Виктор Басов
Ломая тоненький бисквит
(10 202 знака с пробелами)
– Нет, ты представь, Дрюля: четыре этажа – и только бабы! – громким шепотом убеждал его Серега, пока они шли к гастроному, – Ну, сам подумай, куда мы сегодня еще можем попасть? Будем сидеть в общаге, и слушать, как народ за стенкой гуляет! У всех свои компании, подруги... Опять же, они скидывались заранее, все прикупили, приготовили, а тут мы со своим шампанским - "здравствуй, Вася, я снялася!..."
От нарисованной картины Дрюле стало тоскливо. Сидеть в Новый Год вдвоем с Серегой в общаге, или просто пойти на вечер в свой актовый зал, где такие же, как они, одинокие и неприкаянные парни, будут стоять под стенками, или сидеть на редких лавках, в надежде кого-нибудь "снять", совсем не хотелось. Хотелось праздника, шумного веселья, танцев и фейерверков! Нового Года хотелось! С подарками, Дедом Морозом, новыми неожиданными встречами и романтическими знакомствами, обещающими... Да, чего там говорить – много чего обещающими!
Тут он споткнулся о парапет и очнулся от окутавших грез – они стояли перед гастрономом.
– Так, чего берем? - спросил Дрюля, мысленно уже согласившись с Серегиным предложением.
В общежитии института легкой промышленности их, казалось, давно уже ждали. Стоявшая на входе вахтерша радостно раскинула руки, словно намереваясь немедленно, прямо тут же, возле лестницы, прижать их к своей необъятной груди:
– Заходите, молодые люди! Мы вам так рады, так рады!...
Друзья удивленно переглянулись.
– Похоже, живьем нас отсюда не выпустят! – громким шепотом поделился Серега своими опасениями.
– Прорвемся! – уверенно ответил Дрюля, чувствуя, как настроение заметно улучшается, а в душе просыпается знакомый веселый азарт – ну, девки, держитесь!
Комната 216, как и следовало ожидать, оказалась на втором этаже. Несмотря на значительные старания ее обитательниц, добавить уюта к этому, мало приспособленному для проживания помещению, им не удалось. Совершенно квадратное, с высоченными,- под 4 метра,– потолками и двумя огромными окнами, оно больше походило на учительскую в старой, "сталинской" постройки школе. Впрочем, здание действительно было построено в первые послевоенные годы и вряд ли предназначалось для женского общежития. Посредине слишком просторной для трех жильцов комнаты стоял стол-книжка, уже разложенный и накрытый чистой белой скатертью. На столе громоздились всевозможные закуски, банки с какими-то соленьями и маринадами, две бутылки шампанского и одна – "Столичной".
– Говорил, давай лучше водки возьмем! – огорченно заметил Серега.
От мощного пинка дверь распахнулась и в проеме появилась тощая и долговязая Кузина фигура. Обеими руками он держал огромное блюдо с уткой, обложенной жареной картошкой. В коротеньком цветастом передничке Кузя, и без того вызывавший у всех, кто его видел, улыбку, выглядел совсем комично.
– Что это вы тут про водку говорили? – весело поинтересовался он, – Водки хватает! Мы просто решили ее на стол пока не ставить – и так места мало.
Прозвище "Кузя", как ни странно, никаким образом не было связано ни с его фамилией, ни, тем более, с именем. Звали его Женькой, что, впрочем, давно уже никто не помнил. Еще при поступлении в институт, стоя в очереди на собеседование, кто-то из абитуриентов, заметив длинную, худую и невероятно угловатую Кузину фигуру, невольно воскликнул:
– Гляньте – кузнечик!
Все рассмеялись, а Кузя, к общему удивлению, ничуть не обиделся. Так это прозвище и осталось с ним и, похоже, навсегда. Со временем для удобства его сократили до Кузи, и теперь, знакомясь с кем-либо, он так и представлялся – Кузя! "Это Кузьма, что ли?" - чаще всего переспрашивали его. Тут Кузя обычно смущался и застенчиво отвечал: "Почему – Кузьма! Женя…"
В комнату вбежала Кузина подруга Тамара:
– Ребята, вы уже пришли?
– Нет, только идем! – пошутил Серега, но Тамара, не обращая внимания на его шутку, зачастила:
– Давайте, быстренько рассаживаемся, сейчас немного перекусим, выпьем по чуть-чуть, – Серега изобразил на лице удивление с возмущением пополам, – и пойдем наверх. Там в актовом зале будет Новогодний бал! А после спустимся сюда и продолжим отмечать!
В актовом зале уже было полно народа. Посредине просторного зала стояла высокая празднично наряженная елка. Приглашенный из другого института ВИА не очень умело, но весьма громко играл какую-то модную мелодию, а в центре зала небольшая группа самых смелых участников вечера старательно изображала нечто среднее между уже выходившим из моды шейком и еще не завоевавшим всеобщую популярность стилем "диско". Некоторые из девушек были в карнавальных костюмах и масках, а возле елки в украшенном всевозможной мишурой кресле сидела очаровательная Снегурочка.
Снегурочка была действительно очаровательной, причем настолько, что Дрюля уставился на нее, не в силах отвести глаза! Иссиня черные длинные волосы украшала белая в блестках корона, а на нежно-бледном, слегка смугловатом лице выделялись огромные черные глаза, покрытые какой-то, казалось, немного печальной, дымкой. Впрочем, это только казалось – на ее лице сияла ослепительная улыбка, словно она хотела одарить этой улыбкой всех окружающих.
