«Встречают по одёжке, а провожают по уму»
(Русская поговорка)
«Mitgegangen, mitgefangen, mitgehangen…»
(Немецкая поговорка)
- Говорят, что не одежда красит человека, а человек одежду. Так вот, что я тебе скажу, дружище - это полнейшая чушь!
Сделав такое заявление, Чиз «хлопнул» рюмку водки, поддел на вилку маринованный гриб и, с многозначительным взглядом тыча им в сторону собеседника, продолжил развитие своей мысли:
- Нет, конечно, человек не последняя деталь в моей теории, но какая-то это незначительная деталь, не играющая, в общем-то, большой роли… Вот, к примеру, оденься в строгий деловой костюм и поведение твоё будет соответствующим: выражение лица, походка, манера разговаривать – всё станет в той или иной степени солидным и представительным. А напяль на тебя «гавайскую» рубаху с шортами - и превратишься в беззаботного пляжного раздолбая! Что, разве не так? А кстати, вот ещё отличнейший пример - военная форма! Мы оба служили, так что спорить не станешь: она меняет не только манеру поведения, но даже, я бы сказал, и характер в чём-то!
Собеседник кивнул головой и подтвердил:
- Не спорю, старина. Форма меняет человека почти полностью. Впрочем, всё зависит от того, сколько времени ты её носил…
- Согласен. – Чиз снова налил в рюмки.- Время играет большую роль в этом деле. Ну, давай выпьем за то, чтобы нам больше никогда не пришлось надевать военных мундиров!
И залихватски плеснул водку в рот.
Его товарищ поднял рюмку, но задержал её на полпути, внезапно о чём-то задумавшись.
- Ты что, заснул? – тут же вывел его из раздумий неугомонный Чиз.- Ну что ты держишь рюмку? Этак водку рукой вскипятишь! Ты давай, давай, пей…
Приятель как-то странно улыбнулся и выпил.
По дороге домой, Сергей всю дорогу размышлял над словами Чиза, над его «теорией» влияния одежды на характеры людей и их поведение. Думая об этом, он усмехался: бедняга-философ Чиз даже не представлял, насколько точно он всё угадал. С некоторых пор Сергею самому довелось убедиться в правильности Чизовых предположений. С тех самых пор, когда в его доме появились два мундира: первый – военного пилота Советской Армии с капитанскими погонами – точная копия формы, в которой его дед по отцовской линии на своей «Кобре», «валил» немецкие «Мессершмиты» и «Юнкерсы» в мурманском небе, и второй…
Отец матери Сергея никогда не видел своей дочери. Да и дочь не слишком-то искала встречи с ним. И бабушка никогда не высказывалась о нём, об отце своего ребёнка, с любовью. Точнее, никак не высказывалась, она не желала вспоминать его.
Не было между ними любви, не было свиданий, цветов, вечерних поцелуев на скамейке. Шла война, и на этой Большой Войне их судьбы пересеклись жестоко, страшно и унизительно для бабушки.
Вторым мундиром, висящим в шкафу Сергея, был мундир его второго «деда» – Эрика фон Хофштадтера, гауптштурмфюрера СС…
Откуда пришла Сергею в голову такая странная идея: воссоздать до мелочей формы победителя и побеждённого, мундир освободителя и спецодежду палача? Зачем? Он сам не понимал отчего с таким азартом взялся за дело, почему тратил столько времени и денег на поиски и покупки необходимых знаков различия, нашивок, погон, эмблем… Но, едва взявшись за это, Сергей уже не мог остановиться, идея захватила его целиком.
Закончив с мундирами, он принялся за пошив фуражек по образцу военного времени 40-х, потом сапоги… Всё влетело в копеечку, но с расходами Сергей уже не считался, он действовал, словно одержимый. Тем более, что семьи, которая материально страдала бы от его странного увлечения, не было – не довелось как-то обзавестись: до сих пор думалось, что рановато начинать семейную жизнь. Правда, всё чаще стала закрадываться мысль, что может быть уже и поздно?..
Когда всё было закончено, он надел советскую форму, и подошёл к большому зеркалу в передней. С первого взгляда стало ясно, что время и деньги потрачены не зря: из зеркала на него смотрел пилот морской авиации с фуражкой, сдвинутой на затылок и расстегнутым воротничком, подшитым белоснежной материей. Шикарные галифе, заправленные в сверкающие хромовые сапоги, просто сразили Сергея наповал своей шириной, непривычной для взгляда человека 21 века, отвыкшего от подобного фасона брюк. Немного портили впечатление очки, и Сергей снял их. Затем машинально, откуда-то появившимся и вроде бы привычным движением, большими пальцами оправил китель под портупеей и достал из кармана заранее приготовленную для полноты образа пачку «Беломора». Конечно, в те времена курили другие папиросы, но сейчас и «Беломор» сойдёт. Он немного размял папироску в пальцах, а потом, снова удивившись, почему-то постучал её кончиком о запястье руки.
«Чёрт побери, откуда что взялось, а?..»
И вдруг, окончательно удивив самого себя, замирая от восторга, лихо отбил каблуками сапог чечётку. Он никогда не отбивал чечёток и даже не представлял, как это удаётся тем, кто умеет.
Отражение улыбнулось, и Сергей, подмигнув ему, отправился в комнату, укладываться спать. Он редко видел сны по ночам.
«Мы летим, ковыляя во мгле.
Мы к родной подлетаем земле.
Бак пробит, хвост горит, но машина летит
На честном слове и на одном крыле…»
Тихо напевая себе под нос, ужасно перевирая мелодию при этом, капитан морской авиации вошёл в столовую, разглядел в глубине кухни девушку, мывшую посуду, и, подкравшись сзади, обнял её.
Девушка от неожиданности вскрикнула и выронила кастрюлю из рук.
- Привет, Валюша. Я вернулся.
- Дать бы тебе по уху за такие выходки, Петя. С ума меня сведёшь когда-нибудь. Больше не подкрадывайся, ладно?
- Ну, постараюсь изо всех сил…- попытался отшутиться Петя, но девушка нахмурила брови. - Ладно, ладно, больше не буду, Валь. Я на сегодня отлетал, давай погуляем вечерком. Ты как, не против?
- Да я-то не против, вот только работы ещё много…- Валя машинально взялась одной рукой за портупею пилота, и, посмотрев на его вмиг погрустневшее лицо, торопливо произнесла:
- Я постараюсь побыстрее всё закончить! И погуляем, конечно! Как у тебя сегодня? Куда летали-то?
- На Петсамо. Была одна задачка.
- Всё нормально прошло? Все вернулись?
- Все. – Пётр довольно улыбнулся.- Денёк хороший выдался. Нормально отработали, дали фрицам жару. Видела бы ты, как они там, внизу, заметались-забегали, твари.
- Петь, ты уж поосторожней, хорошо? Я за тебя волнуюсь.
