несколько дней до этого, в номере “Известий” от 20 октября, статьи “Опасные уклоны” Петра Орешина, о содержании которой дает представление такое же редакционное примечание: “Редакция «Известий», не разделяя всех опасений тов Орешина, высказываемых им в его статье, тем не менее вполне согласна с автором в недопустимости той развязной и безответственной критики, переходящей порою в опасный уклон критиканства, которая ведется молодыми и не в меру увлекающимися литераторами журнала «На посту»” (Булгаков язвительно и метко называл его “На стреме”).
О ФЕЛЬДФЕБЕЛЕ КАГАНОВСКОМ
Итак, фиксированное нами явление повышенной частоты апелляций к “старшему брату” со стороны погибавшей “Занозы” представляется пока явлением малопонятным. Лишь будущее может показать, насколько случайным или, наоборот, многообещающим оно было. А пока что завершим нашу “Историю «Занозы»” меланхолической нотой, раздавшейся в одном из ее последних номеров – № 21.
В знакомой нам рубрике “Капкан” появилась заметка с безусловно “булгаковским” названием “Куриный рай” (стр.5). И действительно, она читается как аллегорическое повествование о попытке Булгакова в очередной раз поучаствовать в издании сатирического журнала: “Как известно, в рай животных и птиц не пускают. Некий сердобольный гражданин решил организовать для кур рай на земле.
В Витебске, на Малой Могилевской улице, в доме № 14, дождем размыло стену. Получился обвал. Затопило погреб и квартиру в подвале. 12 человек находится по колено в воде. Обратились к уполдомкому – Кагановскому.
– Товарищ, у вас 2 комнаты свободные, заняты курами и кроликами. Пустите нас туда хоть временно.
– Ни под каким видом!
И лишь вмешательство милиции заставило в конце концов бывшего фельдфебеля отдать эти 2 комнаты.
Бедные куры! Один раз в жизни могли пожить по-человечески, и то не вышло. А все из-за бессердечных людей. Трудно им было, что ли, побыть немного в воде. Ведь не по пояс же, а всего по колено”.
Как и всегда в случаях автопортретирования истории “Занозы”, заметка о загадочном “фельдфебеле Кагановском” звучала амбивалентно: журналисты “Занозы” – те самые “бедные куры”, которые… лишились предоставившейся им единственный раз в жизни возможности “пожить по-человечески”. Но одновременно к ним же, разгромленным, утесненным в своих правах, вынужденным плясать под чужую дуду, могут быть адресованы издевательские слова того же “фельдфебеля”:
– Трудно вам, что ли, побыть немного в воде. Ведь не по пояс же, а всего по колено…
Д о п о л н е н и я
БАШНИ
В этом разделе мы рассмотрим некоторые дополнительные публикации “Красного перца”, которые не могли быть вполне поняты, до тех пор пока мы не изучили историю “Занозы”.
Как мы обнаружили, мотив башни на рисунках этих журналов служил символом судьбы булгаковских сатирических изданий в целом. Первый впечатляющий рисунок на эту тему появился в “Красном перце” еще в 1923 году: веселый мертвец, повесившийся на нефтяной вышке. Теперь мы можем добавить, что этот странный, казалось бы, мотив получит у Булгакова развитие в известном эпизоде романа “Мастер и Маргарита”. Воланд советует пораженному предсказанием своей смерти буфетчику Варьете весело, в компании пирующих друзей и прелестных женщин, свести счеты с жизнью! Оказывается, этот некрологический сюжет, вошедший в роман, рисовался воображению Булгакова еще в первой половине 1920-х годов!
И не только ему одному. Тот же “веселый самоубийца” – главный персонаж романа близкого знакомого Булгакова Юрия Слезкина “Дважды два – пять”. Роман вышел в начале 1924 года, а предисловие автора датировано ноябрем 1923-го – то есть временем появления решающей в судьбе журнала “Дрезины” карикатуры. Во втором издании, в том же году, роман получил другое название – “Кто смеется последним”. То же самое выражение, и в то же самое время, составило подпись под рисунком в последнем перед реорганизацией, июльском номере “Красного перца” 1924 года! А сюжетная ситуация романа – найдет себе аналог в кинематографе отдаленного будущего.
У Слезкина все начинается с того, что агент большевиков прибывает во Францию под видом русского эмигранта и первым делом устраивает театрализованное представление, в конце которого… обещает на глазах всей публики покончить с собой. Но ведь то же самое происходит в знаменитом фильм Эдмонда Кеосаяна “Корона Российской империи, или Снова неуловимые”: “Русский самоубийца пройдет на руках по всему парапету!..”
Предвосхищающая реминисценция, на которой основан роман Ю.Слезкина, имеет самое прямое отношение к журнальной символике Булгакова: парапет, по которому действительно проходит “неуловимый”, – это парапет Эйфелевой башни. То же касается и предмета борьбы, которая ведется на протяжении всего фильма: короны Российской империи. В “Красном перце” 1923 года башня, на которой повесился веселый самоубийца, идентифицируется благодаря карикатуре… “Корона [нет, не Российской империи, а всего лишь знаменитого германского дельца:] Стиннеса”. На этой карикатуре нефтяная вышка – и превращается в корону на голове владельца промышленной “империи”...
Булгаков, его владикавказский период жизни, будет также изображен в романе Слезкина. И тоже – имеющем двойное заглавие: “Столовая гора” (“Девушка с гор”)! Полный же смысл журнальной карикатуры с повешенным (или повесившимся) на нефтяной “башне” выясняется из сопоставления с другими рисунками “Красного перца”.
