В пределах жизни поправимо все – за день до смерти можно жить сначала, своё переиначив ремесло, и то сказать, что раньше не сказала. – Простить, покаяться, тщету перевалить – жестокую скалистую вершину. Спуститься вниз. И дальше просто жить, не поклоняясь общему аршину, не доверяясь попусту словам, сулящим запредельные решенья...…
Сейчас думаю также.
Жизнь – захватывающий роман на все времена, роман с жизнью захватывает каждого, отвечая на вызовы своей только, в конечном итоге, жизни. Как может и как хочет. Получается роман с текстом от автора, - обдумывает и произносит, облекает его в какие-угодно формы, иногда хочет обратиться к письменным формам. Тогда автор своего романа пользуется своим выводком персонажей, населяющих разные письменные пространства, заодно приглашая туда некоторых из мудрецов, кого жизнь однажды и навечно призвала к учительству в самой открытой форме – бери от меня все созвучное твоей душе. Культурное раздолье позволяет быть привередой – никто не в обиде. В этот раз в общей компании выделялся совсем нестарый датчанин с горящими глазами, чьи мысли к моему же изумлению легко перебивали многие прочие. Персонажи сетовать не могли, но робко подсказывали имена других почтенных, оказавшихся на одних страницах с ними. Приходилось не раз извиняться, ссылаясь на долгую работу – сейчас одно, а поначалу другое, но, наверное, так только и бывает, если время жизни сопрягается в первую очередь, со жгучим интересом к ней. В этом - романтическое признание: есть вера в неабсурд жизни, и оттого абсурдистские толкования и приемы письма кажутся много избыточными на сегодняшний день. Шлейф их неизбежного микста с реальными представлениями искажают линию горизонта естества и в числе других наносных вещей могут обратить личностное развитие в химеру. И тогда на самом деле открываются ворота абсурду и хаосу, но в первую очередь, глупости. Это не голословное утверждение - состоялся путь, каждый шаг которого вел к такому пониманию. Для меня эта история оказалось самой интересной. Потом уже появилось желание (опять-таки романтическое) облачить свои находки в тот или иной текст, призывая себе в помощь персонажей отстаивать территорию души. С указанием такой деятельности полстраницы, уже лежащие перед моими глазами – окажутся в принадлежности жанра романа с рассказами, рассказиками, повестями и др. Подчеркнуть - никак не романный жанр некоего конечного контента, * но тип, « жанр» литературной работы как процесса, предельно личный, романный по эмоциональному насыщению.
Неизбежно, однако, возникают заботы самого письма и его адресации.
По своей генетике от беллетристики, к сожалению далека - ген литературной скорописи отсутствует, и значимо не прирастают объемы написанного – основного стимула писательского труда. Радости авторства в логике заявленного жанра копятся крупицами, выстраивая вязь подтекста формально сюжетного письма. Чувство, которое возникает в момент облачения в словесную форму своих « находок», стоит дорогого. Уже есть ощущение сделанного, задвигая в стол свой текст. И переделывая, оттачивая после, естественно, отказываясь от одного, но усиливая звучание, как кажется, узлового, ощущение состоявшейся работы - условия почти решающего для устойчивости внутреннего мира не исчезает. И, вместе с тем, такой путь очень уязвим, – вспомнить Розанова: «Да, мне многое приходило на ум, чего раньше НИКОМУ не приходило, в том числе Ницше и Леонтьеву. По сложности и количеству мыслей (точек зрения, узора мысленной ткани) я считаю себя ПЕРВЫМ». ( «Опавшие листья», авторские выделения в тексте -курсивом). Доля, но именно доля куража, фанаберии, как в данном случае – непременна в подобном творчестве; но если «в стол», когда эндорфиновый пик проживается однажды, не повторяясь в актах публичности, то, безусловно, извинительна.
И что как не кураж, толкает на последующие шаги, с универсальной фразой «мне есть что сказать». Но «как» и «кому» остаются самыми тупиковыми составляющими жанра. Объяснение тривиально - нет опыта (не уточняя в чем), живя наивной надеждой на то, что если было интересно « всем этим заниматься, то сами собой найдутся читатели».
И здесь, знаете ли, может приключиться некое реальное событие, заставляющее амбиции умерить очень и очень.