Капитан стал серьёзным, помолчал немного, глядя куда-то за окно, и ответил:
- Нельзя быть осторожнее. У меня почти половина пилотов – восемнадцатилетние пацаны после училища, в котором они по три месяца проучились. А некоторые пришли в полк, и десяти вылетов не сделав. Если я начну осторожничать, а за мной Алёшка Бочков, Серёга и Витя, то их как цыплят эти немецкие коршуны переклюют. Я, Валя, вообще-то, ещё по одному важному вопросу к тебе…
Капитан заметно заволновался, достал из пачки папироску, помял её, постучал кончиком о запястье руки и прикурил от бензиновой зажигалки.
- Американская! – показал он зажигалку Вале. – Второй фронт, мать их за ногу…
Было заметно, что он никак не может начать серьёзный разговор и просто оттягивает его начало ничего не значащими фразами, собираясь с духом. Валя тоже заметно заволновалась, покраснела, опустила глаза.
Петя наконец решился, распрямил плечи, машинально большими пальцами рук расправил под портупеей гимнастёрку и произнёс:
- Валюша, я вот что давно сказать тебе хочу… Выходи за меня замуж, а? Я, конечно старше тебя на почти шестнадцать лет, понимаю - разница, но всё-таки… Выходи. Я ведь люблю тебя сильно, ласточка ты моя, и как жить без тебя – не представляю. А война закончится - боюсь, разъедемся, потеряем друг друга, а этого я не хочу. Боюсь я этого, Валя. Хочу, чтобы мы до конца жизни вместе были, чтобы семья, детишек полон дом, ну… Ну, в общем, выходи за меня и все дела. Согласна?
Валя, хоть и давно ждала этого предложения, но всё же была растеряна. Она смотрела в пол, зачем-то безостановочно вытирая руки о висящее на плече полотенце, и молчала.
Пётр некоторое время ждал ответа, а затем, запечалившись, тихо произнёс:
- Ну что ж… Тебе подумать, конечно, нужно – дело-то серьёзное. Я тогда пойду, пожалуй. Потом поговорим, ага?..
Он резко повернулся и направился к выходу. Валя взволновалась ещё больше, сделала шаг следом за ним, остановилась, продолжая теребить своё полотенце. Всё смешалось у неё в голове, всё произошло так быстро, хоть это и должно было когда-нибудь случиться. Но ведь на всю жизнь – а смогут ли, не обманет он её или она его?..
Неожиданно для самой себя она сдёрнула полотенце с плеча и бросила на стол.
- Я согласна, Петенька! Согласна…
Пилот замер, а затем сдвинул на затылок фуражку, лихо отбил каблуками чечётку, повернулся с расплывшимся в счастливой улыбке лицом и, бегом вернувшись к Вале, крепко обнял её и поцеловал.
В свинцовом осеннем небе Ваенги пронеслось, заходя на посадку, звено штурмовиков…
После работы Сергей зашёл в аптеку и заказал по своему рецепту очки. Вроде бы обычное дело, но:
- Мне нужна особая оправа. Это должно быть пенсне. – Сергей невозмутимо выдержал удивлённый взгляд девушки, принимавшей заказ. – Да-да, я вижу, что у вас на витрине ничего подобного нет, но постарайтесь найти. Я оплачу любую стоимость.
- Но…- на лице девушки явно читалось удивление, смешанное с любопытством. – Такой оправы никто давно не заказывает, - на моей памяти точно ни разу не заказывали, - вдруг её нигде не найдётся?
- А вы постарайтесь,- ответил Сергей, улыбнувшись.- Я лично вам выплачу комиссионные в виде шампанского и хороших конфет. Могу и наличными, если вы того пожелаете.
Девушка пожала плечами и ответила:
- Обещать не буду, но постараюсь что-нибудь сделать для вас. Извините, а зачем вам пенсне? Ведь его сейчас никто не носит.
Сергей улыбнулся ещё шире:
- Для театра, сударыня, для театра. Я разыскиваю необходимые элементы реквизита для одной постановки.
- А-а…- аптекарша и сама теперь заулыбалась, взглянув на клиента уже с нескрываемым интересом. – Могла бы и сама догадаться. Теперь всё понятно. Знаете, обещать ничего не буду, но… Оставьте ваш номер телефона, я сообщу, если что-нибудь получится.
Следующий день был выходным. Сергей, как всегда в такие дни, проснулся поздно, умылся, поскрёб лицо бритвой и во второй раз надел советскую форму. Его холостяцкий завтрак был нехитрым, - пара бутербродов и кофе, - Сергей быстро покончил с ним и, достав из кармана папиросу, подошёл к окну.
Осень уже полностью захватила власть в Заполярье, листвы на деревьях почти не осталось, лишь жалкие островки жёлтого цвета по склонам сопок ещё напоминали о том, что недавно в этом северном крае было лето. Небо было затянуто низко плывущими тяжёлыми облаками, моросил мелкий противный дождь.
«Погода нелётная, видимость нулевая. Ни мы, ни они не вылетим нынче».
Сергей вздрогнул.
«Курим, ребята. Считай, что у нас выходной – «нежданчик»! Если не распогодится, конечно».
«Война давно закончилась, дед».
«Алеша Бочков вчера на взлёте разбился. Не мог он разбиться случайно, пилот был первоклассный! Довёл всё-таки парня эта сука - особист. Я вместе с Алёшкой с финской войны летал, не мог он, как салажонок, вот так вот, на взлёте кувыркнуться…»
«Война закончилась! Ты слышишь?»
«Алёшка в курилке как-то ляпнул, что, мол, наши в 39-м финские города бомбили, а финны в эту войну, в отличие от немцев, ни разу Ленинград за всю блокаду не обстреляли из орудий. Видать, донесла какая-то сволочь, и пошло-поехало…»
Сергей дрожащей рукой затушил папиросу в пепельнице и трусцой побежал в комнату переодеваться.
Пенсне было готово через полторы недели, но заплатить пришлось втрое дороже, чем за очки в обыкновенной оправе, что иногда заказывал для себя Сергей. Поблагодарив девушку, которую и так перед тем отблагодарил материально, он вышел на улицу и направился на окраину города. Хотелось просто погулять в вечерней темноте, дыша холодом осени. Над многим хотелось поразмышлять в одиночестве. Приближалось время, когда предстояло надеть второй мундир, а после некоторых необъяснимых вещей с первым, волнение нарастало, и противоречивые мысли тревожили всё больше и больше.
Одиночества не получилось – из-за поворота вылетел какой-то автомобиль с множеством включенных фар, которые ослепили Сергея так, что ему пришлось остановиться и прикрыть глаза рукой. Машина пронеслась мимо, - внедорожник – пикап, в кузове которого стояли что-то весело орущие люди, - как вдруг водитель резко дал по тормозам. Пикап встал, как вкопанный, из кузова послышались маты, вопли, грохот падающих тел и каких-то более твёрдых предметов.