Отдельные элементы этого загадочного изображения (напомним, что оно, вопреки всем правилам, не снабжено ни заглавием, ни эпиграфом, ни подписью!) встречаются еще в самом первом номере “Красного перца” 1923 года на рисунке Л.М[ежеричера] “Радио-Концерт” (стр.7). На нем изображены две башни. Одна из них – знаменитая московская башня Шухова, на верхушке которой сидит человек, “булгаковский” облик которого вполне выяснится в одном из рисунков начала следующего, 1924 года. Там атрибутами советского дипломата будут цилиндр, напяленный на буденовку, и гамаши на сапогах, человек же, сидящий на башне Шухова, одет в валенки… и во фрак. Но самое главное – так же как у веселого самоубийцы из июньского № 6, изо рта у него вылетают ноты.
Куда они летят, становится понятно из второй части рисунка. На нем мы видим уже парижскую Эйфелеву башню, на верхушку которой неизвестно по какой причине забрался Пуанкаре (Раймонд, а не Анри); он зажал уши, а вокруг его головы летают те самые ноты, которые испускает странно одетый москвич. В довершение ужаса, рядом с башни вверх ногами падает дохлая ворона. Этот рисунок может служить комментарием к загадочному изображению, аллегорически представляющему судьбу булгаковского журнала.
“Повесившийся”, совершивший журналистское “самоубийство” Булгаков, оказывающийся в то же время “мнимоумершим”, – наделен тем же самым атрибутом, что и удивительный москвич на Шуховой башне: вылетающими изо рта нотками. На карикатуре из № 1 мы видим полное изображение: ноты – это либо советская пропаганда, либо, что еще более вероятно ввиду костюмной символики, дипломатические “ноты”, которые не дают покоя реакционно настроенным руководителям западноевропейских государств.
Если провести аналогию до конца, такова же функция нот, вылетающих изо рта персонажа, символизирующего Булгакова-журналиста: это беспрерывный поток его сатирических публикаций, будоражащих читателя и играющих роль своего рода… “дипломатических нот” руководителям многострадального советского государства, вообще – политическим экстремистам, которыми была наводнена булгаковская современность. Мы уже встретились с этой художественной идеей, под самый конец рассмотрения истории журнала “Заноза”: наше внимание привлекла карикатура “«Правда» глаза колет”, появившаяся в октябре 1923 года, то есть как раз накануне того рокового дня, когда в “Дрезине” была воздвигнута самая сакраментальная булгаковская башня – памятник Коммунистическому интернационалу в виде мусорной кучи.
На следующей, после карикатуры с двумя башнями, стр.8 № 1 находится рисунок А.Радакова “Нефтяные утопленники”, на котором мы можем увидеть те самые нефтяные вышки, которые будут выполнять роль “булгаковских” башен на последующих рисунках “Красного перца” 1923 года. Смысл этого (совершенно дикого и непонятного, к слову сказать) изображения для нас не имеет значения, достаточно того, что он служит дополнительным указанием на связь соседнего рисунка с интересующей нас карикатурой.
На связь с этой же карикатурой указывает рисунок Мина “Юбилейный сон красноармейца”, который появляется в февральском № 3 (23 февраля – “день рождения” Красной армии) на последней странице обложки. Он представляет собой, ни много ни мало... “Парад Международной Красной Армии в Париже” (тема, прямо противоположная фантазиям о возвращении царской власти в Россию, которые мы находим в 1924 году в “Красном перце” и “Занозе”!). Точно такую же антитезу в это же время получает рисунок, ставший гибельным для “Дрезины” – пародия на башню Татлина: в мартовском номере “Красного перца” мы уже встречали ее триумфальное изображение.
Нас интересуют только два элемента этого эпического полотна. Все та же Эйфелева башня на заднем плане украшена теперь не сидящим на ней Пуанкаре, а красным флагом. Легко догадаться, какая участь в этой воображаемой ситуации угрожает французскому премьер-министру Пуанкаре. Он... тоже повешен, правда не на самой башне, а на столбе (впрочем, слово “столп” в библейском языке как раз и используется для обозначения башни).
Как мы знаем, в 1924 году в “Занозе”, когда речь будет идти уже о судьбе и этого журнала, и самого “Красного перца”, появится рисунок “Памятник Пуанкаре”, где повторится тот же мотив, но в зеркальном отображении: Пуанкаре в нем будет выступать не повешенным, но вешателем – инициатором расправы с рабочими Рура (карикатура на эту же тему находится в следующем, после “полотна” с парижским парадом, мартовском № 4 “Красного перца” 1923 года).
Рассматривая октябрьский рисунок 1924 года с Булгаковым-“быком” и газетой “Правдой, мы обмолвились в скобках, что, если эта карикатура обладает литературным подтекстом, то в ней должны иметься в виду те “колкие” публикации “Правды”, которые были адресованы ревнителям пролетарской чистоты в искусстве и литературе. В 1925 году атаку на литературных экстремистов возглавит новый наркомвоенмор М.В.Фрунзе. В этой связи любопытно отметить, что в февральском номере 1923 года, где находится рисунок “Юбилейный сон красноармейца”, помещена серия шаржей Мина на руководителей Красной армии – и среди них мы встречаем и шарж на “Тов. Фрунзе. Командующего войсками Украины и Крыма” (стр.11).
БАНКИ
Явное участие Булгакова в издании “Занозы” в 1924 году начало для нас прослеживаться с дела “Промбанка”. Одна карикатура “Красного перца” предыдущего года проясняет, почему появляющийся среди рисунков, посвященных этой теме, “булл-гаковский” бык (или корова) сетует на то, что ее молоку предпочитают… американское концентрированное молоко в банках. Карикатура Ник.К. в № 11 от 15 сентября под названием “Паника американская” (стр.5) имеет эпиграф: “Американцы обвиняют большевиков в решении «захватить Америку» при помощи возвращающихся на родину деятелей Ара. (Из газет)”. Речь идет об организации, осуществлявшей в нашей стране помощь голодающим – в частности, при помощи сгущенного молока в банках, с которым тщетно пытается конкурировать наша корова…
На рисунке предстает футуристическое изображение американского города, в центре которого находится испуганный человек, а на него со всех сторон наставлены ослепляющие лучи прожекторов, артиллерийские орудия и т.д. Но особенно примечательна реплика этого испуганного персонажа, составляющая подпись под этим рисунком: “Ариец: – Позвольте, господа, какой же я большевик и какая же это бомба? Это всего лишь последняя банка консервированного молока!...” Итак, как мы видим, булгаковская корова все-таки нашла применение своему товару, и остатки “аровских” посылок в Россию пришлось везти назад. Но вот название персонажа в этой подписи заставляет задуматься... Правильное образование от сокращения АРА было бы: аровец. Автор подписи слегка изменяет форму... и мы получаем одно из ключевых слов терминологии рождающегося в эти годы национал-социализма: ариец, человек, принадлежащий к “арийской” расе!