Заметив остолбеневшего Дрюлю, Тамарина соседка по комнате Галя, которую определили ему в подружки на этот вечер, ревниво прошептала:
– Что, уже влюбился? Так она же инвалидка! Потому и сидит Снегурочкой, что все равно танцевать не может!
– Галка, как тебе не стыдно! – оборвала ее Тамара, и пояснила:
– Это Илка, она венгерка, в смысле – из Венгрии. Учится на втором курсе, на модельера-конструктора. У нее что-то с ногами, или с позвоночником – точно не знаю, но она не ходит, только в инвалидной коляске. А ты думал – это специально для Снегурочки кресло сделали?
Тамара невесело усмехнулась.
– А вообще, она хорошая, ее у нас все любят, только жалко вот...
Что именно жалко Тамара уточнять не стала, но, отвернувшись, вытерла платком уголки глаз. Снегурочка, между тем, весело и задорно продолжала вести Новогодний бал. Она объявляла танцы, приглашала на всевозможные конкурсы – вобщем, была душой вечера. По-русски она говорила неважно, путая слова, падежи... Но это, по-видимому, ничуть не смущало, ни ее, ни окружающих.
– А теперь конкурс на стихотворение! – со своим неимоверным, но ужасно милым акцентом воскликнула Илка, и неожиданно приглашающим жестом протянула руку к Дрюле.
Словно под гипнозом, он медленно подошел к Снегурочке и, сам не понимая отчего, вдруг стал декламировать, казалось, совершенно не подходящие не к месту, ни ко времени строки: "Невыразимая печаль открыла два огромных глаза..." Может оттого, что в этот миг на него смотрели именно такие огромные глаза – темные, как ночное небо, немного печальные, но с какой-то озорной, спрятавшейся глубоко внутри, смешинкой?
Он продолжал негромким голосом, уже не глядя в зал, а обращаясь только к этим глазам, чувствуя, как они теплеют, покрываются легкой влагой нежной щемящей грусти...
"…и, тоненький бисквит ломая, тончайших пальцев белизна…" – окончил читать стихотворение Дрюля, все так же глядя Илке прямо в глаза. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, затем, словно очнувшись, Илка вспомнила, что является ведущей этого вечера, и, громко захлопав в ладоши, объявила:
– Победителем конкурса стал наш гость Андрей! Ему вручается Главный приз: символ наступающего года – Кот и бутылка шампанского!
Она взяла со столика игрушечного полосатого кота, больше похожего на тигренка, а из стоявшей рядом с ее "троном" картонной коробки достала бутылку шампанского и передала все это Дрюле. Тот растерянно повертел бутылку в руках, пытаясь сообразить, что делать дальше, но Илка уже достала из той же коробки два фужера и, протянув их ему, торжественно провозгласила:
– За победителя нашего конкурса!
Отпив немного, он поставил фужер рядом с коляской, неловко изобразил нечто, вроде поклона, и уже собрался отойти, но Илка неожиданно удержала его за рукав:
– Ты ведь один здесь, Андрюшиа?
– Да! – растерянно соврал он.
Соврал, впрочем, совершенно неумышленно, поскольку вдруг почувствовал, что он, действительно, здесь совершенно один.
– Поможешь мне вести вечер? – предложила Илка, – Ты очень хорошо читаешь стихи, еще будешь тоже говорить конкурсы и можно петь. Ты пьешь?
Андрей невольно рассмеялся.
– Я не так сказала? – смутилась Илка, – Я никак не научу правильно говорить… Правильно – "поешь", так?
– Так! – радостно подтвердил Андрей, – Именно так! Будем петь, читать стихи и пить шампанское! Ты пьешь? – пошутил он в ответ, и вновь увидел сверкнувшие в глубоких черных глазах смешинки…
Ночь уже давно перевалила за середину и все больше приближалась к утру, когда он на руках отнес Илку вместе с коляской из актового зала к ее комнате. Возле комнаты она быстрым движением притянула к себе его голову и неловко поцеловала прямо в губы. Потом легонько оттолкнула от себя и, на его немой вопрос, с едва заметной грустью покачала головой:
– Нет, не нужно... Я и так сегодня слишком много украла у жизни!
Коляска скрылась за дверью, дверь захлопнулась, а Андрей еще долго стоял возле нее, пытаясь услышать хоть какой-то звук.
ЭПИЛОГ
========
С Кузей мы встретились много лет спустя, в одном из столичных аэропортов, куда я только прилетел, и откуда он как раз собирался вылетать. После неизбежных в таких случаях объятий, рассказов о собственных успехах и достижениях, когда Кузя начал рассказывать о своей семье, детях и горячо любимой им Тамаре, за которой он "как за каменной стеной", я неожиданно вспомнил тот давнишний Новый год и венгерскую Снегурочку Илку.
– Слушай, а где сейчас Илка? Помнишь – она Снегурочкой тогда на вечере была! Как у нее дела, замужем?
– А ты разве не знаешь? – переспросил Кузя, – Она уехала домой, летом, сразу после сессии. У нее, оказывается, был этот, как его… Ну, рак спинного мозга, вобщем!
– Саркома? – догадался я.
– Точно, саркома! – глупо обрадовался Кузя, – Ну, и ей пообещали сделать пересадку спинного мозга где-то в Германии. Родители немного денег достали, да и правительство Венгрии помогло…
– Ну, и как? – нетерпеливо перебил я его, – Сделали? Как она сейчас?
– Так она умерла! – удивился он, – Я же тебе об этом и твержу! Почти сразу после операции и умерла. Врачи сказали, что шансов, практически, не было, надеялись на чудо. А чудо – это, брат, только в сказках...