- Ваня, сука ты, вот кто! Чтоб тебя дети так в старости в сортир возили! – вопили из кузова, голоса были пьяными и знакомыми.
У автомобиля зажглись фонари заднего хода и он рванул назад, к Сергею.
Подкатив, он вновь резко остановился, и через задний борт кузова на асфальт вылетел один из «пассажиров». Упав, он встал на четвереньки и заплетающимся языком, негромко, словно для себя, произнёс:
- Приедем в гараж - убью, гада!
После чего его стошнило на дорогу.
Это был Семён, давний приятель Сергея. По одежде и состоянию, Сергей догадался, что ребята возвращаются с рыбалки. Что поделать, такова традиция: где рыбалка, там и пьянка. Ну, по крайней мере, так случается в подавляющем большинстве случаев…
- Привет, Серёга! – из открытого окна окликнул его водитель. – Иди сюда, что скажу!
- Привет, Иван! – Сергей подошёл и пожал протянутую руку. Иван, в отличие от своих товарищей был трезв.- Как порыбачили?
- Да нормально, сам видишь, - Иван махнул рукой в сторону кузова.
- А сам- то что, не пил вообще?
- В первый день только. Вчера уже только любовался на этих вот, да слюну глотал. Ничего, сейчас машину поставлю и оторвусь – они продолжать собираются в гаражах. Слышь, Серёга, дело у меня к тебе. Точнее, предложение. Я слышал, ты всякую ерунду старую военную собираешь, не желаешь приобрести как дополнение к своей коллекции вот это?
Ваня пошарил под сиденьем и протянул Сергею что-то завёрнутое в кусок материи. Сергей медленно развернул свёрток: в свете фонаря блеснула воронёная сталь «Вальтера». Поразил внешний вид пистолета: он прекрасно сохранился, такое состояние предмета, пролежавшего шестьдесят с лишним лет чёрт знает в каких условиях – большая-большая редкость.
- Что, нравится? – Иван ухмылялся. – Отдам по знакомству дёшево, лишь бы нам с пацанами на пару дней побухать хватило. Ты не бойся, - увидев сомнения на лице Сергея, ободряюще хлопнул его по плечу. – Если менты усекут, скажешь, что нашёл на полуострове Среднем и сдавать собирался. Даже расскажи им, где нашёл: помнишь ту пещеру, рядом с местом, куда мы чаще всего на рыбалку катаемся? Так вот, слева от входа есть низина, там, под дёрном, где и нашли этот пугач, мы специально оставили всякую ненужную мелочь: три гнилых гранаты без запалов, патронов несколько пачек, тоже ржавых, - на кой хрен они нам такие? А «Вальтер» упакован был знатно. И в смазке даже. Обойма, патроны – как будто только что со склада. В общем, если что, опишешь то место, где, мол, нашёл и даже расскажешь, что там ещё осталось. Только чур! – про нас в случае чего не вспоминай, лады?
- Лады…- Сергей зачарованно разглядывал пистолет, уже понимая, что купит его. – Сколько просишь?
- Ну, я же сказал: продаю по знакомству! 250 баксов. Ну, семь тысяч рублей. Идёт?
Цена была невелика, но составляла половину оставшейся после эпопеи с мундирами всей суммы сбережений Сергея. Он вздохнул и, немного поколебавшись, ответил:
- Идёт, Ванёк. Только до ближайшего банкомата подбрось, хорошо?
- Нет проблем, залезай ко мне в кабину.
Он возвращался домой не спеша. «Вальтер» оттягивал карман пальто, но ощущать эту тяжесть было приятно. В подъезде Сергей столкнулся с чернявым пареньком, соседом с четвёртого этажа. Рустам служил в этих краях срочную службу, и после демобилизации не стал возвращаться в своё бедное дагестанское село, устроился на работу и помогал родителям деньгами, аккуратно отсылая им каждый месяц большую часть зарплаты. Соседом он был спокойным, не пил, не устаивал оргий с громкой музыкой и воплями до утра, всегда выглядел опрятно.
- Здравствуйте, - поздоровался Рустам. В его речи свозил лёгкий кавказский акцент. Почти незаметный. – С прогулки возвращаетесь?
- Добрый вечер, Рустам. Да, прогулялся немного. А ты на работу?
- На работу, Сергей Николаевич. У меня сейчас ночная смена.
- Так ведь ты в ночную вчера ходил, Рустам!
- Э-э…- Рустам заулыбался.- Я с ребятами на работе договорился, за них хожу, а потом возьму выходные: у меня через пять дней День рождения, братья приедут, я их пять лет не видел! Сейчас работаю, чтобы потом с ними побыть, День рождения отметить! Старший брат звонил – какой-то подарок мне приготовил, говорит: сюрприз, Рустам! И вина домашнего привезут, я вас угощу, Сергей Николаевич!
- Спасибо, Рустам. Домашнее вино – вещь хорошая, не откажусь с тобой по стаканчику выпить, заходи, как сможешь. Ты смотри, на улице к ночи подмораживает, а ты в «ветровке»… Замёрзнешь.
- Не-е, не замёрзну. – При этом Рустам машинально застегнул молнию лёгкой куртки до подбородка и натянул на уши шерстяную шапку. – Я молодой, быстро хожу – не мёрзну.
- Ну, удачного дежурства тебе! До свиданья.
- До свиданья, Сергей Николаевич.
Сергей подозревал, что другой, более тёплой одежды у Рустама и не было. Как не было в его однокомнатной квартире и обыкновенного телевизора, -парень слушал старый радиоприёмник, – телевизор был ему не по карману, каждая копейка была у Рустама на счету. «Ничего, у него всё впереди – парень умный, наживёт добра понемногу» .
Дома он наскоро, без аппетита и не чувствуя вкуса того, что именно ест, поужинал и открыл шкаф. Некоторое время стоял, глядя на эсэсовский мундир и борясь с искушением сейчас же примерить его. Но что-то подсказывало, что ещё не время, существовала убеждённость, что не наступил пока тот миг, когда это следует сделать. Сергей достал с полки кожаный ремень, заполнил болтающуюся на нём лёгкую пустую кобуру действительно приятной тяжестью своего нового приобретения, – немецким «Вальтером», - сложил всё на место и закрыл шкаф. Было поздно, а завтра предстояло рано вставать на работу.
-Хайль!
- Хайль!
- Доброе утро, герр оберст. Я загляну к вам через полчаса, если вы не против? – Эрик фон Хофштадтер смотрел добро и искренне улыбаясь, но оберст Хельмут Рейс знал: улыбка гестаповца всё равно, что оскал зверя – верить в её искренность абсолютно нельзя. Всё же приходилось мириться с этим проявлением псевдодружелюбия: Хофштадтер мог привнести много неприятностей в отлаженное и более-менее предсказуемое существование большинства офицеров, служащих в Петсамо. – У меня есть маленькая просьба и, надеюсь, что Вы не откажете в помощи беспомощному в этих краях новичку?