В этом смысле возмущение “арийца” – “Позвольте, господа, какой же я большевик!..” – имеет все основания; “партийная принадлежность”, так сказать, у него и вправду прямо противоположная! И вместе с тем – автор рисунка отождествляет “арийца”, национал-социалиста и… подозреваемого в нем благонамеренными американцами большевика. Отождествляет в качестве представителей двух тоталитарных режимов ХХ века. Наконец, в этом их “столкновении” в фигуре одного персонажа можно видеть известную идею Булгакова о “второй партии” борьбы против Советской России: “ариец” и представляет наиболее вероятного противника, с которым эта борьба будет вестись.
Булгаковские мотивы просматриваются и в другой карикатуре, посвященной “банкам”. На этот раз – банкам финансовым, тем, к которым принадлежал и скандально известный Промбанк. Председатель его попал под суд, деятельность Промбанка была нарушена. Аналогичной теме в “Красном перце” посвящен и рисунок А.Радакова в мартовском 1923 года № 4 “Лечение Рура” (стр.3). Сама тема, через “Памятник Пуанкаре”, посвященный “лечению” всего того же Рура, – как мы уже отмечали, связывает карикатуру с темой участия Булгакова в издании журнала (срв. также сходство наименований: Рура… Ара… – указывающее на художественное родство с карикатурой о других “банках”, молочных). На рисунке изображен телефонный разговор двух французских политиков: “Д-р Пуанкарэ: Что? Температура не падает? А вот я пропишу: отнять банки, и внутрь железо.
Лекпом Дегут: Исполнено”.
На заднем плане как раз и изображен банк, закрытый на висячий замок. Но кроме того изобразительное решение карикатуры комментируется эпиграфом: “За последнее время заграницей практикуются медицин. советы по телефону. (Известия ВЦИК.)”. Таким образом, на рисунке сталкиваются две темы: одна тема, политическая, изображается в декорациях, предлагаемых другой, медицинской темой эпиграфа.
Но эта последняя – необязательная, как видим, посторонняя для карикатуры тема. И она-то приводит нас прямо… к повести Булгакова “Роковые яйца”, к тому решающему телефонному разговору между Персиковым и Рокком, когда беспечному профессору предоставилась последняя возможность избежать катастрофы. “Мыть ли яйца, профессор? Они в какой-то грязюке”, – вопрошает невежественный экспериментатор, не способный, конечно, самостоятельно отличить змеиные яйца – от куриных. А знаменитый профессор зоологии… не удосуживается вслушаться в голос невидимого собеседника, доносящийся к нему откуда-то за сотни километров – и потому кажущийся никакого принципиального, жизненного значения не имеющим… Булгаковым в повести, так же как карикатуристом на рисунке, изображаются “медицинские советы по телефону” – а затем то, к чему такие советы могут привести!..
Фантастико-катастрофический план будущей повести Булгакова – а именно, его связь с романом Г.Уэллса “Война миров”, отмеченная еще В.Б.Шкловским, – развивается в заголовках целого ряда публикаций журнала 1923 года. У английского писателя высшие существа – марсиане рассматривают, изучают Землю, которую собираются завоевать; у Булгакова в повести этому поставлен в параллель жест профессора Персикова, изучающего в микроскоп катастрофически размножающихся инфузорий. Земляне – такие же “инфузории” для “высших существ”, марсиан.
Фельетон П.Банкова (!) в “посвященном шестому Октябрю” № 14 так и называется: “Происходящее на земле. (По шестилетним записям наблюдателя с планеты Марс)” (стр.10). Финал булгаковской повести с его несостоявшейся окончательной катастрофой отражает фельетон Арго в декабрьском № 16: “Гибель Москвы. (К потопным разговорам допотопных людей)” (стр.6). В этом же номере – фельетон И.Исбаха, содержащий прямую ссылку на английский роман: “Война районов. (Социальная утопия по Уэллсу)”.
В том же номере, что и рисунок “Паника американская”, находится и другой рисунок, не имеющий отношения к банкам, но со сходным названием: “Паника панская” К.Елисеева (стр.13). И по причине этого сходства заглавий, он… заражается тем же свойством, что и рисунки, посвященные банкам: в него также проникают мотивы булгаковской прозы! Тема карикатуры обозначена в эпиграфе: “Польскими властями запрещена постановка оперы «Борис Годунов» из соображений политического характера. (Из газет)”. На рисунке мы видим двух великих деятелей российского искусства... впряженных в карету, рассуждающих между собой: “Покойный Пушкин (покойному Мусоргскому). – Плюнь ты на них, не волнуйся, Модест Петрович! Они потеряли хорошую оперу, а мы – глупую публику” (отметим каламбур, характеризующий литературное мастерство автора: имя “волнующегося” в этом эпизоде “Модеста” – означает… “спокойный”, “уравновешенный”).
Карета имеет надпись: “Осторожно! большевики”, из окна же высовывается сам Борис Годунов, а на бутафорской “шапке Мономаха” у него... Что бы вы думали? Не крест, а красная пятиконечная звезда! Эта метаморфоза одного символа в другой – сюжет булгаковского очерка “Часы жизни и смерти”, а также финала романа “Белая гвардия” (о чем мы подробно говорили в самом первом из наших булгаковедческих исследований).
КОНРАДИ
I.
