Деревня спит, как вымерла. Ни одного огонька, ни звука. Месяц заливает спящие дома, довольно светло и на душе становится спокойнее. Тишина, только слышится скрип снега под моими шагами. Даже собаки не лают, да и нет их, собак, в нашей деревне, а если и были, то вымерли: когда людям нечего есть, не до собак.
Но вот и околица деревни, метров через сто от нее дорога заходит в лес и идет по нему до самого Замятина. Яркая луна заливает снежную пустыню, ели стоят как в белых шапках. Медленно иду к месту, где дорога входит в лес, хотя идти туда мне совсем не хочется, потому что кажется, что там под каждой елкой меня ожидает опасность. Страшно потому, что вокруг водятся волки, а я одна. Однако надо идти, и я уже не вхожу, а вбегаю в лес, боязливо озираясь по сторонам...
Особенно меня пугают темные тени елей и кустарников, таящих неведомое. Вдруг треснула невдалеке ветка, и я замерла, вслушиваясь. Но опять ни звука, и я снова бегу не останавливаясь до самого Замятина.
Лес, как всегда, кончается неожиданно, и метрах в пятидесяти я вижу занесенные снегом первые избы деревни. И силы сразу оставляют меня. Спадает напряжение, вызванное бегом, успокаивается сердце. Медленно подхожу к первому дому, из которого как раз выходит моя одноклассница Галя. Поздоровавшись, идем по деревне, и к нам постепенно присоединяются другие ребята. Теперь идти будет не страшно, ведь нас набирается человек двадцать, которые веселой гурьбой высыпают за околицу этой довольно большой деревни. Мои мысли о пережитом отлетают прочь! В юности все плохое забывается быстро.
В школу мы не опоздали. Училась я в шестом классе довольно посредственно. Хлеба и молока, что приносила, на неделю хватало. Тут как будто все было более-менее нормально, но вот после зимних каникул хозяйка отказала мне в квартире, причину этого отказа я не знала. Возможно то, что в моей голове водились насекомые, которых я никак не могла вывести. Отказали, но куда же мне идти? Даже если я найду новую квартиру, чем буду платить? Сказать тетям, они меня же во всем обвинят. Решила переночевать прямо в классе. И вот, придя в очередной понедельник в школу, я поставила котомку под парту, сложила книги в парту, надеясь, что это, может, всего на неделю, однако прожила я в классе больше месяца. Впрочем, все по порядку.
Когда занятия закончились, и класс опустел, я поела молока с хлебом и стала делать уроки. Потом прогулялась по улицам, напряженно думая все об одном: где найти квартиру? Ничего так и не придумав, я вернулась в школу. Темнело. Я включила свет и стала думать, как устроиться на ночь. Каких-то маломальских постельных принадлежностей не было, они остались на квартире. На учительском столе спать невозможно, слишком короток. Решила попробовать спать на полу между партами: разложила на пол все свои книжки, прикрыла их шалью, пальтишком оделась сверху и так спала.
Часов в пять в класс пришла истопница, которая растопила печки. Увидев меня, она ничем не выразила удивления и ничего не сказала. И вот когда дрова в печке разгорелись, я, продрогшая от ночного холода, открыла дверцу и легла поближе к огню. Пригревшись, не заметила, как заснула.
Таким образом я прожила в классе больше месяца. Тетям я ничего не рассказала об этом, в школе никого не интересовало, зачем я тут живу. Да и учителя, скорее всего не подозревали о том, что кто-то живет в классе, очевидно, истопница никому об этом не говорила. Возможно, жила бы я так еще дольше, если бы, на свое счастье, не вспомнила о том, в каком доме и на какой улице перед войной жил отец на квартире. Когда мы с мамой у него были, мне исполнилось шесть лет, с тех пор прошло уже восемь лет. Я вспомнила, что это была улица Набережная, память сохранила и внешний вид домика, хотя я не совсем была уверена в точности моих воспоминаний. Но пройдя несколько раз по набережной, и внимательно вглядываясь в «лица» домов, я таки нашла тот домик. Он был совсем небольшой – на два окна по фасаду.
Переборов свою застенчивость, я однажды постучала в этот дом. Мне открыла довольно миловидная, но преждевременно увядшая женщина.
– Что тебе, девочка, надо? – спросила она.
– Не у вас ли жил на квартире мой отец Опарин Николай Иванович?
– Да, жил. Значит ты его дочка? А как сам поживает?
– Он погиб на фронте, – и я рассказала этой женщине с добрыми печальными глазами о том, что со мной приключилось.
Выслушав, она просто сказала:
– Приходи и живи, сколько хочешь…
– Но мне нечем заплатить.
– Не надо никакой платы.
Я забрала вещи на старой квартире и перебралась к Надежде Ивановне, хозяйке домика, в котором она жила с сыном Костей, он был старше меня года на два. Очень быстро мы с Костей подружились.
Началась весна. Мы вместе с Костей ходили собирать рыбу по ямам, когда спала в реке большая вода. Спала я на полатях или на печке. Относились ко мне мать с сыном хорошо. И я навсегда осталась их должником. Спасибо им за то тепло, которым они отогрели мое сердце.