Рейс с удовольствием послал бы подальше гауптштурмфюрера, а возможно, при определённых обстоятельствах и дал бы в морду, но…
- Гауптштурмфюрер, на мою поддержку в делах можете рассчитывать в любое время. Я солдат, - он фонетически подчеркнул это слово, - и всегда готов помочь в том, что идёт на пользу Рейху. Жду вас в моём кабинете через полчаса.
- Благодарю вас, герр оберст.
В приёмной оберста встретил адъютант – розовощёкий обер-лейтенант Иоганн Хакке. Молодой, вспыльчивый, горячий парнишка, у которого что на уме, то и на языке. Между прочим, с таким языком можно легко познакомиться с гестаповцем Хофштадтером до отвращения близко. И больно. Хельмуту было жаль юношу, и он как-то попытался объяснить ему, насколько это было возможно при использовании эзопова языка, существующее положение вещей, перечислить все табу, а так же разрешённые слова и поступки, но Иоганна всё же каждый раз хватало ненадолго.
«Бедный парень, - подумалось Рейсу. - Скорее бы война закончилась… Договорится, доболтает своим неуправляемым языком».
-Доброе утро, господин полковник! – Иоганн улыбнулся открыто и искренне, действительно искренне в отличие от гестаповской улыбки гауптшурмфюрера Эрика. – Ночь прошла без происшествий, ничего не случилось.
- Ну и слава Господу нашему.
- Господин оберст, сегодня вечером праздничный ужин в ресторане отеля. День рождения. Вы не запамятовали?
Чёрт, Хельмут Рейс забыл о собственном Дне рождения! Если бы не Иоганн, то…
- Спасибо вам, Иоганн, вы моя память в этом краю. Конечно, конечно, торжество состоится. И ещё: не забудьте пригласить этого… в форме цвета помойной крысы. Хофштадтера. Кстати, вы отослали приглашение генералу Дитлю?
- Да, мой господин, приглашение отослано. И вдобавок, я осмелился от вашего имени сегодня утром позвонить его адъютанту и вторично озвучить приглашение. В самых любезных выражениях.
Оберст невольно улыбнулся. Какой же молодец этот Хакке! Будет жаль, если гестапо сумеет прервать их вполне сложившиеся служебные отношения…
- Иоганн, Эрик фон Хофтадтер намерен обратиться ко мне с какой-то просьбой…
- Простите, полковник, я в курсе. Он намерен отправиться на передовую завтра утром, и хочет узнать о возможности сопровождения.
Полковник облегчённо вздохнул. Хакке всегда знал наперёд то, что требовалось, и всегда умел найти способ выполнения задачи.
-И?..
- Завтра к Лице направляется колонна техники с боеприпасами. Пусть присоединится. Здесь без него легче дышать, герр оберст.
Хельмут потёр ладонью лоб.
- Иоганн, я в сотый раз повторяю: не будьте столь категоричным в суждениях! Не говорите такого вслух, в конце концов, молодой человек! Я знаю, вы родом из Вены, а в Австрии гораздо больше сторонников фюрера, нежели в самой Германии. Откуда у вас-то что взялось? У вас есть родные?
- Да, мой полковник. Мать и сестра.
- Мне бы хотелось, Иоганн, чтобы они вас увидели после окончания войны. Немного подумав, оберст уже тише добавил:
- Даже если эта война закончится не с пользой для нас. Вы меня поняли?
Гауптштурфюрер Эрик вошёл в свой кабинет и взглянул в окно. Там, за стеклом, серело нечто совершенно непонятное и мерзкое для представителя древней и, вдобавок, редчайшей немецкой фамилии из Мюнхена, – скалы, какой-то залив и частично покосившиеся дома этих местных… неизвестно какой национальности. То ли финнов, то ли русских, то ли норвежцев, то ли этих… как их там?.. Каких-то саамов, что ли? Выродков – полукровок. Ничего, скоро все они в полной мере почувствуют силу и волю Herrenvolk – Нации господ, а пока пусть стараются на благо Рейха. Правда, взгляды всех местных, с момента своего прибытия в этот район Северного края, Хофштадтеру не нравились: вроде бы улыбаются, спокойно разговаривают на норвежском и финском языках, а смотрят волками. Взгляды – вот что насторожило гауптштурмфюрера,- глаза мужчин и женщин из местного населения смотрели как-то холодно и жёстко. Они все скрывали своё настоящее отношение к немцам! Эрик понимал, конечно, что любить его соотечественников особо не за что,- побеждённый никогда не будет любить победителя,- но подрыва основополагающих канонов теорий фюрера на вверенной ему территории допустить не мог. Пусть не любят, но боятся! Фюрер знал, что говорит! И пусть уничтожат их партию, армию, оккупируют саму Германию, но обязательно найдётся тот, кто подхватит, сохранит, разовьёт и взлелеет идею, и всё начнётся сначала. Пусть понемногу: сперва перепишут с выгодой для себя факты в мировой истории, потом приукрасят свою роль в ней, потом дальше и больше, достаточно лишь убедить страны - «вассалы» в своей непогрешимости и величии и вот, уже полпобеды в руках! И Хофштадтер даже предполагал, что идея разовьётся под флагом страны, на котором много звёзд и полос. Все симптомы налицо – они тоже готовы считать себя нацией господ, а со временем эта готовность перерастёт в конкретные действия.
Чёрт, скучно-то как в этом захолустье! Правда, есть возможность немного поразвлечься, умный человек даже в такой богом забытой дыре найдёт способ отдохнуть и забыться…
Гауптшурмфюрер выглянул в коридор.
- Эй, дежурный! – окликнул он капрала, сидящего за письменным столом. Сегодня та девчонка, что убирает в помещениях, должна быть в моём кабинете сразу как появится! Ты меня понял?
- Так точно, герр гауптштурмфюрер!
Хофштадтер собрался было снова скрыться в своём кабинете, но дежурный поспешно доложил:
- Вам передано приглашение от оберста Рейса на празднование его Дня рождения. Сегодня вечером в 19.00 в ресторане Паркинна-отеля, герр гауптштурмфюрер! Звонил его адъютант Хакке. Я собирался сообщить вам, но вы сами…
- Я понял. Благодарю, капрал.
Вечером, в ресторане, изрядно подвыпивший Хакке опять дал волю своему языку. Австрийский сопляк захмелел от трёх рюмок коньяка и говорил громко - так, что даже генерал Дитль пару раз сурово посмотрел в его сторону. Но Иоганн не заметил этого взгляда, как не обратил внимания и на многозначительные жесты именинника, своего непосредственного начальника - оберста Рейса.
- Я считаю, - вещал Хакке, - что в любом случае из этой войны сделают выводы лишь две нации – мы, немцы, и русские. Остальные толком даже не поняли, что происходит на самом деле!
- А что происходит, обер-лейтенант? – дружелюбно спросил его подсевший поближе Эрик фон Хофштадтер. – Вы сами-то разбираетесь, что происходило и происходит? Может, даже знаете, что произойдёт в будущем?