Рисунок 1923 года с повешенным, ознаменовавший конец “Дрезины”, предначертанный самим Булгаковым, отразится в названии одного из фельетонов “Гудка” начала 1924 года, подписанного знаменитым “дрезининским” псевдонимом Булгакова – “Олл Райт”. Фельетон этот так и называется… “Повесили его или нет?” Альтернативная форма заглавия выражает все тот же мотив “мнимоумершего” издания, что и один из последних фельетонов “Занозы”, и была особенно актуальна в то время, когда на смену “зарезанной” петроградской “Дрезине” приходил московский журнал с таким же звенящим названием.
Евангельские обертоны заглавия фельетона (крестное Древо, на котором был… повешен Спаситель) связывали его с предшествующей “ол-райтовской” публикацией “Гудка” – фельетоном АИР “Цена крови” (так в Евангелии именуются деньги, заплаченные синедрионом Иуде). Вопрос об авторстве этого последнего мы начали рассматривать в работе, которой он дал название: “Загадка «АИР»”. Но сейчас для нас важно лишь то, что главный персонаж фельетона – убийца советского дипломата Воровского Конради.
Таким образом, устанавливается опосредованная связь рисунка повешенного с фигурой Конради. Но связь эта была намечена уже в том самом № 6 за 1923 год, где был напечатан этот таинственный рисунок. Благодаря материалам “Занозы”, мы видели, что журналистская деятельность Булгакова оценивалась им самим (полу-шутливо, полу-серьезно) – как “преступная”, преследуемая органами правопорядка и перетолковываемая в дурную сторону. Соответственно, и человек на заинтересовавшем нас рисунке 1923 года имел своим прообразом, как мы обнаружили, матерого врага Советской России – Пуанкаре.
С другой стороны, он сближался с убийцами Воровского. Человека, очень похожего на того, который повесился на нефтяной вышке, мы видим в № 6 на рисунке Мина “На лозаннском дележе” (стр.3). Он здесь, разумеется – во фраке и знаменитом “булгаковском” монокле, разговаривает с другим так же одетым мужчиной – участником дипломатической коференции в Лозанне: “Вы не знаете, почему конференция молчит после убийства Воровского?
– Тссс... Мы говорили об этом до убийства”.
Факт преднамеренности, сговора, инкриминируемый вдохновителям убийцы Конради, хорошо сочетается с той установленной нами запланированностью журнальной катастрофы самим Булгаковым, которая позволила применять к ней образ “само-убийства”. Связь современного исторического события с фантастическим изображением повешенного дублируется тем, что на одном развороте с этим последним помещена другая карикатура на ту же тему убийства Воровского – рисунок Ю.Ганфа “Своя своих познаша” (стр.12). Ему предпослан эпиграф: “При обыске у убийцы т. Воровского была найдена крупная сумма денег”. Эта карикатура уже имеет самую близкую связь с фельетоном “Цена крови”, который появится в марте 1924 года. Во-первых, подписи под ней содержат ту же самую игру слов на тему “бескорыстия”, которая пронизывает фельетон: “ – Убийство вами совершено, конечно, на личной почве?
– Да, на... наличной”.
Срв. в фельетоне 1924 года: “– …Деньги на кон!
– Какие деньги?
– Да убивал-то я даром что ли?
– Позвольте? Ведь вы по идее. Идейное убийство, так сказать.
– Чихать я хотел на ваши идеи. Гони монету!...
– Тысяч пятьсот вас устроит?
Конради вскочил.
– Как? Мне! Идейному убийце. Вы смеете! Деньги! Да я вас. Да…
– Позвольте, лепетал швейцарец, вы сами…
– Сам, это другое дело. Вы так и устройте чтоб сам…”
Выражение это: “…на кон” – появляется в тексте “гудковского” фельетона Булгакова, конечно же, неслучайно и носит поистине… разоблачительный характер. Напомним, что в январском фельетоне “Красного перца” 1925 года “Сила привычки” старого провокатора, среди прочих свидетелей обвинения, будет обличать террорист Кон. Таким образом, деяние бедного Конради, вокруг которого был поднят такой оглушительный гвалт в советской печати, этим выражением фельетониста… ставится на одну доску с теми террористическим актами, которые, в конечном счете, привели к уничтожению царской России и воцарению режима большевиков!...
Вопрос на рисунке 1923 года задает некое, тоже видимо официальное, лицо, адресуя его Конради. И то, в каком положении изображен этот зловещий персонаж, не оставляет никакого сомнения в единстве художественного замысла карикатуры “Красного перца” и посвященного ему будущего фельетона “Гудка”. Он... умывает руки! Рядом с ним стоит полицейский с тазиком воды, а сам Конради вытирает вымытые руки полотенцем, на котором явственно отпечаталась кровавая пятерня.
Таким образом, персонаж, как и в фельетоне, дается в свете евангельской аллюзии, только не сребролюбца Иуды (вернувшего синедриону, перед тем, как повеситься, “цену крови” – 30 сребреников), а самого что ни на есть булгаковского Понтия Пилата, из-за трусости ставшего причастным к убийству Иешуа Га-Ноцри, его палачом, как Конради – предполагаемым палачом Воровского...
Как видим, предметом обеих “конрадианских” карикатур – и “На лозаннском дележе”, и “Своя своих познаша” (само название – евангельского происхождения, как и название “Цена крови”!) – служит проблема вины непрямых участников преступления. Эта тема выглядит комментарием к истории участия Булгакова в издании петроградского и московских сатирических журналов: Булгаков тоже выступает в своих сатирических журналах лишь вдохновителем прямых “виновников преступления” – непосредственных исполнителей задуманных им фельетонов и карикатур Или же – выступает от их имени, под используемыми ими обычно псевдонимами.
