Глава "Метаморфозы Вероники"
И вот тут-то вспомнилось-накатило совсем ни с того ни с сего. Хотя нет, всё-таки причина имелась, ведь выпила ровно столько, сколько озябшая душа моя попросила.
Организм мой, несмотря на молодость и тренированность, в течение долгих шести лет напрочь отказывался выполнять главное природное предназначение для женщины: дать жизнь будущему наследнику или наследницe рода. По тогдашним российским понятиям я начинала считаться особой довольно-таки староватой для первой беременности, так что излишне любопытные старушки у подъезда стали всё назойливее и назойливее задавать один из своих излюбленных вопросов: "Это когда же можно будет полюбоваться на младенчика в вашем-то семействе? Давно пора вам, молодым, подумать о прибавлении, чего тянете?" "Сначала современному молодому человеку или девушке надо успешно закончить учёбу, затем — найти хорошую работу, на ней себя проявить и утвердиться. Потом следует как следует обустроиться и обязательно найти время и возможность поездить-попутешествовать по всяческим интересным с познавательной точки зрения местам. А вот после всего того только и надо начинать думать дальше..."
Стандартно-уверенно-рубленно вылетал затверждённый наизусть текст в назидательном исполнении, а меж тем плотно стянутые, почти деревянные губы мои шевелились лишь с применение нечеловеческого усилия. Ведь на самом деле я каждый раз получала моментальный, но необычайно сильный удар в грудь и живот чем-то очень холодным.
Понятия я не имела, почему не беременею, вроде бы никогда не старались предохраняться... вроде бы совсем молодые... вроде бы сильные и здоровые...
Однажды, будучи уже работающим специалистом после окончания ВУЗа, торопилась на важное совещание в соседний со своим офис, где к тому же должна была сделать доклад, для чего лёгкой быстрой походкой пересекала уютный крохотный садик в старомосковском Трёхпрудном переулке. Какая-то совсем юная мать сплошь усыпанная словно-бы живыми играющими бликами поздне-майских солнечных зайчиков целовала-миловала свою примерно трехмесячную малышку в высоких кустах буйно цветущей персидской сирени. "Приди котя помогать, мою доченьку качать. Уж как я тебе коту за работу заплачу: дам кусочек пирога, дам кувшинчик молока", — вознося прямо к самому синему небу свою девочку, напевала слегка веснушчатая рыженькая молодушка в открытом светлом сарафане, одновременно звеня-заливаясь невероятно счастливым грудным полнозвучным смехом. Голубоглазенький ребёночек в розовеньких распашонке и ползунках смешно фыркал и светился ясной чудесной улыбкой в ответ матери.
У меня же мир померк в глазах, а грудь крест- накрест перепоясало ремнями жгучей боли. Папки с текстом выступления, протоколами и чертежами выпали из омертвелых рук и важные бумаги веером разлетелись по земле, образуя вокруг меня, резко согнувшейся пополам, нечто похожее на заколдованное кольцо. Поскольку никогда раньше не испытывала я сердечных приступов, то потому подумала, что так внезапно заколоть сердце может лишь во время них. Какие-то милые прохожие довели меня до работы, добрые коллеги принялись отпаивать охлаждённой минеральной водой и вознамерились вызвать "Неотложку", но от последней я отказалась. Физическая боль ушла достаточно быстро, а интуиция прошептала истинную причину происшедшего. Спустя немного времени удалось собраться с духом и силами и довольно-таки прилично и уверенно выступить по теме проекта.
С того самого дня решила я больше дело на самотёк не пускать, а твёрдо взять в свои руки и целенаправленно разработать, как и прочие свои paбочие чертежи, доклады и проект-задания. Сидящая во мне профессиональная отличница считала, что всего в жизни можно добиться настойчивым всесторонним анализом и тщательным планированием перелома ситуации в нужную, оно же правильную сторону. То решение на практике вылилось в многомесячное болтание по всяческим специализированным консультациям, осмотрам у разных звёзд акушерства и гинекологии (мама со свекровью устроили по блату) и сдаче всевозможнейших анализов. Даже мужа своего убедила подвергнуться всем необходимым медицинским процедурам.
Каково же было услышать после года с хвостиком неимоверных усилий, невероятного количества посещений, бесед, мазков, кровопусканий и необъяснимых снимков, включая такие совсем странные, как фотокарта позвоночника, энцефалограмма головного мозга и объёмная фотография седалища, единодушный вердикт врачей: "Оба совершенно здоровы".
Как быть дальше? Ничего больше не делать и пусть оно будет как будет? Идти в церковь молиться? Надеяться на Божье провидение?
Ничего мне НЕ МОГЛИ ОТВЕТИТЬ специалисты-светила. Я насмотрелась вдосталь на несчастных, отчаявшихся, готовых на что угодно, молящих докторов о любых муках и испытаниях, не жалеющих отдать всё на свете ради почти призрачной надежды прижать к груди тепленькое, маленькое, родное тельце женщин!