На Хакке давно уже копилось досье в кабинете гауптштурмфюрера, как на человека, мягко говоря, не вполне благонадёжного. Эрик даже сделал запрос и выяснил, что ещё в Вене юный Иоганн водил знакомство с одним типом, впоследствии арестованным гестапо и оказавшимся агентом английской военной разведки. Возможно случайность, а возможно и нет…
Хакке немного подумал, а потом решительно сказал:
- Я знаю одно, господин Хофштадтер: война скоро закончится! – И, не обращая внимания на обеспокоенный взгляд Рейса, продолжил: - И, вероятно, не в нашу пользу. И кое-кому придётся отвечать за всё содеянное во время этой войны.
Сидящие поблизости прекратили разговоры и повернули головы в сторону обер-лейтенанта. Гауптштурмфюрер, как ни в чём ни бывало, словно не замечая реакции других гостей, спросил Хакке:
- Вы о Восточном фронте? Ну знаете… Иначе в России и нельзя было! Цивилизованные меры на русских не действуют. Это варвары, они лишь выглядят, как европейцы, но живут, думают и воюют, как азиаты. Им свойственна азиатская тупость и жестокость! Вот, например, американцы или англичане – другое дело…
- Потому что никто не слышал о ферме или городишке, сожжённых вместе с людьми на территории Соединённых Штатов Америки или Соединённого Королевства! – с яростью крикнул в лицо гестаповцу Хакке.
Эрик улыбался. Оберст прикрыл лицо ладонью, чтобы не выдать своего волнения. Генерал Дитль встал:
- Благодарю вас, полковник, за радушный приём и прекрасный вечер. Ещё раз - мои поздравления и наилучшие пожелания, Хельмут. Мне пора – дела, знаете ли. Желаю вам и вашим гостям приятно провести время. Прощайте.
Оберст вышел из-за стола и направился следом за генералом, чтобы проводить его.
- Вам бы в своей Вене вальсы Штрауса играть, а не мундир носить, – наклонившись к уху Иоганна, тихо промолвил Хофштадтер. – Офицер из вас получился на редкость плохой.
Обер-лейтенант, внезапно потерявший всё своё красноречие, ничего не ответил, налил ещё рюмку коньяка и выпил.
Вечером следующего дня, едва войдя в квартиру, Сергей сразу решительно прошагал в комнату и распахнул шкаф. Несколько секунд он собирался с духом, а затем скинул с себя одежду и достал аккуратно висящий на «плечиках» эсэсовский мундир. Предчувствие чего-то нехорошего тяжело легло на душу и сжало сердце…
«Молодой человек, да у вас, как и у Хакке, от одного вида моего мундира поджилки трясутся…»
Внутри яркой и неожиданной молнией сверкнула неизвестно откуда возникшая ярость. Сергей отбросил сомнения и стал нервно трясущимися руками облачаться в форму.
Когда ремень был застёгнут и правая рука поправила кобуру с пистолетом, когда на рукав кителя была натянута повязка с партийной символикой, он взял в руки фуражку и осторожно подошёл к зеркалу, не решаясь взглянуть на отражение. В конце концов, зажмурив глаза, он надел фуражку на голову, шагнул вперёд и поднял глаза. От увиденного захватило дух. Любуясь собой, Сергей почувствовал, что вместе с этим мундиром ему довелось примерить на себя и ту полноту власти, власти Нации господ, которой, несомненно, в своё время обладал дед.
«Ты прав, малыш, тебе и не снилась такая власть! Люди чувствовали её, как чувствуют силу животные – нюхом, кожей, каждым нервом, всем своим существом. А я умел распознавать их страх. Я мог делать с ними всё. Впрочем, зачем я тебе рассказываю это? Ты не принадлежишь к Господам, все вы – Нация рабов!»
«Это почему же?»
«Потому что каждый мелкий чиновник вертит вами, как ему заблагорассудится, а каждый из вас приходит к нему униженно, словно холоп по гроб жизни обязанный. И к работе вы относитесь так же: у вас работодатель – благодетель, он, как принято у вас считать, вас кормит, а вы его хлеб жрёте. И никто из вас не решится приставить к голове такого вот «царька» пистолет и крикнуть: «На пол, свинья! Это не я, а ты мне должен за то, что я на тебя горб гну!» У меня такие черви сапоги лизали, потому что настоящего духа в них нет… Если разобраться, то они действительно обязаны вам всем, что имеют. Всеми своими деньгами, льготами, правами, которые вы сами дали им в руки, включая даже право распоряжаться вашими жизнями, в конце концов! Даже такое вы позволяете творить над собой! И молча терпите, лишь утираясь от плевков этих тварей – тоже рабов, лишь чуть приподнявшихся над остальной массой».
« Рабы…И, однако, мы победили вас»!
«Ха-ха! Кто это сейчас говорит? Русский Сергей или немец Генрих, как я мечтал бы назвать своего первого внука? Ты уж, внучок, определись со своей национальной принадлежностью! Посмотри, как у тебя стали гореть глаза, как ты выпрямился, какое выражение лица в зеркале после того, как примерил мою форму! Если так пойдёт и дальше, то вынужден буду признать, что в тебе всё же проснулась кровь Хофштадтеров! А что касается темы победителей и побеждённых, то замечу: победитель Пётр до конца своих дней жил намного хуже, чем побеждённый Эрик. Жил, как и все живут в вашей стране до сих пор – рабом. Так-то вот…Попробуй как-нибудь снова надеть его мундир, ты сам всё узнаешь, всё поймёшь. Недаром ты – наполовину мой внук…»
Сергей не стал ничего отвечать. Ему показалось, что гауптштурмфюрер в зеркале сказал правду. Стало обидно за деда Петра и, в то же время, Сергей испытал лёгкую гордость за фон Хофштадтера. Впрочем, почти тотчас он устыдился и первого и второго чувств.
Он снял с себя мундир СС и переоделся в дедовский советский.
Попивая на кухне крепкий чай из стакана с дедовским старым подстаканником, ожесточённо дымя «беломориной», он ощущал нарастающую внутри непонятную тоску, возникшую после того, как вылез из «шкуры» фашиста. Ведь Хофштадтер сказал правду – всё обстоит именно так, как сказал! Почему народ, победивший такого страшного врага и потерявший 27 миллионов человек в этой Кровавой Мясорубке, народ, который живьём сжигали в печах крематориев и душили в газовых камерах концлагерей Хофштадтеры и им подобные, народ, который жгли деревнями, вешали и расстреливали сотнями за один присест, не жалея даже грудных детей, - почему этот народ никак не может освободиться от собственных врагов, не менее страшных? Эти враги говорят о всеобщем благе, сулят светлое будущее, обещают каждому заботу, лезут-рвутся во власть. И всё ими делается лишь для собственного блага, для большей заботы о себе самих, и светлое будущее строится ими только для себя и своих отпрысков. Остальные, в созданных условиях «заботы и экономического процветания» вымирают по миллиону в год. Такими темпами внутренние враги скоро перещеголяют фюрера. Стоит отдать должное их изобретательности – уничтожение идёт без печей крематория и без массовых расстрелов. Но право носить мундиры различного рода «фюреров» они уже честно заработали… «Коричневое войско» восторженно аплодирует им из преисподней.