В том же № 6, наконец, находится фельетон “Почему покончил с собой академик Лазарев...” Связь его с интересующим нас рисунком-загадкой состоит в том, что герой фельетона “кончает с собой” тоже из-за нелепого отождествления его с преступником – подобно тому, как в качестве преступных истолковывались властями литературные намерения и предприятия Булгакова: в “Таймс”, как мы помним, “приводился портрет академика Лазарева. Для клише был взят употреблявшийся уже портрет известного английского каторжника, приговоренного к смертной казни за убийство 10 человек.
Вечером того же дня, по прочтении последней газеты, академик Лазарев повесился”. Этот литературный жест означает одновременно и протест писателя против приписываемого ему злого умысла, и желание утрированно сыграть навязываемую ему роль литературного “преступника”, совершить ожидаемое от него страшное “криминальное” деяние, которое нельзя счесть иначе, как самоубийственным!
II.
Карикатура на ту же тему судьбы убийцы Воровского Конради появилась в 1923 году в ноябрьском № 15 “Красного перца”. На рисунке Ник. К. “В поисках убийцы” (стр.7) два бдительных милиционера наблюдают издали за неким домом на окраине города или даже в сельской местности, на котором красуется вывеска: “Трактир Швейцария”. В фельетоне “Цена крови” как раз и рассказывается о том, как Конради после оправдательного приговора находит себе приют в Швейцарии. Поэтому один из умудренных опытом (или томимый желанием освежиться) “сыщиков” говорит: “ – Наверняка, он здесь... Место ихнее”. Теперь посмотрим: имеет ли эта карикатура какую-нибудь содержательную связь с теми журнальными материалам, которые мы в ходе наших предыдущих исследований идентифицировали как “булгаковские”?
Мы выяснили еще в нашей предыдущей работе, что разоблачительный мотив “бескорыстного деяния”, который, как мы только что видели, связывает фельетон “Цена крови” в “Гудке” с одной из карикатур “Красного перца” 1923 года, – объединяет его и с последним фельетоном Булгакова, написанным под псевдонимом “Олл Райт”. Он был опубликован в журнале “Бузотер” в 1927 году и назывался “Привычка”.
Так вот, этот поздний фельетон имеет себе соответствие в журнале “Красный перец”, и не одно. Ну, разумеется, он, помимо всего прочего, имеет связь с рассказом 1925 года о старом провокаторе со сходным названием “Сила привычки”. Связь эта, во-первых, – опосредованная. Мы установили, что за изображенным в этом рассказе встают картины политических процессов 1930-х годов. В том числе – и процессов над т.н. “троцкистско-зиновьевским блоком”. А издание журнала “Дрезина” в январе 1924 года завершалось шаржированным изображением одного из главных фигурантов этих процессов Г.Е.Зиновьева… в том самом виде “хориста”, какой мы соотносили и с изображениями “румынского оркестра”, и с дневниковым сравнением Булгаковым Зиновьева со “скрипачом”. Белогвардейцы в фельетоне “Бузотера” – “от-ступают”, а хористы на карикатуре “Дрезины”… “вы-ступают”! И в названии этого дружеского шаржа… было использовано все то же слово, что и в названии фельетона “Бузотера” и рассказа “Красного перца”: “Привычка – вторая натура”!
В фельетоне 1927 года изображены белогвардейские офицеры на марше, вспоминающие места боев, из которых им постоянно приходилось отступать. Эта их участь и получает выраженное заглавием ироническое название: “привычка”. На том же перечислении географии своих поражений основан рисунок того же Ник.К в январском 1924 года № 2 “Красного перца”. Он называется “Мировое турнэ”, и это название точно так же выражает ироническую оценку положения персонажа, как и название будущего фельетона: “Врангель (перед картой): – Отсюда меня турнули... Оттуда – тоже... И здесь турнули... Поеду в Америку. Если турнэ – так уж мировое”.
Фельетон и рисунок очевидным образом связаны между собой, но, с другой стороны – рисунок “Мировое турнэ” находит себе соответствие именно в интересующем нас рисунке “В поисках убийцы”, с его изображением “Трактира Швейцария”. На рисунке 1924 года персонаж изображен перед картой полушарий земли. А что происходит на рисунке 1923 года? Трактир, здание с названием “Швейцария” отождествляется со страной Швейцарией (если убийца прячется в стране с таким названием – то, по горячечной логике милиционеров, он должен находиться и в трактире с таким названием), становится как бы многократно уменьшенной моделью Швейцарии, трехмерным аналогом изображения стран на плоскости географической карты!
Только теперь мы можем понять, почему в басне М.Андриевской “Несправедливость” на тему жилплощади в летнем номере “Занозы” 1924 года, где фигура прохожего вырастает до “гаргантюанских” размеров, – помимо инициалов бывшей жены Булгакова Т.Н.Лаппы, шифруются инициалы… К.С.Станиславского: он, подобно герою карикатуры – Врангелю, в первые годы советской власти находился со своим Художественным театром… в мировом турнэ!
Небезынтересно для характеристики творческого процесса в этом журнале отметить, что та же самая художественная идея легла в основу карикатуры совершенно другого художника – рисунка Л.М. “Большой театр”, находящегося в следующем, после карикатуры на “швейцарское” убежище Конради, декабрьском 1923 года № 16 (стр.13).
Ситуацию проясняет эпиграф: “На седьмое ноября Большой театр пытался ограничить число рабочих мест 20 ю процентами. Дирекция Большого театра отказалась предоставить место для газеты «Рабочая Москва»”. Ситуация эта изображена наглядно: на рисунке мы видим обыкновенного человека с усиками, в кителе и фуражке, который, однако, при сопоставлении оказывается Гулливером: у ног его располагается... Большой театр. Гигант этот произносит странную реплику: “ – На то он и большой театр, чтобы в нем не нашлось места для рабочей Москвы”. Мы не будем доискиваться смысла противопоставления слова “большой” – слову… “рабочий”. Означает ли оно отрыв современных правящих “большевиков” от “рабочих масс”, или что иное – отметим только, что здесь присутствует тот же образ, что и на соседней карикатуре со Швейцарией: там в здание трактира была упрятана целая страна – здесь, наоборот, город Москва не помещается в здании театра.