Я помню, как дни малейших задержек заставляли сжиматься в маленький молящий комочек моё собственное измученное сердечко. Вероника Малышева замирала в адском ужасе от вот-вот готовой опять сорваться в вольные небесные просторы птицы счастья в волшебном золотом оперении, а приходы банальных месячных воспринимались куда хуже диверсий пресловутых "врагов народа" сталинского периода истории — как ограниченные обыватели тех времен регулярно требовали немедленной расправы, так и у меня регулярно повторялась тяжёлая депрессивная истерика. Не помогало ничего: ни специальная фруктово-овощная диета, ни мёд вкупе с яблочным уксусом, ни ежегодные поездки на юга и к морю, ни походы к опытным психотерапевтам, ни весёлые дискотеки в Парке Горького, ни до отчаяния страстные объятия с любимым мужем... Ничто на свете не было способно помочь сей беде!
Теплым позднеапрельским вечером, когда я всего лишь на десять минут выскочила в ближайшую булочную за хлебом, за руку меня остановила очень красивая c крупными, словно выточенными из хорошего камня, чертами лица, но не молодая цыганка.
– Я вижу и знаю, девочка, чего до слёз желает твоё упрямое сердечко. Не суши, не изводи себя больше попусту — то желание заветное вот-вот должно исполниться. Позолоти ручку, Зара тебе расскажет, что следует делать. Но если и мимо пройдёшь, то всё равно исполнится, хотя позже и по-другому.
После её слов я обо всём другом сразу позабыла, сделала стойку хорошей гончей в предвкушении добычи: больше не хотелось страдать ни одного лишнего дня.
– Слишком сильно твоё хотение, больно настойчиво. Быть бы ему чуть потише, да помягче...
Меж тем плавными, но вместе с тем стремительным потоком текла завораживающая речь моей цыганки.
– У меня с собой лишь десять рублей. Я ведь только в булочную за хлебом выбежала...
Если бы она меня отправила домой за дополнительными деньгами, я бы принесла всё, не рассуждая.
– Десять, так десять. Послушай же девочка, что скажет тебе старая Зара, и сделай всё так, как она велит.
Цыганка заговорила быстро-быстро, щекотно водя по моей ладони кисточкой цветастой шали, накинутой поверх её тёмно-красного платья. Мне почудилось, что я её где-то встречала раньше... Нет, не только встречала, но даже немножечко знала очень, очень давно... Когда-то разговаривала: этот голос и эти такие знакомые глаза... Этот подвядший цветок розы в чёрных с проседью, гладко зачёсанных волосах... В детстве! Мне она точно встречалась в детстве.
В указанный доброй цыганкой дарственный день, августовским светлым послеполуденным часом явилась я на православное кладбище — музей при Донском монастыре, то самое, на котором могли хоронить лишь с разрешения церковных властей и лишь безупречных с христианской точки зрения мучеников за веру или же справедливейших, благороднейших и честнейших представителей рода человеческого. Неторопливым прогулочным шагом пошла по залитым нежарким солнцем аллеям, по пути любуясь на изумительные по красоте мраморные памятники, посвящённые великим русским художникам, писателям, учёным и философам прошлых и нынешнего веков. Народу встретилось совсем немного: один древний старичок и женщина с девочкой лет двенадцати — ведь Донской монастырь редко упоминается в туристических справочниках по Москве.
С интересом остановилась у скромного надгробного камня знаменитому Рудольфу Ивановичу Абелю, он же Вильям Фишер (1903–1971), про которого сам свирепый Даллес — шеф американского ЦРУ в годы "Охоты на ведьм" говаривал: "Всё, что в книге делает выдуманный агент 007 — Джеймс Бонд — просто детское баловство по сравнению с реальными делами русского разведчика Абеля. Вот если бы такого человека мне заиметь в Москве!" Правда, Абель — молодец: так элегантно уволок у американцев сверхсекретные разработки атомной бомбы и психотропных препаратов воздействия на психику прямо из-под самого их носа. Поделом им! Может быть, он-то как раз тот, кто мне нужен?
Благовещенский Георгий Алексеевич
1902–1919
Да благослави Господь почивать с миром потомственного защитника России. Да прими в святые объятия сею безгрешную душу
Так было выгравировано на чёрном торжественном мраморе фамильной усыпальницы семьи Благовещенских, а рядом высилась чудесная фигура коленопреклонённого ангела, в правой руке держащего чашу. Под раскидистым, щедрым кустом ракиты, от которого странно веяло радостной и почти легкомысленной в месте вечного упокоения безмятежностью существования, стояла та сияюще светлая, слегка задумчивая, но абсолютно не грустная фигура. В мраморной ангельской чаше, верно, скопилась дождевая вода, и весёлый озорной воробей на моих глазах подлетел к ней утолить жажду.