« И за это я сражался на двух войнах? Хорошо, что не дожил до вашего 91-го…»
- Петя, у Володьки зуб разболелся. Продуло где-то, плачет маленький. Побудь с ним, а я пока на кухне…
И Валя выбежала из их маленькой, в 15 квадратных метров, комнатки общежития, где они вместе жили после перевода Петра в Калинин. Общежитие, а точнее – построенная еще в царские времена казарма для проживания рабочих швейной фабрики на нынешней Пролетарке, представляла собой огромное кирпичное здание с высокими потолками, длинными коридорами по краям каждого – многочисленные двери, двери… Словно муравьиные норки с постоянно снующими туда-сюда насекомыми. Общий туалет, общая кухня. Вечерами пьяная ругань, драки. Много урок, освобождённых по амнистии, нашли себе прибежище в стенах дома. А Володьке уже семь, и маленькая Маруська недавно отпраздновала пятилетие.
За них и волновался Пётр: в такой обстановке хорошему не научатся ребятишки. Нужно было искать другое жильё, но где? – жилья не хватало, люди после войны ещё ютились где могли и как могли. Снимать комнату было не по карману – Валя не работала, а всё денежное довольствие Петра вылетало как в трубу – считай, только жить начинали после войны, детишки подрастали, постоянно требовалось многое.
Сынишка сидел на кровати, прижимал к щеке Валин шерстяной платок и тихонько подвывал.
- Сильно болит, Вовка? – спросил его отец, снимая ремень и расстегивая китель. – Ничего, сынок, зуб-то молочный! Шатается или нет?
- Шатаеш-шся, - прошепелявил мальчик, кривясь при этом от боли. – Болит, папа…
- А давай его вырвем, а? Секунда боли – и всё, ложись и отдыхай.
- Стра-ашно!
- Давай я тебя научу как это делать, а ты уж сам потом решишь – рвать или нет. Давай попробуем?
Отец встал, достал катушку суровых ниток и протянул Вове.
- Один конец привяжешь к зубу, - только крепко привязывай! – а второй к дверной ручке! Мамка войдёт, дверь распахнёт – и не заметишь, как зуб вылетит!
- Страшно ждать-то!
- А я тебе пока про войну расскажу! Идёт?
Глаза сынишки расширились от радости, и он улыбнулся:
- Идёт!
- Плакать не будешь? Я ведь никогда не плачу, значит и ты не должен.
- Ты плакал. Я помню.
Пётр нахмурился:
- Это когда же я плакал? Что-то ты, Вовка, не то городишь!
- Весной, у окна. Ну, когда дядя Сталин помер…
Точно, Пётр, услышав сообщение, почувствовал, как к горлу подступает комок, встал и подошёл к окну, чтобы не заметили слёз его домашние. Глядя на грязный снег во дворе, на замершие ветви деревьев, он думал о том, что будет со всеми ними, со всей страной дальше, а по лицу, сами по себе, катились слёзы. Валя и дети, понимая его состояние, не трогали и не задавали вопросов.
Долго простоял Пётр у окна, а потом, накинув старую лётную куртку, вышел и вскоре вернулся с поллитровкой.
Помянуть Отца сам Бог велел.
Детишки заснули. Володька, всё-таки смело избавившийся от болевшего зуба, мирно засопел, а его сестрёнка вообще к тому времени видела пятый сон.
Пётр лежал, глядя вверх, заложив руки за голову. Он думал о будущем семьи. Нужно было что-то решать.
- Петь, ты не спишь?
- Нет, Валюшка, думаю вот…
- О чём?
- Да так… Думаю, что увольняться мне нужно. Выслуга есть, пенсия заработана. Пойду ещё и работать – всё легче нам будет!
- Да кем же ты работать пойдешь? – Валин голос в темноте прозвучал испуганно.
- Устроюсь к нам же в полк, инструктором по прыжкам. Возьмут. Свои же ребята - помогут, выручат! А там и жильё другое подыщем, не для детей это место.
- Ох, Петя, не знаю я… Ты уж сам решай, ладно?
Сергей перевесил советскую форму в дальний угол шкафа. Ему становилось тошно от воспоминаний Петра – столько в них ощущалось повседневной серости будней, непрекращающейся ежедневной борьбы с разными трудностями, боли потерь, обиды за несправедливо вознаграждавшийся тяжкий труд… И даже бодренький голос деда, изредка бросавший в голове внука лозунги типа «Ничего, внучок, мы везде прорвёмся!», звучал не совсем искренне. Похоже, Пётр сам начал сомневаться в безоговорочной правильности своих прежних взглядов. По крайней мере, в высказываемых им мыслях стала проскальзывать какая-то неуверенность.
«Не надо, дед. Помнишь, когда я был маленьким, ты рассказывал мне про то время, когда наступит коммунизм? Мол, все будут честно работать, и всё в магазинах будет бесплатным! Всё-всё. Я спросил тебя: а скоро ли он, этот коммунизм, наступит? Уж очень мне, маленькому мальчишке, хотелось, чтобы поскорее это время наступило – я мечтал о велосипеде и надеялся, что при коммунистическом раскладе смогу запросто оторвать его нахаляву в ближайшем магазинчике спорттоваров. Но ты ответил: «Я, Серёжка, не доживу, конечно. А вот ты, скорее всего, успеешь при нём пожить!» Вот и дожил я...до чёрт знает чего!»
«Погоди, Серёжа…»
«Нечего тут годить. Всё мне понятно. Я ведь уже не маленький, ты разве в зеркале не заметил?»
«Но есть ещё, что я должен тебе рассказать!»
«Дальше я всё знаю, дедушка: к твоему шестидесятипятилетию - новоселье в «хрущёвку», а потом, через десяток с небольшим лет, твоя болезнь и смерть. Конец эпопеи. На похоронах я, третьеклассник, держал подушечку с твоими орденами, а двоюродный брат, Рома, с медалями. Бабушка плакала. Аминь».