III.
Мы заметили мимоходом, что январский рассказ “Красного перца” 1925 года “Сила привычки”, где речь идет о мрачной судьбе советских вождей, которую предстоит испытать, в частности, Г.Е.Зиновьеву, опосредованно соотнесен с рассказом “Бузотера” 1927 года со сходным заглавием “Привычка”, о судьбе русских белогвардейцев-эмигрантов. Опосредующим звеном служил рисунок “Дрезины” 1924 года, где Зиновьев был шаржировано изображен в качестве… хориста-любителя. И здесь в заглавии рисунка присутствовал тот же лексический мотив: “Привычка – вторая натура”. Намечается, таким образом, некая традиция в употреблении этого заглавного мотива.
Можно пойти еще дальше и спросить: а имеет ли какую-либо связь с фигурой Зиновьева рисунок “Красного перца”, отражающий в себе будущий фельетон 1927 года с названием “Привычка”? То есть рисунок, изображающий совершающего свое вынужденное “турнэ” генералом Врангелем? Если да, то присутствие одной и той же фигуры Булгакова за всеми этими публикациями сделается уже совсем несомненным.
И действительно. Указанная карикатура на Врангеля напечатана в начале 1924 года, а ближе к концу, в октябрьском № 23 на самой обложке помещен рисунок П.Шухмина “Да здравствует молдавская ССР!” Рассматривая материалы “Занозы”, мы увидели, что румынская тема там связана с фигурой Зиновьева, предстающего под маской скрипача из румынского оркестра, подобного тому, каким его увидел сам Булгаков в записи в своем дневнике. Так что, разглядывая этот рисунок, нужно тоже иметь в виду Зиновьева.
С другой стороны, этот обложечный рисунок самым очевидным образом связан с карикатурой на Врангеля. На октябрьском рисунке мы встречаем тот же самый, что на этой карикатуре, мотив уменьшенного изображения географического пространства. Он приобретает здесь форму, среднюю между “моделью” Швейцарии на рисунке “В поисках убийцы” и картой полушарий на рисунке “Мировое турнэ”: мы видим нечто вроде увеличенной карты Бессарабии с рекой Прут, макета географического пространства, на котором к тому же изображен румынский вояка. И он, в свою очередь, – является уменьшенной “моделью” страны, символизирует собой Румынию!
Более того, и этот рисунок, как и карикатура на Врангеля и фельетон “Привычка”, основан на том же сюжетном мотиве – бегства, отступления. Как и январская карикатура, этот рисунок основан на игре слов. Там Врангель жаловался, что его отовсюду “турнули”, а фигура, символизирующая собой Румынию, теснимую врагами, меланхолически каламбурит: “ – Справа Прут и слева прут!..” Таким образом, цепочка публикаций на тему преступления Конради, начавшись с фигуры повешенного… вновь привела нас к судьбе булгаковских сатирических журналов, возникающих как Феникс из пепла, несмотря на неутомимое преследование разъяренных властей.
СОЛЬЦ
I.
В заключение мы приведем несколько параллелей к произведениям Б.А.Пильняка, обнаруженные нами на страницах “Красного перца”. В 1923 году в журнале появляются две карикатуры, посвященные зарождающейся советской авиации: “РСФСР в воздухе” Ю.Ганфа в апрельском № 5 (стр.4) и “Когда «Новое Время» говорит правду” К.Елисеева на обложке № 9 от 15 июля. Авиация, полеты на аэропланах, судьба летчиков – образуют отдельную сюжетную линию в повести Пильняка “Иван Москва” (1927). Но дело, разумеется, не в одной только тематической близости.
В нашей работе “Загадка «АИР»” мы говорили о том, что в некоторых журнальных материалах отражается специфическая, профессиональная лексика, вокруг которой завязывается узел сюжетной линии в повести Пильняка: состояние пришедшего в негодность пилота там обозначается глаголом “вылетаться”. Игру с этим словом можно обнаружить и в “Смехаче” 1924 года, в юмореске “Как еще можно вылет;ть”. В “Красном перце” игра с этим словом становится основой целого фельетона.
В том же номере журнала, где помещен рисунок “РСФСР в воздухе” (стр.7), за подписью “Новичек” напечатан фельетон “Еще о безмоторном летании”, в котором разные формы этого слова становятся основой для шуточной классификации социальных явлений, например: “1. Способ вылета изобретен Орехово-Зуевским трестом и, вообще, имеет распространение среди хозорганов. Некоторые авторитеты считают его одним из видов хозрасчета. Существуют два вида этого способа: с треском (Госторг) и без треска (Серпухов).
Вылет – очень легкий способ. Для применения его достаточно иметь 1) кирпичную трубу, 2) какое-нибудь предприятие и 3) дефицит.
Автору приходилось видеть людей, испытавших способ под этим же названием, но иного типа. Для него требуется посторонняя помощь: например, помощь комиссии по чистке партии”.
Именно этот “тип вылета” имеется в виду в юмореске “Смехача”. Близок к нему другой раздел шуточной классификации: “5. Способ слета приобретает за последнее время особенную популярность, ввиду чрезвычайного богатства и разнообразия приемов его. Слетают с разных мест; по преимуществу, с насиженных. Спускаются же чаще всего в одном месте: на Лубянке”. Упомянутое “богатство и разнообразие приемов” и отражено в заглавии юморески “Смехача”, указывающем на то, что она служит продолжением чему-то иному: “Как еще можно вылетать” (срв. название самого фельетона: “Еще о безмоторном летании”).