О событии. Очень сжатый рассказ о нем предваряет слоган «Винзавод», субъективно воспринимаемый в лексике англо-русского ироничного смешения как завод (настрой) на выигрыш. Кажется симпатичным. Тем более в связи с реальной функцией московской культурной площадки. Но в данном случае винзавод как повод обсуждения собственных открытий, касаемых современного культурного жизнеустройства. Без них – открытий, вполне можно обходиться, продолжая относиться к жизни как всегда и пользуя язык понятных до сего времени значений в общении с себе подобными. Принципиально такое же отношение к письменному языку. По умолчанию – как же иначе – личностное подобие предполагает общую почву произрастания смыслов, понятных, как само собой разумеющееся, всем. Но история с винзаводом засвидетельствовала другое. Сама история легкая и радостная – майская теплая ночь и веселая толпа, немедленно и непременно желающая насладиться современным искусством – ночь музеев. Уже удовольствие – пристроиться и продвигаться внутри молодого и незнакомого племени к интригующему пятачку новой культуры. Милые, но неуловимо иные по выражению лиц, иная речь, короткие реплики, легко прорывающийся громкий смех, обойма междометий. Внутри, у выставленных экспонатов никаких развернутых оценок, заключения виденному в своих односложных словечках, выражающих, в общем, нормальный разброс мнений от «это нравится» до «выпендрёж и ничего больше» (как мы говорили, и как сама себе говорила иногда в тот раз). Идея ночного винзавода очень понравилась – праздник души состоялся. И «ночной винзавод» - очень важно. Дневной винзавод, по правде, пока не тянет. Понятно, что хочу сказать – магия праздника слагалась по законам волшебной ночи, наполненной людской энергетикой. Эта волшебная сила небывалой легкости исходила от очередного и незнакомого мне племени. Александр Сергеевич, два века назад задал хороший модус приветствовать свою смену. И в ту ночь, возвращаясь домой, была счастлива. Своя же собственная неправота очень порадовала. Конечно, не на луне живу, в ста метрах от дома сразу три школы, и вечерами бабушкины лавочки у подъездов не пустуют – молодые ребята и девчонки свои пивные посиделки устраивают, и общественный транспорт дает возможность ознакомиться с новой языковой «культурой». Даже смешно стало слушать симпатичную передачу «Говорим по русски». О чем это они, какие нормы, если улицы захлестнул мат, с малолетства, с младых ногтей основной способ межличностной коммуникации. И вот оказалось, что улицы это улицы, а культурное жизнеустройство в нормальной параллели, никто отменять не собирается, но его обихаживают сегодня другие, уж точно, не хуже прежнего пула, но выбравшие другой формат жизни, усекая всякого рода длинноты. В языке, в первую очередь, и это особо заметно. Но, очевидно, и в смысловых вещах – укорачиваются цепочки умопостроений по условиям «если … то», и многое другое, очевидно, оказывается другим в таких головах. Конечно, совершенно другие ассоциативные ряды. Правда, додумывалось такое потом, когда поняла, что винзаводовская ночь неожиданно обернулась желанием: быть «им» понятной. Такое щенячье, по своему, трогательное, но не разрешаемое реальностью чувство. Реальностей, по крайней мере, две – реальность опыта жизни и реальность молодости. Последняя чрезвычайно автономна – движитель внутри себя и он легко способен совмещать в себе генерацию особых творческих воплощений в кинематограф, литературу, в стиль собственного бытия и др. Так было, и есть сейчас. Но, как кажется отличие почти кардинальное в том, что заботой каждого индивида стала страсть к переиначиванию заданной траектории движителя. Совпадающую со стрелой Времени, её изо всех сил стараются скруглить и хотя бы развернуть по границе, своей «юношеской» автономии. Такой бег по кругу очень бы устраивал. О другом - переходе в состояние немолодости - и думать противно (страшно), а тем более менять смыслы и стереотипы. Инфантильный страх немолодости имеет и смешные (сменить лицо, тело) и трагические проявления (суицид в пределе), и всегда более дремуч экзистенциального страха ускользания жизни, приходящего нечастым непрошенным гостем в тишь бессонных ночей. Но такое – в копилку продуктивного опыта - «memento more» - и далее по известным текстам с известными благими последствиями для душевной организации живущих. «Быть ими понятой» означало бы некую совместную прогулку, и ненароком выбранный иной ракурс, открывающий не только ближние поляны, но и горные хребты вдалеке. По заведенным правилам стрелы Времени все попробуют себя на горных тропах. Но к ним уже сделаны подходы, и может быть, полезно узнать, с какой стороны путь менее травматичен (не так страшно умереть, как остаться никчемным инвалидом, как говорится). Если бы мешали только языковые различия, принципиально возможен некий автоперевод. Но все-таки чистота заявленного жанра, как кажется в большей степени, обеспечивается смысловой наполненностью текста. А такой критерий находится в меньшей привязке с сиюминутной спецификой поколений, которая влияет на выбор склона в альпинистском маршруте, но на изменение высоты гор покуситься не может.