После этого советская форма была задвинута в дальний угол шкафа, а на передний план выдвинулся мундир СС. Как-то веселее становилось в последнее время от бесед с Эриком. Гауптштурмфюрер раскрылся неожиданно, предстал в свете совершенно ином, нежели в том, в каком этих людей показывали в старых кинофильмах и книгах о войне. Помимо эсэсовца, в нём стал виден человек, и человек незаурядный, остроумный и интересный, со своими достоинствами и недостатками, много знающий и умеющий увлекательно рассказать свои истории собеседнику. При этом, с каждым разом Сергей прислушивался к словам деда всё с большим интересом и вниманием. И Хофштадтер с каждой очередной беседой проявлял себя всё ярче и активнее…
Через два дня Сергей обнаружил, что из-за очков у него начали быстро уставать глаза, и сделал неожиданное и удивительное открытие: его зрение стало намного лучше. Теперь он мог свободно обходиться без очков, кроме редких случаев. В которых проще было бы обходиться чем-нибудь более удобным – ушедшим в прошлое пенсне, например…
- Приветствую вас, Леночка, - поздоровался он утром с девушкой – коллегой по работе.
Леночка озадаченно посмотрела на него и спросила:
- Серёжа, вы что, волосы покрасили?
Сергей взглянул в зеркало, висящее на стене, и едва не вскрикнул от неожиданного зрелища – он стал блондином! Мало того, глаза тоже кардинально поменяли цвет: из карих они превратились в ярко-голубые. Жутковато…
Хотя, почему бы и нет? За одну ночь из расы рабов в Нацию Господ!
Сергею понравилась новая внешность.
«Хайль!»
Эрик вышел из здания штаба и направился к одной из машин, направляющихся на передовую. Возникший перед ним, как джин из восточной сказки, лейтенант Юнгер, командир взвода австрийских горных егерей, которым было поручено сопровождать колонну, отдал честь, начал рапортовать, но гауптштурмфюрер остановил его движением руки.
- Каково состояние дороги после дождей? Задержек в пути не предвидится? – поинтересовался он у лейтенанта.
Тот с готовностью, словно ждал этого вопроса, отчеканил:
- Нет, господин гауптштурмфюрер! Состояние дороги хорошее!
- Хорошее и отличное – разные вещи, лейтенант. Ну да ладно, по машинам!
- По машинам! – усиленным эхом вторил ему Юнгер, и через минуту колонна тронулась в путь.
Командир взвода приврал – грунтовая дорога после осенних дождей не была в хорошем состоянии, она была порядком размыта, и, в довершении беды, всю эту жижу размолотили колёса грузовиков, что сновали туда и сюда от Петсамо до линии фронта. После первых минут путешествия Хофштадтер понял, что достичь конечной цели колонне удастся нескоро.
Он выругался про себя и, откинувшись на спинку сиденья, прикрыл глаза в надежде вздремнуть. Но и этого ему не удалось, – машина подпрыгивала, попадая в размытые ямы, - гауптштурмфюрер прекратил свои попытки уснуть и начал медленно закипать яростью.
- Помедленнее, идиот! – прошипел он водителю. – Там, в грузовиках не овощи везут!
- Слушаюсь! – ефрейтор за рулём побледнел и сбавил скорость.
Утром в кабинете генерала Дитля Хофштадтер наконец-то услышал то, на что всем этим тупым воякам давно следовало бы обратить самое пристальное внимание. Стягивание сил противника к линии фронта, активная перегруппировка войск и усиленный подвоз боеприпасов – все эти факты свидетельствовали о готовящемся скором наступлении русских. А этот старый хрыч – подагрик Дитль терял драгоценное время. Наверное, надеялся, что русские всё же в последний момент передумают и оставят его толстую задницу доживать свои дни в Петсамо в мире и спокойствии на казённых харчах. Да, служба у здешних солдат не то, что на Восточном фронте! Многие даже не знают как выглядят настоящие русские: у противника в армии служит много азиатов,- низкорослых, с узким разрезом глаз, - многие австрийцы и немцы считают, что это и есть русские. Впрочем, какая разница, чьей расы солдат влепит в тебя пулю: европейской или азиатской?
Теперь Эрика стала очень волновать своя собственная судьба. Следя за последними событиями на фронтах и в мире вообще, он начинал испытывать очень неприятное чувство, которое не оставляло его даже ночью, во сне. Такое чувство, вероятно, испытывает волк, которого обложили со всех сторон опытные охотники. И пусть самих охотников возле логова не видно, но волк ощущает их приближение, волк беспокоится и ищет способы скрыться, оставив всех в дураках.
Нужно лишь найти место, где он сможет затаиться, обжиться, зализать раны, встать на ноги…
У Эрика фон Хофштадтера такое место было приготовлено давно.
Гауптштупмфюрер налил себе кофе, попытался уловить аромат, и поморщился. Ничего похожего с привычным для него запахом. Оно и понятно: выдумали мерзкую пародию на кофе – растворимый! Какой уж тут аромат!
На улице слышался детский смех, шум машин, музыка из чьей-то квартиры.
Через раскрытое окно в комнату вливался октябрьский воздух, и его ароматы были более приятными, нежели от кофе, хотя и навевали не совсем приятные воспоминания. Так же пахло в воздухе в тот октябрьский день тысяча девятьсот сорок четвёртого.
До передовой оставалось километров семь, когда Хофштадтер неожиданно приказал водителю остановиться. Колонна замерла, из своего грузовика уже выпрыгнул Юнгер и едва ли не вприпрыжку мчался к гауптштурмфюреру с целью узнать причину остановки.
- Лейтенант, - насмешливо сказал Эрик, - позвольте мне про естественные надобности не распространяться во всеуслышание?
Лейтенант растерянно замер, а затем покраснел.
- Прошу прощения, господин гауптштурмфюрер… Я думал…
- А вы постарайтесь думать поменьше, лейтенант. Вы в этом деле, как я погляжу, не слишком сильны.
И Эрик, раздвигая ветки руками, углубился в придорожные заросли.
И в это время со стороны линии фронта донёсся звук артиллерийской канонады. Забыв о том, что он собирался делать в кустах, Хофштадтер замер, сердце его ёкнуло: «Вот оно, началось!»
Перекрывая отдалённый грохот разрывов, в воздухе появился новый звук. Этот звук шёл сверху, и гауптштурмфюрер поднял глаза к небу: с юго - запада приближались самолёты, и самолёты эти были явно не немецкими. Их было много, и Эрик не стал тратить время на подсчёт, он понял одно – колонну эти самолёты точно не оставят без внимания. Впереди был крутой, поросший низкорослыми берёзками, склон, далее – берег озера, с множеством валунов, среди которых можно найти укрытие. Хофштадтер опрометью бросился туда.
Под окном кто-то громко закричал на незнакомом гауптштурмфюреру языке. Он погасил свет и посмотрел вниз, с высоты четвёртого этажа: у подъезда стояли два чернявых парня, вдвоём удерживая в руках какую-то коробку внушительных размеров. Один из них, подняв голову вверх, снова закричал, пытаясь позвать кого-то из жильцов дома.
- Эй, Рустам, брат, выходи! Сюрприз приехал! – теперь крикнули уже хоть и с акцентом, но по-русски.
- Ай-ла-ла-ла! Эй, Рустам! И мы тоже приехали! – присоединился второй голос. – Выходи, встречай, брат!