Эта лексика роднит повесть Пильняка с рассказом Булгакова “Воспоминание...” В нем тоже лейтмотивом звучат слова, обращенные членами домоуправления к незаконно проживающему в квартире автору: “Вылетайте как пробка!..” Один из пунктов фельетонной “классификации” также имеет отношение к жилищному вопросу, только там жилец не “вылетает”, а, наоборот, заставляет “вылететь” своего кредитора: “3. Способ полета изобретен одним председателем жилтоварищества, предъявившим рабфаковцу счет за комнату в девяти знаках [т.е. девятизначном числе] обр. 1921 года. Этот полет, один из самых поразительных в Европе, был совершен – из двери через кухню и уборную, 72 ступеньки лестницы и окно 2-го этажа на мощеный двор, – вполне благополучно, и может считаться мировым рекордом (равно, как и сумма счета)”.
В “Повести непогашенной луны” легендарный командарм Гаврилов (то есть недавно скончавшийся комиссар военных и морских дел Фрунзе), перед тем как по приказу “негорбящегося человека” лечь в больницу на операцию, стоившую ему жизни, в разговоре со своим близким другом приводит переиначенную, приноровленную к быту высокопоставленных советских чиновников поговорку: “Цека играет человеком”. В декабрьском № 17 “Красного перца” 1923 года помещен материал, который служил предвестником скандального рисунка “Забиакальный круг партдискуссии” в первом январском номере 1924 года с карикатурным изображениями партвождей в виде зодиакальных животных. Эта публикация показывает, что поговорка, употребленная в повести Пильняком, действительно функционировала в тогдашнем советском быту.
Декабрьский рисунок назывался “Парторакул” и был подписан именем небезызвестного нам Егора Каменьщикова (стр.6). Он представлял собой обычный гадательный круг с цифрами и ответами, приуроченными к текущей политической современности. А в центре этого круга был помещен девиз, в усеченном виде перешедший в повесть 1926 года: “Цека играет человеком, она изменчива всегда”. Немного ранее, в ноябре, как мы знаем, появился фельетон по мотивам очерков Пильняка “Великая Британия”, отражающий ту “игру”, которую “Цека” вела с самим Пильняком – то, как кокетливая женщина, обливая его мертвящим холодом, то обнадеживая своим теплым участием… Таким образом, можно сказать, что на протяжении всего 1923 года журнал “Красный перец” держал в поле зрения мотивы не только существующих, но еще и не написанных произведений Пильняка.
II.
Сокращение “ЦК” (“Центральный комитет”), появившееся в последнем номере 1923 года, возвращает нас к одному из первых его номеров, где появилось сокращенное название другого высшего партийного органа, почти не отличимое на слух неискушенного в партийных делах человека: “ЦКК” (“Центральная контрольная комиссия”). В мартовском № 4 мы находим рисунок Л.М., называющийся “Под венец” и с подзаголовком “картина неизвестного художника по неизвестному поводу”. На рисунке мы видим двух людей, под руку идущих под венец: один из них – во фраке, с портфелем с надписью “РКИ” (“Рабоче-крестьянская инспекция”, тот самый знаменитый “Рабкрин”, реорганизовать который так не терпелось Ильичу накануне своей смерти); другой... изборожденный морщинами старик в фате, с портфелем, на котором написано: “ЦКК”.
ЦКК – была тем самым грозным учреждением, которое занималось “чистками” в партии большевиков, а член ее президиума А.А.Сольц пользовался громадным авторитетом и заслужил прозвище “совести партии”. И вот на этом рисунке сатирического журнала он предстает в таком, прямо-таки скажем, отвратительном виде! А имеющий некоторое отношение к Пильняку рисунок “РСФСР в воздухе”, который появится уже в следующем, апрельском № 5, – снабжен подписью... обыгрывающей фамилию героя недавней карикатуры, Сольца.
На рисунке советские самолеты целыми эскадрильями беспрепятственно летят над Европой – продолжается тема февральского рисунка “Юбилейный сон красноармейца”, с его парадом советских войск в Париже. Соответственно этому, показаны и предметы ландшафта: внизу – собор св. Петра в Риме, та же Эйфелева башня, готические соборы Германии... Созерцая эту жуткую картину, недоброжелатель-капиталист угрюмо произносит им вслед: “Насыпал бы я им соли на хвост... да руки коротки”.
Герой карикатуры, иными словами... мечтает о создании некоей капиталистической “ЦКК”, которая “вычистила” бы Европу от советского присутствия. Идея создания такого альтернативного, буржуазного “Интернационала” воплощена будет, между прочим, в повести В.П.Катаева “Остров Эрендорф”, а в то самое время, когда появилась карикатура – в конце 1922-го – начале 1923 года, была положена в основу безымянного “коллективного романа” предшественника “булгаковской” “Дрезины”, выпускавшегося недолгое время в Калуге журнала “Корабль”, под названием “Воздушный караван”!..
Честно признаемся, что мы не имеем ни малейшего представления о том, чем вызвано такое шокирующе-экстравагантное изображение ЦКК в лице ее лидера в начале 1923 года. Мы можем, однако, привести мотивы появления такой злой карикатуры из событий… недалекого будущего – и к тому же, тесно связанные со знакомым нам уже “известьинским” очерком Пильняка!
Быть может, изображение старика Сольца в виде невесты в подвенечном платье мотивировано… его собственными словами, которые он произнесет два с половиной года спустя. И, словно чтобы дать ключ к разгадке давнишней карикатуры, эти слова тоже станут предметом изображения на страницах “Красного перца”. В декабрьском 1925 года № 15 рисунок М.Черемных “Не всякому хвосту верь” (стр.3) имеет эпиграф: “Высказываясь по поводу советского брака, т. Сольц, – член президиума Ц.К.К., заявил, что, по его мнению, советским законом должны ограждаться только зарегистрированные браки”.
Во второй части фельетона Пильняка, первая часть которого пародируется на страницах журнала в том же, что и первая карикатура на Сольца, 1923 году, – можно найти пассаж об особенностях добрачных отношений помолвленных молодых людей в Англии, – пассаж, который звучит самой настоящей полемической репликой по отношению к будущему заявлению Сольца: “по английским обычаям, а, стало быть, и по законам, англичанин может жениться, когда у него все есть для семьи [...]