"Ведь, наверное, родился этот юноша для высокого жизненного предназначения и в душе своей чувствовал щедрые необъятные силы, а в сердце имел пыл благородных стремлений и твёрдо знал, чему посвятить жизнь, — сами по себе родились во мне какие-то извечно знакомые слова, рождая далее неизбывную жемчужную печаль. — Как жаль, что не состоялась, не сбылась та молодая жизнь. Погубили, подрубили под корень всю семью Благовещенских беспощадные пожары революции и безжалостный металл военного коммунизма. Так и оказался юный Георгий Алексеевич в холодном мраморном склепе древнего своего рода в самом цвету майских семнадцати лет. Вот и всё, что было. Как грустно! Наверное, могло бы сложиться по-другому. Хотя нет, в те стальные времена по-другому сложиться никак не могло".
На том самом месте под светло-мраморным изваянием ангела посетило меня чудесное озарение: а ведь это как раз и есть то самое, что я ищу и для чего сюда на кладбище при Донском монастыре, явилась. В абсолютной точности я постаралась выполнить наказанный мне совет мистической своей благодетельницы — цыганки Зары – Жасмин.
Оглянувшись по сторонам и следя, чтобы кто-нибудь из возможных прохожих ненароком не увидел мои странные действия, я подошла близко-близко к мраморному ангелу с чашей, крепко-крепко поцеловала его в каменные, но умелой рукой талантливого художника высеченные уста и с надеждой попросила благородную светлую душу отрока Георгия воплотиться на земле вновь в качестве моего любимого сына.
Тут охватило меня безмерное, до дрожи в коленках, счастье — вроде бы ни с того, ни с сего. Ведь ничего особенного ещё не случилось, да и кладбище — место для внезапных радостей не самое подходящее, и к тому же такое странное моё поведение...
Наблюдал бы кто!
Но, Господи, какая-то таинственная непостижимо светлая волна подхватила моё тело, сделав его по ощущениям много легче пёрышка и словно бы умыла вешними росами окружающий мир для моих глаз. Внезапно меня безмерно остро потрясла его невероятно чистая, простая и свежая прелесть, и слёзы умиления, восторга, нездешней радости сами собой полились из глаз.
Никогда до и никогда после я не переживала такого волшебного ощущения поистине золотого счастья. Звуки величественнейшей музыки: Первого концерта для фортепиано Петра Ильича Чайковского, дивно всколыхнули всё пространство вокруг и, слышные лишь мне, показались настолько прекрасными, что даже совсем-совсем неземными...
В середине сентября медицинский тест подтвердил, что после многолетних надежд и разочарований я наконец-то ожидаю ребёночка.
Верно на свете существует нечто, что запланировано Провидением много-много заранее. Наверное, оно иногда пишет пресловутые, в зубах навязшие у современного человечества "Инновационно-инвестиционные прожект-бизнес планы" по внедрению чего-нибудь куда-нибудь. Потом то, что именуется словом "интуиция" навевает всем нам разные отчётливые и неотчётливые образы и идеи, обычно неохотно поддающиеся аналитической расшифровке разума. Но что особенно интересно: в моём случае потом всегда стоило лишь придти на два старомосковских кладбища — Пятницкое, что у Крестовского моста, где похоронены родные по крови люди, или же Донское при Донском монастыре, так будущее с каким-то непостижимо-неутомимым желанием своей наглядной демонстрации разворачивалось перед ошеломлённым внутренним взором в отдельных, никак не связанных между собой ни временем, ни местом действия, ни логикой последовательности событий, но необычайно чётких и красочных картинках. Как бы совсем наугад кем-то выхватывались кадры из моей будущей жизни, примерно минуту прокручивались и мирно пропадали в анналах каких-нибудь других измерений. Чаще всего я просто изумлялась увиденному, бывало — радовалась, иногда (по правде сказать, редко) обижалась или сердилась неизвестно на кого.
С ранних детских лет питаю я странную душевную склонность к прогулкам по старым кладбищам, где сквозь тихий шепот листвы, бережные воздушные дуновения, голубоватый, расстилающий вокруг себя медовый запах засыпающих цветов туман, зыбь пугливой тени и убаюкивающе льющийся сквозь кроны могучих деревьев необъяснимо прохладный свет слышатся мне неисчислимые истории о главном от давно ушедших из этого мира людей.
Неописуемая в цельности своей и огромности радость овладевает душой, когда узнаёшь, что оказывается всё всегда и везде неумолимо направляется к совершенному прекрасному, весёлому и чудесному.
Наталья КОПСОВА
Норвегия,г.Осло)-www.skazka.no/kopsov