Эрик фон Хофштадтер встал и, одёрнув китель, достал из кобуры пистолет, проверил обойму, загнал её на место и передёрнул затвор.
Под его окном, около его дома, нагло орёт какая-то заезжая сволочь.
Пришло время показать кто здесь хозяин.
И что самое приятное: раздавив этих азиатов, он нисколько не станет в будущем сожалеть о содеянном. Фюрер давно освободил его от химеры, называемой совестью.
Фюрер был во всём и всегда прав: жить без неё Эрику было несравнимо легче.
От армады самолётов отделились всего три: два «Киттихоука» и одна «Аэрокобра». Они прошлись над дорогой, словно вспахав её своими пушками, перемалывая землю, кусты, машины, людей, и набирая высоту, начали разворот для второго захода. Со стороны дороги до Эрика доносились какие-то команды Юнгера, вопли раненых и просто несвязные панические крики. Странно, но боеприпасы чудом не взорвались ни в одной машине.
«Ну, ещё не вечер», - подумал гауптштурмфюрер и, вслушиваясь в нарастающий гул приближающихся самолётов, посильнее прижался к земле.
Лейтенант - глупец вместо того, чтобы увести солдат подальше от машин, продолжал командовать уже несуществующим подразделением – солдаты не слышали его команд, они метались вдоль колонны как стадо баранов.
Сразу, как первый штурмовик начал «утюжить» дорогу, Хофштадтер понял, что был прав в своих предположениях: один из грузовиков рванул так, что грохот перекрыл все остальные звуки этого мира. Эрик даже решил, что оглох. Может быть, так оно и было некоторое время. Он даже открыл рот и попытался что-то кричать, но не слышал собственного голоса то ли от кратковременной глухоты, то ли от продолжающегося обстрела.
Похоже, что на третий круг самолётам заходить будет незачем: после взрыва первой машины вряд ли кто остался невредимым, а взрыв остальных грузовиков – дело короткого времени, две машины уже горели, и очень сильно горели. Отогнать подальше оставшиеся три уже некому, а значит, и они очень скоро взлетят на воздух. Помощи с передовой ждать не приходится, у них там, похоже, свои проблемы, да и радиостанция находится в машине, которая уже горит… Как-то неохота проявлять глупый героизм, а лейтенанта после взрыва что-то не слышно – видимо, откомандовался своим взводом, дуралей.
Один «Киттихоук» всё-таки вернулся: теперь уже две машины лопнули огненными шарами, раскидав свои рваные останки в разные стороны на приличное расстояние. Кусок кабины одной из них рухнул на камни рядом с убежищем Хофштадтера, отчего тот ещё сильнее вжался в мох между камнями.
Магомет стоял рядом с коробкой, в которой они привезли брату сюрприз – подарок ко Дню рождения. Новенький телевизор. Старший брат, Руслан, поставил сумку с разными гостинцами, что собрали мать с отцом и все родственники для Рустама, сложил ладони рупором и кричал вверх, со смехом и шутками требуя, чтобы Рустам спускался вниз встречать дорогих гостей. Младший братишка услышал их, появился в окне, радостно замахал руками и снова исчез, чтобы выбежать на улицу и поскорее обнять своих близких. Магомет и Руслан в дороге много раз, радуясь, представляли себе, какой будет их встреча с Рустамом после столь долгой разлуки, но они и предположить не могли, что ожидает на самом деле.
Дверь подъезда распахнулась, и на крыльце, освещённом бледным светом уличного светильника, возник человек в форме. Военный. И почти сразу же Магомет понял, что этот человек не просто военный – он был одет в фашистский мундир. И ещё в его в руке поблёскивал пистолет.
Старший брат в изумлении замер, а человек в фашистской форме поднял руку с оружием и выстрелил. Пуля попала брату в голову, он пошатнулся, споткнулся о коробку с телевизором и упал на асфальт.
Магомет закричал и бросился к нему, но выстрелом его сбило с ног. Пуля попала в бок, кровь полила сразу же, потекла очень сильно, но парень, зажимая рану руками, всё же старался доползти до тела старшего брата, ещё надеясь на какое-то чудо.
Человек в эсэсовской форме склонился над ним и сказал несколько слов на немецком,- по интонации Магомет понял, что сказанное было каким-то оскорблением, и ещё успел разглядеть повязку со свастикой на правом рукаве кителя, - а потом убийца приставил пистолет к его голове и хладнокровно, глядя в глаза и улыбаясь, нажал на спуск.
Пётр взглянул вниз, где Саша Спиридонов ещё раз прошёлся над немецкой колонной. Здорово, пять минут – и боеприпасов у фрицев стало намного меньше. Удачно «прошлись».
Гауптштурмфюрер вскарабкался по склону, цепляясь за ветки и пучки мха. Выбравшись на дорогу, он оглядел догорающие обломки того, что ещё недавно было колонной грузовиков, и крикнул:
- Есть кто живой?
Не дождавшись ответа, он зашагал по дороге в сторону, противоположную той, откуда доносились гул артобстрела и пулемётные очереди...
У Титовки ему удалось с попутной машиной добраться до Петсамо, а через три дня он уже в первых рядах остатков разбитых частей двигался в сторону морских портов Норвегии.
От увиденного во дворе у Рустама подкосились ноги. Сначала он не поверил своим глазам, настолько всё выглядело неправдоподобно, настолько это не вписывалось в окружавшую его до сих пор жизнь. Его братья лежали на асфальте в лужах крови, а над ними стоял мужчина в эсэсовском мундире, убирая в кобуру пистолет.
Услышав звук хлопнувшей двери подъезда, человек в форме снова достал пистолет и медленно повернулся.
- Сергей Ник…- Рустам успел удивиться лишь в первую секунду, а потом прогремели три выстрела подряд.
- Нельзя в моём доме, на моей земле устраивать пристанище для неумытых свиней, - произнёс Хофштадтер и после этого уже спокойно, не торопясь, убрал пистолет в кобуру и отправился домой допивать свой кофе. Растворимый.
ЭПИЛОГ
- Итак, что мы имеем? Записывай: тело мужчины примерно 35-40 лет, рост и телосложение средние, волосы тёмно-русые. Одет в форму капитана Советской Армии образца сороковых тире пятидесятых годов. Справа от тела на полу – пистолет, предположительно «Вальтер»… У мужчины огнестрельное ранение в правой части головы, по всей видимости, и послужившее причиной смерти.
- Гильзы у подъезда от этого пистолета, Паш?
- Да, думаю, что от этого. Не слишком много «Вальтеров» палит по людям в нашем городишке. Ухлопал тех троих и сам стрельнулся – маньяк какой-то, честное слово!
- Да уж, наделал всем хлопот.
Чиз был прав: одежда чертовски сильно меняет человека, но Сергею всё же не стоило проверять эту теорию на себе. Пусть даже Хофштадтеру так и не удалось начать всё сначала.
Впрочем, «могилы всё ещё раскрыты, а мертвецы никак не могут обрести покоя»…