Этот обычай создал, – я назвал бы: институт сюит-хартства – институт «сладкого сердца» [срв. почти не отличающееся по звучанию выражение: “сладкого перца...” – оно напоминает о названии журнала, в котором появилась пародия, отделяющая по времени цитируемую вторую порцию заметок от первой!]: англичанин делает предложение девушке, и она фактически становится его женой, и он уже не может отказаться жениться на ней в будущем, за это не только общество заклеймит его позором, но и суд заставит платить девушке большую долю его доходов, не дав ему возможности жениться на другой; у них, у двух сюит-хартов, могут рождаться дети, – это не считается позорным, потом они будут усыновлены” (Известия, 1923, № 243, 24 октября).
Так, может быть, и вправду – противоположное тому, что было рассказано Пильняком в 1923 году, как бы заранее “оспоренное” газетой “Известия” ханжеское заявление высокопоставленного партийного чиновника и послужило, загодя, в марте того же 1923 года причиной его изображения в таком отвратительном виде? Ведь чтобы плодом деятельности РКИ и ЦКК стал государственный порядок – главам этих двух ведомств, по мысли “товарища Сольца”, обязательно необходимо... друг на друге жениться!
Рисунок 1925 года, эпиграфом к которому служит сакраментальное заявление, содержит в своей подписи тот же каламбур, что и рисунок 1923 года “РСФСР в воздухе”. На нем изображена очередь женщин с младенцами в нарсуд, и подпись: “ – Пора бы насыпать Сольцы на этот хвост”. Таким образом, заглавие – “Не всякому хвосту верь” – предлагало “верить” не всякому “хвосту”, очереди из матерей-одиночек, а только признанному “т. Сольцем”! Кроме того, к имени собственному в этой фразе сделано примечание: “По недосмотру наборщика произошло недоразумение. «Перец» думал о сольце, а алиментщик-наборщик – о Сольце”.
III.
Теперь спрашивается: случайно ли возникла эта пикировка между Пильняком и Сольцем по вопросу регистрации браков, или фигура члена президиума ЦКК имеет какое-то существенное отношение к творчеству писателя? – Думается, что имеет, и самое неожиданное.
Мы рассказали о том, что знаменитый афоризм о Сталине, прозвучавший из уст Троцкого в 1927 году – “Сей повар будет готовить только острые блюда”, – отражается в 1924 году на одном из рисунков “Занозы”. Впрочем, ничего удивительного в этом временн;м “опережении” нет, так как сам Троцкий приписал позднее этот афоризм Ленину, и следовательно – прозвучать он должен был еще до появления карикатуры на Сталина-“шашлычника”.
Теперь же мы хотим обратить внимание на то, что афоризм этот… каламбурно соотносится с фамилией члена президиума ЦКК товарища Сольца. Эти товарищи по партии, действительно, делали одно дело! Не раз упоминавшаяся нами исследовательница романов И.Ильфа и Е.Петрова М.Каганская высказала, среди прочих своих блестящих идей, догадку, что “гражданин Гигиенишвили” в “Золотом теленке” из знаменитой “Вороньей слободки” – это не кто иной, как… товарищ Сталин – чрезвычайно любивший, как известно, устраивать “чистки”. Товарищ Сольц, “совесть партии”, таким образом, был его правой рукой в этой нелегкой работе!
“Сольца” – необходимый компонент для приготовления… острого блюда. И мы видели, что фамилия этого партийного деятеля таким именно образом, в качестве обозначения пищевой приправы, неоднократно обыгрывалась на страницах “Красного перца”. Не говоря уже о том, что “острые блюда” получаются также при добавлении... того самого перца, в честь которого назван журнал!
И этот каламбурный стык известного афоризма с фамилией партийного деятеля был действительно, по крайней мере однажды, реализован, обыгран – и в творчестве того именно писателя, отражение фигуры которого мы нашли в одной из публикаций “Занозы”, стихотворении “Мещане на «Воробьевых»” – в романе А.Рыбакова “Дети Арбата”: “…Саша стыдился своей удачи, он выкарабкался, а Криворучко нет.
– Может быть, вам обратиться к товарищу Сольцу?
– В моем деле Сольц бессилен. Мое дело зависит от другого…
Не глядя на Сашу, как бы про себя он добавил:
– Сей повар будет готовить острые блюда.
И насупился. Саша понял, какого повара он имеет в виду”.
Вот эти самые слова, и вновь – как и в исследованном нами сатирическом журнале – еще до их публичного произнесения Троцким и Зиновьевым в 1927 году, отразились в “Повести непогашенной луны” Пильняка, повести, написанной в начале 1926 года. Герой ее, легендарный командарм Гаврилов, посылаемый на смерть “негорбящимся человеком”, – изображается автором как жертвенный “агнец”, ведомый на заклание: “Гаврилов с хожалкой вошел в комнату. Покойно, молча поклонился профессорам и прошел к столу, посмотрел в окно на заречье, руки скрестил на спине”. Жест, фиксируемый повествователем, – выражает покорность героя своей участи.
Но где есть агнец, заколаемый в жертву, там есть... и “повара”, которые должны этого агнца приготовить, поставить на стол! В их роли и выступают вольные или невольные исполнители предначертаний властелина – “негорбящегося человека”, хирурги, готовящиеся провести роковую операцию: “Посреди комнаты стоял длинный белый операционный стол. Здесь Гаврилова встретили Кокосов и Лозовский. И Кокосов, и Лозовский, в белых халатах, надели на головы белые колпаки, подобно поварам, а Кокосов еще завесил слюнявкой бороду, оставив наружу волосатые глаза. Вдоль стены стоял десяток людей в белых халатах”.
Недаром медицинская повязка, названная “слюнявкой”, уподобляется автором повести... детскому слюнявчику: хирург в повести – подобен ребенку, не имеющему собственной воли, он лишь орудие, кухонный нож в руках властителя государства, собирающегося готовить “острые блюда”...
К О Н Е Ц
На иллюстрации: М.А.Булгаков.